Песнь пустыни о море

«Запятнавший руки свои первозданной тьмой, что нарушает сам устой жизни, обратившийся против традиций наших, изгоняешься ты в пепел, что морю подобен.» Это верно. Тьма живёт под кожей, вены на руках черные и выступают, точно гнилые корни дерева. Он царапает их ногтями, глотает соль, стекающую по щекам, и собственную кровь гниющую слизывает, не чувствуя её вкуса. Смотрит, глаза распахнуты широко, смотрит на танцующее пламя, которое из верного друга обращается в преследователя. «Да затеряется твой след, и да никто не пойдёт по нему.» Шелест травы под ногами заменяется шорохом мелкого серого песка, в нос забивает запах серы и пепла. Он спотыкается, валится на колени, и песчинки забивают ему свежие раны. Рёв, полный боли, цедится сквозь оскаленные зубы подавленным скулежом. Он только скрылся, ему нельзя показывать, где он. Его не должны обнаружить. «Не сыскать тебе ни друзей, ни семьи, поскольку проклял ты дыхание своё, а взгляд твой извращает радость и ужас, меняя их местами.» Позади остались все. Брат, тяжело вытягивающий руку ему в спину и кричащий что-то, дурной старший брат, что всегда был защитником и опорой, который сейчас мог лишь бессильно стоять на месте. Мать, прячущая слёзы за гримасой напускной злости. Могила отца, чей камень давно посерел от времени, молчаливо осуждающий. Его или тех, кто обратил против него огонь, непонятно. Ему сказали — всю радость ты обращаешь в ненависть. Весь праздник ты делаешь похоронами. Там, где ты видишь пир жизни и веселье, селятся только ужас и смерть. Впереди было Пепельное Море. И уничтожающее всё на своём пути солнце. «Уходи, и имя тебе с сего момента…» Дурной сон. Меандор устало схватился за виски, промассировал их, открыл глаза, и пейзаж, вроде не сильно отличающийся от того, что был во сне, плеснул жизнью. В пустынной части Сумеру не воняло тысячелетними останками богов и людей, а песок светился, точно яичный желток, и на языке иногда словно специями ощущался. Душащий дым не поднимался от каждого шага, заволакивая собой солнце, что выжигало до костей. Не было и однообразности в пейзаже — барханы тут не сменялись вулканами и лавой или дерущимися за последний шанс на жизнь монстрами, яростными и потерявшими даже намёк на рассудок. Словом, разнообразная, живая пустыня Сумеру, полная тени, воды и оазисов, вполне могла быть раем. Даже ночной холод тут был щадящим, а звёзды — чистыми и яркими, позволяющими рассмотреть себя в красках. Но перестаёшь довольствоваться пустыней Сумеру, когда знаешь иные уголки мира. И что можно не выживать, а жить. Так, как комфортно, как нравится. Не делясь каждой каплей воды или узкой тенью с птицами и мародёрами. Тропическая часть Сумеру — бальзам на огрубевшую от ветра и песка кожу, наслаждение глаз и вкусовых рецепторов, долгожданный приют для разума и сердца. Но дом… дом лежал в другой стороне. Приподнявшись на локте на спальнике, Меандор обратился в слух. Острые лисьи уши на белой макушке встали торчком, чуть двинулись, старательно изучая местность. До рассвета несколько часов, и пустыня медленно пробуждалась; вот где-то совсем рядом прошуршала чешуей ранняя змея, наверняка утро порадует её щедрым завтраком, которого ей хватит на несколько недель. Птицы лениво постукивали когтями по камням над головой Меандора, только начиная пробуждаться. С маленькой ниши в скалах, где и нашёл свой ночной покой путешественник, не было видно никакой опасности. Тот, кто лисёнком выжил в Пепельном Море, давно стал хитрым матёрым лисом, и пустыня Сумеру не представляла для него никакой опасности. Бледно-оранжевый песок медленно загорался по мере того, как светлело небо. Стремительно, ярко, точно вспышка грандиозного взрыва, а следом величайший пожар. Немного полюбовавшись действительно интересным и красивым зрелищем, лис легко вскочил на ноги, выбравшись из спальника. В два движения отряхнул пушистый светлый хвост, подобрал свои скромные пожитки в виде маленькой сумы, что перекидывалась на спину, подкинул в руке посох и, перехватив его поудобнее, бодрым шагом направился прочь по песку. На голову лёг капюшон, на плечи плащ, а на лицо — чёрная маска, прикрывшая всё, кроме глаз. Любой чужак, кто увидел бы столь чёрную и быструю фигуру, заподозрил бы в нём бандита, мародёра. Того, что пришёл посягнуть на сокровища в гробницах, на сон божеств, на тайные знания сгинувших цивилизаций. Никем из них Меандор не был. Себя он с усмешкой именовал отшельником, что от скуки бродит туда-сюда. В основном по одному и тому же