Мастерская настроения

      Тихие шершавые звуки отражаются от стен белого до боли в глазах кабинета. Всё вокруг пропахло пачками документов, древесиной новых полок и железной пылью, что плавно оседала после каждого движения наждачкой по клинку. За небольшим окошком над столом свистом проносится ветер, словно пули метая хлопья снега, мерцание которых искрило под голубым светом уличного фонаря. Конец ноября не оставляет надежд на последние осенние дни, опорошив пушистой белой шапкой весь северо-запад региона.       Дрожь змеёй ползёт по коже, зимне-осенний мороз кусаче проходит от шеи до рук, заставляя кончики пальцев неметь и всё хуже удерживать жёсткую губку. Отопление слабо помогало: холод бетонных стен не давал надолго задержаться теплу, а скромная старая батарея с облупившейся краской не имела достаточной мощности для обогрева кладовой, ныне служившей мастерской. Новую мебель поставили, ремонт сделали, с обидой думается парню, а стены утеплить им сложно было. Понятно, что лагерь рассчитан преимущественно на летний период, а вот если такой день как этот? Да и вообще, север же, когда тут бывает не холодно?       Последние полчаса Егор только и делает, что машинально двигает рукой, уже не отслеживая степень полировки клинка. Слой ржавчины стёрт, как и огрубевшая кожа пальцев. Желудок скручивает от голода, тело знобит, а зубы всё чаще кусают щёки, дабы отвлечься от каждой непрошенной мысли, которая, не успев задержаться, тут же сменяется другой. Странное ощущение, появляющееся в такие одинокие холодные вечера; оно липко сжимает что-то внутри, выворачивает чувства перед самим собой, открывает и заставляет чувствовать себя вновь маленьким мальчишкой, который всё ещё ищет ответы на свои детские вопросы.       Сейчас, как и все, он должен был получить свой полдник, умыться, постирать грязные после тренировки вещи и до отбоя быть в комнате на верхнем ярусе двухэтажной кровати. Выделяться — значит не соответствовать, разочаровывать, создавать проблемы, и Егору интересно, делает ли он всё это сейчас. Делают ли это все те, что выделяются каждый день? Создают проблемы, высказывая недовольства? Разочаровывать, идя наперекор запретам и пустым ожиданиям, без страха провала?       Рыжий сжимает губы, слегка мотая головой. Стыдно, что всего лишь ряд не особо удачных тренировок и уроков с тренером довёл до состояния, когда поселяются сомнения о привычном укладе, что так старательно выстраиваются каждый день из его принципов. Раз за разом, прогоняя в голове прошедшие события, он всё думал, как мог ответить иначе. «Всё ты, Егорка, делаешь правильно, но механически. Техника, скорость, сила — всё хорошо, — говорил ему главный тренер Александр Степанович, сжимая и направляя держащую рапиру кисть Рыжего вперёд на фантомного противника, — искры в движениях только нет, непредсказуемости. В бою ждать, когда ты подберёшь момент не будут, понимаешь меня?» «Понимаю», — врёт и не краснеет. Не знает он, как дать искру простому движению. Что это вообще должно значить? «Тебя Костя почему победил-то сегодня — он смог под тебя перестроиться, а ты под него нет. Заметил, на чём он ловил тебя?» — Рыжий тихо угукает, хотя ответа его, кажется, и не требовалось. — С ним одна тактика дважды не сработает, а ты давай лезть и лезть к нему в защиту. Такое, в принципе, с любым опытным и достаточно умным соперником не сработает. Взял бы, — Степаныч (как за глаза его называли все в клубе) оттягивает за руку Рыжего назад, убирая клинок в сторону, — выудил его в атаку, поймал и сразу рипост. Такие как Костя долго из выпада возвращаются, там их ловить надо.» «Но его не вынудить на атаку» — и какие «такие», пронеслось в голове. Неправильно как-то ощущалось обсуждать слабые места своего сокомандника в его