***
В деле и правда нет ничего интереснее юбки с разрезом. Только идиот будет занимать деньги у одного из Мадре. Осталось бумажное чистоплюйство и найти исполнителя. — Обзвони бары, — Жан лезет под стол собирать бумажки. — Надо найти того новенького из Мадре. — Инициация? Жан утвердительно мычит. — Уверен, что не вдова? — Вдовы редко отрубают пальцы. Гарри вздыхает, наблюдая за телодвижениями Жана под столом. — Можешь съездить к ней, когда дело закроем. Сообщить, какой ты охуенный детектив и всё такое… — Расщедрился прямо, — Гарри находит удачный ракурс и улыбается. — Я это ценю. — Только юбку не трожь. Придёшь в ней в участок, я тебя мотокаретой перееду. — Мне-то зачем? Мне юбки не идут. — А ты, конечно, проверял. — Я искал свой стиль. Жан смеется и бьётся головой о столешницу, вылезая. — Обзвони бары, — повторяет он. — Думаешь, я все номера наизусть знаю? — Их уже даже я знаю. — Ну так а мне-то зачем звонить? Командор всегда на месте, — он стреляет из пальцев-пистолетов. Жан поднимается, достаёт листок из заднего кармана и кидает его на стол Дюбуа. — Пожалуйста, Гарри, я зашиваюсь. — Оу, пожалуйста, всё настолько хуево? — Гарри снимает трубку. — Как его там? Сербернард чего-то? — Бернард… Да какая разница, там только тебя все по имени знают.***
Пидье перестаёт храпеть, выползает из операторской, смотрит на настенные часы, на Гарри, моргает — согласовано — и уходит домой. Гарри слушает тишину в трубке, разглядывая Жана. Одна рука подпирает лоб, во второй вечно остывший кофе. Под рубашкой не видно, но от шеи к плечу натянута мышца. Самая напряжённая мышца во всём участке. Галстук плотно обвивает шею. Интересно, он себя душит для удовольствия или чтобы меньше орать на всех? Или чтобы голос был такой дрожаще-хриплый? — Я знаю, где он будет. Теперь ждём звонка. Или хочешь там подождать? Заодно бы расслабились, пока ждём… Как там твои любимые бумажки? Под стол больше не падают? — Нет, — Жан отвечает в целом, округляя. — Жаль. — Да-да, я понял. Лучше кофе сделай, — он отводит руку с чашкой, не отрывая взгляда от бланков. Гарри театрально вздыхает, поднимаясь со стула. — Ты в курсе, что это я тут старший офицер? Туда позвони, кофе ему сделай… — Хочешь сам писать объяснительные по своим запоям и отчеты по покалеченным в допросной, милости прошу, — Жан таки поднимает взгляд. — А еще можно просто перестать заниматься долбоебизмом, было бы вообще охуенно. — Ты мне больше нравился, когда был под столом. — Ты мне больше нравился, когда не пиздел. — Это когда такое было? — Я именно об этом. Гарри прячет смех за деланным кряхтением, поднимаясь со стула, забирает чашку. Красная со сколом, «лучший блядь офицер». «Блядь» приклеено скотчем, под него уже всякое затекло, но Вик не отклеивает. Гарри усмехается. Когда-нибудь он все-таки найдёт чашку «детка, ты космос», и лучше — синюю.***
Кабинка без потолка отгорожена от рабочих мест картонными стенками. Холодильник весь залеплен записками. В морозилке вещдоки ждут утренних лаборантов. Один из шкафов закрыт навесным замком, там тоже вещдоки — те, которые нельзя трогать конкретно Дюбуа. Он берет чью-то чашку, споласкивает, ставит рядом с красной. В кофейном чайнике только подсохшая жижа. Опять Маклейн не слил. Гарри ставит чайник под воду, чтоб размокало, и лезет в шкаф за зернами. — Бля, Маклейн-Маклейн… — комментирует нараспев вполголоса. — Пиздец тебе, Маклейн. Он улыбается сам себе, оставляя пакетик с зернами на столе, и лезет за новым.***
