Perfect red

      — Он… Чем-то похож на тебя.       Се Лянь очень хочет протянуть руку и прикоснуться к картине. Подушечками чутких пальцев ощутить неровности краски и понять, не мерещится ли ему исходящее от нее тепло. Но он лишь неловко прячет ладони в карманах плаща, смущаясь этого внезапно возникшего искушения.       На картине изображен юноша в золотой полумаске. В его правой руке меч, в левой — цветущая ветвь алого хайтана. Художник необыкновенно мастерски запечатлел момент движения — казалось, стоит лишь на миг отвернуться, и юноша продолжит свой танец с мечом, чтобы в следующий раз застыть перед глазами зрителя в новой позе. Но привлекли Се Ляня вовсе не мастерство художника или комментарий Му Цина об их с юношей схожести. Тем, что так притягивало взгляд и до зуда в пальцах вызывало желание дотронуться, был невероятный… безупречный красный цвет.       Расплескавшиеся по полотну драпировки нижних одеяний, драгоценные камни на рукавах и поясе, сверкающие бусины-серьги… Их цвет рождался из множества оттенков — от кораллового до кармина и насыщенного бургунди, — но подавляющий их чистый красный… был настолько ярким и глубоким, что Се Лянь не мог даже на мгновение отвести глаз.       — Да каким боком он похож? — доносится до него ворчание Фэн Синя. — Длинными волосами?       — Куда уж необразованному солдафону в этом разбираться, — еле слышно бормочет в ответ Му Цин, но телохранитель никогда не жаловался на слух, поэтому с его стороны тут же раздается раздраженный рык.       Се Лянь ускользает прочь, оставляя этих двоих самостоятельно разбираться с очередным глупым спором, и неспешно движется вдоль ряда картин. Чтобы хорошенько рассмотреть каждую ему требуется не менее трех минут, благо никто больше не отвлекает его и не жалуется на скуку.       Картины разные: пейзажи, портреты, натюрморты и даже несколько полноценных сцен. Размер полотен также отличается — некоторые едва превосходят стандартный альбомный лист, а некоторые занимают целую стену. Поэтому, не считая безупречного красного цвета, на этих картинах неизменно лишь одно — их центральная фигура.       Довольно сложно заметить это сразу, особенно при таком разбросе жанров, но Се Лянь стоит достаточно долго и в какой-то момент замечает. Тот юноша с цветами и мечом с первой картины… он на каждом полотне. Вот чуть размытая фигура в белом с красным подкладом стоит среди бескрайнего травяного моря, а над ее головой яркие лучи солнца прорываются сквозь грозовые тучи. Вот на лакированной деревянной крышке, небрежно сброшенные, лежат знакомые одежды, меч в золотых ножнах и несколько алых цветов яблони. Вот юноша и вовсе расслабленно сидит перед зеркалом спиной к зрителю, расчесывая свои длинные волосы гребнем, но из-за ракурса в отражении зеркала нельзя увидеть его лицо целиком — лишь замершие в мягкой улыбке губы.       Снова и снова, повсюду один и тот же персонаж, чье лицо художник отчаянно не хочет демонстрировать зрителям, скрывая то под полумаской, то максимально отдалив юношу, а то и вовсе развернув его спиной. Изначально сосредоточивший свое внимание лишь на элементах красного цвета Се Лянь внезапно ощущает азартное желание увидеть лицо изображенного на картинах человека, поэтому последние несколько стендов с полотнами он проходит без остановки, пока наконец не оказывается в самом сердце выставки.       О том, что картина перед его глазами является именно «сердцем» догадаться несложно. Она не просто большая, она поистине колоссальная и занимает целиком целую стену выставочного зала. Центральной фигурой этой картины вновь является загадочный юноша, но на этот раз он не один. Взвившись в прыжке на фоне синевы небес, он тянется к падающему откуда-то сверху маленькому мальчику. Лишь мгновение разделяет сцену, изображенную на картине, и момент, когда мальчишка окажется в надежных руках своего спасителя. И отчаянное желание увидеть этот самый момент своими глазами невольно заставляет сердце биться чаще.       Но есть в картине и что-то странное. На фоне практически светящегося неземным светом прекрасного юноши в дорогих одеждах и золоте мальчонка выглядит темным несуразным пятном, чужеродным элементом. И это странный контраст, слишком привлекающий к себе внимание и одновременно с этим отталкивающий.       Се Лянь хмурится, пытаясь дать название охватившему его чувству, но это оказывается непростой задачей. Он настолько уходит в себя, что не сразу замечает присутствие еще одного человека.       — Вам нравится выставка? — внезапно раздается позади него незнакомый голос, и Се Лянь едва не подпрыгивает от неожиданности. Что ж, лаоши может им гордиться — он почти научился безупречно держать лицо в любой ситуации. И особенно в такой неловкой, как эта.       Дежурная дружелюбная улыбка настолько сроднилась с лицом Се Ляня, что он без особого труда цепляет ее на себя и поворачивается к незнакомцу, но в следующее мгновение заготовленный вежливый ответ начисто вылетает из его головы вместе с остальными мыслями.       Незнакомый мужчина высок (Се Ляню приходится невольно запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним глазами), дьявольски красив и… одет в красную шелковую рубашку. Он обрушивается на Се Ляня тяжелым тропическим ливнем, жарким и удушающим, заполняет собой все пространство.       И терпеливо ждет ответ на свой вопрос, пока Се Лянь никак не может решить, куда деть глаза, и нервно мнет пальцами платок в кармане пальто.       — Это… невероятная выставка, — наконец находится он с ответом — немного скомканным и совсем не подходящим под нормы светской беседы, но зато абсолютно искренним, — мне очень нравится. Никогда не видел ничего подобного.       Губы незнакомца отчетливее изгибаются в улыбке, на левой щеке проступает очаровательная ямочка.       Се Ляню впервые неловко смотреть в глаза человеку. Точнее… в глаз? Ох, ему хочется отвесить себе оплеуху за свои нелепые детские мысли. Лаоши учил направлять взгляд на переносицу собеседника, но Се Ляня абсолютно сбивает с толку повязка на правом глазу мужчины.       — Лучшая награда для творца — услышать похвалу от столь прекрасного молодого господина.       Ой.       Уловив смысл первой половины фразы, Се Лянь пропускает мимо ушей незавуалированный флирт во второй ее части.       — Вы господин Хуа Чэн? — почти благоговейно спрашивает он, мгновенно забывая и о неловкости, и о необходимости держать лицо.       — Собственной персоной. — Шире улыбается мужчина, демонстрируя ровный ряд белоснежных зубов. — Могу я узнать имя молодого господина?       Се Лянь отвечает не сразу.       Его положение наследника мегакорпорации с мировым именем накладывает определенные ограничения, в том числе и на круг допустимых знакомств. Обычно в случаях, подобных этому, рядом всегда находится Му Цин, протягивающий очередному жаждущему знакомства именную визитку, но сейчас… Му Цина здесь нет.       — Се Лянь, — с некоторым облегчением представляется он, а затем вновь теряет дар речи, потому что Хуа Чэн делает что-то… Что-то, что заставит его уши краснеть от воспоминания об этом моменте ближайшие дня три.       Хуа Чэн наклоняется, бережно и одновременно уверенно подхватывает его левую ладонь и целует костяшки пальцев. Этот простой рыцарский жест действует на Се Ляня подобно выстрелу в висок.       — Приятно познакомиться.       Левая рука Се Ляня все еще в плену прохладных пальцев, и он уже готов поклясться, что этот день воистину самый странный в его жизни.       Странный, потому что он внезапно сам решил нарушить свой расписанный поминутно график и посетить выставку художника, чье имя мелькало в обсуждениях на форуме в последнее время слишком часто.       Странный, потому что ему повезло встретить этого самого художника лично, несмотря на то, что тот, согласно слухам все с того же форума, предпочитает никогда не показываться на публике.       Странный, потому что к его руке мгновение назад беспардонно прижались чужие губы, и он не почувствовал отвращения, даже наоборот.       — Я смутил вас? Прошу прощения, моя вина.       Хуа Чэн не выглядит раскаивающимся. Ни капли.       — Нет-нет, — торопливо заверяет его Се Лянь, но все же осторожно высвобождает свою ладонь, — все в порядке. Я просто… Я все ещё под впечатлением от ваших… к-картин.       Небеса, и когда только он успел стал таким косноязычным?!       Однако Хуа Чэна его заикание не смущает ни капли. В не скрытом за повязкой глазу плещутся искры веселья.       — Что же, мне не угнаться за вами в умении смущать. Ваша похвала стоит десятка хвалебных статей в Artforum. И какая из моих картин приглянулась вам больше всего?       — Ох, я…       — Молодой господин!       Се Лянь едва сдерживает вздох облегчения. Он одновременно и рад появлению Му Цина, и отчего-то расстроен из-за этого. Рад, потому что этот странный разговор будет наконец завершен. Расстроен, потому что волнительный момент свободы завершился.       Му Цин крайне профессионален и действует по привычному сценарию, оттесняя Се Ляня в сторону бестолково мнущегося у входа в зал Фэн Синя. Лишь один момент отличается — свою визитку Хуа Чэну Се Лянь вручает лично под максимально неодобрительным взглядом камердинера.       Прощание, как и знакомство, выходит скомканным, Се Ляня торопливо утаскивают прочь под предлогом гипотетического опоздания на семейный ужин. Слишком торопливо, чтобы это не было похоже на побег.       В последний момент Се Лянь успевает оглянуться, чтобы увидеть, как Хуа Чэн прижимает край его визитки к губам.       Се Ляню внезапно становится жарко.              Хуа Чэн чертовски заинтригован.       Он ощущает почти ставшее чуждым ровное биение в груди — это его бесполезное сердце вновь взялось за работу спустя целый год вялого шевеления на грани анабиоза. Кончики пальцев, сжимающие край визитки неожиданного подарка судьбы, начинают теплеть. Не пройдет и часа, прежде чем температура его тела сравняется с нормальной человеческой.       Не пройдет и часа, прежде чем его накроет невыносимым чувством голода.       Хуа Чэн вертит в руках кусочек тисненого картона.       Серый цвет, серебряные буквы.       Се Лянь. Сяньлэ Лимитед.       Должность не указана, но фамилия Се говорит сама за себя. Будущий владелец компании. Маленький принц. Яркая звездочка.       Хуа Чэн давится горьким смешком. Право слово, судьба жестоко насмехается над ним.       Он поднимает взгляд на картину, на которой запечатлен самый важный момент его жалкой жизни. И самый важный человек, придававший этой жизни смысл.       Его прекрасный принц. Его путеводная звезда. Его единственная любовь…       Хуа Чэн проклинает себя.       Он был слишком самоуверен, слишком глуп. Слишком поздно понял, что бессмертие и вечная молодость не равнозначны безупречной памяти. Не прошло и двух столетий, смазанных бесконечной чередой кровавых войн, как Хуа Чэн внезапно осознал страшное — он забыл лицо своего возлюбленного. Воспоминания слишком притупились, стали больше похожи на обрывочные образы, смазанные и поблекшие картины. Именно тогда он впервые взял в руки угольный карандаш и бумагу, отчаянно желая сохранить хотя бы эти образы.       Поначалу ничего не выходило — приученные к рукояти меча руки казались неуклюжими и легко ломали тонкую палочку карандаша одним неловким движением. Ему недоставало мастерства и знаний, но он отдавал этому занятию всего себя. И вот однажды он впервые смог изобразить своего принца почти идеально, а закончив работу, разрыдался от удушающей ненависти к самому себе. Потому что единственным пустым пятном на рисунке оставалось лицо его драгоценного возлюбленного.       Как он мог забыть?       КАК ОН МОГ?!       С тех пор Хуа Чэн никогда не рисовал лицо принца, трусливо прикрывая его маской или и вовсе изображая со спины. Нет, он никогда не осквернит свое божество ложными образами. Пусть лучше его лица не будет на картинах, чем никчемный художник переврет хотя бы одну его черту.       