отсутствие. Гадко становилось от мысли, что про него могли говорить так же. Но ведь это тренировка и они просто разбирают его ошибки, со всеми же так? «А ты заставь! Не тебе объяснять, как это делать. Не научишься фехтовать с противниками, предпочитающими защиту — далеко не уйдёшь, ты меня понял?» — Егор виском чувствовал требовательно-выжидающий взгляд, но так и не осмелился обернуться, боялся, что его абсолютное безразличие и усталость будут слишком хорошо заметны в глазах. Наблюдать за тем, как в нём разочаровываются куда хуже, чем затянувшийся урок. — «Егор, не сделаешь ты — сделают за тебя.»       Маленькая, почти не заметная, железная опилка попадает на слизистую, от чего он тихо шипит, роняя рапиру на пол, внешней стороной кисти пытаясь протереть глаз. Осколок выходит со слезой, но неприятная боль всё ещё жжёт глаз и Егор с тихим, но гневным, «да чтоб тебя» пинает и наждачку и рапиру к стене кабинета. По пустому делу разводит тут тоску, отвлекается, а потом происходит вот такое.       Потеряв отвлекающее его занятие, сразу вспомнились и пустой желудок, и промёрзшее до тянущей боли в мышцах тело, и сразу стало как-то не до отягощающих мыслей. Рыжий стаскивает со стула кофту сборной, жалко было оставаться в ней и пачкать ржавчиной, и накидывает на себя, перетирая руки в попытке вернуть утраченное тепло.       Пробирающим ознобом вспоминались моменты, когда приходилось терпеть и худший холод. Учитывая климат и стабильно ужасное отопление, Егор почти смирился; в жизни можно привыкнуть ко всему, даже к яду, если принимать его постоянно, малыми дозами.       Через дверь мастерской послышался чей-то заливистый смех, периодически прерываемый кем-то, однако, через время, начинающийся снова. Рыжий, уже было начав постепенно собираться, замер на мгновение, словно мальчишка, подслушивающий разговор родителей. Сев на корточки к стене, он стал вслушиваться в звуки. С громким хлопком закрылась дверь, ведущая в зал, и спешное топанье эхом разнеслось по пустому помещению. Выходить из своего маленького убежища перехотелось, оставалось надеяться, что поздним гостям не будет дела до скромной тонкой полосы света в конце зала. Появилась глупая затея щёлкнуть выключателем, пока не поздно, но подумав, как это будет выглядеть со стороны Рыжий скривился. Он ничего не нарушает, находясь здесь, с чего вдруг ему должно быть стыдно? — Боже, я не могу с этого мужика! Как его ещё не уволили за то, что он бухой спит в теннисном зале? — Егор тяжело выдохнул. Стало и легче и хуже от того, что в первом голосе он узнал Костю. — Да тише ты! Не знаю, может, он что-то вроде местного талисмана? — парень обречённо закатывает глаза, взывая сам не зная к кому, вовремя останавливая громкое ругательство. Вот сейчас точно стало хуже: от этого голоса, что без злобы, скорее забавы ради, упрекал. Косте он мог наплесть что угодно — тот не поверит, но не станет продолжать, а с Димой так не получится. Егор как на духу расскажет всё, стоит только тому посмотреть на него так, как только Дима умеет, после чего отстаётся злиться только на себя, ведь никто не допрашивал. — У всех талисман животинка какая, украшение, а у нас — дед в запое. Какой талисман — такие спортсмены. Ай! Да за что? — Егор отчётливо представил держащегося за затылок Костю, в очередной раз отхвативший от капитана, и с лёгкой грустью в уголках губ усмехнулся. — За себя говори. — Пф! Че притащились сюда вообще? Не вижу его здесь. Да мало ли, гуляет где. Отнеси в номер, чего таскаешься с этим, вернётся же рано или поздно. — Конечно вернётся, — последовало молчание, и оставалось только гадать, что происходит в зале. Любопытство гложило, подталкивало приоткрыть дверь, посмотреть и, может, окликнуть друзей. — Хорошо, Кость, ты иди тогда в номер. Последнее