Дюбуа смотрит на нетронутую чашку, барабаня пальцами по колену. Ему физически тяжело молчать. Наконец Викмар встаёт, разжимая пальцы, и ручка клацает об стол. Дюбуа выдыхает с облегчением. Жан шипит зажигалкой, прислонившись к столу. — И давно ты об этом думаешь? — О чем? — О том, что трахнул бы меня, надень я юбку. — Вик, в мире очень мало людей, которых я бы не хотел трахнуть. Жан глотает остывший кофе и задумчиво курит. В мятых пакетиках шелестят улики. В коридоре Маклейн блюёт в мусорку. До туалета не донес. Торсон держит его за волосы и что-то говорит. Маклейн захлёбывается рвотой и смехом. — И кого бы еще из участка ты трахнул? — Ты меня слушал вообще? Я бы не трахал Жюдит. — Что, даже Пидье? — А что? Я не эйджист. И голос ещё. Думаю, он мог бы работать в сексе по телефону. Викмар хмыкает. — То есть тебе всё равно — меня трахать или Пидье? — Такого я не говорил. — Ну так? — Блядь, Жан… У тебя пиздец с самооценкой, вот что я думаю. — Это не я хочу выебать всех коллег. — Так выглядит нормальная самооценка. Жан коротко смеётся, закатывая глаза. — Представил, как Олдбой храпит, пока ты ему отсасываешь. — Кто сказал, что это я ему отсасываю? — Моя самооценка. — Жан водит сигаретой по кромке жестянки, пепел всё равно летит мимо. — Ей охуеть как нравится представлять тебя отсасывающим всему участку, кроме Жюдит. — Нет-нет-нет, в моих фантазиях все не так! — А в моих так. — Твои фантазии сосут! — Сам ты сосёшь. — Твои фантазии настолько сосут, что в них я повсюду и весь участок, которому я отсасываю, но тебя там вообще нет! — Может, мне нравится смотреть. — А я о чем? Бедный скукоженный Жан, не может расчехлить свой член даже в фантазиях. Ты как дрочишь-то вообще? — Левой, блядь. Нашёл, до чего доебаться. — Нет, серьезно, ты хоть что-то себе представляешь? Рыжую барменшу на коленях? Самарскую шлюху в допросной? Звёзд каких-нибудь? Вдову с разрезом до жопы? — Encule’ — шипит Жан. И сосредоточенно тушит сигарету в банке. — Ну тогда… че уж… дрочи на то, как я отсасываю Пидье, действительно, — Гарри кладёт руку на плечо, благословляя. — Но на твоём месте я бы еще подумал. — Да не дрочу я на то, как ты отсасываешь, мать твою! Жан дёргает плечом, и Гарри опускает руку, но тут же тянет вторую к лицу, — Ну вот и мать ещё приплел, — он хлопает рябую щеку ладонью. — Извращенец ты, Жан, затюканный непонятно-как-дрочащий извращенец. Жан бьёт его тыльной стороной ладони наотмашь. На щеке оседает бледно-красная клякса. Гарри заливается смехом. — Это была левая? Если дрочишь ты так же, как бьёшь… Удар с правой поддых и с левой — в челюсть, как только Гарри по инерции сгибается от первого. От следующего он успевает уклониться. Не распрямляясь в полный рост, хватает Жана за бока и всем весом вдавливает в оконный проём. Жан едва не бьется затылком о стекло, поясница скрипит. Это ей ещё повезло: полгода назад Торсон отломал подоконник своей мощной задницей. Сражался с Гарри за право не ходить к капитану из-за проёбанных улик. «Ты проебал, вот и иди.» «Твои улики, ты и иди.» «А нахуй не хочешь?» «А ебало не жалко?» К Прайсу пришлось идти обоим. А окно с тех пор стоит с отломанной нижней челюстью, добавляя сквозняка, но спасая от перелома поясницу… — М-м… блядь. — Жан морщится, поднимая колено с прицелом в пах. Гарри перехватывает ногу и, пока Жан теряет равновесие, резко разворачивает его лицом к окну, получая с локтя по носу, заламывает руку. В этот раз Жан все-таки бьётся щекой и левым плечом о стеклянный холод. Правая рука сзади, сжата между его спиной и потной рубашкой Гарри. У Жана выгибается спина. Он упирается левой рукой в окно, пытаясь отлепить себя от стены. Гарри капает кровью из носа ему за шиворот. Жан чувствует, как пылают щеки и сводит лопатку. Как второй рукой ему давят на диафрагму, будто собираясь забраться под ребра на вдохе. Как под рубашку заползает прохладный воздух. Жан чувствует отчетливый стояк Гарри, упирающийся в его задницу. Глотка Жана издает сиплый скрежет, когда Гарри впивается в шею близко к плечу. Зажимает зубами трапециевидную мышцу. Больно почти до вопля, Жан знает — он может ещё. Он хрипит и замирает, дышит отрывисто в запотевшее стекло. В окнах напротив зашло солнце. Они не включали свет и есть шанс, что впечатанную в стекло рожу не видно с ближайших балконов. Кто-то как раз вышел покурить. Кури в другую