Но в одном Хуа Чэн уверен — его принц сейчас где-то в этом мире. Возможно, даже в теле ребенка, старика или женщины. Возможно, он и вовсе рождён на другом конце света. Возможно, именно в этот момент он вновь умер и отправился на очередной виток перерождения, но… Хуа Чэн твердо верит, что рано или поздно сможет его отыскать. Он потратил на это почти восемь столетий, и впереди у него ещё целая вечность.       Единственным препятствием всегда было лишь его отвратительное тело. Тело монстра, вынуждающее платить за бессмертие чужой кровью. Сердце чудовища всегда само выбирало жертву для своего хозяина, возобновляя нормальные сердцебиения, стоило только ему повстречать подходящего человека. Жестокая ирония этого выбора была в том, что все его жертвы были прелестными юношами, едва переступившими порог совершеннолетия. Горящими жизнью, открытыми для всего мира и бездумно летящими на пламя подобно мотылькам-однодневкам.       Снова, и снова, и снова.       Се Лянь. Се. Лянь.       Хуа Чэн ещё раз внимательно осматривает визитку, но в ней не указано никакой информации, кроме уже известного ему имени и названии компании. Тогда он выуживает из кармана брюк смартфон и почти не глядя тычет на кнопку вызова избранного контакта.       Он не успевает даже донести телефон до уха, когда на другом конце звонка раздается привычное «Да?».       — Инь Юй, — Хуа Чэн ловко прокручивает визитную карточку между пальцев, — хочу, чтобы ты нашел мне личный номер одного парня. Се Лянь, Сяньлэ Лимитед.              Се Лянь не может уснуть этой ночью.       Он долго смотрит в потолок, затем нарушает собственные негласные правила «никакого интернета перед сном» и достает из нижнего ящика прикроватной тумбочки свой личный смартфон.       Вообще телефона у него целых три. Один рабочий, один для близкого круга и ещё один личный, купленный на имя Му Цина и являющийся их общей маленькой тайной. С него Се Лянь может совершенно спокойно лазить в интернете, зависать на анонимных форумах, читать любимые комиксы, бесконечно смотреть видео со смешными зверюшками и кулинарные шоу.       Именно благодаря этому телефону Се Лянь обрёл некоторое подобие свободы в расширении своих интересов.       Именно благодаря товарищам с форума он узнал о выставке Хуа Чэна и теперь вбивал в поисковик его имя.       Первые две страницы результатов поиска были сплошь забиты обзорными статьями и обсуждениями с форумов. На третьей разместились сайты, посвященные современному искусству, а также сайт галереи, где на данный момент проходила выставка. На четвертой Се Лянь внезапно наткнулся на страницу Инстаграм.       Страница почти романтично именовалась «Посланник убывающей луны» и, помимо классических пейзажей, красивых интерьеров и аппетитных блюд, пестрела фотографиями картин Хуа Чэна с выставки. На одном из снимков фотографу словно невзначай удалось поймать край алой рубашки художника. Ничем не примечательный кадр, однако сердце Се Ляня отчего-то начинает биться быстрее при взгляде на это красное пятнышко.       Из обсуждения на форуме Се Лянь хорошо запомнил, что Хуа Чэн является фигурой весьма загадочной. В сети нет ни одного четкого снимка его внешности, ни одного видео с интервью или чего-то подобного. Он мастерски избегает любых возможностей оказаться в прицеле объектива. Весьма странно, ведь он действительно хорош собой, а привлекательная внешность всегда давала людям творческих профессий несколько дополнительных очков…       Се Лянь ощущает острое желание взглянуть на Хуа Чэна ещё раз.       Он бесконечно долго обшаривает каждую предложенную ссылку, но не находит ни одной нормальной фотографии, лишь какие-то куски — то спина, то размытый профиль, а то и вовсе лишь кусок неизменно алой рубашки. В этом художник весьма похож на главного героя своих картин — яркий, но словно обезличенный.       Вновь вернувшись к профилю «Посланника» в Инстаграме, Се Лянь открывает ту самую картину, на которой юноша в маске танцует с мечом и веткой крабовой яблони. Цвета на снимке чуть приглушены, но красный… Красный все ещё поражает своей безупречностью. Интересно, что это за краска? Или, может, особая техника?..       Се Лянь едва не роняет телефон себе на лицо, когда тот внезапно мягко вибрирует. Поверх окна Инстаграма разворачивается всплывающее окошко входящего сообщения в мессенджере от неизвестного номера.       Доброй ночи, — гласит сообщение, — Вы так и не ответили мне, какая из моих картин приглянулась вам больше всего.              — Судя по твоему довольному лицу, ты нашел себе новую игрушку.       Хэ Сюань выглядит абсолютно расслабленным, вольготно развалившись на его антикварном кожаном диване с сигаретой в руке.       Хуа Чэн в очередной раз даёт себе обещание вырвать ему руки, если на обивке останется хотя бы одна пропалина. Впрочем, даже будучи обдолбанным до полусмерти, Хэ Сюань умеет проявлять чудеса самоконтроля, а сейчас от него не пахнет даже алкоголем.       Наверное, это единственная причина, почему он все ещё терпит этого ублюдка в своем доме.       — Не твое дело, — сухо отвечает Хуа Чэн, расстегивая запонки и одну за другой запуская их в полет в дальний угол комнаты.       Чаще всего Хэ Сюань слушается старшего и не лезет в его дела без спроса, но сегодня, видимо, у него внезапно появилось настроение на болтовню.       — Почти год с последнего раза, — тянет он. — Удивляюсь, как ты так долго терпишь.       Хуа Чэн опускается в кресло, великодушно оставляя бесценный диван Хэ Сюаню.       — В отличие от тебя, я не нуждаюсь в жрачке ежеминутно.       Хэ Сюань скалится в ответ.       — Скажи это всем гребаным пакетикам донорской крови в твоём холодильнике. А лучше признайся — ты просто ебанутый гурман.       Признаваться ни в чем Хуа Чэн не планирует, как и продолжать этот бессмысленный разговор. Его внимание куда больше занимает темный экран смартфона, по которому он бездумно пощелкивает ногтем.       Се Лянь так и не ответил на последнее сообщение, это слегка нервирует.       — Ну зато у него наверняка симпатичная мордашка, — не унимается Хэ Сюань, продолжая несостоявшийся диалог уже монологом, — и задница сердечком.       Он глумливо посмеивается и рисует пальцем в воздухе контур сердца. Кажется, он всё-таки успел что-то принять. Шмалью не пахнет, значит, меф или кокс.       Хуа Чэн нажимает на кнопку блокировки телефона, и экран загорается. Вопреки ожиданиям, никаких случайно пропущенных уведомлений нет.       — Последний был шумным, а вот предпоследний, — слышится картинное причмокивание, — весьма недурен.       В мессенджере тоже пусто. На аватарке профиля Се Ляня висит значок «не в сети». Поддавшись странному порыву, Хуа Чэн нажимает на кругляшок аватарки, заставляя развернуться на весь экран, и теперь на него смотрит очаровательный мультяшный зверёк, напоминающий хорька или выдру.       Такое ребячество.       Хуа Чэн не в силах сдержать улыбку.       — Знаешь, я тут подумал, — врывается в его мысли голос Хэ Сюаня, — может, на этот раз оприходуем его вместе? Трахнем твоего нового принца вдвоем, а потом…       Договорить тот не успевает, чужая ладонь сдавливает шею, сминая гортань как фантик от конфеты. Хэ Сюань надрывно хрипит и хватается за удерживающую его руку, вонзая мгновенно отросшие когти в плоть, пока Хуа Чэн с внешним безразличием наблюдает за его жалкими попытками вырваться.       — Ты слишком осмелел за последнее столетие. Не забывайся, я не твой дружок из притона. То, что я делился с тобой чем-то ранее, не даёт тебе никакого права выпрашивать у меня что-либо сейчас и когда-либо впредь. Услышу от тебя хоть слово об этом — вырву твой гребаный язык. А попробуешь найти мальчишку втайне от меня — убью. Ты понял меня?       К концу его речи Хэ Сюань перестал сопротивляться и почти смиренно обмяк, глядя на старшего почерневшими из-за лопнувших сосудов глазами. Вместо ответа на вопрос он медленно прикрывает веки в знак согласия.       Ещё бы он не понял. Особенно когда так доходчиво объясняют.       Рука на его горле наконец разжимается.       — Через пару дней срастется, — с нескрываемым удовольствием Хуа Чэн спихивает своего заклятого друга с дивана и наконец сам располагается на нем, — только попробуй уделать ковер своей кровью. Ты прекрасно знаешь, где ванная.       Хэ Сюань с некоторым трудом поднимается на ноги, пошатываясь. Чуть расфокусированный взгляд скользит по лицу Хуа Чэна, которое в этот самый момент проясняется под звук уведомления на телефоне. Открыв долгожданное сообщение, Хуа Чэн тихо смеётся и начинает строчить ответ.       В такие моменты Хэ Сюань особенно отчётливо видит разницу между ними.       Хуа Чэн кажется скупым на эмоции, но в то же время он всегда был куда более искренним, чем Хэ Сюань.       Хуа Чэн похож на паука, ему доставляет удовольствие плести паутину, чтобы наивный мотылек добровольно угодил в нее. Хэ Сюань акула — его терпения хватает только на то, чтобы выследить добычу, а потом он рвет ее на части без всякой жалости.       Хуа Чэн посвятил столетия поискам своего возлюбленного, твердо веря, что тот вошёл в круг перерождения и рано или поздно им суждено встретиться.       Хэ Сюань же… убил свою любовь собственными руками.       Потому что любовь — это слабость, а в этом блядском мире могут выжить только сильнейшие.              Раньше Се Лянь всегда прятал свой личный телефон в тумбочке и доставал его оттуда лишь пока находился в пределах своих комнат, но он снова нарушает правила и теперь всегда носит его с собой во внутреннем кармане пальто или пиджака. Рядом с сердцем.       И сердце его предвкушающе замирает каждый раз, когда смартфон коротко вибрирует, уведомляя о новом сообщении от Хуа Чэна. Пусть и не всегда у Се Ляня есть возможность заглянуть в мессенджер сразу, как только приходит уведомление, но он старается как можно чаще выкраивать свободные минуты на это.       Их переписка не похожа ни на одну из тех, какие Се Ляню доводилось вести прежде. Возможно, сказывается тот факт, что у него нет необходимости вести диалог лицом к лицу с мужчиной, который буквально сводит его с ума, но общение с Хуа Чэном в переписке оказывается на удивление непринуждённым и лёгким. Периодически тот сыплет комплиментами или и вовсе дерзко флиртует, но это ничуть не обременяет Се Ляня, наоборот, даже немного веселит.       Они довольно быстро переходят на ты.       У Хуа Чэна великолепное чувство юмора, отличный музыкальный вкус, обширные познания во многих областях, даже не имеющих соприкосновения с искусством. Он с явным удовольствием поддерживает любую тему разговора, без всякого смущения закидывает Се Ляня особенно забавными видео с котятами и неизменно желает доброго утра одновременно со звонком будильника и приятных сновидений, когда Се Лянь отправляется спать.       Х: Спокойной ночи:) Завтра обязательно возьми с собой зонт, после обеда будет дождь.

      С: Обязательно! Ты тоже пожалуйста позаботься о своем здоровье и не сиди до поздней ночи.

