Happy End

Астарион идет по улице. В летний полдень солнце особенно яркое — стоит в зените гигантским золотым шаром. Улицы полупустынны из-за жары, люди прячутся под тканные и парусиновые навесы. Свет стекает по стенам домов, бликует в окнах, лежит пятнами на булыжниках мостовой, отчего она напоминает шкуру экзотического зверя. Редкие торговцы через силу зазывают купить свой товар, но клиентов мало — летом Врата Балдура становятся невыносимым пеклом. «Печет, как в Девяти Преисподних разом», — слышит Астарион ворчание тифлинга-водоноса. Тот останавливается, поправляет кувшин — рога помогают удерживать посудину. Хвост дотрагивается до особенно яркого золотого пятна, и тут же отскакивает, словно у недовольной кошки. Это зрелище настолько забавно, что Астарион едва сдерживает смех. Редкие прохожие держатся в тени домов, но в этот полдень камень не спасает, только нагревается еще сильнее и отдает жар. В воздухе парит марево. Даже море не спасает — из гавани тянет затхлостью, солью и йодом, подтухшей рыбой. Солнце заполняет небо, огромное самодовольное солнце. Астарион жмурится под его лучами. Он единственный не прячется в тень. Прохожие бросают на него недоуменные взгляды. Тифлинг-водонос догоняет: - Куда ж вы в такой зной, господин! Купите воды, попрохладней будет, да и посидите в тени!.. Астарион только смеется, но затем кидает монету тифлингу, и наблюдает, чуть щурясь, как тот снимает свой кувшин, заботливо наливает в глиняную чашу — на чаше несколько трещин, она потертая и видала лучшие дни, протягивает Астариону. Тот прикасается губами к воде. Ничего не чувствует: ни вкуса, ни запаха. Выливает воду на камни, отчего поднимается облако пара. Астарион смеется. Он идет дальше. Тифлинг пожимает плечами, вслед ворчит что-то о «чокнутых эльфах». Астарион ловит солнце бледной кожей, светлыми волосами; даже открывает рот, представляя блики слюны на острых клыках. Позже Астарион заглянет в таверну. На него не обратят внимания, никто не боится кровососов, гуляющих среди бела дня. Он найдет себе ужин из симпатичной девушки или юноши; возможно, даже подарит ночь любви — почти бесплатно, если не считать полгаллона крови. Затем вернется в пустое поместье. Касадор мертв. Астариону больше ничто не угрожает — он единственный вампир в городе. Ему даже не пришлось проводить ритуал, убивая порождений, которых сам когда-то обрек на участь хуже смерти, на плен в темницах собственного же мучиталя. Астариона немного беспокоит то, что он не помнит: как так получилось. Семь тысяч порождений, включая его бывших… друзей живы? Или нет? Что он с ними сделал, или кто-то другой? «Неважно», — решает он, снова подставляя бледное лицо солнцу. Астарион купается в свете и золоте. Это прекрасно. * Карлах подзывает темнокожего дварфа — подлей мне пива, и принеси ветчину, как ты там сказал, лучшее пиво и лучшая ветчина на Побережье Мечей? Вот и тащи все сюда, да побольше. Можешь прихватить пирогов, яблок и даже рыбно-томатный суп. Даммон высказывает сомнения по поводу супа. В нем слишком много специй, наверняка так маскируют то, что рыба не очень-то свежая. - Мне плевать, — говорит Карлах. Она касается своей груди, словно проверяя: правда ли замер, остановился адский механизм? Движитель внутри, но не перегревается. Тепло ровное и надежное. - Прикоснись ко мне, — просит она Даммона. Тот охотно выполняет просьбу. - Я не слишком горячая, правда? - В самый раз, — ухмыляется кузнец. У него грубые пальцы, все в мозолях от молота, в шрамах от ожогов. Карлах вздрагивает и улыбается, прикасаясь языком к кольцам пирсинга в губе. - Я имею в виду… - Знаю. Все хорошо, Карлах. Эта