сторону, сука, пожалуйста. Гарри отпускает шею, оставляя мокрый след. — Заебали тебя все, да? Злят, сволочи? Дрочить не дают? Ничего, Жанчик, для этого и нужны напарники. — Ты, блядь… Дюбуа опускает руку с торса на брюки. Расстегивает молнию, достает член, резинка сжимает под яйцами. Проводит пальцем по краю головки под кожей. Жан вздрагивает. Он дёргается тазом назад, чтобы уйти из-под руки, но только сильнее прижимается к Гарри задницей. — Расслабься, Вик, — он шепчет в ухо и нежно двигает большим пальцем кожу, сжимает крепче. — Сука… дверь. — Я их слышу, все в порядке, — говорит он медленно, вкрадчиво, а рука двигается быстрее. — Ты кончишь раньше, чем Чес проблюётся, — Жан ухом чувствует ухмылку. — Правда вообще не дрочишь? Только пашешь и бесишься? Жан зажмуривается, слова проваливаются под гортань. Прежде чем он успевает издать опасно громкий звук, Гарри выпускает из хватки руку и закрывает ему рот. Затёкшее запястье ложится на стекло с мерзким скрипом. От Гарри пахнет старым потом и неизвестной давности алкоголем. — Это вредно, Жанчик, спроси у Готлиба. Так у кого угодно начнётся депрессия. Жан думает врезать освободившимся локтем, но у него дрожат ноги, и надо тихо, и он не помнит, как давно его кто-то трогал, и он дёргается, готовясь биться в окно лбом, как угашенный голубь. Но он не бьётся — Гарри запрокидывает его голову, слюнявит ухо, трётся членом сзади и продолжает дрочить рукой. Жан тихо мычит в ладонь и думает отрывочно-бессвязное про красный разрез, Пидье зачем-то, про галстук в глотке Дюбуа. Он хрипит верхним нёбом, давится звуками. Гарри втягивает воздух, нюхая волосы за ухом, шлепает по заднице и отпускает. Жан сползает со стекла на откос, лишённый подоконника. Гарри вытирает руки об одежду, включает свет и громко отхлёбывает из чашки, вернувшись за свой стол. Жан щурится от света, на ощупь прячет член. Будут пятна. Он упирается задницей в откос, руками — в колени. Шарит взглядом — салфетки и сигареты. В дверях появляется бритая голова. — Мы тут это… блюём пока. Но вскрытие — как только, так сразу, — он обращается к Викмару, но отвечает Дюбуа: — Мы? А один он с «блевать» не справится? — Да я тоже чё-то… Торсон на вдохе закрывает рот, поднимает указательный палец и скрывается в коридоре. Оттуда доносится топот и «я ж говорил, не сэндвич это». Дверь в туалет хлопает два раза. Жан, шатаясь, забирает сигареты со стола и открывает окно. Он слышит, как Гарри звенит ремнем. Чувствует взгляд на своей шее. И заднице. И лопатках. Жан закуривает. На балконе напротив вращаются от ветра колёса велосипеда. Жан обнимает себя за плечи. Ветер пахнет приближающимся дождем и кирпичной пылью. — Ты дрожишь. Жан утвердительно мычит. Гарри тоже мычит, но по другому поводу. — Пиджак надень… простынешь. — Да, — он лениво переминается. — Простыну и сдохну. И ты сдохнешь, потому что сопьешься. И отдел сдохнет, потому что все или сдохли, или блюют полдня. — Бля, Вик, давай лучше про юбку, — голос Гарри становится ниже и глуше. — Или про галстук… У тебя такой узел тугой… Ты зачем себя душишь? — Сублимирую желание повесится. — Вешаться надо на весёлом галстуке. Обещай, что не будешь на этом… Жан не понимает прикола вешаться на весёлом галстуке. Ему ближе сарказм, чем абсурд. — Тебе правда не нравится мой галстук? Жан катает сигарету между пальцев задумчиво. — Только в качестве кляпа. — Запомнил. За домом слышны пьяные голоса. Брусчатка блестит, умываясь мелким дождем. По парковке ковыляет пёс, останавливается у «Купри» Прайса, ссыт на колесо. Жан вздрагивает, когда Гарри бьёт по столу кулаком и мычит. Он оборачивается, роняя пепел. Гарри достает галстук изо рта. — Дай его сюда, — и Гарри улыбается, удивлённо поднимая брови, протягивает скомканный в кляп слюнявый галстук. Жан вытирает им окно. Гарри кривится в ужасе. — Свинья! Жан мстительно ухмыляется. Гарри берёт протянутый обратно галстук двумя пальцами. — Теперь