      Х: Ох, какой ужас, конечно я не посмею заставлять гэгэ беспокоиться обо мне лишний раз;)       Гэгэ.       Се Лянь прячет пылающее лицо в ладонях. Хуа Чэн старше его… лет на десять(?) и называет его гэгэ, чтобы подразнить каждый раз, когда Се Лянь делает по его мнению что-то слишком взрослое.       И это чертовски смущает.       А один раз Се Лянь очень долго не может заснуть после особенно напряжённого рабочего дня, и решается написать об этом Хуа Чэну. Сообщение тут же помечается как прочитанное, но собеседник не торопится отвечать. С каждой минутой Се Лянь нервничает все больше и несколько раз задумывается о том, чтобы попросту удалить свое сообщение, но затем телефон в его руках вибрирует.       Вместо текстового ответа Хуа Чэн внезапно присылает ему голосовое сообщение почти на пятнадцать минут.       Се Лянь удивленно хлопает глазами, а затем поспешно тянется за наушниками.       Когда в ушах раздается чуть хриплый знакомый баритон, Се Лянь на мгновение забывает, как дышать. Звук на записи ничуть не искажается микрофоном, из-за чего кажется, будто Хуа Чэн находится рядом с ним и тихо говорит ему на ухо:       — Знаешь, когда я был маленьким и не мог уснуть, мне рассказывали сказку на ночь. К сожалению, рассказчик из меня неважный, поэтому, надеюсь, гэгэ не рассердится, если я возьму эту сказку из книжки, — слышится шелест перелистываемых страниц. — Сейчас найду этот момент. Ох… Вот. «Жил да был Маленький принц. Он жил на планете, которая была чуть побольше его самого, и ему очень не хватало друга…»       Се Лянь обессиленно откидывается на подушки. На глаза почему-то наворачиваются слезы, но он не пытается их утереть. Мягкий голос Хуа Чэна продолжает читать ему «Маленького принца», а Се Лянь беззвучно плачет и одновременно счастливо улыбается. Вместе со слезами в какой-то момент уходит и весь накопленный за день стресс, и он засыпает под сказку Хуа Чэна.       На следующий день в обед Му Цин внезапно стучит в дверь его кабинета. Неизменно выполняя обязанности камердинера вне работы, в офисе он помимо всего прочего занимает место личного секретаря Се Ляня, поэтому в подобном визите нет ничего странного. Странно лишь то, что в руках он держит небольшой горшок с цветущим розовым кустом, который тут же сгружает на рабочий стол Се Ляня.       — Курьер принес для тебя. Фэн Синь все проверил, ничего опасного. Вот, там ещё была карточка.       Се Лянь некоторое время глупо пялится на темно-зеленый картонный прямоугольник, прежде чем до него наконец доходит смысл написанного на нем белой ручкой текста.       «Самые красивые розы для моего Маленького принца.»       Под пристальным взглядом Му Цина щеки Се Ляня стремительно розовеют. До насыщенно-алого цвета бутонов роз этому румянцу ещё далеко, но… как Се Лянь вообще должен объяснять это все ему и Фэн Синю, который тоже наверняка видел записку?       Му Цин лишь коротко вздыхает и снимает очки, чтобы потереть переносицу.       — Я ничего не буду спрашивать, — бормочет он, — но пообещай мне, что будешь крайне осторожен. Мужчины вроде него… В общем, мужчины никогда не относятся к отношениям серьезно, для них ты всего лишь лакомый кусочек. И как только они получают свой трофей, то тут же забывают о тебе, не оставляя после себя ничего, кроме разбитого сердца и привкуса дерьма.       Му Цин всегда был очень проницательным, Се Лянь совершенно не удивлен тому факту, что его друг уже догадался, кто именно прислал цветы. Поэтому он отбрасывает все варианты оправданий и лишь коротко, но серьезно кивает в ответ.              Се Лянь немного нервничает.       Ну как немного... Достаточно, чтобы его пальцы бездумно выстукивали на коленке нестройный ритм, а желудок сводило лёгким спазмом, но в остальном он прекрасно справляется с тем, чтобы удерживать на своем лице покерфейс.       Спустя почти месяц переписок и несколько голосовых сообщений (их присылал исключительно Хуа Чэн, Се Лянь отчего-то отчаянно стеснялся) его внезапно пригласили в ресторан.       В обычное время флиртующий по поводу и без Хуа Чэн внезапно с полнейшим официозом пригласил его на встречу в ресторане на сотом этаже небоскреба, при этом даже не уточнив, считается это свиданием или нет. Се Лянь был настолько в прострации от этого предложения, что согласился не раздумывая.       И только потом сообразил, что вообще-то он не тот человек, который без всяких проблем может встречаться один на один с малознакомым человеком, пускай даже и в самом дорогом ресторане города. А если это и правда свидание, то что он должен делать? А какая должна быть форма одежды?       Наверное, он бы окончательно скатился в панику и тут же придумал бы тысячу причин для того, чтобы не идти, если бы не Му Цин. Глядя на метания молодого господина, камердинер тут же велел ему успокоиться и составить план действий. Если, конечно, Се Лянь хочет идти на эту встречу.       Се Лянь хотел. Очень хотел.       Именно поэтому спустя три дня он сидит за столиком у невероятных размеров панорамного окна, откуда открывается великолепный вид на вечерний город, и нервно барабанит пальцем по собственной коленке, затянутой в белую джинсу. Он специально пришел на полчаса раньше назначенного времени, чтобы успеть свыкнуться с обстановкой и немного успокоить расшалившиеся нервы. Дружелюбная хостес без каких-либо заминок проводила его в отдельный небольшой зал, где у занимающего всю стену окна стоял единственный сервированный на двоих столик с удобными диванчиками и тихо играла ненавязчивая музыка.       Фэн Синь остался стоять с другой стороны ведущих в вип-зал дверей. Не виснуть над душой Се Ляня каждую секунду времени телохранителя смог уговорить Му Цин. Сам камердинер предпочел дожидаться их в машине на подземной парковке, но на всякий случай втихую сунул Се Ляню брелок с тревожной кнопкой.       В результате у Се Ляня есть некоторое время, чтобы побыть наедине со своими мыслями, прежде чем двери в зал распахиваются, заставляя его вскочить на ноги от неожиданности.       Хуа Чэн неспешно входит в вип-зал, на ходу отдавая какие-то указания официанту, следующему за ним по пятам. В правой руке мужчина несёт объемный букет из какого-то немыслимого количества неизменно алых роз, левой — придерживает небрежно заброшенный на плечо красный пиджак. Намеренно ли он его снял, чтобы заставить Се Ляня глупо пялиться на совершенное в своей форме тело под обтягивающей черной водолазкой без рукавов, или просто из-за жары в помещении?..       Се Ляню, например, почему-то внезапно становится очень жарко, несмотря на работающий кондиционер.       Встретившись взглядом с Се Лянем, Хуа Чэн тут же расплывается в улыбке и обрывает диалог с официантом. Пружинящей походкой большого хищного кота он приближается к застывшему столбом Се Ляню, чтобы в следующее мгновение почти невинно коснуться его щеки губами.       — Самые красивые розы для моего Маленького принца, — соблазнительно низким голосом произносит Хуа Чэн, щекоча горячим дыханием стремительно розовеющий кончик уха, и тут же отступает в сторону.       Се Лянь ощущает себя оглушенным и ослепленным, и единственное, что его сейчас заземляет — это оказавшаяся в его руках огромная охапка роз. За них он и цепляется, осознавая, что должен ответить хотя бы что-то.       — Спасибо, они очень красивые, — очаровательная улыбка расцветает на его лице, когда он с наслаждением вдыхает нежный аромат роз (и не замечает, как взгляд Хуа Чэна при виде этой улыбки на миг становится бесконечно алчущим).       — Рад, что смог угодить молодому господину, — со смешком отвечает мужчина и опускается на свое место, расслабленно закидывая руку на спинку диванчика.       Се Лянь едва успевает подумать о том, как поступить с цветами, когда рядом появляется официант с достаточно объемной вазой, помогая утвердить тяжёлый букет в ней. После этого Се Лянь наконец вновь присаживается за стол, благопристойно укладывая ладони на колени и выдерживая идеальную осанку.       Это не ускользает от Хуа Чэна.       — Расслабся, гэгэ, — насмешливо тянет он, — сегодня я тебя не съем, обещаю.       Се Лянь с трудом подавляет невыносимое желание расстегнуть ещё одну пуговку на воротнике своей рубашки-поло.       В самом деле, почему здесь так жарко?       Он все же пытается сделать свою позу немного более расслабленной, чуть сильнее откидываясь на спинку диванчика и переложив одну ладонь с коленки на сиденье.       Они молчат, пока официант споро дополняет сервировку стола и наливает в бокалы красное вино. Очевидно, Хуа Чэн отдал распоряжения об аперитиве заранее, как и обо всех блюдах, которые окажутся на их столе этим вечером. Се Лянь абсолютно не возражает — все же это он здесь приглашенный гость. Возможно, возникнут некоторые трудности с мясом, но… он всегда может ограничиться салатом.       — Не волнуйся, я заказал для тебя рыбу, — Хуа Чэн явно умеет читать его мысли. — Красное вино — всего лишь аперитив. Если пожелаешь, позже подадут белое.       Се Лянь очень хочет спросить, откуда тот знает о его предпочтениях, но затем вспоминает, что они однажды обсуждали эту тему в переписке.       Неужели Хуа Чэн запомнил эту мелочь?       — Выпьем за встречу, — мужчина салютует ему своим бокалом.       — За встречу, — эхом отзывается Се Лянь и припадает губами к прохладному стеклу.       Вино приятное, с лёгкой кислинкой. Оно заставляет охвативший его тело жар несколько отступить, поэтому Се Лянь жадно выпивает все. Уже успевший осушить свой бокал Хуа Чэн мягко улыбается.       — Не торопись.       То ли вино так действует на него, то ли он наконец смог привыкнуть к тому, что мужчина, занимавший все его мысли последний месяц, оказался едва ли на расстоянии вытянутой руки, но Се Лянь наконец расслабляется.       Он с лёгкостью поддерживает начатую Хуа Чэном беседу ни о чем и обо всем сразу, а затем и вовсе набирается смелости чуть пристальнее изучить внешность мужчины.       Красота Хуа Чэна воистину сродни демонической или божественной. Се Лянь уверен: ну не могут принадлежать подобные совершенные черты простому смертному.       Острые скулы, чувственные губы, притягательный обсидиан радужки и гладкий шелк полуночно-черных волос, заплетенных в небрежную косу.       Очаровательная ямочка на левой щеке, проявляющаяся лишь вместе с улыбкой.       Повязка, скрывающая правый глаз и придающая своему хозяину слегка бандитский вид.       …розоватый рваный край шрама, едва заметно виднеющийся над краем высокого ворота водолазки.       — Тебе нравится? — в голосе Хуа Чэна слышится веселье. Кажется, он исключительно доволен тем, что поймал Се Ляня за разглядыванием его внешности.       — М? — Се Лянь делает вид, что не понимает вопроса, и спешит пригубить вино, вновь наполнившее его бокал благодаря расторопному официанту.       — Ты говорил, что тебе нравится красный цвет на моих картинах.       Конечно нравится.       И красный, и художник, который его использует.       Очевидно, вино ударило ему в голову, потому что Се Лянь внезапно и совершенно кристально ясно осознает тот факт, что Хуа Чэн окончательно проник ему под кожу.              Хуа Чэн — грязное чудовище, отвратительный монстр, демоническое отродье.       Он вынужден губить невинные жизни лишь ради того, чтобы продлить агонию собственного существования, но и отказаться от намеченного пути он не может.       Если не знаешь ради чего жить, то живи ради меня, — однажды сказал его принц, и не было ни дня, когда Хуа Чэн не вспоминал бы эти слова. И продолжал жить. Жить ради призрачного шанса ещё хотя бы раз увидеть лицо своего возлюбленного.       Поэтому он вынужден убивать, чтобы жить дальше.       Поэтому он делает все, чтобы те, на кого пал его выбор, покинули этот мир без сожалений. Красиво ухаживает, кружит голову, возносит к небесам в постели и только потом… только потом выпивает до самого дна.       Лишь последние два раза идеально отработанный более чем сотней повторений план сорвался.       Первый случай произошел, пока Хуа Чэн жил в Лондоне и, по всей видимости, попался на глаза лиге охотников. Очаровательный рыжий юноша, будто случайно столкнувшийся с ним на Пикадилли, оказался специально подосланной приманкой. Хуа Чэн был в ярости и без всякого сожаления отдал паренька Хэ Сюаню. Крики, доносившиеся из подвала арендованного ими поместья, прекратились только к концу третьего дня. Правда, почти сразу после этого им пришлось уехать, а Инь Юй потратил почти год на то, чтобы окончательно замести их следы.       