место проверю и тоже приду. — Ну и отлично, первый в душ сгоняю, — Рыжий невольно прислушивался к каждому отдаляющемуся шагу словно под гипнозом, мысленно находясь где-то далеко от этой холодной комнаты. С хлопком двери Егор приходят в себя, несколько раз проморгавшись, откидывается головой к стене устало выдыхая; рад он или нет — сам не понимал. — На полу удобнее? — Блять! — с благим матом парень отскакивает в сторону от двери и, теряя равновесие, неприятно приземляется на твёрдый пол. — Дима, твою мать, напугал! — Давно здесь сидишь? — круглыми, от ещё не прошедшего шока глазами, спортсмен комично озирается по сторонам, после вопросительно смотрит на капитана, мол, «здесь под дверью, слушая ваши разговоры, или здесь в мастерской?». Ответа на немой вопрос не следует, только поднятая светлая бровь свидетельствует об ожидании пояснений. — Да я это, — Егор неловко чешет нос, стараясь быстро сообразить ответ, — проводка хандрила и вот, ну… ты видишь, — Захаренко косится на отброшенную к стене рапиру. — Вижу.       Рыжий запускает руку в кудрявые волосы, сжимая у корней, опираясь той о колено. Мысленно он влепил себе уже с сотню подзатыльников. Чуть ли не сгорая со стыда, он молится, чтобы его горящего лица не было видно. — Что ты привязался? Иди давай в комнату, ходит пугает, — звучало это куда менее возмущённо, чем ему хотелось бы. Послушают или нет — для себя Егор осознал, что расстроится любому исходу. Он хочет, чтобы его оставили в покое, не оказывали помощь, о которой противно думать, но в то же время не хочет быть один в своём горе, чтобы хоть кто-нибудь понял, снял часть ответственности с его плеч. Противоречия сводили с ума, мешая свободно мыслить и дышать.       Его руку накрывает чужая, более тёплая и бархатистая, слегка ерошит непослушные волосы. Рыжий с трудом поднимает лицо, через непролитые слёзы обиды смутно разглядывая сидевшего напротив. Взгляд серо-голубых глаз завораживает и успокаивает подобно грозовой туче, приносящей с собой лишь моросящий грибной дождь, а не проливной ливень со штормом. Дима не улыбается, не осуждает и не сочувствует: он просто находится рядом, готовый, при необходимости, молча выслушать. Раньше, чем он успеет подумать, проанализировать и пожалеть Егор притягивает его к себе, крепко обняв и уткнувшись в чужую кофту. Вздыхая через раз со сжатыми зубами, он сильнее прижимается к теплу, в очередной раз ненавидя себя за эту чёртову слабость. Захаренко ласковыми движениями перебирает рыжие волосы, терпеливо ожидая. — Ну, чего ты? — спустя несколько минут, почувствовав, что дрожь и всхлипы прошли, капитан чуть отстраняется. — На полу холодном пересидел, — вытирая рукавом дорожки слёз, Егор безэмоционально усмехается. — Раз шутишь — значит уже лучше. Пойдём, тут действительно холодно, — потянув друга за руку и помогая тому встать на ослабевшие ноги, Дима подходит к столу, забирая что-то с него. — Держи полдник свой, поесть сейчас надо. Не отнекивайся, ешь говорю! Кто убитым ходить завтра будет? — Да отстань ты! Завтра и поем.       Выразительно подняв брови, Захаренко пожимает плечами, медленно подойдя ближе, а в следующее мгновение его губы мимолётным мягким касанием накрывают губы Егора. Рыжий, сумевший только открыть глаза и рот от шока, не успел ничего ни сказать ни сделать, как в зубы тут же впихивают бутерброд, который на контрасте с димиными губами ощущался наждачной щеткой. Дима, почти не увеличивая дистанции, с удовольствием наблюдал фейерверк эмоций и пожар с крапинками веснушек на лице. — Я просил тебя поесть. Жевать не забывай. — Ну ты кофёл. — Жевать молча. — Димас, хорошо, что ты ещё здесь! Я ключи от комнаты, — Костя, с распахнутой пинком дверью, залетает в мастерскую, осекаясь на полуслове, — у тебя забыл…