со штанами сочетается, — Жан кивает на стол. — Пакеты для улик в нижнем ящике. — Хочешь, чтобы я экспертизу твоей спермы намутил? — А ты до конца смены так вот с ним в руке ходить собрался? Жан вдруг кашляет, отводит взгляд и опирается на стол. Гарри убирает галстук в карман. — О, так ты тоже? — Что? — Ну… ничего странного не чувствуешь? Жан делает глоток из красной чашки и прочищает горло. — Типо приближения конца света или?.. — Даже Торсон блюёт, а выглядит он покрепче твоего. Тебя не тошнит? — Меня всегда тошнит. — Жан поворачивает голову. — Ты это к чему? — Да так. — Гарри делает неопределённый жест и смачно хлюпает, отпивая кофе. Жан грохочет чашкой об стол, разворачиваясь всем корпусом. — Что ты засунул в кофе, Гарри, блядь?***
— То есть мы весь день пили это? — Жан брезгливо морщится в пакет на кухонном столе. — Ну не весь. Тебе я заварил новый. А это, — Гарри тычет в зерна, — оставил как улику. — Охуенно. Просто охуенно, — он трёт глаза двумя руками и уходит. — Ты блевать? — Гарри идет за ним. — Новенького брать. — Жан продевает руку в рукав плаща, кладет в карман сигареты, застегивает кобуру. — А эти? — А эти пусть обблюются тараканами! По дороге они всё-таки заглядывают в туалет. Запах стоит отменный, внутрь они не заходят. Холодная лампочка, заплёванное зеркало, четыре кабинки. Исторически работает только одна, в остальных обычно происходит страшное, в основном — Гарри. Но сегодня — из рабочей слышно горловое пение Торсона, из-под второй торчат ботинки Честера. — Блядь, Маклейн, она же не рабочая! — Жан сжимает и разжимает кулаки. — Сначала разъебут всё, потом срут, куда не надо… — Я не сру! — Да я, блядь, слышу! Гарри ржёт. Торсон пытается ржать. — Когда Трэнт вернется, скажите: на сегодня всё. Завтра вызываете сантехника. И ёбаный ораниец чтоб был на моем столе к утру. Жан довольно ухмыляется, когда вместо шуток Маклейна слышны только обиженные плевки в унитаз.***
«Купри» стынет на обочине. Ночная Буги-Стрит разливается шумом. Горстки людей у баров курят, звенят стеклотарой. Дюбуа смотрит тоскливо, куда не пустили. Из узких окон доносится приглушённый свет. Викмар посыпает пеплом лужу под окном, мониторит улицу. Хорошо бы он просто пришёл. Хорошо бы, не пришлось бегать по подворотням и рвать штаны об заборы. — А есть попить? Жан хмыкает. Знает он его попить. — На заднем сидении термос. Жан отмечает пару новых пятен, пока Гарри кряхтит и маячит жопой между креслами. — Оу, ну нет, — он фыркает в термос и трясёт головой. — Это дерьмо даже я в рот не возьму. Там вообще кофе подразумевался или чай? В мотокарете Жан расслабляется, здесь его меньше доёбывают. Здесь он защищен стеклом и металлом от всяких гондонов, разве что сам их туда посадит, в наручниках. Гарри смотрит жалостливо, и Жан снова хмыкает, примирительно. — Ну, давай, попизди, займи рот. Я прикрою. Гарри откидывается, сжимая термос. По нему видно, как он рассматривает херню у себя в голове, выбирая. — Ты понял, что она это для тебя вырядилась? Жопа в красном? Жан снова хмыкает, без энтузиазма. — Смотрела так влажно, еще когда ты заявление брал, и в допросной тоже. Ножкой так хуяньк делала. — Хуяньк? Это что еще за музыкальный термин? — Ну хуяньк — и чтоб каблучок от пятки ушел, — он пытается показать, но рычаг мешает. Жан думает, как хмыкнуть теперь. — И знала, что на похороны ты приедешь. Мог бы её и обратно подбросить, точно бы перепало. Ты правда вообще нихрена не замечаешь? Только если хуй к носу приставить? — Не помню такого. — Я вижу будущее. — Почему будущее? — Я про хуй к носу, а ты? — О, я тоже вижу будущее. Прямо сейчас ты со своим хуем… Он идёт. Жан вылезает из «Купри», ботинок мокнет в пепельной луже. Новенький просачивается сквозь толпу у входа, но он в яркой рубашке, не потеряется. Дюбуа насвистывает какую-то мелодию. Звон стеклотары становится громче, и он подпевает. В баре накурено и пахнет субботой. У