Второй случай был следствием первого. Хуа Чэн внезапно понял, что больше не может. Тратить время на бессмысленные ухаживания, рисковать собственной шкурой, заметать следы. Именно поэтому оказавшийся в его постели какой-то начинающий актер был попросту выставлен за дверь с чеком на крупную сумму в руке. Вот только мальчишке не хватило ума по-быстрому свалить в закат с деньгами и радоваться жизни, он решил поглумиться над оскорбившим его любовником крайне оригинальным способом — подкатил к Хэ Сюаню. Итог был закономерным.       И вот это происходит снова — очередной юноша заставил сердце Хуа Чэна биться. И не только биться, но и взволнованно частить, а иногда и вовсе замирать в предвкушении.       Человеческим разумом Хуа Чэн понимает, что должен оборвать эту связь. Свернуть выставку, наплевав на контракт и неустойку. Уехать из города, из страны, в идеале вообще убраться на другой континент. Спрятаться от внешнего мира в какой-нибудь отдаленной берлоге лет на двадцать, пока его имя не сотрется из людской памяти. Пока Маленький принц не забудет о нем, не найдет себе подходящую по статусу пару, не женится…       Но именно от этой мысли его звериная часть яростно скалит клыки и выпускает когти, желая наконец вцепиться в положенную ей жертву, заклеймить ее всеми доступными способами и никогда не отпускать прочь.       Еще есть третья часть — оборванный грязный мальчишка, преданно жаждущий отыскать свое исчезнувшее божество, но ещё столетия назад из-за собственной никчемности позабывший его лицо, а теперь ищущий черты принца в каждом встречном. Именно он сейчас отчаянно жаждет наконец обрести своего принца в Се Ляне, вот только Хуа Чэн прожил слишком долго и ошибался в людях слишком часто, чтобы так легко уверовать в столь удачное совпадение.       Ему хватило месяца переписок в мессенджере, чтобы понять, что держать дистанцию не выйдет.       Ему хватило одного мгновения наедине с Се Лянем, чтобы удушающая жажда накрыла его с головой.       Хуа Чэн специально выбрал дорогой ресторан в качестве места для их встречи — это определенно помогает держать себя в узде. Он попросил красное вино в качестве аперитива, чтобы хоть как-то приглушить скребущее чувство в глотке; но, глядя на то, как Се Лянь слизывает с краешка губ рубиновые капли, Хуа Чэн ощущает, что вот-вот сойдет с ума.       — Не торопись, — говорит он Се Ляню, но, кажется, обращается к самому себе.       Не торопись. Нужно сполна насладиться этим цветением, а не бездумно обрывать нежные лепестки в погоне за удовлетворением грязных животных желаний.       Хуа Чэн ловит себя на том, что не может отвести от Се Ляня взгляд, жадно впитывая каждую черту прекрасного лица, каждый скрытый тонким слоем одежды изгиб тела, каждый мельчайший жест, каждую эмоцию.       Се Лянь искренний и сияющий. Он может быть серьезным и строгим, с проскальзывающими в голосе нотками властности. Он может быть по-детски радостным и немного смущающимся собственного поведения. Рядом с Хуа Чэном его душа открыта нараспашку, а эмоции читаются с пугающей легкостью.       Хуа Чэн ненавидит себя так сильно, что отчаянно хочет сожрать собственное сердце.       Почему, черт возьми, оно не выбрало какую-нибудь дешёвую шлюху из ночного клуба? Почему это должен быть сияющий Маленький принц?       Хэ Сюань прав, он ебанутый гурман.       Пока в мыслях Хуа Чэна царит полнейший хаос, внешне он остаётся совершенно расслабленным. Привычно разбавляет бессмысленный разговор шутками. Флиртует на грани приличий, с какой-то особенной жадностью улавливая смущение Се Ляня. С видом ценителя потягивает свое вино, хотя весь алкоголь, по крепости уступающий виски, для него не имеет вкуса.       Зато на его очаровательного собеседника вино действует именно так, как нужно. Се Лянь наконец позволяет себе отойти от роли хорошего мальчика, заметно расслабляет плечи и принимается более пристально рассматривать Хуа Чэна.       И, судя по чуть расширившимся зрачкам глаз цвета темного мёда, Се Ляню нравится то, что он видит.       Хуа Чэн вновь не удерживается и поддразнивает юношу, но затем плавно переводит тему на свои картины.       Идея начать выставлять картины принадлежала Инь Юю. Не то чтобы Хуа Чэн нуждался в деньгах (за сотни лет жизни можно при желании ухитриться заработать все деньги мира, право слово), да и славы он едва ли желал (лига все ещё дышала ему в затылок), но светские мероприятия были неплохим способом развеять скуку и обзавестись знакомствами. И по итогу последний пункт перевыполнен с лихвой — в его жизни появляется очаровательный Маленький принц, с сияющими глазами рассуждающий о теории цвета и пытающийся вспомнить все оттенки красного на примере плещущегося в бокале вина.       Это безупречный красный, — случайно оброненная среди пространных рассуждений фраза отчего-то цепляет Хуа Чэна больше всего.       Безупречный красный.       Цвет его траура. Цвет его любви. Цвет его крови.       Он никогда не позволит Се Ляню узнать, как именно он получает настолько чистый красный цвет.       Или, может?..              Вечер проходит отлично.       Вино. Вкусная еда. Приятная музыка.       Мужчина, окончательно захвативший не только его разум, но и сердце.       Хуа Чэн провожает Се Ляня до машины, по-джентельменски предложив ему свой локоть. Под недовольным взглядом Фэн Синя Се Лянь кладет ладонь на подставленный локоть, и только потом до него доходит, что он прикасается к обнаженной коже рядом с достаточно рельефным бицепсом. Вот только отдергивать руку уже поздно.       И пока Му Цин помогает Фэн Синю пристроить огромный букет на заднем сидении машины, Се Лянь позволяет Хуа Чэну обнять себя на прощание.       Удивительно, но в этот раз мужчина действительно спрашивает разрешения, прежде чем посягнуть на личное пространство Се Ляня. И все же объятия выходят куда более интимными, чем представлял себе Се Лянь, потому что Хуа Чэн попросту окружает его собой.       Осторожно притягивает к себе, пока щека Се Ляня не прижимается к его груди. Скользнув ладонью под переброшенную на спину копну каштановых локонов, мягко поглаживает короткие завитки на затылке. Зарывается лицом в волосы на макушке.       Се Лянь несмело замыкает объятие, обхватив руками талию Хуа Чэна. Его собственное сердце испуганной птахой бьётся в грудной клетке, тогда как под ухом отчётливо слышится такое же неспокойное сердцебиение мужчины.       Неужели он тоже нервничает?       — Спасибо за вечер, — шепчет Хуа Чэн и чуть отстраняется, чтобы коротко прижаться сухими губами ко лбу Се Ляня.       — Спасибо за вечер, — эхом отзывается Се Лянь; его щеки чуть розовеют нежным румянцем, а на губах расцветает счастливая улыбка.       Даже сквозь грохот крови в ушах он слышит, как Хуа Чэн шумно сглатывает.       — Я бы хотел…       За спиной Се Ляня раздается деликатное покашливание, и Хуа Чэн замолкает на полуслове.       — Молодой господин, время уже позднее, нам нужно возвращаться, — сухой тон Му Цина опускает Се Ляня с небес на землю, и он поспешно делает шаг назад, вырываясь из объятий.       — М-мне пора.       Он запрыгивает на заднее сиденье авто и позволяет Фэн Синю захлопнуть дверь до того, как Хуа Чэн попытается сделать что-то ещё.       Или до того, как он сам решится сделать что-то ещё.              Хуа Чэн ненавидит свое отражение в зеркале.       И больше всего ему ненавистно то, что напоминает о его нечеловеческой природе. То, что он привык годами скрывать от посторонних взглядов. Вот только нельзя убежать от отражающейся в зеркале правды.       Пылающий алый цвет радужки правого глаза — клеймо чудовища. Иногда такое случается, что монстры, подобные ему, влюбляются в своих жертв. Иногда случается, что от подобного союза рождаются дети. Вполне обыкновенные человеческие дети с одним лишь небольшим отличием в виде унаследованного от нечеловеческого родителя цвета радужки или повышенной регенерацией. Вот только правый глаз Хуа Чэна служит ещё и напоминаем о том, что природу чудовищ невозможно изменить. Отец держался почти тринадцать лет, даже отослал их с матерью прочь, чтобы защитить, но все же нашел. А потом вырвал собственное сердце на глазах у сына, отчаянно рыдая над безжизненным телом жены.       Уродливый рваный рубец, пересекающий горло Хуа Чэна от уха до уха, — клеймо его греха. Его тело способно не только исцелять любые раны, но и отращивать конечности — он убедился в этом не единожды. Но шраму на своей шее он не позволяет исчезнуть на протяжении всех восьмисот лет, распарывая собственную плоть каждый раз, как только рубец начинает бледнеть. Потому что этот шрам служит напоминаем не только о том, как он сам превратился в монстра, но и о том, что смерть его принца навеки останется самой тяжкой виной Хуа Чэна. Слишком слабым он был, слишком самоуверенным, слишком… Мог лишь жалким червем ползать в луже собственной крови и наблюдать, как вскрывший его горло меч вонзается в сердце возлюбленного. И ещё раз. И ещё.       Самый черный день его жизни.       Хэ Сюань любил шутить, что они практически братья. Белый ублюдок, в качестве глумливой шутки напоивший Хуа Чэна своей кровью перед уходом, ещё почти три столетия безнаказанно ходил по земле. Мнил себя богом, даже заставил одного князька построить в свою честь храм и приносить человеческие жертвы. И прежде чем Хуа Чэн наконец с превеликим удовольствием оторвал беловолосую башку и сжёг перемолотое в фарш тело твари вместе с его храмом, последней жертвой и последней шуткой Белого бедствия стал Хэ Сюань. Наверное, именно из-за этого Хуа Чэн до сих пор ощущал некую ответственность за Хэ Сюаня.       Чудовища вроде них не способны ужиться на одной территории. Именно на это рассчитывал белый ублюдок, обратив Хэ Сюаня. Надеялся, что утративший разум из-за жажды мести всему миру юноша сцепится с Хуа Чэном. Они и сцепились поначалу, вот только Хуа Чэн к тому времени уже прожил несколько столетий и прошел через не один десяток войн, а Хэ Сюань в своей человеческой жизни был всего лишь мирным учёным.       После их пути разошлись почти на столетие и пересеклись вновь, когда Хуа Чэн сражался под знамёнами Оды Нобунаги. Каким именно образом Хэ Сюань оказался в Японии и стал приближенным сёгуна, Хуа Чэн не знал, но в этот раз их битва сотрясла небеса. Хэ Сюань все ещё уступал Хуа Чэну в силе, но мастерски просчитывал все действия противника наперед, поэтому сражались они почти на равных.       Результатом того сражения стал союз, который сложно назвать дружбой, скорее чем-то вроде взаимовыгодного сосуществования.       В отличие от пытавшегося сохранить свою человечность Хуа Чэна, Хэ Сюань всегда чрезмерно потакал своим порочным желаниям, пытаясь хотя бы чем-то заполнить пустоту. Секс, алкоголь, наркотики, человеческая еда — ему всего и всегда было мало. Он походил на чёрную бездну вод — сколько ни бросай в нее камней, тьма поглотит все без следа, и лишь едва заметная рябь пробежит по поверхности, чтобы снова превратиться в полный штиль.       Спустя ещё два столетия к ним присоединился Инь Юй — полукровка, вырванный из лап охотников. Глядя на грязного изувеченного мальчишку, Хуа Чэн впервые за последние шестьсот лет ощущает что-то, что, как ему казалось, уже давно выгорело в нем.       Сострадание.       Совсем не сложно было увидеть в этом настрадавшемся от жизни ребенке самого себя в детстве. Хуа Чэну ещё повезло — родители любили его и заботились о нем в меру своих сил. Инь Юй же был плодом эксперимента по скрещиванию человека и твари, и собственная мать не один раз пыталась убить его, пока их наконец не разделили. У него даже имени не было, только номер.       YY02.       