Дитя леса

Впервые Аннабэль увидела его в лесу. Лес был всей ее жизнью: она родилась в замшелом логе под кустом красной бузины, пила росу из соцветий мака, купалась в илистых заводях и подпевала птицам. В детстве, до того, как мама покинула ее, уйдя к небесным братьям и сестрам слушать музыку ветра в безмятежной вечности, ее не трогала человеческая суета. Они прятались от редких охотников, притворяясь тонкими березками или россыпью светлячков, путали тропы под ногами незадачливых путников и пугали детей, которых отправили по грибы, но никогда не искали тех благ, которые дарили города, села, печи и уютные дома. Потом мама ушла. Однажды проснувшись между корнями толстого старого дуба, Аннабэль поняла, что больше не ощущала ее присутствие, и только вечное солнце горело ярче обычного и играло теплыми бликами на ее тонкой зеленоватой коже и путалось длинными лучами в волнистых золотых волосах. Тоска вскоре отступила, вытесненная необратимостью и естественностью жизни, но вместо того, чтобы оставаться в чаще с братьями и сестрами, как наказывала мама, Аннабэль, исполненная любопытства и страха, ступила на протоптанную охотниками тропу. Впервые она в полном одиночестве пересекла поле пшеницы, разводя толстые солнечно-желтые колосья руками и, смяв в ладони жухлый лист лопуха, надела на себя простое суконное платье, какие носили местные девушки. Рассыпавшиеся по плечам волосы подвязала лентой, упавшей с чьей-то косы и развевавшейся на заборе, набросила на голову платок, сотканный из васильков. Люди оказались… людьми. Они пасли коров, огромных черно-белых исполинов, медленно пережевывавших траву, точили топоры, жгли костры, топили печи и готовили на огне пряно пахнущие крупы и мясо. Сперва Аннабэль тошнило от запахов жареной звериной плоти, дыма, кислого пива и плавленого металла, потом она привыкла. Люди заговаривали с ней, спрашивали, откуда она пришла и куда идет, разглядывали с любопытством и недоверием. Она выдумывала небылицы и отводила их мысли. После того, как местные дети засмеяли ее за босые ноги, пришлось обзавестись грубыми ботинками с длинными шнурками, которые она не умела завязывать. Тогда-то, возвращаясь обратно в лес в вечерних сумерках после долгого дня в деревне, она встретила его. Вернее, сперва услышала крики, испуганное лошадиное ржание и лязг металла, мешавшийся с мерным плеском ручья. Потом почуяла кровь, пот, горький спирт и злую решимость. Птицы беспокойно метались, стремясь прогнать из леса чужаков, устало гудели кроны вековых деревьев. Аннабэль бросила на землю платок и стремительно пронеслась по ковру из опавшей прелой листвы, а потом затаилась в низких мягких зарослях можжевельника, кишевших муравьями и жучками. Оттуда открывался вид на низину, в которой разномастные оборванцы, вооруженные саблями, ножами и топорами, окружили одинокого юношу с мечом. Тот стоял по щиколотку в воде, запыхавшийся, в распахнутом плаще, и напряженно озирался, грозя нападавшим клинком. Его тонконогий вороной конь беспокойно метался рядом, привязанный к дереву, и сеял смуту среди коренастых кляч бандитов, груженых поклажей. Любопытство Аннабэль всегда было велико, и в другой раз она притихла бы, наблюдая за людьми, как, бывало, следила за игрой блестящих маленьких рыбок на песчаной отмели, но сегодня ей было не усидеть в густых можжевеловых ветвях. Что-то в лице человеческого юноши тронуло ее. Он был отчаян, смел и не собирался сдаваться; дышал тяжело, как загнанный охотником зверь, но зло сверкали его серые, словно сталь меча, глаза. Его черные волнистые волосы растрепались и прилипли ко лбу, кожа была бледна, однако во всей его позе и в движениях рук ощущалась грубая, неукротимая физическая сила, незнакомая Аннабэль и оттого заставляющая ее робеть. «Бойся людей, презирай их, вреди, путай их мысли, уводи в лес их детей и толкай их в болото,» — говорили ей братья и сестры, все, как один. Она могла бы бросить камешек под сапог юноши, и он бы упал в ручей на радость окружившим его разбойникам, но не желала. Куда больше он походил на угодившего в силки волка, чем на человека, пусть он и был одним из тех, кто рубил деревья и убивал зверей и лесной народ. Игривый порыв ветра взметнул листву и бросил разбойникам в глаза; Аннабэль ухнула филином и взывала по-волчьи, обращаясь к жителям леса. Со всех сторон откликнулись ревом, тявканьем, шорохами и шелестом. Лес, затянутый вечерней мглой, вмиг ожил, наполнился звуками; люди стушевались, заозирались, задергали лошади, исполненные ужасом перед тьмой чащи. И только юноша не опустил меч, а наоборот, крепче взялся за рукоять, готовый защищаься. — Волки! Волки! — закричал один, и едкий запах страха ударил Аннабэль в нос. Она могла бы без труда спутать их мысли, но этого уже не требовалось: люди сами были готовы обратиться в бегство. — Какие тебе волки, если ты с топором?! — Ага, вцепится в горло, и топор не поможет! — Коня погрызут! Тот, кто был главным, пытался остановить трусливо бегущих, но это было ему не под силу. Торопливо хватали лошадей под поводья, бросали награбленное тряпье и нехитрый скраб, отвязали вороного жеребца, бежали; люди боялись леса, люди ненавидели лес как нечто, что не могли целиком вырубить, распахать и подчинить. Едва крики стихли, Аннабэль выскочила из кустов и затоптала лучину, оброненную кем-то на ковер из палой листвы. Только потом обратила внимание на юношу. Тот устало осел на корягу у берега ручейка и пил воду, зачерпывая ее горстями. В сумерках его лицо казалось утомленным и серым, как та вода, а меч лежал рядом, потеряв свой угрожающий блеск. — Спасибо, — вдруг сказал он, и Аннабэль вздрогнула. Она и забыла, что все еще стояла перед ним человеческой девушкой, одетая в коричневатое грубое платье и нелепые ботинки, и глядела во все глаза, будто деревенская дурочка. Смутилась, отпрянула — но прятаться было поздно и… не хотелось? — За что? — Я знаю, что это ты выла по-волчьи, — ответил он и отряхнул с ладоней капли воды. — Я разглядел тебя в кустах. Она растерялась и прикусила губу. Надо же, какой наблюдательный человек. В его серых серьезных глазах блеснуло озорное любопытство, так знакомое ей, и сбило с толку еще больше. Аннабэль могла бы спутать его мысли, заставить его забыть… Но едва она попыталась сделать это, наткнулась на непреодолимую преграду: он закрылся от нее и от всего мира, словно оградился каменной стеной. — Я… я… Матушка отправила меня за ягодами, и я случайно увидела тебя и захотела выручить, — тихо ответила она, пораженная своим удивительным открытием. Он определенно являлся простым человеком, и между тем оставался для нее тайной. Люди все же были поистине любопытны. — Без корзинки? — он криво улыбнулся, мигом обличив ее ложь. — Не оправдывайся. Может быть, ты сохранила мне жизнь. Я в долгу перед тобой. Он тяжело поднялся, аккуратно убрал меч в ножны на боку и только тогда снова взглянул на нее. Он был молод по человеческим меркам, даже юн, как и она юна по меркам лесного народа, но было в нем нечто, отличавшее его от прочих. Аннабэль оробела, вмиг ощутив себя обнаженной перед ним, хотя на ней было суконное платье и прежде она никогда не стеснялась наготы, потому что была ребенком леса. — Как тебя зовут? — спросил человек. Что она знала о людских именах? Братья и сестры звали ее цветком