рыжей барменши в декольте — веснушки. И по открытым рукам и, наверно, везде. Жан ей кивает и быстро отводит взгляд. И Дюбуа, конечно же, это видит. Складывает туда же, к галстуку, юбке с разрезом. Жану нравятся рыжие. И поэтому бесит Макклейн. Хоть бы подстригся. Новенький не успевает сделать заказ. Молодой ещё, бойкий, но он стихает, тускнеет взглядом, когда сателлит-офицер берёт его под руку. Дюбуа только крякает — с шестёрками просто. Он задерживается у стойки, пока Жан надевает наручники, ведет к выходу. — …да не для меня, для товарища. — Жан оборачивается у выхода, ловит оба взгляда и краснеет, как школьник. Толкает Новенького вперед. Подозреваемый колется на полпути к участку — идеально. Формальный допрос с писаниной можно и завтра, и у них еще куча времени, чтобы поспать. Шипит рация — перестрелка. — Мы же только что… — они переглядываются, и Дюбуа разворачивает мотокарету. Два трупа, один раненый. Рыжая барменша трясётся и всхлипывает. Прилетело в её сменщика. Жан не знает, стоит ли трогать плечо. Она только что улыбалась. В баре тихо, музыку убрали. Толпа зевак распихалась в соседние заведения. Их ночь не закончилась. На улице светит фарами мотокарета Маккоя. Они кивают друг другу в дверях. Жан протягивает блокнот, но Маккой только морщится и идет на звук всхлипов. — Ну и что это было? — А вот и спросим. Дюбуа сжимает кулаки, шагая к «Купри». Пока их не было, Новенький разбил стекло и едва не распорол живот, пытаясь пролезть через осколки. Гарри успевает сломать ему нос и добить окно, пока Жану удается его оттащить. В участок они едут молча. Только ветер свистит, и на заднем сидении хлюпает. У подъезда в участок их встречает Мино. Ей ещё в патруль, а она уже горбится. В ночную и так тяжко, а по выходным — хоть вешайся. Весь Джемрок скопом превращается в пьяного дебошира, бьёт бутылки и лезет в драку. В свете фонаря её лицо совсем бледно-белое. — Капитан просил вас зайти, — она грустно смотрит на сломанный нос. Жан молча кивает. У Жюдит такой голос и взгляд, её не хочется расстраивать. — Она тебе нравится, — шепчет Дюбуа, — потому что похожа на лошадь? — А тебе не нравится, потому что счастлива в браке? — и Гарри затыкается. Ведет Новенького в камеру. Там почти пусто, только какой-то утырок с кривыми зубами, наверное, торсоновский. У Маккоя ни одного выжившего на задержании за месяц. Это здорово экономит место. — Ты давай к Прайсу сходи, я пока оформлю. — Гарри занимается бумагами только, когда альтернатива ещё гаже. Коридор пуст, и шаги Викмара гулко щёлкают. Он еще не знает, почему вдруг сегодня разговор с капитаном будет гаже бумажек. Но быстро вникает. Жану не нравится Маккой, много пуль тратит. Но иногда — иногда — его можно понять. Козырная шестёрка не бьётся. Капитан бы хотел, как всегда, «без хуйни», как он выражается. Жан едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Что вообще в этом деле теперь «без хуйни»? — Выпускайте, — заканчивает Прайс, и Жану больше не смешно. Шаги гулко щелкают, возвращаясь к камере.***
Он выслушивал Прайса не так уж долго, но запах алкоголя вокруг Гарри стал заметно гуще. Камера — заметно грязнее. Утырок с кривыми зубами улюлюкает им вслед, когда Викмар, потный и злой, вытаскивает в коридор Дюбуа за шиворот. Как котёнка, только этого действительно стоило бы утопить. Не такая уж новенькая — теперь — козырная шестёрка остаётся плеваться кровью под скамейкой. — Выпустили, блядь. — Утром его Готлиб поправит. — Гарри скалится. Жан гневно смотрит на него и понимает, что тот все знал, ещё когда они не выехали из участка. В коридоре так тихо, что кажется — все и правда заснули. Только лампы гудят, и стулья скрипят, как кровати. С козырька капает, на асфальте свежие лужи. — Ты едешь сзади. — Жан садится за руль. — Давай к тебе. Нам спать-то осталось… И Жан кивает. У него дома нет спиртного. Может, они и правда смогут поспать. Он закуривает. С заднего сидения вытягивается рука, Жан отдаёт сигарету. — Ого, последнюю. Даже щедрее, чем рубашку. — Для этого и нужны напарники. — Бля, Вик, — Гарри морщится. — Не для этого. Я же вроде доступно объяснял. Жан фыркает. — А лошадей ты себе представляешь? Ну, когда… — Ёбаный ты нахуй, хватит. — А волшебное слово? — «Ёбаный нахуй» недостаточно волшебно для тебя? Гарри раскатисто смеётся на заднем сидении. Ветер из выбитого окна промозглый и колкий. Он сдувает заспиртованный угар Гарри, усталость Жана. Оставляет только свежесть затихшего под утро города, пустоту для короткого сна.***