Хуа Чэн сам дал ему имя. Сам возился с детскими соплями, сам готовил для него человеческую еду, сам обучал наукам. В результате мальчишка прикипел к своему опекуну настолько, что поклялся служить ему верой и правдой до конца своих дней. Тогда Хуа Чэн лишь посмеялся, но позже внезапно выяснилось, что от своей нечеловеческой матери Инь Юй унаследовал самый ценный дар — бессмертие. Вот только в отличие от старших для существования ему вполне достаточно было обыкновенной пищи. В тот момент Хуа Чэн внезапно осознал, какой могла быть его жизнь, если бы белый ублюдок не напоил его своей кровью. И осознание это было крайне болезненным.       Так и началась история их странной семейки, состоящей из двух мужчин, являющихся друг другу не то братьями, не то заклятыми друзьями, и одного внешне безобидного подростка, способного без всякой жалости решить любую проблему самыми пугающими и действенными способами. Вставший во главе этой семьи по праву старшинства и силы Хуа Чэн попросту смирился с тем фактом, что ему необходимо заботиться о ком-то ещё, помимо себя. Но как знать, был ли он достаточно хорош для этой роли?       Хуа Чэн очень стар.       Хуа Чэн все ещё слишком молод.              В какой-то момент Се Ляню начинают сниться сны.       Не то чтобы он не видел снов прежде, но те, что настигают его по ночам в последние дни, кажутся очень странными.       Не потому, что в них небо и земля поменялись местами, люди умеют летать или змеи разговаривают человеческими голосами, нет.       Эти сны прекрасны и наполнены золотистым предзакатным светом. В них звучит перезвон храмовых колокольчиков и чей-то мягкий голос, зовущий его.       Ваше высочество.       Мой принц.       Любовь моя.       Се Лянь спешно сбегает вниз по ступеням храма, и длинные белые одежды с алым подкладом путаются в ногах, словно напоминая, что принцу не должно носиться подобно мальчишке-простолюдину. Но он лишь подхватывает длинный край одежд и ныряет в небольшую калитку, скрытую за разросшимися за лето кустами магнолии. Оказавшись на укрытой от посторонних глаз тропе, он ускоряется, почти летит, цепляется рукавами и подолом за веточки зарослей. Впереди маячит свет, и сердце Се Ляня начинает биться от предвкушения все быстрее. Он выбегает на свет, слегка ослепленный яркими лучами солнца, когда кто-то вдруг подхватывает его, надёжно удерживая за талию, и легко кружит пару оборотов.       — Сань Лан! — со смехом восклицает он, цепляясь за чужие плечи. Нет, он не боится, что его могут уронить, просто он тоже хочет… прикасаться.       — Ваше высочество, — ласково отвечает ему смутно знакомый голос, в котором отчётливо слышится улыбка.       Се Лянь щурится против света, пытаясь увидеть лицо все ещё удерживающего его в воздухе человека, но видит лишь темные одежды дворцовой гвардии и край острого подбородка.       Я скучал.       Ливень такой сильный, что многослойные одежды Се Ляня мокрые насквозь. Он не может унять дрожь в теле, но дрожит принц не из-за холода, а потому что прямо сейчас мягкие губы терзают его собственные. Поцелуй донельзя жадный и обжигающе жаркий, и Се Лянь полностью отдается ему, без остатка сгорая в его пламени. Он отчаянно вжимается в целующего его юношу, цепляется за твердые пластины брони, пальцами зарывается во влажные длинные волосы.       Из-за народных волнений на приграничных землях они не виделись почти год, и за это время его Сань Лан стал ещё выше — теперь Се Лянь вынужден был подниматься на носочки и запрокидывать голову, чтобы коснуться его губ своими.       — Я скучал, — шепчет Сань Лан, проходясь короткими поцелуями вдоль линии челюсти Се Ляня к его шее. Чуть прикусывает то место, где под кожей отчаянно бьется жилка. — Я так скучал…       Се Лянь несдержанно стонет и сильнее надавливает на чужой затылок, поощряя продолжать. Они не виделись целую вечность, и единственное желание, одолевающее Се Ляня прямо сейчас, это желание вплавить этого человека в себя и больше никогда не расставаться.       — Пожалуйста, — тихо хнычет он, не особенно соображая, о чем именно просит.       Но Сань Лан всегда понимал его желания даже лучше него самого, поэтому в следующий момент он ощущает на своих бедрах пару обжигающе горячих ладоней, скользящих к поясу нижних штанов.       Я люблю тебя.       Се Лянь полулежит, удобно устроившись в руках возлюбленного. Рыжеватое пламя костра, танцующее над поленьями, добавляет атмосфере уюта. Благодаря костру ногам принца тепло, а все остальное тело согревают объятия Сань Лана.       Его возлюбленный, кажется, уснул, утомленный долгой охотой. Его грудь за спиной Се Ляня приподнимается от размеренного дыхания, а выдохи чуть щекочут щеку принца. Се Лянь не решается беспокоить его, поэтому просто смотрит на огонь, наслаждаясь моментом.       Он вздрагивает, когда к его виску внезапно прижимаются теплые губы.       — Я думал, ты давно спишь, — с улыбкой и почему-то шепотом говорит Се Лянь.       — М-м-м, я спал, — голос Сань Лана спросонья чуть ниже обычного и напоминает мягкое кошачье мурчание, — просто проснулся, потому что хотел кое-что сказать.       — Что такое?       — Я люблю тебя.       Се Лянь замирает. Как удивительно искренне и просто Сань Лан каждый раз говорит ему о своих чувствах. И каждый раз эти простые слова заставляют сердце Се Ляня трепетать. Хотел бы он сам уметь без лишних стеснений признаваться Сань Лану в любви, но все легендарное красноречие наследного принца куда-то испаряется каждый раз, когда дело доходит до признаний. И все же…       — Я люблю тебя, Сань Лан, — шепчет Се Лянь, но дыхание за его спиной уже успело вновь стать спокойным и глубоким…       Не трогай его, убей меня!       Сань Лан рычит, отчаянно пытаясь выбраться из-под вдавливающей его в землю ноги. Его правая рука отрублена по локоть, а левая вывернута под неестественным углом, но он словно не замечает собственных увечий.       Человек, стоящий над ним, наряжен в белые монашеские одежды, а его седые до белизны волосы резко контрастируют с нежным юношеским лицом. Он улыбается почти ласково и не мигая смотрит на застывшего перед ним Се Ляня.       — НЕ ТРОГАЙ ЕГО! — отчаянно воет Сань Лан, дергаясь под ногой чудовища, — УБЕЙ МЕНЯ!!!       — Тебе выбирать, мой милый принц, — нежно мурлычет Белое бедствие. — Умрешь ты или умрет этот щенок. А затем я уйду, как и обещал.       Се Лянь знает, что третьего варианта попросту нет. Это чудовище уже пролило кровь тысяч людей ради забавы, и единственное, к чему оно относится со всей серьезностью, это к заключаемым им самим же сделкам.       Ни у кого из них не хватит сил победить его. Все пришедшие с принцем солдаты мертвы. Он сам ранен в бедро и медленно истекает кровью. Сань Лан…       Слезы застилают глаза Се Ляня, размывая ужасающую картину. Он должен быть сильным. Он должен завершить сделку, но…       — Ох, неужели так трудно, — скучающе тянет Бедствие, — хорошо, я помогу тебе выбрать.       Се Лянь смаргивает слезы только для того, чтобы увидеть, как монстр одной рукой хватает его любовь за волосы и оттягивает на себя, вынуждая запрокинуть голову.       — Будет немного щекотно, — чудовище скалит зубы, демонстрируя длинные острые клыки.       А в следующее мгновение лезвие меча неторопливо прочерчивает извилистую линию прямо под челюстью Сань Лана.       Се Лянь слышит пугающий звук, похожий на скулеж раненого животного, и не сразу осознает, что эти звуки издает его собственный рот.       Белое бедствие тем временем пинком отбрасывает свою жертву прочь и снова выжидающе смотрит на принца. На прекрасном лице застыла пугающе безумная в своей нежности улыбка.       Се Лянь же не может отвести глаз от Сань Лана. Невыносимая боль сдавливает его ребра, пережимает горло, не даёт сделать вдох. Его возлюбленный… Его возлюбленный захлебывается собственной кровью, потому что даже удивительная способность к самоисцелению не успевает справиться с таким количеством ран. Но даже так он все ещё борется изо всех сил, все ещё отчаянно рвется вперёд, пытается помешать чудовищу навредить принцу.       Се Лянь внезапно твердо осознает, какой именно выбор должен сделать.       — Меня, — хрипит он сорванным голосом, — убей меня.       И прикрывает глаза, чтобы не видеть перекошенное от гнева лицо Бедствия и полный ужаса взгляд Сань Лана.       А затем острие меча пронзает его сердце.       …Се Лянь просыпается от собственного крика, вскидываясь на кровати. Лицо залито слезами, изо рта вместе с дыханием вырывается болезненный хрип, тело колотит крупной дрожью.       Дверь в его спальню распахивается и в дверном проеме возникает заспанный Му Цин в полосатой пижаме.       — Что случилось? — сонно бормочет камердинер и трёт глаза, но стоит ему заметить, в каком состоянии находится Се Лянь, как сонливость мгновенно улетучивается.       — Молодой господин? Се Лянь?!       Му Цин бросается к нему, обхватывает руками дрожащее тело и прижимает заплаканное лицо к своему плечу.       — Все хорошо, — шепчет он, поглаживая спину Се Ляня, — все хорошо, это просто кошмар. Это всего лишь кошмар. Он закончился. Ночь почти на исходе, а вместе с ней уйдет и страшный сон. Ты слышишь? Все в порядке.       Му Цин шепчет слова утешения до тех пор, пока всхлипывающий на его плече Се Лянь наконец не затихает.       — Вот так, тебе нужно успокоиться.       — Это больно, — на грани слышимости бормочет Се Лянь, заставляя внутренности Му Цина покрываться корочкой льда, — почему это так больно? Пожалуйста, не нужно больше… Пожалуйста…       Он всхлипывает последний раз и вновь проваливается в сон, на этот раз — без сновидений.              Хуа Чэн увлеченно размечает холст угольным карандашом. Брови его нахмурены, глаза сосредоточенно следуют за грифелем, рука действует твердо и уверенно.       Прошло больше года с того момента, когда он в последний раз брался за кисть. Обычно он создавал новую картину каждый раз после того, как позволял своей чудовищной половине насытиться, но в этот раз момент вдохновения накрыл его совершенно внезапно.       Композиция картины не похожа ни на что из того, что Хуа Чэн рисовал когда-либо прежде. Возможно, потому что впервые она не посвящена его божеству.       Набросок пока лишь схематический, но в хаосе линий несложно угадать изящную руку, держащую цветок, росчерк ключиц и линию плеч.       Удивительно, но в этот момент тоска не пожирает его, заставляя выплескивать свои воспоминания на холст. Его рукой управляет совсем другое чувство, название которому Хуа Чэн не смел бы дать, даже если бы мог.       Он встречается с Се Лянем ещё три раза, и каждая встреча проходит в максимально людном месте. Городской парк, большой буддистский храм, кинотеатр в крупном торговом центре. Впрочем, кинотеатр стал для него настоящим испытанием — вопреки ожиданиям, темнота сильнее обострила органы чувств, а изящная ладошка Се Ляня, зажатая в его собственной руке, совсем не добавляла спокойствия. Даже наоборот. То, как частил пульс Маленького принца каждый раз, когда Хуа Чэн мягко поглаживал косточку на тонком запястье, было…       — Благотворительный вечер в особняке семьи Се через неделю, — врывается в его мысли голос Инь Юя, и в поле зрения возникает рука в белой перчатке, протягивающая ему золотистый конверт, — они прислали приглашение.       В ином случае Инь Юй никогда бы не решился беспокоить старшего, пока тот находится в своей мастерской, но мальчишка всегда был на удивление сообразительным и без каких-либо проблем улавливал направление вектора интереса господина. Сейчас приоритетом Хуа Чэна был единственный сын семьи Се, а значит, обо всем, что могло быть связано с ним, нужно было немедленно докладывать.       Хуа Чэн откладывает карандаш в сторону и тщательно вытирает руки о тряпицу, прежде чем взять конверт.       Текст приглашения типовой: господин Хуа, семья Се будет очень рада видеть Вас на благотворительном вечере в следующую субботу, 9го августа в 19:00 и блаблабла…       Об этом благотворительном вечере Хуа Чэн узнал ещё неделю назад от Се Ляня, когда тот ненавязчиво пытался выяснить, как художник относится к светским мероприятиям.       