маршруту. С недавних пор, стараниями одного маленького досужего юноши, пейзаж пустыни стал ещё интереснее. Теперь у Меандора был куда более яркий ориентир — огромное зелёное дерево, возвышающееся над всем миром, тяжело было не заметить. А за деревом, чуть дальше, дом. Фонтейн. Перемахнув оскалившийся скальник, дыбящийся из песка, Меандор ловким лисом проскакал дальше, стараясь держаться более твёрдой почвы. Миновал воронку и бушующий в ней ураган, лишь косо глянув на затянутый вечным ветром с песком Небесный Шип, что-то фыркнул тихо себе под нос и был таков, пока унуты не заинтересовались его шагами. Спустился дальше, где не замедлил шаг и у пролома, что вёл к дверям давно погибшей Каэнри’Ах. Ближе к вечеру, когда торопливое путешествие привело наконец лиса к морю, он позволил себе сесть. Устроился на чёрных камнях, разворачивая свой последний обед, и смаковал кусок вяленого со специями мясо и флягу воды, разглядывая застывший в водной дымке вдали Фонтейн. Несколько раз он заметил малышек пари, что замирали в стороне, разглядывая его. Какой-то из них он даже приветливо помахал рукой, весело оскалив зубы, и, кажется, в тот миг его наконец узнали. Лис блуждал этой дорогой туда-обратно постоянно, выучил наизусть каждую опасность, каждый шаг распланировал на несколько суток вперёд. И разумные постоянные обитатели пустыни, завидев чёрные одежды и бело-золотистый пышный хвост, только махали руками. С отшельника нечего было спросить или взять. Разве что или тумаки, или какую-нибудь незатейливую байку, в зависимости от его настроения. Сумерки опустились стремительно, но у Меандора не было больше желания отлеживать бока на песке и тревожно вслушиваться в пустыню всю ночь. Дом был вот тут, на ладони, и нетерпение жгло хвост, гнало туда, вперёд. Едва ветер сделался прохладным, а Фонтейн вспыхнул яркими огоньками светильников, лис начал спускаться вниз. Там, между скал, всегда было припрятано несколько простых деревянных лодок. С легким стуком мелких волн о борт судёнышко было вытащено на воду, нашлись и вёсла. С бодрым присвистом лис закинул пожитки в лодку, рухнул сам в неё так, что она покачнулась, и наконец загрёб воду. Порт Фонтейна стремительно приближался. Высокое здание из белого крупного камня встретило лиса тишиной, когда он весело вспрыгнул на дорожку; только ночной сторож сонно поднял голову, подслеповато прищурился на странную фигуру… — Господин Меандор! С возвращением! Словно враз очнувшийся мужчина вытянулся, расплылся в улыбке и протянул лису руку. Тот охотно пожал её, ловко подцепляя пальцем маску с лица, чтобы продемонстрировать сторожу приветливую клыкастую улыбку. — Ах, господин Жак! Рад, что моё возвращение выпало на Вашу смену. Сколько времени Вас не видел, а вы ничуть не постарели. Приосанившийся Жак ловко принял веревку от лодки из лап лиса, расправил плечи и весь как-то подбодрился. Меандор гибкой тенью проскользнул мимо, наконец стряхивая с себя и капюшон. Светлокожий, светловолосый, со светлой же шерстью, но одетый во всё чёрное, он всегда был в Фонтейне внешне чужим и ничуть не стеснялся этого. Красивое лицо с высокими скулами было расчерчено несколькими чёрными прямыми рисунками, что становились тонкими только вокруг почти белых глаз. Он был чужаком в этой стране. Чужаком, что захватил множество душ, был на хорошем счету у многих. Ему в спину всегда смеялись, что он проныра, пройдоха, прохвост. Льстец, сплетник, хитрец. Хвост его мелькал то тут, то там; множество женских и мужских сердец осталось в когтистых лапах, покорившись обаятельнейшей улыбке. Самое нужное сердце Меандор не мог получить ни улыбками, ни какими-либо ещё способами. Оно казалось ему зимой посреди тёплого моря, оставаясь равнодушным к нему. Оставив сторожа привязывать веревку и охранять ночной покой Порта дальше, лис поднялся наверх. Экипаж с немного сонной мелюзиной, как и ожидалось, нашёлся на линии. Девочка встрепенулась, всмотрелась в идущую к ней фигуру… и радостно всплеснула руками: — Мсье Меандор! Вы наконец вернулись! Лис перемахнул борт лодки, усевшись поближе к крошке, чьё имя, к сожалению, он не смог сейчас вспомнить, и, уперевшись руками в собственные колени, облегчённо выдохнул. — Да, дорогая. Я наконец-то дома. Мелюзина звонко рассмеялась, садясь рядом и прося рассказать ей какую-нибудь походную историю. И Меандор, взором ласкающий тёмные ночные горы, охотно пустился в повествование о пустынных зверях, птицах и пирамидах. Лодка медленно тронулась по водной линии, унося обоих в сторону города.