— Что-нибудь рассказал? — Жан спрашивает, когда они уже поднялись. — Сербернард твой. — Под прептидом люди чего только не говорят… — Гарри закрывает дверь и разувается. — Кое-что может и пригодится. Я бы зашёл через Беви… — он не успевает закончить. Жан впечатывает Гарри в стену и сдирает с него пиджак. Влажный взгляд скользит по нему, пока он роется в карманах, ничего не находит, кидает пиджак на пол. — Где? — Да можем прямо тут. — Где ёбаные таблетки, Гарри? Он поднимает руки, приглашая к обыску. У Жана дёргается уголок рта, когда он хлопает Гарри по карманам. — Когда ты, блядь, успеваешь… Когда похороны. Когда отчёт. Когда Прайс. Гарри кладёт руки ему на плечи. Острые, напряженные, косточка выпирает. Его лицо совсем рядом, и Гарри тянется, чтобы понюхать волосы. — Значит, теперь ты у нас ещё и наркоман, -– Жан поднимает взгляд раньше. — Поздравляю, ефрейтор. Гарри мнёт его плечи. По Жану видно, как это приятно, но он отлепляет запястья, прижимает к стене. Баночка больно вдавливается в пульс. Жан смотрит в упор. Во взгляде так много вопросов, но он уже знает ответ на все. И Гарри сам выбирает. — Давай, ударь меня, Вик. Я знаю, ты хочешь. Может, когда-нибудь и правда получится выбить из меня всё дерьмо. — Иди на хуй, Гарри. — Врежь мне! Жан вдавливает баночку сильнее. Рот снова дергается, то слева, то справа. — Боишься, что член опять встанет? И Жан вспоминает, отпускает руки. Делает шаг назад. Гарри ловит запястье, хватает второй рукой галстук и тянет к себе резко. Баночка с хрустом трескается об стену, соскальзывает, бьётся об пол. — Я не буду тебя бить, — шипит Жан, — и душить не буду, и хуй у меня не встанет. Отъебись, нам спать осталось четыре часа. — Не вижу, в чем проблема, если ты снова кончишь за пять минут. Он накручивает галстук на кулак, пока стёртые костяшки не впиваются в горло. Он чувствует щетину, как поднимается и опускается кадык, как дёргаются голосовые связки. — Мудила, — хрипят связки. — Отъебись или я… — Или что? — Гарри дышит прямо в нос, Жан зажмуривается. Глаза слезятся от перегара. Он коротко бьёт стену. — Или я подрочу тебе так нежно, что ты расплачешься. Гарри смотрит на него с интересом. — Я делаю это грубо для тебя, — шепчет он. — Чтобы ты не чувствовал себя таким encule’, mon chéri. — Mon chien sale, — передразнивает Жан. — Ты страдаешь хуйней, потому что мы обосрались, и ты в душе не ебёшь, как с этим справляться. А ебаться хочешь потому, что у меня нет la chatte и длинных волос, от меня не пахнет ебучей жвачкой, я не могу сымитировать оргазм, — он смотрит в пустые глаза Гарри, его шея уже свободна. — И забеременеть я тоже не могу. Гарри обиженно смотрит сквозь слезы. — И теперь, пока я снова не забыл, мне нужно выпить сраные таблетки, прежде чем разбираться с твоими. — Противозачаточные? — язвит Гарри. — Противохуяточные. — Ты единственный, кто пьет таблетки, чтобы хуй не стоял! — кричит он вслед, когда Жан скрывается в кухне. Он глотает таблетку и морщится. Накрывает стул пиджаком, снимает галстук и скребёт рукой саднящее горло. Ждет, пока в штанах успокоится. Жан открывает холодильник, моргает туда, вздыхает. Отламывает два куска хлеба, сует один в рот, второй несёт в комнату. Гарри вытирает слезы галстуком. Жан отводит глаза. Ему нельзя блевать, он и так ничего не ел. — Были же сендвичи… — В «Купри» забыл. Он поднимает треснувшую баночку с пола, рассматривает последние таблетки. Бумажку с дозировкой Гарри отодрал. — Ш ними проще тефпеть шишнь, — засунул весь хлеб целиком. — Но тебя сложнее. — Жан думает, куда это деть до завтра. — В жопу себе засунь, — отвечает Гарри. Весь в крошках. — Если б я ещё был уверен, что ты туда не полезешь. Гарри давит улыбку, Жан фыркает. — Давай, помоги с креслами. Я не буду всё делать сам. — Да что ты делаешь сам-то? — Жан знает продолжение. — Даже дро … Гарри получает подушкой в лицо. Они сдвигают два кресла, перекладывают бумаги на пол. Еще одна неровная стопка упирается в стену. Наслоения дел, архивного всякого, грязных журналов, недочитанных книг, сафрийских сказок. Их Гарри читает шёпотом, когда у обоих бессонница. Древняя срань с убийствами, расчленёнкой, инцестуальными связями. «Пиздец, Жан, если тебя на этом выращивали, то я не удивлен.» «А ты на чем рос, на пиве?» Жан лезет за пледом в шкаф. Гарри падает в кресло под скрежет пружин. Наверху кто-то ебётся, как в последний раз. Это почти страшно. — Тебя не бесит, что все зря? Этот с пальцами и Маккой… — Меня бесит, что пока весь отдел ебётся с Мадре… блядь. Зато сигарет своих никогда нет. Прептид, сука. Откуда у тебя деньги на гребаный прептид? Лучше б зуб починил. Или дверь. Штаны новые купил… — Всё сказал? — Давай сюда свой ебучий галстук. Что? Что ты, блядь, морщишься? Я постираю. Гарри меняет галстук на плед. Жан идет в ванну и тут же выглядывает обратно. — Это, кстати, твоё. — Жан швыряет футболку. Гарри принюхивается. Дешевый отбеливатель, пыль и немного Жана. — Дрочил на нее? — в голове Гарри это всегда закономерный вопрос. — Блевотину твою вытирал… Думал, попробовать вытереть, не снимая, но ты больно раскабанел. Жан чуть ли не тыкал его лицом в грязный пол. «Кто это сделал? Кто? Давай, сука, детектив, скажи мне.» Теперь это самая чистая футболка из всех, что есть у Гарри. Он зависает, расстегнув рубашку. Слишком чистая, чтобы надевать.***
— Не уходи… У Гарри печальные красные глаза и отходняк. Он обнимает подушку. Жан смотрит устало, облокотившись о дверной косяк. Он снял носки, босиком холодно. — Хочешь, я тебе ещё подрочу? Нежно? Жан тихо вздыхает. — Я хочу спать, connard. — Ты правда думаешь, что заводишь меня, потому что у тебя нет la chatte? — Мне насрать, Гарри, честно. В моей должностной инструкции нет пункта «заводить вышестоящих офицеров». — Ты нравишься мне не поэтому. — Хорошо, Гарри. Надень футболку и спи. — Все равно не выспимся. — Если придёшь и будешь дрочить, пока я сплю, я тебя на куски порежу и отправлю в Граад. — Что-то из сафрийских сказок? — Из джемрокской реальности. — Косорылый Лукас? — Он самый. Спи, жопошник. — Жан выключает свет и идёт в спальню. Дверь скрипит, закрываясь не до конца. И Гарри кричит: — Противохуяточные не забудь! — Спи! — доносится из спальни. Сверху громко топают три раза. На квартирной морзянке это значит «заткнитесь нахуй». Когда дверь снова скрипит, Жан мычит, протестуя. Он не разделся, просто шмякнулся в кровать, удачно попав лицом в подушку. — Зачем ты сказал про Граад? Жан шевелит рукой и мычит извинительно — да, не стоило. Гарри приподнимает его руку, расстегивает манжет, заползает под неё боком. — Обещаю не дрочить до утра. Жан молчит. «Мне уже похуй» лучше не озвучивать даже мычанием. Гарри закрывает глаза и чувствует тепло на боку, под чистой футболкой, под ребрами.***
Утром дверь в ванную заперта. С утра Жан больше рассеян, чем раздражен. Он даже ждёт пару минут после стука, прежде чем начать дергать ручку. — Хватит уже, мне поссать надо. — Ссы в раковину, — доносится из-за двери. — Там посуда. — Ну так помой. — Просто открой ёбаную дверь! Что-то падает, судя по громкости — всё, и дверь открывается. Жан поднимает ободок, льющаяся вода не заглушает кряхтение в душевой. Жан думает, что Гарри настолько обдрочил тут все, что будь они собаками, эта квартира уже давно считалась бы квартирой Гарри. Смыв тоже его не заглушает. — А ты мыться не будешь? — спрашивает, когда Жан собирается выйти. Он на секунду зависает, придерживая дверь, обернувшись к Гарри. И в этот момент Гарри кончает, глядя ему прямо в глаза. Жан брезгливо поджимает плечи, шепчет «сука» — и идет варить кофе.***
— Пожалуйста, сэ-эр, — Маклейн в своём стиле, сразу с утра. — Ваш ораниец под сладким соусом. Он склоняет голову, заведя руку за спину. Что у него там за сладкий соус во вскрытии, лучше не спрашивать. — Потрясающе. Что по свидетелям? — Все всё видели, все всё знают! — он приземляет задницу на край стола, хватает ручку, вертит в руках, как рыжая обезьянка. — Да тухло все, это тебе не Буги-стрит. Ни одной юбки, сплошные майки-алкоголички. И хорошо, если трусы наденут прежде, чем дверь открыть — вообще не интересно. Сплошные хуи и хуилы… Жан задерживает дыхание. — Тебе бы понравилось. Может, махнёмся? И выдыхает. — А вы как скатались? Это его кровища у тебя на воротнике? Или твой затылок лишили девственности? — Это мои уши кровоточат от твоего остроумия. Слишком рано, и его окружили. — Кстати про девственность, пока не забыл. — Гарри кладёт перед Жаном салфетку. — Кто такая Морин? — У Честера небольшой нос, но суёт он его всюду мастерски. И Гарри, конечно, ему отвечает. Теперь будут бесоёбить в две глотки, пока Торсон не соизволит… — Рыжая, значит? — Позвони сразу, потом забудешь. — Так тебе нравятся рыжие? — Похороны же твоя тема. Поплачет в жилетку и всё такое… — Так что ж ты сразу-то не сказал? — Только рубашку другую надень. А то перебор. — А как же Маллен? Он ведь не рыжий… Вздохи Жана полны страдания. — Жюдит, — он лезет в карман за сигаретами. — Как ты справляешься сразу с двумя пиздюками? Она усмехается. — Я их люблю. — А. Да. Проблема. Приходит Торсон, становится хуже. «Зачем сантехника, ебитесь в кладовке.» Обычное утро. Жан курит вторую. Он уже не слышит, но Гарри говорит что-то — и Торсон с Маклейном отваливают от стола. Жан смотрит на Гарри с благодарностью, но преждевременно. — …и нехуй дрочить на моего сателлита! На это Маклейн оборачивается с готовностью. — Иди уже, завтракай тараканами, — успевает Жан. Прицел сбит. Честер не убегает снова блевать, но вид у него неважный. Жан морщится в кофе, но все равно пьёт. Гарри смотрит в окно, притихнув. Легкий туман стелется от влажности, прикрывает лужи и слипшийся мусор. Гарри чешет шею и что-то шепчет. Он помятый с утра, не хуже рубашки. Чистый галстук смотрится странно. На рукаве пиджака остались пыльные полосы с пола. — У тебя там… — он показывает на пиджак, когда Гарри его замечает. Гарри только улыбается долго, пока Жан не отводит смущенный взгляд, берет в руки блокнот с теперь уже бесполезными записями. — Где Беви, кстати? Я думал ему отдать. — Так ему ж ногу сломали. Или обе. — Гарри смеется на вопросительную бровь. — Нет, не я. — Ты уверен? — Ты раскусил меня, Вик! — он торжественно поднимает руки. — Пока ты спал, я обошёл все клоповники, нашёл Гийома, сломал ему ноги, потому что волосы слишком длинные. И вернулся к тебе под бок. Все это — не просыпаясь. Жан продолжает смотреть, обдумывает. — Ах, да, ещё я, конечно же, подрочил на твой мелодичный храп. Жан трёт глаза рукой. На сон оставалось от силы два часа. Обойти все клоповники он бы не успел, только подрочить. — Восемь раз, — подсказывает Дюбуа, когда Жан переводит взгляд на часы. — А ты бы все двадцать четыре успел. Жан закатывает глаза. — В любом случае — разве Прайс разрешил копать дальше? — Я и не копаю, так просто… на всякий. — Ты быстро учишься, сателлит, — он похлопывает Жана по плечу. Мышца уже заступила на смену. И Гарри разминает плечо, хитро щурится. — Еще бы дрочить научился, и вся преступность Джемрока поляжет от восхищения. — Тебе за дрочку, что ли, ефрейтора дали? — он язвит, но плечо расслабляется. — И второго дадут, вот увидишь.