Очень положительно, если, конечно, там будет присутствовать один очаровательный молодой господин, — посмеиваясь, набирает сообщение Хуа Чэн.       Ответ не заставляет себя долго ждать:       Боюсь, тебе придется уточнить, какой именно. Подходящих под это описание гостей будет достаточно много:)       Хуа Чэн удивлённо приподнимает брови, а затем заходится в приступе громогласного хохота.       — Надо же, Маленький принц наконец набрался смелости подшучивать надо мной!       Результатом того разговора как раз и стало официальное приглашение «господина Хуа» на благотворительный вечер, которое принес ему Инь Юй.       — Придется раздобыть смокинг, — Хуа Чэн царапнул ногтем строчку «дресс-код — black tie», — а времени шить на заказ уже нет.       — Я займусь этим вопросом.       Инь Юй выуживает из нагрудного кармана телефон и начинает споро что-то набирать в нем.       — Вы решили, что выставите на аукцион? — задаёт он вопрос, не отрывая взгляда от экрана смартфона.       — Хм-м-м…       Хуа Чэн задумчиво обводит помещение мастерской взглядом, пока его глаза не останавливаются на наброске будущей картины.       Его губы растягиваются в улыбке.       — Думаю, у меня есть один подходящий вариант.              День проведения благотворительного вечера наступает слишком быстро.       Се Лянь ужасно вялый после пары практически бессонных ночей. Кажется, он едва успевает закончить все дела, связанные с организацией к назначенному времени. И это лишь малая часть, которую он вызвался выполнить добровольно, чтобы хотя бы немного помочь матушке и отвлечься от царящего в голове хаоса.       Организация расстановки мебели во всех выделенных под прием залах поместья, наём дополнительного обслуживающего персонала, заключение договора с охранным агентством о троекратном расширении штата охраны, договор с благотворительным фондом, договор с аукционистом, договор на закупку десятка садовых скамеек…       — Ох, скамейки!       Задремавший было Се Лянь подпрыгивает, пугая замершего над ним с расчёской в руке Му Цина.       — Скамейки уже расставили, я проверил, — камердинер легонько щелкает его расчёской по макушке. — Уймись уже наконец!       — Спасибо, Му Цин, — виновато улыбается Се Лянь и замирает. — Ты слишком много делаешь для меня.       — Я слишком мало делаю, — ворчливо отзывается Му Цин, но щеки его розовеют. — Не стоило нанимать друзей… Мы точно не самый квалифицированный персонал.       — Зато я вам доверяю, — просто отзывается Се Лянь и пытается подавить улыбку: видеть друга смущенным — редкость, и ему не хотелось бы получать обвинения в насмешке.       — Как камердинер я еще справляюсь, но как объяснить наличие двух секретарей, которые перепроверяют и доделывают дела за меня?       — Я предпочитаю объяснять это делегированием, — Се Лянь не сдерживается и смеется, получая очередной щелчок расческой. — Ну хватит. На тебе слишком много обязанностей, и ты с ними справляешься. Ты же знаешь, что с незнакомыми людьми я схожусь очень туго. Посмотри на Фэн Синя, в конце концов.       — Этот остолоп до сих пор в восторге от права на ношение оружия, — фыркает Му Цин. — На месте правительства я бы таким ничего опаснее вилки в руки не давал. Он же даже не настоящий телохранитель! Нет, он хорошо дерется и все такое, но его максимум — шпану разгонять.       — Вот и пусть разгоняет, — Се Лянь прикрывает глаза. — Я ценю и тебя, и его. У меня есть возможность собрать вас вместе, вы ведь самые близкие мне люди. Но вам ведь гордость не позволяет просто получать деньги, правда? Теперь я вам плачу за работу, все честно.       — Это мне ты платишь за работу, — Му Цин гневно поджимает губы. — А ему — за то, чтобы не косячил по возможности и кормил всех встречных собачек не дальше пятидесяти метров от тебя, на случай нападения очень медленных хулиганов! Почему бы тебе не нанять нормальную охрану?       — Мне и с вами спокойно. Да и зачем мне охрана? Да, технически именно я считаюсь наследником, но пакеты акций распределены таким образом, что любой крупный держатель может заблокировать решение. Даже если кто-нибудь решит украсть меня, максимум, что ему удастся получить — крупная сумма денег… не настолько крупная, чтобы наживать себе таких врагов. А вот сама компания отлично охраняет сама себя. Придется красть детей всех держателей акций, чтобы влиять на общее решение… ты слушаешь?       — Слушаю, — бормочет Му Цин, продолжая перебирать пряди. — Я понимаю. Семья сделала все, чтобы обезопасить тебя. Просто мне неспокойно.       Он хмурится, глядя на отражение молодого господина в зеркале, но не решается высказать ни одну из терзающих его мыслей.       Как слуга своего господина, он обязан не лезть в чужие дела и молча выполнять свою работу. Как друг детства, он отчаянно хочет вцепится в худые плечи и вытрясти из Се Ляня всю правду обо всем, что так беспокоит его последние недели. И он не может не думать о том, что источником всех тревог Се Ляня является тот «алый демон». Даже недалёкий солдафон Фэн Синь успел прийти к выводу, что ничем хорошим эта странная связь для их господина не закончится, и только Се Лянь не хочет замечать очевидного.       Пусть молодой господин и рос подобно тепличному цветку, купаясь во всеобщей любви, но к двадцати одному году он полностью доказал свою состоятельность. Балуемый — не значит избалованный. Се Лянь с детства был крайне одаренным во многих аспектах, старательным в учебе и удивительно скромным золотым ребенком. И пока все прочие детишки богатых родителей проматывали их состояние на тусовки и дорогие цацки, Се Лянь предпочел построить свою карьеру с нуля в компании собственной семьи, к текущему моменту дослужившись до должности начальника отдела развития.       Что логично, с таким подходом личной жизни у молодого господина Се не водилось от роду. На любые попытки завязать отношения он смотрел широко распахнутыми наивными глазами, не понимая толком, чего от него хотят — дружбы или затащить в постель. Вот только намерения Хуа Чэна были более чем очевидны, а Се Лянь… Се Лянь влюбился впервые в жизни. Влюбился в человека, который буквально воплощал в себе само понятие «красный флаг». И он, Му Цин, никак не смог этому помешать.       — Вот, мадам просила передать костюм для… А, он спит?       Замерший в дверях с чехлом для одежды Фэн Синь глупо таращится на мирно сопящего на пуфе перед туалетным столиком Се Ляня.       — Тише ты! — шикает на него камердинер и подходит, чтобы забрать портплед с костюмом. — Пусть отдохнёт хотя бы немного.       — Снова кошмары? — широкие брови телохранителя сходятся над переносицей.       — Не знаю. Он ничего не говорит, а я не хочу спрашивать.       Му Цин прижимает портплед к груди.       Хотел бы он, чтобы их жизнь была такой же беззаботной, как в детстве, но…       — Все хорошо, — поверх его бледной тонкой руки, нервно сжимающей плотную ткань чехла, в утешающем жесте ложится широкая загорелая ладонь, — мы сможем защитить его в любом случае.       Боюсь, что уже слишком поздно, хочет сказать Му Цин, но, глядя в горящие непоколебимой уверенностью глаза Фэн Синя, не может произнести ни слова.       — М-м-м? — слышится позади сонное бормотание. — Фэн Синь пришел? Сколько уже времени?       Му Цин на миг прикрывает глаза, а затем натягивает привычную маску строгости и поворачивается к молодому господину.       — Уже почти шесть. Иди умойся холодной водой. Не хватало ещё распугать всех гостей твоим видом свежеподнятого мертвеца!       Се Лянь улыбается и следует в ванную комнату под аккомпанемент ворчания камердинера, спешно пряча в карман ленточку приметного алого цвета.       Определенно, он хочет выглядеть безупречно этим вечером. Даже если ради этого ему нужно будет с ног до головы облиться ледяной водой.              Хуа Чэн выныривает из своего McLaren GT под вспышки фотокамер и слегка театральным жестом перекидывает ключ от машины парковщику.       Нужно будет сказать Инь Юю, чтобы тот позаботился обо всех снимках, на которые попадет Хуа Чэн за этот вечер. Не то чтобы он лично имел что-то против фото, но бросать лиге лакомую кость не хотелось, как и уезжать из города хотя бы в ближайшие месяцы. Радует одно — Хуа Чэн остается представителем не самой любимой для папарацци профессии, эпатировать публику не любит, и камеры быстро переключаются на более популярных гостей. Фотографии с его лицом могли бы крайне заинтересовать лишь небольшой круг почитателей таланта, тогда как прибывшая следом звезда исторических дорам интересовала примерно всех, кто вообще заглядывает в интернет. Поэтому Хуа Чэн без особых препятствий поднимается по ступеням широкой мраморной лестницы к главному входу и протягивает миленькой барышне с планшетом свое приглашение. Пара минут, один полушутливый комплимент, и вот он уже стоит в просторном, со вкусом украшенном зале, где прибывшие ранее гости развлекаются светскими беседами и ощипыванием фуршетных столов в ожидании начала аукциона.       Хуа Чэн осматривается по сторонам, надеясь найти своего Маленького принца, но Се Ляня среди людей в зале нет.       Что ж, придется проявить немного терпения.       Он цепляет с подноса проплывающего мимо официанта бокал с шампанским и ненавязчиво вливается в разговор ближайшей компании о нефтяных акциях, чтобы скоротать время.       Се Лянь появляется примерно через полчаса. Он спускается по лестнице из белого мрамора, окружённый золотистым светом многочисленных люстр, и Хуа Чэн замолкает на полуслове, прикипая взглядом к изящной фигуре в белом смокинге. Под руку с его Маленьким принцем идёт красивая женщина средних лет в элегантном черном платье. С первого взгляда становится ясно, что нежностью черт Се Лянь пошел в мать.       Хуа Чэн извиняется перед собеседниками и движется ближе к подножию лестницы, с лёгкой улыбкой наблюдая, как Се Лянь вертит головой, пытаясь отыскать его среди гостей. Их взгляды встречаются в тот момент, когда Се Лянь с мадам Се преодолевают последние ступени. Вспыхнувший в этот момент в глазах его Маленького принца свет затапливает все вокруг и скапливается под ребрами Хуа Чэна.       Я найду тебя позже, — читает Хуа Чэн по его губам прежде, чем мадам Се уводит сына поприветствовать главу городского совета.       Позже так позже. Хотел бы он единолично завладеть вниманием молодого господина Се, но условности этикета приходится уважать. Достаточно было той дурацкой дуэли на балу в Копенгагене в 1813… или 1817? Как долго и бессмысленно тянется его жизнь…       Хуа Чэн вылавливает ещё одного официанта с шампанским, цепляя сразу два бокала, и отходит за подпирающие балкон второго этажа колонны. Оттуда он наблюдает, как его Маленький принц порхает по залу, приветствуя всех высокопоставленных гостей и друзей семьи.       На фоне одетых исключительно в черные смокинги мужчин Се Лянь выделяется ослепительной белизной, несмотря на наличие требуемых по дресс-коду черных элементов одежды. Волнистые каштановые волосы собраны в низкий хвост, и когда Се Лянь поворачивается спиной, губы Хуа Чэна невольно расплываются в хищной улыбке.       Алая лента в волосах.       И как он должен это расценивать?       Когда большие настенные часы показывают ровно восемь, по холлу разносится мелодичный звон колокольчика. Представительный мужчина громким голосом приглашает всех гостей пройти в соседний зал для проведения аукциона.       Оставив опустевшие бокалы на ближайшем столике, Хуа Чэн вместе со всеми следует в примыкающий к холлу зал, менее поражающий своими размерами, но зато выделяющийся более дорогой отделкой и расписным потолком.       