жасмина или искрами росы на лепестках, они пели ее имя переливами на птичий манер и воспевали ее красоту и свет ее души; но были и имена, которые Аннабэль примеряла на себя, наблюдая за людьми, спрятавшись в их садах или за печной трубой. Бэль, Анна, Элизабет, Пенелопа… — Анна… Бэль, — ответила Аннабэль, и юноша улыбнулся уже по-настоящему. — Меня зовут Мартин, — сказал он. И вдруг опустился на корточки перед застывшей от удивления Аннабэль и без раздумий взялся за спутанные шнурки на ее ботинках. Крепко затянул, переплел концы удивительным образом, отличным от того, как она вязала узлы, и выпрямился, оставляя после себя аккуратные бантики. — Спасибо, — негромко проговорила она. Впервые ей сделалось интересно узнать не о людях в целом, а об одном конкретном человеке — о нем. — Где ты живешь? Я провожу тебя обратно к матушке, уже слишком темно. Но Аннабэль только улыбнулась. Это она должна была вывести его прочь из леса, чтобы лесной народ не закружил его по чаще. — Я найду дорогу сама, — ответила она. — Я хорошо знаю эти места. Он собиралась возразить, но только выдохнул, сломленный усталостью и потрепанный недавней стычкой с разбойниками. Аннабэль отчаянно хотелось побыть рядом с этим необычным человеком подольше, но она лишь задержала взгляд, запоминая мужественные черты его лица и темный силуэт на фоне чернеющей чащи, и шагнула прочь, растворяясь в сумерках, навсегда сохраняя в душе воспоминания об этой встрече. Второй раз она увидела его во дворце. Аннабэль не запомнила, в какой именно день впервые решила войти в столицу. Сестры глядели на нее с непонимание, провожая в путь, и нарочно плакали протяжным криком речной чайки, будто расставались с ней навсегда. Аннабэль видела их силуэты у кромки леса. Только одна, подобная безжизненному свету луны, бледная и черноволосая сестра вышла из тени леса, чтобы пересечь с ней поле до укатанной телегами дороги. — Неужели человеческие одежды не царапают твою кожу? Запах их пищи не вызывает отвращения? — спрашивала Луна, и полевая трава хлестала по ее обнаженным бедрам. — Неужели не боишься ты, что они распнут тебя, словно бабочку под стеклом, когда узнают, кто ты? — Нам есть чему поучиться у людей, сестра, — отвечала Аннабэль, срывая полевые цветы и превращая их в наряд. Платье ее сделалось небесно-голубым, подобно цветку цикория, а в золотых косах запутались зверобой и нежно-зеленые ленты. — Ты говоришь страшные вещи, — ответила Луна и покачала головой, с непониманием скользнув пальцами по ее одеждам. — Мы будем ждать тебя дома. — Я приду навестить вас, как только увижу все своими глазами, — пообещала Аннабэль и набросила на плечи сестры шаль из белоснежных ромашковых лепестков. Та застыла, потрясенная прикосновением ткани к своей молочно-бледной коже, которую прежде ласкали только ветер, искрящаяся вода родников и трава, а Аннабэль уже шагнула на сухую засыпанную щебнем дорогу. Позже ее подобрал проезжий торговец. Она уснула в его телеге, уютно устроившись между мешками с зерном, и открыла глаза только когда ее оглушил гомон толпы. Город был многолюдным, шумным, грязным, и при этом ослеплял своим величием и давил тяжестью крепостных стен и башен. Прежде Аннабэль видела дворец издалека, а теперь застыла посреди площади, задрав голову, потрясенная высотой острых шпилей и удивленная богатством украшений. Люди оказались искусными мастерами: они высекали из камня, лепили из глины и складывали из камней так ловко, как не сумела бы сама природа. — Чего смотришь? Деревня! — рассмеялся кто-то и толкнул ее плечом. Но Аннабэль только улыбнулась, опустив голову и возвращаясь в суету торговой площади, заставленной палатками со всевозможными яствами и диковинками. Дворец встретил ее прохладой коридоров и игрой цветных отблесков витража на полу. Она подарила каждому из стражей у спрятанного в саду запасного выхода по незабудке — пока они крутили в грубых пальцах цветы, силясь вспомнить, кто дал им их и кого они пропустили во дворец, Аннабэль уже поднималась вверх по мраморной лестнице, подобрав струящееся за ней по полу платье. Ее приняли за одну из господ; может быть, она была дочкой местного графа, приглашенной погостить во дворце, а может, юной женой отличившегося на службе офицера. Внезапно оказавшись в богато украшенных залах, она по долгу замирала у картин и расписанных стен; особенно ее поразили пухлые ангелы с арфами на потолке, окруженные облаками и цветами. Почему люди выбрали верить в них, но при этом убивали и боялись порождений леса? Почему стерли фрески с драконами, низвергнув их едва ли не до демонических, бесовских отродий? Почему загнали глубоко в горы гномов, пустили на шкуры оборотней, но так отчаянно верили в небесных детей с розовыми щечками и пушистыми белыми крылышками? Все это было чудно, чуждо, и непонятно ей, а оттого особенно интересно. Влекомая любопытством, она оказалась за длинным столом в обеденном зале посреди какого-то праздника. Ей налили золотой острой воды и угостили наваристым супом с морскими гадами, который пах солью и специями. От острой воды в голове сделалось странно, будто ее набили хлопком, а зрение помутилось. Глупо хихикнув, как она никогда не умела прежде, Аннабэль придумала забавный предлог и выскочила из-за стола, чтобы скорее потеряться в коридорах дворца. Летящие вверх колонны, лепнина, статуи и гобелены стали вдруг еще более яркими и поражающими воображение. Она скользила пальцами по гладким полотнам масляных картин, играла с тяжелыми кисточками на драпировках, сидела и даже прыгала на мягких подушках диванов, отводя чужие взгляды. Вдоволь нагулявшись, Аннабэль обнаружила себя перед высокой стеклянной дверью ведшей в зимний сад на самом верху дворца. Оранжевые лучи закатного солнца пронзали прозрачную крышу, освещая всевозможные чудесные растения, спрятанные за стеклом. Это был не просто уголок леса посреди камня, мрамора и суеты; лучше: чьи-то заботливые руки собрали и взрастили здесь самые удивительные и прекрасные растения со всего мира. Пораженная увиденным, Аннабэль распахнула дверь и шагнула в сад. Ее окутал густой влажный воздух, наполненный ароматом цветов и сырой земли, глаза ослепило солнцем, мысли прояснились. Она двинулась вглубь, рассматривая, изучая, трогая пальцами удивительные соцветия и листья, в тайне желая встретить того, кто устроил этот чудесный уголок. Но увидела лишь его. Мартин сидел на мраморной скамейке подле куста жасмина, усыпанного крупными белыми цветами, и читал книгу. Как и в тот раз, он был облачен во все черное, а рядом лежал спрятанный в ножнах меч, будто он не хотел расставаться с ним даже здесь. Аннабэль еще не умела различать, хорош ли его строгий застегнутый на все пуговицы мундир и что значат расшитые золотыми нитями эполеты на плечах. Но замерла, завороженная красотой и мужественностью, вытеснившей былую юношескую мягкость. Его лицо сделалось грубее, черные брови над светлыми глазами были нахмурены, волосы, однако, все так же лежали непослушными мягкими завитками. Он раздался в плечах и наверняка вытянулся, и куда больше походил на мужчину, чем на юношу. Он прикрыл увесистую книгу, которую читал, и поднял голову, словно почувствовал ее взгляд. — А, девочка без корзинки, — широко улыбнулся он, обнажая белые зубы с острыми клыками. Он — человек, и он опасен