штука больше не опасна. - Ты сам говорил, что она рванет рано или поздно. Даммон пожимает плечами. - Все изменилось. Адский движитель спокоен. Похоже, тебе больше нечего опасаться. Карлах шумно выдыхает, все еще немного опасаясь, что изо рта пойдет пар. Что ее кожа, пробитая заклепками изнутри, воспламенится. Даммон улыбается. - Позволь к тебе прикоснуться снова, — говорит он. Карлах кивает. Даммон обнимает ее и целует. Им обоим наплевать на посетителей «Смущенной русалки» — пусть глазеют, если хотят. Пусть завидуют. Карлах не может вспомнить, кто и как остановил ее адский движитель, почему он больше не угрожает ей, но это не имеет значения. Не рванет — и ладно. С ней рядом голубоглазый Даммон. Под столом их длинные хвосты переплетаются, и она кладет руку на его пах, пока тот целует ее. В груди бьется сердце — часто-часто. Но и только. Это прекрасно. * Шедоухарт входит в святилище, самое темное место в темном храме, — маска на лице, униформа темного юстициара скрывает тело. Тьма Госпожи Утрат закрывает ее. Каблуки постукивают о лиловый мрамор, из которого сделаны полы. Статуи Шар простираются на десятки футов в высоту, и эти гигантские золотые фигуры должны подавлять, но скорее успокаивают. Шедоухарт на своем месте. Она знает, что поблизости есть и другие юстициары; однако она — старшая, избранная жрица своей богини. Шедоухарт преклоняет колена перед алтарем Шар. Богиня говорит с ней: у нее теплый вкрадчивый голос, похожий на объятия. У Шедоухарт чаще бьется сердце, а еще она опасается вновь ощутить боль в своей ране — не так страшна эта боль, сколько опасается гнева Госпожи. Но нет. Шар довольна ею. Жаждущие отмщения приходят к избранной жрице. Порой Шедоухарт сама берет Копье Тьмы, чтобы возглавить отряд возмездия. Боль и тоска вопиет к Госпоже Утрат, и та позволяет окунуться в страдания, чтобы опалить ими провинившихся. Темных юстициаров боятся, однако же сама Шедоухарт считает: они несут истину, ибо истина есть воля Шар. Сегодня Шедоухарт, избранная и слышащая голос самой Госпожи, возглавит ритуал Восхода Тьмы. Уже готов человек, на чьем теле вырежут священные символы. Ритуал Восхода Тьмы — это вино и кровь, и когда прольется одно, последует другое. Убийства не приносят жрице радости, однако она знает — воля Шар непреклонна, а гибель порой означает покой и отстранение от бесконечной и бессмысленной суеты. Завтра к ней придет замысливший убийство либо иное деяние, угодное Госпоже. Головорезы и разбойники приходят в храм. Однажды явился некто в черно-красных одеждах, он потребовал говорить с «главной» — Шедоухарт выслушала его. Этот человек, некогда служивший Отцу Убийств Баалу, отвернулся от бессмысленного кровопролития. - Ты поступил верно, дитя, — сказала Шедоухарт и прикоснулась к пахнущему гнилой кровью лбу неофита. — Баал не дарит утешения, тогда как в темных объятиях Госпожи Утрат ты найдешь покой. Этот человек пожертвовал много золота, но самое главное — его душа теперь принадлежала Шар. За ним, знает Шедоухарт, придут новые — много других во славу Госпожи Утрат. Богиня довольна. Шедоухарт слышит ее голос в своей голове. Рана на руке зажила. Это прекрасно. * Красный дракон движется мягко и плавно — невероятно легко для гиганта размером с дом. На самом деле, он получает удовольствия от полета, хотя жалуется, что прыжки из одного астрального плана в другой вызывают легкую изжогу. «Потерпи», — просит дракона Лаэзель. Дракона зовут Анокар, и он явился по призыву самого Принца Кометы, чтобы поддержать гитов в восстании против королевы-лича. Анокар выбрал Лаэзель своей наездницей. Драконы, даже служащие гитам по договору