Юноша-служащий спрашивает его имя, сверяется со списком и вручает табличку с номером. Положенный Хуа Чэну стул оказывается вторым с краю в четвертом ряду. Достаточно затененное место, но при этом прекрасно видна импровизированная сцена и подиум лицитатора. Слева от него сидит респектабельный старик со своей женой, а крайнее в ряду место справа пока что пустует.       Хуа Чэн вежливо приветствует своих невольных соседей и расслабленно откидывается на спинку стула, помахивая табличкой как веером. Аукцион мало его интересует — этим утром он анонимно перевел на счёт благотворительного фонда семьи Се весьма крупную сумму, которая наверняка с лихвой перекроет суммарную выручку аукциона. Поэтому он планирует только понаблюдать за ходом торгов и, если повезёт, за Се Лянем.       Свет в зале приглушают, и аукционист занимает свое место. Пока он приветствует всех собравшихся и кратко рассказывает правила мероприятия, служащие уже выносят к сцене первый лот — винтажное жемчужное колье. Судя по числу гостей и гипотетическому количеству лотов, торги продлятся чуть дольше полутора часов, а значит, можно просто расслабиться. Наблюдать и ждать.       Внезапно кто-то садится на свободное место по правую руку от него, но из-за повязки на глазу Хуа Чэн в первые секунды улавливает лишь движение воздуха и шорох одежды.       — Господин Хуа, — мягкий шепот вызывает у него волну мурашек вдоль позвоночника.       — Молодой господин Се, — мурлычет он в ответ и поворачивается, чтобы поймать лукавый взгляд золотистых глаз.       Рука Се Ляня тут же оказывается в его ладони, их пальцы переплетаются.       — Балуешь меня сегодня? — шепчет Хуа Чэн, чуть касаясь губами края изящного ушка.       — Правило хорошего гостеприимства — уделять внимание всем гостям, — с напускной чопорностью отвечает его Маленький принц.       — Значит, всем?       Кончик языка успевает игриво скользнуть по краю ушной раковины прежде, чем Се Лянь отшатывается в сторону.       — Хуа Чэн, ты!..       — Тш-ш-ш, не шуми так, гэгэ, — Хуа Чэн дружелюбно улыбается обернувшимся на восклицание Се Ляня гостям. — Прошу прощения, у нас тут вышел небольшой спор.       — Не делай так больше! — шипит Се Лянь, когда потревоженные гости вновь отворачиваются.       — Не делать как?       — Не л… Не дразни меня!       — По-моему скромному мнению, единственный, кто здесь дразнится, это ты, — он вновь склоняется к уху Се Ляня. — Красная лента… Что это, м?       Се Лянь пренебрежительно фыркает, но в его голосе отчётливо слышится веселье:       — Ничего особенного. Не надумывай себе лишнего.       — О? Я всего лишь хотел сказать, что тебе очень идёт красный.       — Как и тебе.       Голос Се Ляня на этот раз звучит удивительно серьезно, и Хуа Чэн чуть отодвигается, чтобы взглянуть на его лицо. Юноша смотрит на него выжидающе и внимательно, словно этот простой обмен комплиментами имеет значение куда более глубокое, чем кажется.       — Ты меня погубишь, — бормочет Хуа Чэн и подносит руку Се Ляня к своему лицу, чтобы мягко коснуться губами тыльной стороны ладони.       Спустя два с лишним месяца, прошедших с их знакомства, и несколько личных встреч Хуа Чэн внезапно осознает, что контролировать жажду не так сложно, как это было поначалу, пусть ему и пришлось увеличить частоту потребления донорской крови. В их первую встречу в ресторане он только и думал о том, чтобы смахнуть со стола все тарелки, уложить на него Се Ляня и удовлетворить все свои потребности прямо на месте. Сейчас же он попросту наслаждался ощущением тепла, идущего от чужой ладони, лёгким мускусным запахом кожи и живым биением пульса. И пусть голод все ещё сдавливал его горло калёным обручем, Хуа Чэн крепко держал своего монстра на поводке.       Или, возможно, ему только так казалось.              Се Лянь впервые за последние дни спокоен и расслаблен.       Все преследующие его тревоги и проблемы словно бы остались где-то там, в стороне, и потеряли всякое значение. И все это благодаря одному-единственному человеку, сидящему сейчас рядом с ним. Стоило лишь Хуа Чэну переплести их пальцы, как Се Лянь словно бы очнулся от долгого муторного сна. От ощущения прохладной ладони, буквально обнимающей его собственную, в груди разливается ощущение чего-то теплого и радостного.       Он действительно очень соскучился.       Организованный его семьёй благотворительный вечер был прекрасным поводом встретиться с Хуа Чэном и при этом не выглядеть так, словно Се Лянь навязывается. Он немного опасался, что упорно сторонившийся любой публичности Хуа Чэн может отказаться, но тот ответил согласием практически мгновенно, вынудив сердце Се Ляня совершить радостный кульбит.       И теперь этот невероятно притягательный мужчина сидит рядом с ним, небрежно закинув ногу на ногу и держа его руку в своей. Сегодня он одет в положенный по дресс-коду черный фрак и галстук-бабочку, но и здесь его любовь к красному оказала свое влияние, пусть и в незначительных деталях: торчащий из нагрудного кармана алый уголок платка, рубиновые капли серёг и крошечная серебряная булавка-бабочка с гранатом. Угольно-черные волосы распущены и небрежно рассыпались по плечам. Се Лянь только сейчас замечает, что на кончиках они вьются крупными кольцами. Он давит в себе почти порочное желание утащить Хуа Чэна с аукциона в какой-нибудь тихий уголок сада, чтобы… Он сам пока ещё не знает зачем, но отчаянно желает.       — И о чем мой Маленький принц задумался с таким интересным лицом? — врывается в его мысли горячечный шепот.       Се Лянь мгновенно вспыхивает от шеи до кончиков ушей. Хорошо, что в окружающем их полумраке Хуа Чэн не сможет этого увидеть…       — О твоём лоте, — быстро находятся он, — ты так и не сказал, что приготовил.       — Оу, я же обещал, что это будет сюрприз. Немного терпения и ты все-е-е узнаешь.       Хуа Чэн мягко смеётся и поглаживает его запястье.       Регистрацией предметов для аукциона занималась матушка Се Ляня, поэтому он сам не имел ни малейшего представления о том, что выставит на торги Хуа Чэн, а возможности утолить любопытство не представилось вплоть до начала мероприятия.       Аукцион проходит довольно бодро. Представленные гостями предметы вроде украшений и антиквариата расходятся быстро. Чуть больше времени занимают торги за винтажный Aston Martin, щедро выделенный господином Се из личной коллекции. И наконец…       — А вот и сюрприз, — мурлычет ему на ухо Хуа Чэн, и Се Лянь жадно вглядывается в занавешенный черной шелковой материей прямоугольный плоский предмет в руках служащего.       Не может быть… Неужели одна из картин?       — Следующий лот — картина кисти известного современного художника Хуа Чэна, — подтверждает догадку лицитатор, — предоставлена для аукциона непосредственно самим господином Хуа. Стартовая цена пять тысяч…       Ткань наконец сдергивают, и все связные мысли мгновенно покидают голову Се Ляня.       Эта картина не похожа ни на что из того, что он видел на выставке. Ее гамма более темная, а красный цвет навевает мысли о струящейся крови, но в тоже время в ней есть что-то, из-за чего Се Лянь не может заставить себя даже на миг отвести глаза.       На полотне изображена выступающая из мрака стройная мужская фигура от линии плеч до линии паха. Центром картины служит белоснежный цветок в руке мужчины, прижатый к груди. Пальцы, предплечье и грудь марают несколько алых потёков, каким-то чудом не затронувшие белизну цветка. Наготу фигуры прикрывает подобие халата из полупрозрачной красной ткани. Но эта накидка не столько прячет под собой, сколько подогревает фантазию — сквозь газовую ткань просвечивают пятна сосков и уходящая вниз от пупка темная дорожка волос.       Тревожность, которую картина вызывает в первые мгновения, когда фокус внимания падает на цветок и кровавые потеки, сменяется странным ощущением тепла внизу живота…       — Тебе нравится?       Палец Хуа Чэна выписывает круги над заполошно бьющимся на запястье Се Ляня пульсом.       Се Лянь никак не может найти подходящих слов, поэтому просто кивает.       Рассмотревшие картину гости оживляются, и по залу прокатывается взволнованный шепоток обсуждений, но Се Лянь знает, что совсем немногие будут действительно готовы ее купить.       Слишком вызывающе, слишком откровенно, просто слишком для рафинированного мира аристократии и богачей.       Впрочем, уже через минуту в воздух взлетает первая табличка, за ней ещё одна и ещё. Цена начинает неторопливо расти.       Хуа Чэн все это время пристально смотрит на Се Ляня, развернувшись к нему едва ли не всем телом.       Чертовски смущающе.       — Разве тебе не интересно, за сколько купят картину? — тихо спрашивает Се Лянь.       — Ни капли, — пожимает плечами Хуа Чэн. — Я ведь здесь не ради нее.       Се Лянь сдается.       Нет, это невыносимо. Ему никогда не обыграть этого мужчину.       Впрочем, обыграть не обыграет, но поддразнить в ответ вполне может.       Он дожидается, когда на финальной стоимости в двадцать тысяч аукционист начнет обратный отсчёт, и резко вскидывает руку с табличкой.       — Сто тысяч.       Се Лянь старается не смотреть на Хуа Чэна, но внезапно слышит с его стороны тихий смешок.       Хуа Чэн молчит, пока аукционист произносит обратный отсчёт вместе с финальной суммой, а затем объявляет Се Ляня покупателем. И только когда картину уносят прочь, а ее место занимает какая-то антикварная ваза, мужчина наконец склоняется к уху Се Ляня, чтобы прошептать:       — Боюсь, я не могу продать молодому господину свою картину за эту цену.              — Как вам вечер, господин Хуа? — мадам Се дружелюбно улыбается ему.       Свет ламп искрится, отражаясь в бриллиантовом плетении на ее шее. Ответная улыбка Хуа Чэна безукоризненно вежлива.       — Позвольте выразить мое восхищение, мадам, — он чуть склоняется, приложив правую руку к груди, — в последний раз мне довелось быть на столь великолепном мероприятии в Париже, когда граф Готье ещё устраивал свои «La nuit de lumières vives».       Интерес в глазах мадам Се разгорается ярче.       — Вы знакомы с графом Готье?       — Имел честь быть представленным ему и его жене во время яхт-круиза вдоль Лазурного берега несколько лет назад. Сейчас сотрудничаю с их младшим сыном по вопросу инвестирования галерей в Марселе и Ницце.       Реакция Се Ляня на этот небольшой акт хвастовства кажется Хуа Чэну ужасно забавной. Скромная месть за спектакль, который Маленький принц разыграл, представляя его собственной матери.       — Ох, надо же… Граф был хорошим другом моего мужа. — Губы мадам Се скорбно поджимаются. — Лянь-эр, тебе нужно было раньше сказать, что господин Хуа знакомый семьи Готье.       — Я не знал, — бормочет юноша, отводя взгляд.       — Жаль, что господин Се сейчас занят переговорами, он был бы очень рад познакомиться с вами, господин Хуа. Очень надеюсь, что вы не откажетесь как-нибудь отобедать с нами.       — С большим удовольствием, мадам.       — Очень рада нашему знакомству, — женщина тепло улыбается и чуть наклоняет голову. — Прошу прощения, что не могу уделить вам больше времени. Развлекайтесь пожалуйста. Лянь-эр, оставляю нашего дорогого гостя на тебя.       Они обмениваются вежливыми поклонами, и мадам Се отходит прочь, направляясь к следующей группе гостей. Хуа Чэн тут же придвигается ближе к Се Ляню, мимоходом касаясь кончиками пальцев сжатой в кулак ладони.       — Злишься?       — На то, что ты выпендриваешься перед моей матерью? — Се Лянь фыркает. — Делать мне нечего!       Хуа Чэн тихо смеётся.       — Очаровательный.       — Прекрати.       — Прекратить что?       — Вот… это все.       — Мне казалось, что тебе это нравится.       — Ни капли.       — Ты совершенно не умеешь лгать, гэгэ.       Юноша ускользает прочь, оставив после себя иллюзорное ощущение тепла, и Хуа Чэн с трудом подавляет желание вновь притянуть его к себе. И пусть окружающие их люди думают, что хотят.       