для нее. Почему-то Аннабэль подумала об этом только сейчас и всего на секунду. А потом задалась следующей мыслью: как это было возможно? Ведь он не различал ее запаха, не чувствовал ее, как умела она — и все равно не спутал… — Может быть, — она беззаботно пожала плечами, ощущая, как после человеческих напитков в ней проснулось озорство. — Что читаешь? — Ты все еще не знаешь, кто я такой? — удивился он. — Все еще? — Если бы ты знала, то рассказала бы всем тогда, что встретила меня в лесу, окруженного бродягами с топорами. Но ты не сделала этого, — пояснил Мартин, пронзительно глядя на нее. — И сейчас ты ведешь себя так, будто не понимаешь. Кто ты? — Я… дочь служанки, — солгала она, покачав головой. Могла ли дочь служанки носить платье такого фасона, какое Аннабэль соткала себе из подарков луга? Она не знала. — Прости, если я сказала что-то не так. — Не стоит извиняться, — он отложил книгу и похлопал по скамейке рядом с собой. — Тебе нравится здесь? — Я люблю цветы, — Аннабэль притянула веточку жасмина и вдохнула аромат. Она знала, что ее кожа пахнет так же — холодной пронзительной цветочной нотой, бергамотом и первой утренней росой. От него пахло человеком, а еще им самим: кожей, деревом и лавандой. — Сорви, — прищурившись, вдруг велел он. — Все, какие хочешь. Аннабэль отпустила веточку и отпрянула. Глянула на него с непониманием и укором прежде, чем сесть рядом. На книге, лежавшей между ними, была тисненая надпись из сложных человеческих закорючек. — Растения не чувствуют боли, но умирают, едва надломишь стебель, — коротко ответила она. — В смерти нет ничего красивого. — Удивительно, что эта книга говорит обратное, — он хмыкнул и вновь развернул фолиант, обтянутый кожаной обложкой, и ткнул пальцем в строчку. Вся эта вещь была манифестацией смерти от начала и до конца: страницы, сделанные из деревьев, заключенные в кожу убитого зверя. Аннабэль не посмела коснуться книги, будто та была мертвым мышонком или жучком. Коротко призналась: — Я не умею читать. — Правда? — удивился он, впрочем, ничуть не выказав своего пренебрежения — Аннабэль знала, как ценится у людей умение читать, а оттого невольно сжалась, боясь, что покажется отвратительной ему. — Ты не ходила в школу? — Матушка пыталась научить меня… — Это неважно. Смотри, — Мартин указал на обложку. — «Путь воина». Видишь? Каждый знак это отдельная буква. Достаточно запомнить все буквы, их не так много… Она наклонилась к книге, с удовольствием погружаясь в мир закорючек и символов. Мартин оказался хорошим учителем: он терпеливо объяснял ей каждое слово, так, что под конец первой страницы у Аннабэль начала идти кругом голова. Путь воина был скучен и к тому же написан так заковыристо и пафосно, как она не говорила в жизни. Поэтому Мартин вскоре выхватил уголек из горшка с цветком, где тот служил удобрением, и принялся писать буквы прямо на каменном полу. Когда небо над стеклянной крышей сделалось сумеречно-синим, Аннабэль уже без труда могла вывести свое имя. За этим занятием их и застали двое стражей с алебардами, вошедшие в оранжерею. Увидев Мартина, они в почтении склонили головы, а тот вдруг посерьезнел, бросил уголек и поднялся с пола, делаясь неуловимо взрослее. Аннабэль растерялась, не зная, как вести себя правильно, а потому тоже вскочила и отступила на шаг. Однако никто не обратил внимания на нее. — Принц Мартин, — проговорил один из воинов, так и не подняв глаз. — Его Величество желает видеть вас на ужине в малом зале. — Передайте, что я сейчас подойду, — коротко бросил он. Стражи скрылись в темном коридоре, а Аннабэль не вымолвила и слова, только во все глаза смотрела на Мартина. Она слабо разбиралась в человеческих взаимоотношениях, но разве следовало сыну Короля всего Сен-Изегема пачкать пальцы в угле, развлекаясь с дочерью служанки? Мартин улыбнулся краешками губ, будто желая ободрить ее, а потом поднял свой меч и зажал подмышкой книгу. — Еще увидимся, девочка без корзинки, — спокойно проговорил он без всякой насмешки, но с явным любопытством в глазах. — Заходи сюда когда пожелаешь, этот сад отныне в твоем распоряжении. — Я собиралась набрать ягоды в подол, — зачем-то сказала она, будто желая продлить разговор. Или это все еще была острая вода — Аннабэль наконец вспомнила, что люди называли ее шампанским. — В тот раз у меня не было корзинки, потому что обычно я ношу ягоды в подоле. Но он только хмыкнул, отвернулся и зашагал прочь. Аннабэль вернулась на следующий вечер, и еще через один. Она спала в кроне раскидистого дерева на главной городской аллее, одевалась в лепестки цветов с клумб, ела горячий хлеб из булочной, который обменивала на листья, превращенные в монетки, и пила росу с травы и капли дождя. Мартин больше не приходил. Кто-то стер их уроки грамоты с каменного пола, оставив угольные разводы; мраморную скамейку осыпали белоснежные лепестки жасмина. Через неделю она встретила в оранжерее низенькую пожилую женщину, которая ухаживала за растениями. Сперва Аннабэль испугалась и уже зачерпнула щепотку сухой земли, чтобы заморочить садовнице голову — но отступила, едва та расплылась в приветливой улыбке. — Ты, видимо, та девушка, которую принц велел пускать в сад, — сообщила она, не переставая щелкать большими ножницами. — Его Высочество сказал, что ты любишь цветы. — Я хотела бы помогать вам, мадам, — вдруг выпалила она, сама от себя того не ожидая. — Я действительно много знаю о растениях. Аннабэль лукавила — она знала о них все. И даже больше, когда прикасалась пальцами к листьям. — Отлично, мне как раз не хватает умелых рук. Посмотрим, что ты можешь, — женщина вдруг вытащила из корзинки еще одни ножницы и вручила ей. — А потом я спрошу, дадут ли тебе жалование и найдется ли комната. Ты ведь живешь не во дворце? Аннабэль покачала головой и тут же взялась за ножницы, принявшись срезать сухие ветви с разросшегося куста. — Расскажите мне о принце, — попросила она. Женщина обернулась, на миг оторвавшись от работы. — О каком? О Мартине? — Он не единственный принц? — удивилась Аннабэль и тут же спохватилась и прикусила язык. Дети леса рождались редко, так редко, что появление каждого ребенка являлось чудом — она и забыла, что у людей все было иначе. — Ох, милая моя, ты совсем ничего не знаешь? — садовница всплеснула руками. — Принц Мартин младший сын нашего Короля. Всего их трое. Все мальчики, представляешь? Как бы я хотела, чтобы старшие уступили ему трон… Фредерик славный, но он слишком мягок, а Вилли еще такой ребенок, не наигрался… Мартин хороший воин и очень рассудительный юноша, хотя он часто уходит в себя и слишком увлекается тренировками с мечом. — Разве владеть мечом плохо для юноши? — пожала плечами она. Вот и пригодилось знание, почерпнутое недавно из книги «Путь воина». — Королю куда важнее разбираться в политике и быть искусным в переговорах, — пояснила женщина. — Как бы мне хотелось, чтобы юному принцу никогда не пришлось поднять меч… — Земля здесь совсем сухая, — заметила Аннабэль, уходя от неприятного разговора, и ткнула пальцем в горшок с тонким желто-зеленым стебельком. — Где я могу набрать воды? Дни шли незаметно, но в сердце Аннабэль поселилась тревога. Мартин не приходил. Под чутким руководством мадам Ирэн она ухаживала за садом, а в свободное время исследовала дворец и город. Ей выделили