с Тиамат, никого не считают хозяевами — слишком горды для этого. Однако признают сильных союзников. Анокар уважает Лаэзель, и это приятно на уровне псионической пульсации единения. «Мы зайдем в тыл и перебьем целый отряд верных Влаакит!» — напоминает Лаэзель о миссии. Дракон взмахивает гигантскими крыльями, устремляясь резко вниз. Воздух свистит в ушах — сначала ледяной, потом раскаленный; они ныряют в астральный разрыв, чтобы появиться в одном из дальних уголков астрала. Армии Влаакит терпят поражение. На самом деле, сторонников королевы-пожирательницы не так много: большинство гитов перешло на сторону Принца Кометы, узнав правду о заточении, и о том, что сама Влаакит пожирает своих же воинов. «Дальше по курсу», — Лаэзель прищуривается, заметив стоянку подданых Влаакит. Пальцы ложатся на рукоять серебряного меча. Кончики пальцев покалывает от готовой разрядиться псионической мощи. Анокар щелкает зубами, в горле у него клокочет пламя. «Мы попробуем убедить их сдаться», — советует Лаэзель. Она предпочла бы простую честную драку: много крови, отрубленных конечностей, и каждая собственная рана, каждый шрам — свидетельство доблести. Однако Принц Кометы не хочет лишних потерь среди своего народа. Он считает Лаэзель своей избранницей, своим посланником. «Поэтому мы сначала говорим, а уже потом деремся». Анокар тихонько фыркает, не слишком-то веря в благоразумие инквизиторов-фанатиков Влаакит. Как бы то ни было, миссия того стоит. Лаэзель справится. Она уже справлялась, она избрана своим Принцем, своим народом. Она драконья наездница и живое свидетельство перемен в обществе гитов. Это прекрасно. * Гейл держит корону Карсуса на вытянутых руках. Камни поблескивают с благородной сдержанностью: их истинный огонь, истинная сила внутри, они не какие-нибудь дешевые побрякушки. Корона на ощупь подвижная, почти текучая, словно теплый лед или плененная неким иным — магическим, вероятно, — способом, вода. Тяжелый металл похож на серебро, на платину, на черный мифрил. Корона красива, но самое главное — она обещает могущество, о котором Гейл не решался бы даже помыслить прежде. От магии покалывает кончики пальцев. В каждый из камней можно вглядываться бесконечно, различая за бликами и сполохами сокрытые истины. Возможно, Карсус обезумел, но эта корона, нетерийский шедевр — совершенно. Гейл думает: «Я отдам ее Мистре». Ее Плетение обретет еще больше могущества с короной. Гейл думает: «Или я могу оставить артефакт себе». Выбрать сложно. Он все еще любит Мистру, хочет услышать ее похвалу, но также желает доказать богине: я стал сильнее. Больше не мальчишка из Глубоководья, которого ты использовала, словно свою игрушку, но стоило игрушке сломаться — ради тебя, Мистра, я открыл ту книгу ради тебя, — как ты выбросила сломанную куклу под дождь. Впрочем, скорее всего, Гейл отдаст корону своей богине: во имя Плетения, во славу упорядоченной магии. Или потому что он все еще любит саму Мистру. Возможно, думает Гейл, теперь она примет меня не просто как очередную игрушку, одного из своих фаворитов, рассыпанных по всему Фаэруну, как песчинки. Возможно, он наконец-то станет для нее особенным. Даже сам Эльминстер не преподносил Мистре подобного дара. Гейл же станет для нее единственным — и он знает, что это будет прекрасно. * Рыжий конь трусит по разбитой дороге. Узкая каменистая тропинка ведет к горному перевалу — именно там, как слышал Уилл, завелись тролли во главе с двухголовым монстром, способным становиться невидимым. Жители небольшой деревни близ перевала не первую неделю отправляли депеши во Врата Балдура, но никто так и не помог им. Тролли безнаказанно