lunae lumen somnium

осень дышала кленовыми листьями и затаившейся прохладой. золотой каймой меж тропинок и дорог; мягким бархатом ввысь, по крупицам вплетая рыжее обаяние и улавливая янтарный блеск в красоте деревьев — великолепный пейзаж, увядание вечного и начало долгого сна. отголоски буйства весеннего цветения остыли в живительной прохладе — жаркое, пахнущее свежестью и жизнью, лето теперь голову склоняет перед мирным сентябрём. немного скучающе, но ностальгически-нежно он тянет всю жизнь из коротких предосенних дней: засыпает горсткой багровых листьев зелень травы. но всё только начинается. и на руках чужих, словно родившаяся заново, её величество делает первый вдох — пусть с великой милости начинается золотистая пора, пусть печальным великолепием стынет воздух. осень становится эпицентром и на ней сосредотачивается абсолютно всё. мягким мазком, как из-под пера талантливого художника — небо обещает быть безоблачным этой ночью. когда солнце равномерно и медленно уплывает за горизонт, то жизнь будто останавливается. мягкие, кудлатые облака текут за ним же, будто конвоем своим сопровождают небесный чертог далеко на запад, за горизонт, в чуждую ему страну. туда они уходили — к рассвету же возвращались в мерцающем отблеске парадных солнечных лучей. с востока. эти маслянистые образы отпечатывались в голове как полотна старых-старых гравюр, висевших в залах. и куро не знал — служит ли виной его богатое воображение или отличная память. но даже если и было что-то, то его это совсем не печалило: скорее, заставляло помечтать перед празднеством. — данна, знаешь, когда канзаки сказал, что это место похоже на крохотную шангри-ла, он был абсолютно прав. вряд-ли кирю хотел бы вникать в это определение больше: пусть это и не великие горы куньлунь, где жизнь била ключом, где девственная природа вечнозелёных лесов ещё не нарушена злым человеком, где людям обещана мудрость и долголетие — зато храмовая территория сулила ему мириады крохотных, но до ужаса обжигающе-ласковых воспоминаний: будто происходило это ни год, ни пять лет назад, а совсем недавно, с разницей в день. а о тысяче сожалений за пазухой он предпочитал забыть — ведь он пришёл не за этим. ему даже думалось о том, чтобы остаться здесь на несколько дней: но только не зимой; может весной или летом, когда пик цветения достигал абсолютного апогея и посаженные вдоль "священного пути" деревья благоухали. идея выбрать местом наблюдения храм на горе принадлежала только двоим из троих — ведь когда наступала ночь, то с высоты ста ступеней открывался умопомрачительный вид на залитое лунным светом небесное полотно: опалы в твёрдой горной породе поочередно зажигались вокруг хозяюшки-луны, тянувшись к ней своим слабым, но миллионным светом. сосны становились едины с клёном в полной темноте, окружая возвышенность и здания — пагода тянулась и светила в унисон звёздам, будто пытаясь стать чем-то единым: тёплым, ярким, а не каменно-холодным изваянием умелого мастера. вложить бы всю святость в один мощный скачок — и к небу. — разве канзаки не говорит так всегда? он питает удивительное уважение к храму моей семьи. но даже если эти слова сказаны впервые, то. . . — уголки рта немного приподнимаются, выдавая едва заметную улыбку, — интересное сравнение. мимолётным порывом ветра — и улыбка его спадает почти так же быстро, как и появилась; взбалмошные листья разлетаются в разные стороны, сея раздор в его идиллии и идиллии двора. кейто приходится возмущённо вдохнуть, хватаясь за метлу с громадной неохотой. в такие моменты он походил на карикатурную недовольную храмовую жрицу, на чьи хрупкие плечи взвалили немереную работу — и от такого сравнения куро сразу улыбался, беззлобно хохоча в кулак: для полной правдоподобности не хватало лишь подходящей одежды. хотя, представить хасуми в таком виде не составляло труда: донельзя строгий, серьёзный, относящийся к правилам со всем великодушием и честностью; гадающий на омикудзи и ежедневно читающий лекции другим мико — если бы так было, то, пожалуй, кирю чаще бы заглядывал в синтоистский храм. томящее ожидание плотно селится в запертой груди, со вздохом заставляя посмотреть в даль прорезающим небесную плоть лучам — ярко-оранжевый, медленно текущий в жёлтый, а ближе к светилу вновь красный; в спешке покидают небосвод хозяева в чертогах — а за ними следом полотно тянут звёзды. фиолетовый канет в лету, захвачен ныне иссиня-чёрным лоскутом; атласной лентой да тугим узлом замирает небо. в праздник надвигающийся ему возвращались воспоминания давние: в колючем кустарники с мириадами мыслей-ленточек он складывал кусочек света — и вот тот парит меж ладоней крохотной звездой, искажаясь