небольшую комнату в крыле для прислуги; интерьер здесь не был так изыскан, как в дворцовых залах, но и этого хватало Аннабэль, привыкшей спать на ветвях деревьев, под корягами и в ворохе палых листьев. Птицы пели ей по утрам, прилетая на узкий подоконник, и она кормила их хлебными крошками и расспрашивала о новостях леса. А потом по-прежнему одевалась в платья из трав, внезапно обнаружив, что ее наряды собирают не только восхищенные, но и завистливые взгляды, которые она отводила. И только его взгляд она не умела отвести. — Тебе не холодно? Мартин застал ее за работой в оранжерее. Аннабэль не поняла, когда так увлеклась, что не услышала ни скрипа двери, ни его шагов, ни дыхания, и оттого вздрогнула всем телом, испугавшись, как никогда прежде. Мартин стоял поодаль, в тени высокой кадки с малиновым вереском, одетый в дорожный плащ и наброшенную на плечи коричневую накидку из норки. За стеклом душной оранжереи была поздняя осень, холодная в Сен-Изегеме, и Аннабэль невольно прикрыла открытые плечи руками. Она забыла, что люди мерзли. — Совсем нет, — она тряхнула головой, чувствуя, как спадают по плечам волосы, с которых соскользнула лента. Бросила в корзину с инструментами лопатку и отряхнула руки от земли. — В саду тепло, к тому же, я увлеклась… Он сорвал с плеч меховую накидку и шагнул к ней, намереваясь укрыть. Но Аннабэль невольно отшатнулась — было неприятно представлять, что ее кожи коснутся шкурки мертвых жителей леса. — Я неприятен тебе? — Нет, вовсе нет, — возразила она и вновь подалась вперед, выставив перед собой ладони, будто желала защититься от предмета в его руках. Она любила людей, но никак не могла свыкнуться с тем, что многие вещи, казавшиеся ей ужасными, были необходимы для их выживания или комфорта. — Где ты был? Мартин усмехнулся и отбросил накидку на мраморную скамью, словно она не стоила ничего — ни жизней, ни золотых монет. На его лице читалась усталость, а от плаща пахло лошадьми и костром. — В военном походе. Враг уже разбил лагеря у наших границ. — Лагеря? У границ?.. — растерялась она и взялась руками за голову. Не подобало говорить с принцем так, да и стоило лучше скрывать свое незнание — однажды он перестанет принимать ее за дурочку и поймет, кто она такая… Но Мартина не удивило ее незнание. — Идем, — коротко сказал он, крепко схватил ее за запястье и потянул к выходу из оранжереи. Аннабэль невольно ахнула. Она провела с людьми больше, чем ее братья и сестры, но еще ни разу не касалась человека — она ловко избегала чужих пальцев, когда брала тарелку за столом, скромно прятала ладони, когда особо любезный джентельмен стремился поцеловать ее руку. Мартин же не оставил ей времени на размышления: взял, властно стиснув запястье, как будто имел полное право. И, вопреки всему, его прикосновение к ее прохладной коже оказалось правильным и приятным; она, ребенок леса, в этот момент сама желала подчиниться человеческому мужчине. Вместе они преодолели несколько коридоров. Стражи расступались перед ними, кланялись принцу, а ее исподтишка провожали удивленными взглядами. Мартин вывел ее на балкон, выходивший на юг; лес, в котором Аннабэль жила с братьями и сестрами, был в другой стороне, недалеко от столицы. Отсюда же открывался вид на деревни и села, за которыми тянулась кромка облетевших деревьев, а за ними начинались поля, в которых уже чадили дымом костры. Ее зрение было острее человеческого, но даже подслеповатая старуха отшатнулась бы, увидев идущую с юга войну. — Они очень близко, — выдохнула Аннабэль и подняла взгляд. Мартин стоял рядом, оперевшись о балюстраду из серого мрамора, мрачный и решительный, будто высеченный из камня воин. Ветер трепал его темные волосы; Аннабэль неожиданно подумала, что корона была бы ему к лицу. Но сумеет ли он выдержать гнет власти? — Да. Если нам не удастся остановить их, последствия будут разрушительными, — холодно ответил он, как если бы речь не шла о его родных землях. — Люди Сен-Изегема не привыкли сражаться, мы слишком долго прожили в мире. Они даже не хотят покидать своих деревень. Вскоре границы полыхнули алым. Мартин часто возвращался к ней прямо из полей, насквозь пропахший кровью, смертью и страхом. Выводил ее на балкон, объяснял, показывая точки чужих лагерей и колонны селян, двигавшихся в город со своим скотом и нехитрым скарбом. Столица наполнилась нуждающимися и лишенными дома, дворец превратился в улей, нескончаемо жужжащий; люди сеяли панику, передавая дурные вести из уст в уста, и каждый стремился если не извлечь из этого выгоду, то хотя бы устроить себе путь отхода на случай, если все пойдет не так. Аннабэль сама уводила Мартина в сад, снимала с его плеч тяжелый дорожный плащ и просила учить грамоте, зная, что только так на миг сможет отвлечь его от дурных мыслей и переживаний. То, как прояснялся его взгляд, и как на губах появлялась усталая улыбка, когда она наконец верно писала слово, становилось для нее лучшей наградой. В один из вечеров он оставил записку под осыпавшимся кустом жасмина. Прозрачный купол сада подернулся снегом, укрыв вечно зеленый уголок от суровой Сен-Изегемской зимы. Аннабэль спрятала записку в складках платья и стремительно сбежала по лестницам вниз, чтобы оказаться в небольшом закрытом каменном дворике. Гравий под ногами был припорошен снегом; Аннабэль поплотнее запахнула шерстяную шаль, которую Мартин недавно принес ей, устав видеть ее одетой слишком легко, и подалась вперед. Он упражнялся с мечом, рубя деревянный манекен; тренировочный клинок был плохо заточен и не блестел так ярко, как настоящий, но щепки летели во все стороны, а из губ принца вырывался пар. Аннабэль замерла, наблюдая за ним. Он давно сбросил мешавшие теплые одежды, и теперь был в одной рубахе, словно деревенский юноша; щеки его раскраснелись, а волосы растрепались. Как и в лесу, когда она спасла его от разбойников, ее не испугала его сила, а наоборот, поразила. Лесные братья и сестры боялись заточенной стали, как огня; в его же руках оружие внушало ей уверенность и безопасность. — Все! — он нанес последний удар и отбросил меч. Оскалившись в улыбке, шагнул к Аннабэль, разгоряченный и яростный, как никогда. — Я рад видеть тебя. — Зачем ты позвал меня? — спросила Аннабэль. Чтобы продемонстрировать силу? Ведь он знал, что может найти ее в саду… — Хотел увидеть тебя, — просто ответил он, все еще возбужденный тренировочным сражением. — Составишь мне компанию за обедом? Аннабэль растерялась, раздумывая, как должна повести себя человеческая девушка, простая садовница, когда сын Короля Сен-Изегема приглашает ее отобедать с ним; но не успела ничего предпринять. Мартин коснулся ее рук, все так же крепко, как в первый раз, притянул ее к себе, а потом наклонился и коротко дотронулся до ее губ, не дав времени передумать. Аннабэль видела, как люди делали это. Однако то, что она испытала, было непохожим ни на что. Его дыхание на губах, теплое, приятное прикосновение — все это смешалось, разливаясь в теле незнакомым, будоражащим и даже страшным жаром. — Кажется, я испугал тебя, — Мартин улыбнулся, с интересом вглядываясь ей в лицо, и впервые Аннабэль захотелось отвести взгляд, а ее щеки сами полыхнули румянцем. Она должна была выставить вперед руки, отстраниться, пресечь на корню то, чего не предполагала сама природа. А