сожрали целую отару овец и разрушили мельницу. Уилл подгоняет лошадь. Не терпится вступить в бой и защитить крестьян от напасти. Клинок Фронтира разберется с троллями, вернет мир и покой деревне. Из местных жителей он наберет дружину — человек десять или дюжину, обучит их, и даже если сородичи троллей вернутся, получат достойный отпор. Уилл предвкушает не столько битву — хотя магия и клинок готовы, — сколько радость и надежду в глазах людей. «Я пришел вам помочь». «Я избавлю вас от напасти». И потом: «Троллей больше нет». Разросшаяся двойная голова, похожая на громадную зеленую тыкву, упадет в пыль, разбрызгивая грязно-бурую кровь. Уилл вновь Клинок Фронтира, и ему хорошо; но еще лучше — оттого, что отец благословил на подвиги. Контракт с Мизорой разорван. На память остался искусственный глаз, ставший предметом фокусировки для магических способностей. Дьяволица убралась к себе в Ад. Когда Уилл отправлялся в путь, лорд Рейвенгард пришел к нему, прямо на конюшню, где тот собирался седлать лошадь. Уилл удивленно посмотрел на отца: что ты здесь делаешь. Лорд Рейвенгард — не из тех, кто любит сентиментальные проводы. Отец подошел ближе и положил руку на плечо Уилла. - Прости за все, сын, — сказал он, а затем отвернулся. Уиллу оставалось только догадываться, сколько гордости пришлось отложить в сторону, чтобы прийти и произнести эти слова. Он поклонился отцу и сказал: - Прощаю. Уилл остался Клинком Фронтира — он чужд политике и образу жизни аристократов, но улыбается, вспоминая слова отца и его прикосновение. Это прекрасно. * В своем новом совершенном облике Тав выглядит гораздо лучше, а самое главное — они наконец-то могут общаться на равных. Император прежде не смог бы это объяснить. Не-иллитид неспособен осознать суть единства разумов. Люди, эльфы, дварфы — все они используют в лучшем случае «обнаружение мыслей», одновременно неуклюжее, нелепое и жестокое, как попытка ребенка забраться в птичье гнездо. Единение разумов — это совсем другое. Нечто за пределами беседы или даже поцелуя любви; все сразу, если угодно. Этого Император хотел с самого начала, хотя не признался бы прежней Тав. Равенство возможно только между равными. Конечно, ей еще многому придется научиться. У Императора нет резонанс-камней, с помощью которых воспитывают и обучают новорожденных иллитидов в колониях, зато Тав сохранила память о себе, большую часть собственной личности. Она не переродилась, а эволюционировала, ровно также некогда Балдуран стал лучшей версией себя. Возможно, кто-то бы с этим поспорил, но теперь Тав понимает — и они вместе, одиночества больше нет, постоянная связь разумов дарит ощущение понимания и близости. Это прекрасно. Слишком прекрасно, порой думает Император — он хотел бы закрыться в этот момент от Тав, потому что она проявляет беспокойство. Ее щупальца, пока короткие и слабые, вздрагивают. В оранжевых глазах загорается вопрос, а псионическая связь дрожит невысказанным вопросом: все в порядке. «Да», — отвечает Император. «Полагаю, что да», — уточняет он, потому что больше не может сокрыть опасения либо недоговаривать, как делал прежде; у него не получается сформулировать «что не так». Все ведь хорошо — и у них с Тав, и у ее друзей, пускай для нее они стали чужими. Все хорошо. Все… прекрасно. Порой — очень редко, — Император словно силится проснуться от сна; от того сна, где его бывший друг и любовник приставлял нож к горлу. Очнись. У тебя получалось однажды. Узнай правду. Расскажи Тав и остальным. Вы сможете бороться. Возможно, еще есть надежда. Искра мелькает сквозь покой и становится рокочущим голосом: «ТЫ НАЙДЕН». Но и это прекрасно.