раз в десять минут. звезда, зайчик, незамысловатый узор, крохотная змейка. — пора цукими возвращает меня на несколько лет назад, — он садится рядом и немного вздыхает, кротко оглядывая обширность двора и устремляет взгляд ввысь. — ты до сих пор помнишь о том, как мы вместе провели последние дни праздника? — "до сих пор" здесь не должно звучать, куро. конечно же я помню, ведь это одно из драгоценных воспоминаний. — и моё тоже. помечтать о былом — закопаться глубже в песок пережитых лет: они помнят. этот праздник навсегда останется звучной мелодией в городской суете; ярким бликом на спокойной воде в глуши высоких лесов. резные статуэтки из хрупкого фарфора по сей день служат самым глубоким и ярким напоминаем — столь малые вещи и были носителем вселенского чуда; первооткрывателями красной луны. кейто проклинал-благословлял собственную память: шанс вернуться к потерянным вещам, но ни шанса забыть печали. пусть выводит на подкорке символами проклятия и пусть клеймит благими намерениями — по крайней мере, ему больше не страшно оборачиваться назад. без ошибок он не станет человеком. летом в январе, зимой в июле — ему всё ещё слышалось, как куро назвал тех двух зайчиков «символом начала "акацуки"». а куро виделось — как улыбалось чужое лицо тёплой улыбкой и пальцами протягивал одну из статуэток, слегка посмеиваясь, отвечая со всей правдой: «пускай так и будет». их мысли резонируют друг с другом и достигают точки невозврата — соединены тонкой нитью, склеены кипящей строкой и загораются легче спички. кирю слегка хмыкает, в действительности улавливая мелодичность мыслей хасуми и прерывает тишину, будто снимая с языка продолжение этой вечно влюблённой истории. — когда канзаки сказал мне, что хочет полюбоваться луной вместе с тобой и мной, то я долго думал, что мне сделать такого, что бы этот праздник стал особенным для нас троих. и. . . — он смотрит вглубь приоткрытой сёдзи, стараясь уловить малейшее движение, а когда ничего не замечает, то возвращается в привычное положение. лёгкий блеск небольшой коробочки тает в сумраке, и куро лишь немного копошится, прежде чем открыть. — пусть это и будет моим подарком. кейто преодолевает всю свою излюбленную формальность и вежливость, но оставляет бережливость: пальцами очерчивает гладкие изгибы и углы, вертя со всех сторон. хасуми оказывается удивлённым настолько, что первое время и слова вымолвить не может — молчит, лишь в немом восторге-смятении поглядывает на довольного куро. он и подумать не мог, что на сердце можно оставить такой глубокий и безболезненный след — лёгким дуновением ветра вживить что-то и пусть это что-то вечным пламенем горит. и пусть не сыпется пепел, пусть не скатывается воск — он вернул давно потерянное. — где ты это достал, куро? и почему не рассказал мне? — данна, сам посуди! подарки приятнее получать если ты о них не знаешь, верно? на лице — восемь соцветий счастья, изнеженных в темноте. воздух начинает тихонечко звенеть, а пространство едва плавится, рушимое созиданием радости. кейто вновь улыбается: легко, непринуждённо, честно, искренне, со всеми великими искрами, что отражаются в глазах-звёздах при свете только-только встающей за горизонтом луны. всё движимое и недвижимое заточается в вечном, и вечное отвечает на все зовы чужих сердец. японец тихо сглатывает; слова благодарности кружатся столь сумбурно, что он в силах произнести хоть одно. милая лунушка тоже следует на запад — в её сиянии отражается самое светлое и хорошее, уносящее за собой обиды мира. он оборачивается, вдруг застывая и вспоминая мотив из далёкого детства: ему казалось, что именно тогда с таким интересом и восторгом глядел на луну. он вспоминал все рассказанные легенды и истории под ласковым светом — эта мысль била точно в центр и насквозь. они оба хотят обещать быть сердцами друг друга на эти долгие мгновения. — . . . наверное, я должен сказать, что цукими стал для меня значимым праздником только после встречи с тобой, куро. — приятно слышать, знаешь ли! я почему-то думал, что это твой любимый праздник. ты смотришь ночью на небо всегда мечтательно и безмолвно. . . давай разделим этот момент сегодня, хорошо? луна обещает быть особенно прекрасной, кейто. любить не перелюбить, целовать не перецеловать

*** — хасуми-доно, кирю-доно! сердечно прошу, простите, что задержался! наверное, я многое пропустил. . . даже если так, то я всё равно принёс данго! вот, посмотрите, оно похоже на маленьких зайчиков. . — не так уж и много, канзаки. смотри, луна почти взошла. ты к самому подходящему моменту. когда сияние коснётся их троих, они шагнут ему навстречу — пусть этот день будет похож на сон в верхушках хвои, о милая лунушка