вместо этого сама подалась вперед, когда он вновь наклонился к ее губам, с удовольствием впитывая жар его разгоряченного тела, вдыхая аромат кожи и пота и ловя дыхание. Он целовал мягко, и в месте с тем напористо, не подчиняя, но вынуждая сдаваться с каждым прикосновением. Аннабэль сама тянулась к нему, не в силах насытиться впервые открывшимся для нее чувством, а он путался пальцами в ее золотых волосах и улыбался сквозь поцелуй. Они еще не раз обедали вместе, сперва в небольшом зале, сидя за длинным столом, за котором им прислуживал целый отряд чопорных слуг; а потом у него в покоях. Оставаться с ним наедине нравилось Аннабэль куда больше, особенно, когда он приводил ее в уютную небольшую гостиную с обитыми темно-синим бархатом мягкими диванами и задорно трещавшим камином, окна которой выходили в сторону леса. Там она могла быть собой. Едва слуги скрывались за дверью, она сбрасывала с ног надоевшие неудобные туфли и подбирала платье, забираясь на подушки с ногами. На столе рядом с тарелками появлялись книги, свитки и карты, которые Мартин приносил из библиотеки специально для нее — особенно Аннабэль нравились карты. В них было меньше слов, которые ей приходилось читать, зато можно было взглянуть на весь мир с воздуха, как если бы она стала горным орлом и пронеслась над землей. Часто, после того, как он надолго пропадал в походах, она находила его измучено лежавшим на диване. И тогда Аннабэль сама снимала с его ног сапоги, убирала подальше тяжелый меч, и читала ему вслух что-нибудь из самых простых книг, которые находила, или просто рассказывала истории о лесе, так, как делала бы это обычная деревенская девушка. После они целовались до тех пор, пока перед глазами не становилось мутно, а тело не охватывал жар. Ей хотелось сорвать платье, такое чуждое ей, ребенку леса, и снять с него ворох глупых и грубых черных одежд, в которые он прятался, чтобы наконец прижаться к нему всем телом. Однако когда Мартин однажды сам скользнул рукой под ее платье, сперва сжав пальцы на щиколотке, а потом решительно поднявшись выше, Аннабэль вдруг испугалась. Она знала, что то, что они делали — неправильно, запретно и губительно в первую очередь для него, а потому не могла пересилить себя. Что сотворят с ним его же сородичи, люди, узнав, что он был с ней? Похвалят за то, что он надругался над лесным чудовищем, или начнут испытывать к нему отвращение? Что сделает он сам, неизбежно узнав правду однажды? — Извини, — бросил он, когда Аннабэль отпрянула и отползла ближе к камину, у которого они сидели. — Я поторопился. — Все в порядке, — покачала головой она. Камин за спиной дышал жаром, но тепло огня не было таким приятным, как то, что она только что ощущала в его руках. — Я… забылась. Мое происхождение… — Это неважно, — перебил он, улыбнувшись краешками губ. — Когда мы встретились, мы мало что знали друг о друге. Представь, что ничего не изменилось, а эти покои… лишь декорация. Он кивнул на богато обставленную комнату. Аннабэль вздохнула: у нее не было права объяснить свои переживания. Ах, если бы она оказалась обычной деревенской девушкой… — Ты похожа на Королеву больше, чем все дочери графов и принцессы окрестных земель, — добавил Мартин. В его пальцах был бокал — они снова пили золотую искрящуюся воду, которую люди называли шампанским, и Аннабэль нравился ее кислый привкус у него на губах. — Мне все равно, что подумают люди. Злые языки находят, что сказать, даже о святых. — Ты пожалеешь об этом, — прошептала Аннабэль то, что крутилось на языке. Мартин рассмеялся, поставил бокал на узорчатый синий ковер и притянул ее к себе. Он был отчаянным и бесконечно уверенным в себе будущим Королем, а она — самой природой, обличенной в плоть и кровь. — Последние недели я только и вижу, как умирают люди. Моя жизнь хрупка, как соломинка, но с каждым разом, беря в руки меч, я все меньше боюсь смерти, — прошептал он в самое ее ухо, притиснув ее к себе. — Думаешь, после этого меня волнует, что люди скажут обо мне? Или о тебе? Аннабэль сдалась. Позволила ему поцеловать за ухом и запутаться пальцами в своих бесконечно длинных шелковых волосах, почувствовала, как оттаивает, когда он мягко дотронулся губами до ее шеи. Ответила на поцелуй, прикрыв глаза и слушая его сбившееся дыхание и треск камина. Огонь пугал ее больше стали и больше ненависти — она ощутила это особенно отчетливо только сейчас и потянулась к Мартину, ища у него защиты. Он все понял правильно. Подхватил ее на руки и унес в соседнюю комнату, в спасительную прохладу и темноту спальни. Рядом с ним белоснежные простыни казались ей мягче, чем ковер из незабудок, на котором она спала дома; рядом с ним Аннабэль чувствовала себя свободнее, чем птица, парящая над полем. Мартин сорвал с нее платье и не заметил, как то растворилось в сумраке и лунном свете, проникавшем сквозь высокое окно. Он был слишком занят ей. Аннабэль закрылась, поняв, что оказалась обнаженной перед ним, но он оттолкнул ее руки и накрыл собой. Боль застала Аннабэль врасплох. Удовольствие, заставлявшее ее дрожать от возбуждения, резко оборвалось, она рвано выдохнула и распахнула глаза, ощущая его целиком внутри. Мартин наклонился к ней и тепло поцеловал в щеку, затем в уголок губ, отвлекая, а сам задвигался медленно и тягуче, позволяя желанию вновь охватить ее тело. Усталость, которая пришла потом, тоже оказалась незнакомой и приятной. Аннабэль ощутила, как по виску скользнула капелька пота, и удивилась, в какой момент успела потерять столько сил. Глаза слипались, в теле разлилась приятная нега. Мартин притянул ее к себе, обхватив рукой поперек живота, поцеловал в плечо, а затем прошептал что-то невнятное. Аннабэль хотела переспросить, но сама не заметила, как провалилась в сон. Почти каждую ночь, которую он проводил во дворце, она просыпалась в его постели. Осталась забыта и маленькая комната для прислуги, и раскидистая крона дерева на городской аллее — нигде больше она не могла спать сладко, если не прижималась щекой к его плечу. В одну из ночей Аннабэль проснулась в темноте, сама не помня от чего, и ощутила, что неосознанно обернулась собой настоящей. За спиной раскрылись тонкие зеленовато-золотистые крылья, как у речной стрекозы, волосы свободно рассыпались по плечам, обтекая стройное обнаженное тело, вновь обретшее едва заметный мятный оттенок. Глаза ее видели в темноте. Мартин спал, раскинув руки, и на его лице наконец появилось безмятежное спокойствие, какое Аннабэль едва ли видела в последние недели. Она откинула одеяло и села, с блаженством ощущая, как холодный сквозняк, принесенный с далекого севера, пронесся по коже. Мягко коснулась волос Мартина рукой, гладя, разглядывая и жалея. Кем он был для нее? Человеком. Ее народ учил ненавидеть людей, потому что встречал от их рук только смерть, но она не могла испытывать к нему это страшное чувство. Наоборот, ей было жаль, что она не была способна разделить с ним легкость бытия ребенком леса, не могла научить слушать лягушачьи сплетни и путать тропинки под ногами. Отмеренная Мартину человеческая жизнь была унизительно коротка; и Аннабэль без сожалений отдавала ему свою силу сквозь кончики пальцев, надеясь хоть так продлить его годы. Она задумалась, не заметив, в какой момент он открыл глаза. Серые радужки блестели в темноте; он поймал ее взгляд и только тогда шевельнулся, садясь. Сколько он наблюдал за ней и как много успел рассмотреть? — Теперь ты знаешь, — тихо сказала Аннабэль, поняв, что скрываться уже поздно. — Я знал еще тогда, — он покачал головой, не переставая глядеть на нее. — После того, как ты спасла меня от разбойников, я подсмотрел за тобой и увидел, как ты сняла платье… — Я противна тебе… — разочарованно выдохнула она. Ох, если бы она еще тогда поняла, что не только не может путать его мысли, но и теряет бдительность рядом с ним… Подними он меч — она распахнет окно и исчезнет в ночном сумраке. Но Мартин не спешил, наоборот, он смотрел на нее как и прежде — с пронзительным любопытством и желанием, о котором она узнала лишь недавно. — Для меня ты самое прекрасное существо на свете, — прошептал он и слабо улыбнулся, стряхивая с себя сон. — Закрой глаза. Аннабэль закрыла и тут же ощутила жар его тела и грубую сухость губ у себя на шее. Он придавил ее к шелковым простыням, пригвоздил поцелуями, распял, как ту бабочку, которой пугали сестры — и она была рада стать пленницей в его руках хотя бы на этот короткий миг. — Я люблю тебя, с крыльями или без, — тихо проговорил он, обжигая дыханием ее живот, и вновь приник губами к коже, заставив выгнуться от удовольствия. — Я люблю тебя, лесная девочка… Мартин подтянулся на руках, целуя ее уже в губы, и Аннабэль обняла его бедра ногами, стремясь вновь почувствовать его в себе. Тягучее удовольствие окутало ее сразу же, обостренное тем, что на этот раз она была собой. Раскрыв рот в немом стоне, она жадно хватала воздух с каждым его движением и впивалась ногтями в его плечи, забыв о том, что ранит его. Она сливалась с ним, плавилась в его руках, проминалась, как глина, и в то же время яростно подавалась навстречу, стремясь ощущать его плоть глубоко внутри. Мартин исступленно целовал ее лицо, путаясь пальцами в золотых прядях ее волос. До тех пор, пока не упал без сил, накрывая ее собой, а потом нежно коснулся поцелуем губ. Наутро она обернулась человеком. Спрятала крылья, заплела волосы в свободную косу, украсив лентой. Впервые примерила настоящее платье, одно из тех, что выбрал для нее Мартин. Нежнейшая ткань, за которую он наверняка отдал немало золотых монет, неприятно уколола кожу; но ей так отчаянно хотелось сделать это для него. — Не стоит, — спокойно сказал Мартин откуда-то из-за спины, будто прочитав ее мысли. Он приблизился бесшумно, уже облаченный в свой черный мундир, но Аннабэль уловила его отражение в зеркале и различила звук дыхания. Он остановился у нее за плечом, и зеркало отобразило их обоих: ее, дитя леса, тонкую веточку березы, и его, возвышавшегося за ее спиной, непоколебимого, как стальной клинок. — Не стоит, — повторил Мартин, коснувшись ее плеч, а потом скользнул пальцами ниже и распустил шнуровку на платье. Лимонная ткань бархатным водопадом обрушилась к ногам, оставляя Аннабэль обнаженной. — Нет ни одной ткани, сотканной руками человека, которая была бы достойна тебя. Надень то, что подходит тебе. Сегодня Аннабэль ткала прямо из воздуха: из пылинок, выхваченных солнечным лучом, из сквозняка и северного ветра, бушевавшего за стеклом. Платье вышло струящимся, серо-синим, почти как ее глаза, и так славно подошло к его мундиру. Мартин отошел в сторону, не дав ей рассмотреть их вместе. Поискал в высоком комоде, гремя ящиками, а потом вернулся, неся что-то в руках. — Что это? — насторожилась Аннабэль. Мартин развернул ее обратно лицом к зеркалу и, будто волшебник, раскрыл перед ней ладони, полные крупного жемчуга. Каждая жемчужина была уникальна и переливалась от молочно-белого к серо-фиолетовому, близкому к русалочьей чешуе. — Моя мама любила носить их, — объяснил он и аккуратно надел ожерелье ей на шею. — Теперь они твои. Она была бы счастлива знать, что я подарил их тебе. Холодные жемчужины обожгли кожу. Аннабэль потянулась к ним пальцами, перебрала, удивляясь, как простой моллюск способен создать нечто настолько удивительное и прекрасное; они были куда лучше искусно ограненных блестящих камней. Природа, как она есть, нанизанная на тонкую нитку. Кажется, она начинала привыкать к человеческим вещам. — Моя мама тоже ушла к небесным братьям и сестрам, — ответила она и коснулась пальцами его рук, замерших у нее на плечах. — Я соврала тебе тогда, что это матушка послала меня за ягодами. И ягод я на самом деле не собирала… — Я не сержусь, — он мотнул головой, успокаивая. — Я и сам не признался тебе, кто я. Аннабэль молчала, гладила его пальцы и смотрела в отражение. Она видела за своей спиной будущего Короля, а перед ним — дитя леса, которое должно было вернуться домой и не мучать их обоих. — Однажды ты можешь стать моей Королевой, — негромко сказал Мартин, и Аннабэль в очередной раз подивилась тому, как хорошо он угадывал ее тревоги. — Я не сумею служить народу, который истребляет подобных мне, — коротко возразила она, глядя в глаза его отражению. Так было проще, чем обернуться к нему. — А я не смогу оставить трон и уйти с тобой в лес, — произнес он. И это было чистой правдой. Кому-то из них предстояло выбирать. Несколько недель они были счастливы, а потом Сен-Изегем захлестнуло пламя. Аннабэль проснулась в дыму. Ее душа кричала, рвалась на части — где-то рядом горел лес. Земля стонала, иссушенная кострами и истоптанная тяжелыми сапогами и лошадиными копытами. Удушающий смог проник во дворец, сбивая дыхание; где-то рядом кричали, бегали, суетились, гремели и вопили испуганные люди на площади внизу. Она заметалась по комнате. Мартина не было, он уходил второпях, забрал меч и походную одежду, оставив после себя только смятую постель. Аннабэль тоже выскочила из покоев, простоволосая, босиком, в свободном платье, какое в спешке набросила на себя. И тут же столкнулась с отрядом стражи. — Нам велено охранять вас, — пробасил один, и все они окружили ее кольцом, тесня обратно к дверям покоев. Люди, казавшиеся ей такими любопытными, вроде забавных муравьишек, за которыми можно было наблюдать часами, вдруг превратились в преграду. В сердцах Аннабэль толкнула одного из них в грудь, но он не поддался, а пальцы проскользили по металлической броне. Она могла бы заморочить им головы: но их было слишком много, под рукой не нашлось песка, а она сама пребывала едва ли не в истерике, а оттого не могла собраться. Сдавшись, Аннабэль метнулась обратно в покои, а там, едва за ней захлопнулась дверь, распахнула окно и шагнула в серую дымную мглу, пронизанную еще по-зимнему морозным ветром. Подступы к лесу уже тлели, когда Аннабэль добралась до родных мест, и только в чаще ревел рыжий неукротимый огонь. Вражеская империя прошлась по окрестностям, оставив вокруг себя дым, пепел, сгоревшие деревни и мирных жителей, обреченных на голод и скорбь. Не всем удалось уйти из леса. Косули сбились стайкой у чудом не тронутого огнем древнего дуба; в покрытой пеплом траве лежали трупы задохнувшихся, обгоревших, не нашедших в себе силы идти дальше. Аннабэль перешагнула через комочком скрутившегося ежа, не ощутив в нем больше жизни, и двинулась в чащу, пачкая босые ноги в саже и обжигая пятки о тлеющую листву. Она звала братьев и сестер, пела их имена на птичий манер и плакала, вскрикивая речной чайкой, а слезы сами катились по щекам. Она пришла слишком поздно: ее народ ушел или погиб, и она больше не чувствовала их присутствие — только пустоту в душе. Когда огонь стих и на пепелище на несколько миль вокруг не осталось никого живого, кроме нее, она спустилась в узкий лог, в котором раньше бежал ручеек, забилась под толстую корягу, выступавшую из рыхлого земляного склона, и закрыла глаза. Пепел тихо падал на землю, кружась, будто снег; поистине мертвую тишину на миг пронзило усталое жужжание, а затем на раскрытую ладонь опустились три пчелки. Аннабэль сложила руку лодочкой и прижала их к груди, укрывая от мира, в котором больше не было их дома. Аннабэль не знала, сколько лежала так. Дни сменялись ночами, в ее душе земля исходила тоской по ушедшим в небесный лес созданиям. В какой-то из одинаковых кровавых рассветов она услышала далекий топот, голоса и лошадиное ржание. Может быть, Сен-Изеген пал, и враг пришел, чтобы добить ее и выстроить свои города на пепелище; а может, то были охотники, желавшие поживиться хоть чем-то на разоренной земле. В ней не было сил и желания ни скрыть себя или свою наготу, слившись с корягой, ни обернуться человеком. Найдут ли ее и оборвут ли крылья, а потом привезут в город, как трофей, или оставят умирать здесь — ей уже не было разницы. Кто-то кричал ее выдуманное человеческое имя. Громко, отчаянно, надрывно, на разные голоса, и ветер доносил до нее то «Анна», то «Бэль», то протяжное плаксивое эхо. Она не шевельнулась, не отозвалась на голос, даже когда он раздался прямо над ней, а землю сотрясли шаги. Аннабэль почти не существовало: еще немного, и она слилась бы со сгоревшим лесом, и лежала бы так, пока ее не встретили бы небесные братья и сестры. — Посмотрите! Это друидка? — сказал задорный звонкий голос. — Или эльфийка, — подсказал другой. — А может, фэйри? — Почему она голая? — Замолчите все, — отрезал четвертый, и перепалка мигом стихла. — Вы ничего не видели. Иначе я насажу ваши головы на пики и выставлю на площадь на радость зевакам. И даже не гляну, что вы мои друзья, а ты мой брат. Ее завернули в плащ и подняли, крепко обхватив, а потом закинули в седло. Аннабэль окутал до боли знакомый запах дерева и лаванды, убаюкивая, согрело чужое тепло. Но ей была безразлична чужая забота, и все равно, кто рядом с ней. Она узнала и влажную духоту оранжереи, и холод мраморной скамейки не открывая глаз. Мартин принес ее на руках, окружил мягкими перинами, нежнейшим шелковым бельем и заботливыми сиделками. Кто-то омыл ей ноги, кто-то расчесал спутавшиеся волосы гребнем. Позже перины и подушки исчезли, сменившись грубым колким сеном, и это было тем, чего по-настоящему желало ее тело. Жизненные силы, которые покинули ее, постепенно возвращались, питаемые цветами и растениями крохотного зимнего сада; но сознание оставалось погруженным в болезненную дрему. Аннабэль открыла глаза лишь тогда, когда кто-то поднял ее голову и поднес к губам кубок с ледяной водой. На языке остался вкус леса, такой домашний и родной, что ей подумалось, что это чудесный сон о прошлом. Но перед ней сидел Мартин и, разворошив сено, в котором она спала, поил из тяжелого литого кубка с королевскими гербами. — Родниковая. Ее привезли из горного источника специально для тебя, — пояснил он, наконец встретившись с ней взглядом, а потом отнял кубок от ее губ. Аннабэль, лишенная вкуснейшей целительной жидкости, подалась навстречу, вскинув руку в немой мольбе. — Я принесу еще чуть позже, — ответил Мартин, показав, что она выпила все. — Я рад, что ты очнулась. Я скучал по тебе. — Лес сгорел, — хрипло выдавила Аннабэль первое и единственное, что смогла, а потом с трудом села, подобрав ноги. Ослабшее тело еще плохо слушалось. Мартин опустился рядом, крутя в пальцах пустой кубок. Теперь на его голове сияла корона, а пальцы усыпали тяжелые перстни и печатки, хотя одет он был во все тот же аскетичный, едва ли не траурный мундир. — Мои отец и средний брат убиты. Войска юга отступили, я казнил их императора и оставил труп на площади на съедение птицам, — медленно проговорил он. — Земли и деревни пострадали. Многие воины пали, посевы уничтожены, уведен и вырезан скот. Потребуется время, чтобы оправиться. Твой лес тоже зазеленеет вновь. — Я не знаю, где мои братья и сестры, — выдохнула она, опустив голову. Мартин промолчал и просто притянул ее к себе, позволяя Аннабэль спрятать лицо у него на плече. Она замерла, слушая, как бьется его сердце, и не оттолкнула, когда он ласково коснулся губами ее лба. Аннабэль любила его. В короне или без, разбитым и сломленным или готовым к победам. Она была нужна ему сейчас, а он был нужен ей, даже если лес сгорел дотла. Аннабэль не смогла вернуться в королевские покои и лечь в человеческую постель. Слишком свежи были воспоминания о том, как она проснулась в дыму и металась, не зная, куда бежать. Ей принесли кусок полого ствола поваленного дерева, и она спала в нем, как на самой мягкой кровати. Мартин приходил к ней с первыми лучами рассвета и почти всегда, когда над куполом сада начинали сгущаться сумерки. Душа успокаивалась. Аннабэль старалась не думать о братьях и сестрах, ела человеческий хлеб и свежие овощи и фрукты, которые заботливо приносил Мартин или немногочисленные слуги. Люди не боялись ее, не испытывали ни отвращения, ни азартного желания убить ради интереса — для них она была всего лишь дурочкой, свихнувшейся деревенской девушкой, которую Его Высочество молодой Король Сен-Изегема заточил в золотой клетке на крыше дворца по своей чудной прихоти. А для нее люди стали всего лишь людьми — любопытство прошло, как и не было. Она перенасытилась их миром, вот и все. Однажды Мартин принес в сад свой походный набор и расстелил одеяло прямо подле того места, где лежала Аннабэль. В ту ночь они так и не уснули. Мартин рассказывал ей о звездах, заглядывающих в оранжерею сквозь прозрачный купол. Оказалось, люди знали о далеких ярких точках куда больше, чем дети леса, и даже давали им забавные названия. Под утро она задремала у него на плече, а проснулась уже за полдень в одиночестве, и только три спасенные ей пчелки суетливо жужжали в цветах. Тогда она впервые покинула оранжерею под удивленные взгляды стражей, отныне всегда окружавших ее. Не было труда в том, чтобы заговорить их и спутать их мысли; и вот она уже знала, что принц тренирует удары меча в восточной части дворца. Этот двор был больше того, где Мартин занимался прежде. По периметру вдоль готических окон росли розовые магнолии, которые почти отцвели, и гравий был усыпан лепестками. Так Аннабэль узнала, что за стенами дворца вовсю распускается весна. Теплый ветер трепал его рубашку; Мартин сосредоточенно и медленно отрабатывал удары, не отводя взгляда от деревянного снаряда. Аннабэль удалось застать его врасплох. Он крупно вздрогнул, когда отвлекся, чтобы поправить прилипшие ко взмокшему лбу волосы и увидел ее. Она слабо улыбнулась, с трудом вспоминая, как это вообще, улыбаться, и первая подалась вперед. Мартин бросил меч прямо на землю, хотя прежде был бережен с оружием, и заключил ее в объятия. — Я устала сидеть взаперти, — призналась она. — Дверь сада всегда открыта, — Мартин отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо. Без короны он казался собой прежним, только прибавился шрам над бровью и стали сильнее руки. — Весь дворец твой. Аннабэль промолчала, стыдясь саму себя. Когда лес был на месте и ничто не грозило их дому, она предавалась сладким развлечениям во дворце — а теперь желала того, чего было не вернуть… Мартин погладил ее по плечу и прикусил губу, раздумывая. Потом нехотя произнес: — Я спрашивал о существах, подобных тебе. Их видели в лесах к северу от Сен-Изегема, куда не успел добраться враг. Возможно, твои братья и сестры уцелели и ушли туда. — И ты молчал? — Я узнал недавно, — коротко ответил он. — И собирался рассказать тебе, когда информация подтвердится. Он не лгал, Аннабэль видела это в его глазах, хотя так и не научилась распознавать оттенков его чувств и путать его мысли. Она верила ему, но не верила в то, что это могли быть действительно ее братья и сестры — люди слепы, они приняли бы и вскрик совы за мистическое и неведанное… — Я отвезу тебя туда, — произнес Мартин хмуро. — Ты сможешь вернуться в лес. Ты хочешь этого? Аннабэль не знала. Голова шла кругом; но ей действительно необходимо вновь войти под своды вековых деревьев и ощутить себя собой. — Да. Спасибо. Спасибо тебе, — ответила она, кивнув, и потянулась к нему, чтобы обнять. Но Мартин мягко оттолкнул ее руки. — Мне нужно переодеться и встретить делегацию из Хэйла. Я зайду к тебе позже. И он пришел как раз до того, как Аннабэль задремала бы, забравшись с ногами на скамейку под кустом жасмина. Такой же мрачный и задумчивый, каким сделался днем после того, как рассказал ей о ее братьях и сестрах. Аннабэль отчаянно хотелось стереть с его лица эту печаль, но она боялась говорить о лесе и боялась обещать ему то, в чем уверена не была. А потому, после того, как они поговорили уже обо всем отвлеченном, о чем могли, молча стянула с него плащ и с нажимом прошлась пальцами по его напряженным плечам. Мартин наклонив голову, позволив погладить себя за ушами и по волосам. — Знаешь, после того, как я увидел тебя в лесу, я несколько раз возвращался в то самое место. Но встретились мы именно тут, во дворце. Удивительно, правда? — медленно проговорил он. Аннабэль обняла его со спины, стоя коленями на холодном мраморе скамьи и прижавшись животом к его спине. Выдохнула в волосы: — Я всегда тянулась к людям. А теперь хочу домой… Я должна увидеться с детьми леса, но я не могу обещать, что вернусь. — Тогда я буду стоять в самой чаще и ждать тебя. — Нет, Мартин, — возразила она, крепче сжав руки. — Ты забудешь меня и станешь жить дальше. — Нет. Ты не сумеешь заставить меня. — Откуда ты знаешь? — Я видел, как ты действуешь на людей. Меня научили защищаться от всякого рода колдунов еще в детстве. Я ведь принц, помнишь? — Ты больше не принц, — с грустью ответила Аннабэль, покачав головой. Она не хотела оставлять его. Если бы она могла отдать ему половину своей жизни и сил прямо сейчас, то сделала бы это без раздумий. — Отвези меня в лес завтра. Он промолчал, а потом легко повернулся, выкрутившись из ее объятий, и посадил к себе на колени. Аннабэль первая потянулась за поцелуем, стремясь навсегда запомнить вкус его губ и тяжесть его рук на своих бедрах. С сожалением она думала о том, что даже надев корону и сев на трон рядом с ним не сумела бы ничего изменить, и только, может быть, их дети смогли бы вернуть мир между людьми и жителями леса и гор, порождениями океанских глубин, драконам и прочими существами, жившими бок о бок с человеческими городами и селами. А потом наступило утро. Их сопровождал целый отряд, как и полагалось Королю Сен-Изегема. Мартин оседлал тонконого вороного жеребца, нетерпеливо бившего копытом. Аннабэль не нуждалась ни в седле, ни в поводьях, но не стала привлекать внимания и села как все, скрыв лицо легким коралловым платком. Никто не смотрел на нее. Взор народа был обращен лишь к молодому Королю, отразившему нападение злобных захватчиков; они тянули к нему руки, будто к солнцу, совсем не боясь обжечься, а слуга кидал страждущей толпе монеты из глубокого мешка. Они не делали долгих привалов, не остановились ни в сумерках, ни в темноте. Мартин привык к седлу и долгим переходам, а Аннабэль совсем не ощущала усталости, окруженная ароматом цветущего луга. Они миновали несколько деревень, и с рассветом на горизонте показался уже не жидкий подернутый свежей зеленью перелесок, а настоящий густой лес. Аннабэль воспрянула духом. Пустила лошадь галопом, преодолевая последние сотни метров до молодой поросли, плавно переходившей в густую хвойную чащу, вскрикнула по-птичьи, игнорируя окрик сзади. Остановилась, с трудом усмиряя раззадоренного быстрой ездой молодого жеребца. Мартин нагнал ее, оставив стражу далеко позади. Между молодых елочек, по колено в свежей буйной траве, плавающей в холодном утреннем тумане, они остались наедине, не считая кузнечиков. Мартин соскочил с коня, тяжело дыша после скачки. Аннабэль опустилась рядом, уже босая, с удовольствием коля нежные ступни о жесткие стебли. Пахло лесом и цветами; все ее тело наполнила нервная волнительная дрожь — она была дома и чувствовала подобных себе вокруг. — Я вернусь, — вдруг упрямо сказала Аннабэль, глядя ему в лицо, прежде, чем Мартин успел бы начать прощаться. — Я вернусь. Подожди меня до заката. — Я не держу тебя. Это твой дом, — спокойно ответил он, будто давно свыкся с мыслью, что не сумеет ее остановить. — Я не хочу делать тебя своей пленницей. — Я сама вышла к людям, — коротко бросила она и тронула его за руку. — Просто дождись. И шагнула в лес, сбрасывая с себя все человеческое. Братья и сестры были рядом; они затаились, чувствуя присутствие чужака, но явили себя, стоило Аннабэль позвать. Луна обняла ее первой, обдавая холодом зимней ночи. — Мы думали, что потеряли тебя, сестра. Они обступили ее, недоверчиво разглядывая и приветствуя на разный манер, будто что-то изменилось в ней за время пребывания с людьми. Все дети леса, кого она знала, были здесь — а еще те, кто родился в этих лесах. Уходя в хвойную чащу, она обернулась лишь раз, чтобы увидеть, что Мартин смотрел ей вслед, держа лошадей за поводья. Они радовались и танцевали весь день, плескались в полноводном весеннем ручье, собирали капли ночного дождя с первых цветов на полянах, пили из родника, гонялись за белками и пели песни дроздов. Аннабэль опомнилась, только когда тени стали длиннее, птицы смолкли, а небо окрасилось в малиновый. Вмиг посерьезнела, сбросив с себя праздное веселье, заторопилась туда, где между деревьев светлело поле. В этот раз братья и сестры не плакали и не прощались с ней. Проводили до кромки леса, скользя тенями между деревьев, согрели теплым ветром и осыпали лепестками весенних цветов. Мартин сидел на замшелом стволе поваленного дерева и вырезал ножом фигурку из куска найденной тут же сухой толстой ветки. Как и всегда, словно шестым чувством уловил ее приближение, поднял голову. Аннабэль уже привычным жестом набросила на себя платье цвета темно-зеленой хвои, скрыв босые ноги под длинным бархатистым подолом, и вышла к нему из-под тени вековых елей. Они оба не проронили ни слова, и Аннабэль была благодарна Мартину за то, что он позволил ей попрощаться с домом в тишине. Молча они оседлали коней и пустили их шагом, оставляя за спиной подернутый розоватыми весенними сумерками лес. Аннабэль знала, что уходит не навсегда; ее сердце забрал человек, но душа принадлежала лесу. Просто настала пора возвращаться в мир людей.