Мысль о том, чтобы публично продемонстрировать, кому именно принадлежит его Маленький принц, неожиданно притягательна.       …Познакомься, это мой очень хороший друг.       Друг. О да, они очень хорошие друзья.       Улыбка на лице Хуа Чэна становится шире, когда Се Лянь снова поворачивается к нему.       — Господин Хуа так и не сказал о том, что хочет за свою картину.       Не сколько, а что.       О, его Маленький принц чертовски проницателен. И, судя по искрящимся смехом глазам, ему тоже по душе их маленькая игра.       Се Лянь может сколько угодно казаться невинным ангелом во плоти, очаровательно краснеющим от всего, что даже на самую малость выходит за рамки приличий, но Хуа Чэн быстро его раскусил. Молодой господин Се не только принадлежал к тем хорошим мальчикам, которые были готовы нарушать правила при первой возможности, но ещё и весьма глубоким омутом с чертинкой.       — Хм, даже не знаю… — задумчиво тянет Хуа Чэн, постукивая пальцем по подбородку. Выражение его лица серьезное, но уголки губ предательски подрагивают. — Как насчёт…       Се Лянь, кажется, перестал дышать.       — …как насчёт провести этот вечер со мной? — милосердно заканчивает Хуа Чэн прежде, чем его Маленький принц начнет страдать от нехватки кислорода.       — И все? — с каким-то наивным удивлением спрашивает Се Лянь, приподнимая брови.       И как же тут отказать себе в удовольствии подразнить этот невинный цветок?       — Молодой господин Се хочет предложить что-то более интересное?       Хуа Чэн почти мурлычет и вновь приближается, чтобы коснуться чужой руки.       Такой теплый. Ещё, дай мне ещё.       В этот раз Се Лянь не пытается сбежать, даже наоборот — мягко касается в ответ, скользит кончиками пальцев по линии костяшек. Раньше он никогда не проявлял инициативу первым, и поэтому это короткое, невинное прикосновение заставляет что-то шевелиться в душе Хуа Чэна.       — Договорились, — мягко улыбается ему Се Лянь, — на этот вечер я в твоём полном распоряжении.       Хорошо, Хуа Чэн готов признать поражение в этом раунде. Оно того стоило.       Он ожидал, что они обменяются ещё по меньше мере парой колких шуток на грани приличий, но не ждал, что его стеснительный Маленький принц так просто и откровенно скажет что-то подобное.       Весьма кстати мимо проплывает официант с шампанским, и уже в следующий момент у них в руках появляется по бокалу.       — Тогда выпьем за этот вечер, — бокал Хуа Чэна с мелодичным перезвоном касается фужера юноши.       — Выпьем.       Хуа Чэн пьет не сразу, а некоторое время наблюдает, как Се Лянь прижимается губами к кромке бокала, но затем скребущее чувство в горле становится невыносимым, и приходится опрокинуть в себя сразу всю порцию напитка.       — Жарко? — участливо спрашивает Се Лянь, по-своему трактуя его спешку.       Хуа Чэн пожимает плечами. Не такому существу, как он, страдать от жары, но сказать об этом он едва ли сможет.       — Хочешь выйти подышать свежим воздухом?       А вот это предложение весьма кстати. Не то чтобы он терпеть не мог вечеринки и вообще шумные людские сборища, но все же сейчас куда предпочтительнее была бы вечерняя прохлада и общество исключительно Маленького принца.       — Идём, — Се Лянь отставляет на ближайший столик полупустой бокал и тянет его за рукав в тень колонн.       Хуа Чэн успевает заметить появившихся на небольшом возвышении в центре зала музыкантов. До этого атмосферу вечера разбавляли лишь классические мелодии в исполнении клавишного инструмента. Весьма любопытно. Дверь на веранду он оставляет приоткрытой.       Снаружи царит безупречный летний вечер. После заката прошло немногим больше часа, и кромка неба на горизонте все ещё светлее чернильного-синего небосвода. Особняк семьи Се достаточно удален от города, чтобы иллюминация уличных огней не перекрывала свет самых ярких звёзд. Прямо над кромкой деревьев повисла почти полная луна, освещая все пространство вокруг не хуже уличных фонарей, ярко горящих вдоль дорожек парка.       Се Лянь отпускает рукав мужчины, стоит им только оказаться снаружи. Он опирается о край ограждающей веранду балюстрады и с явным наслаждением вдыхает ночной воздух.       Хуа Чэн вновь пристально наблюдает за ним, неторопливо приближаясь.       Лунный свет окружил его Маленького принца мягким серебристым свечением, подчёркивая едва заметные короткие завитки волос у висков и отражаясь в непривычно темной бездне глаз.       Безупречная картина.       Не хватает только какой-нибудь незначительной мелочи, чтобы она стала цельной.              — Потанцуем?       Се Лянь удивленно поворачивается к Хуа Чэну.       Мужчина расслабленно облокотился на балюстраду на расстоянии вытянутой руки от него, засунув руки в карманы брюк. На его лице ни следа насмешливой улыбки, которая появлялась там каждый раз, когда он дразнил Се Ляня.       — Не хочешь?       Се Лянь глупо моргает, пытаясь понять, о чем именно его спрашивают.       — Прошу прощения?       Хуа Чэн с шумом втягивает воздух через нос и отлипает от балюстрады, чтобы практически вплотную подойти к Се Ляню.       — Потанцуй со мной, — тихо просит он и осторожно заправляет за ухо юноши выпавшую из прически прядь волос.       Се Лянь словно завороженный смотрит в непривычно серьезное лицо Хуа Чэна, а затем медленно кивает.       — Я только не знаю… как.       Его опыт в танцах буквально никакой, в детстве матушка отдала его в секцию вальса, но с тех пор прошло много лет, да и едва ли Хуа Чэн планирует вальсировать или что-то в этом роде…       — Просто доверься мне.       Левая рука Хуа Чэна неторопливо скользит вниз по его предплечью, чтобы в конце концов осторожно подцепить кончиками пальцев ладонь. Как только их пальцы переплетаются, Хуа Чэн так же бережно притягивает Се Ляня к себе, положив вторую руку ему на талию. Почти на автомате Се Лянь самостоятельно кладет свободную ладонь на плечо мужчины.       — Вот так, — шепчет Хуа Чэн и тянет его на себя, делая несколько шагов назад.       Се Лянь только сейчас осознает, что ведущая в зал дверь приоткрыта, и из-за нее отчётливо доносятся звуки музыки. Нежная мелодия сплетена из голосов скрипок и гитары, медленный ритм завораживает чувственной пульсацией в висках и где-то глубже, на уровне груди. Отдалившись на достаточное от края террасы расстояние, Хуа Чэн на миг замирает, а затем начинает неторопливо покачиваться в такт музыке, мягко вынуждая юношу повторять за собой. Се Лянь думает, что уже привык ко всем возможным вариантам нарушения Хуа Чэном его личного пространства, но то, в каком положении они находятся в эту самую секунду… Смущаясь, он не решается смотреть в лицо мужчине, предпочитая зацепиться взглядом за краешек алого платка в его нагрудном кармане.       А затем к музыке внезапно подключается вокал, и Се Лянь ощущает, как вдоль позвоночника пробегает волна мурашек. Некоторое время он вслушивается в голоса вокалистов, пытаясь определить язык, на котором поется песня, а затем неожиданно даже для себя самого тихо восклицает:       — Это испанский?!       — Да, — Хуа Чэн внезапно делает чуть более резкий шаг назад, вынуждая Се Ляня буквально упасть на него, — очень грустная песня.       — Ты понимаешь, о чем она? — почти шепотом спрашивает Се Лянь, пытаясь хоть как-то справиться со смущением.       Он слышит тихий смех Хуа Чэна, вибрацией отдающийся в груди, к которой Се Лянь оказался буквально прижат.       — Я переведу для тебя.       Они танцуют ещё какое-то время, пока куплет не завершается и затем…       Regresa a mi...       — Вернись ко мне, — чувственный шепот касается края уха вместе с горячим дыханием.       Extraсo el amor que se fue.       — Я скучаю по ушедшей любви.       Они неторопливо делают оборот, пальцы Хуа Чэна чуть сильнее сжимают ладонь Се Ляня.       Extraсo la dicha tambien.       — Я скучаю по ушедшему счастью.       Се Лянь закусывает губу. Пусть Хуа Чэн всего-лишь переводит для него слова песни, но…       Quiero que vengas a mi y me vuelvas a querer.       — Я хочу, чтобы ты пришел ко мне и снова полюбил меня.       …но почему-то кажется, что слова эти обращены к кому-то конкретному. В них слишком много чувства, слишком много личного.       No puedo mas si tu no estas.       — Я больше не вынесу, если тебя нет рядом, — шепчет Хуа Чэн, и в его голосе отчетливо слышится боль, острым шипом пронзающая сердце Се Ляня.       К кому же он обращается сейчас?       Tienes que llegar.       — Ты обязан прийти.       Пальцы левой руки Се Ляня чуть сминают ткань смокинга на плече мужчины, и он наконец вскидывает голову, встречаясь с Хуа Чэном взглядом.       Mi vida se apaga sin ti a mi lado...       — Моя жизнь угасает без тебя со мной рядом…       Выражение лица Хуа Чэна полно скорби, но он продолжает переводить песню почти идеально ровным голосом, неотрывно глядя на Се Ляня.       Regresa a mi…       — Вернись ко мне…       Едва он успевает договорить эту строчку, когда Се Лянь, зажмурившись, отчаянно тянется вверх и запечатывает слова собственными губами, не давая им звучать.       Хуа Чэн замирает на месте, прекращая танец. Прижимающийся к нему Се Лянь ощущает, насколько деревянным в этот момент становится его тело. Он тут же начинает жалеть о своем глупом порыве, как Хуа Чэн внезапно оживает.       Если до этого Се Ляню казалось, что они уже достаточно сильно прижаты друг к другу, то теперь Хуа Чэн втискивает его в себя с такой силой, что между телами не остается вообще никакого промежутка, даже воздуха. Одна из рук мужчины оказывается на затылке Се Ляня, приподнимая его выше, вынуждая сильнее запрокинуть голову. Прохладные губы перехватывают контроль над поцелуем.       Се Лянь распахивает рот, жадно вдыхая воздух, и этим тут же пользуется чужой язык, с нажимом проходясь по нижней губе и ныряя за кромку зубов. Поцелуй становится головокружительно глубоким, и Се Лянь не в силах сдержать стон.       Он сходит с ума. Он точно сходит с ума. Первый поцелуй в его жизни, но почему, почему, почему это все так знакомо?       Воздух неумолимо заканчивается, и лёгкие начинают гореть огнем. Се Лянь дёргается и чуть прикусывает язык Хуа Чэна, и мужчина наконец разрывает поцелуй, прижимаясь лбом к его лбу. Он дышит тяжело и загнанно, и Се Лянь наконец решается приоткрыть глаза.       Видимый глаз Хуа Чэна тоже закрыт, ресницы подрагивают, словно он никак не решается взглянуть на Се Ляня.       — Пожалуйста, скажи мне, — Се Лянь обхватывает его лицо ладонями, нежно проводит пальцами по скулам. — Я сделаю все, что угодно, только скажи…       Глаз Хуа Чэна наконец распахивается, и Се Лянь встречается взглядом с бездной черной радужки.       — Лучше бы ты прогнал меня прочь ещё в нашу первую встречу, — его голос отчётливо хриплый, а губы кривятся в болезненной усмешке. — Но теперь уже слишком поздно.       Хуа Чэн отшатывается, выпуская Се Ляня из объятий, но тут же стальной хваткой вцепляется в его запястье и тащит прочь.       Они быстрым шагом следуют по садовым дорожкам, и Се Лянь осознает, что Хуа Чэн ведёт его в сторону гостевой парковки. Будь на месте мужчины кто-то другой, он бы давно запаниковал и полез в карман за тревожной кнопкой, но… Се Лянь не ощущал ни капли страха. Единственным его желанием сейчас было вытащить запястье из крепкой хватки и взять Хуа Чэна за руку — пусть знает, что Се Лянь идёт с ним добровольно. Но мужчина даже не думал разжимать пальцы, целеустремленно следуя вперёд.       Ярко освещённая парковка уже виднелась впереди, когда Хуа Чэн внезапно остановился, и Се Лянь по инерции едва не ткнулся носом в его спину.       — Отпусти его. Сейчас же.       Ох.       Се Лянь выглянул из-за высокой фигуры мужчины. На дорожке прямо перед ними, скрестив руки на груди, стоит мрачный как туча Му Цин. Очки, неизменно занимающие свое место на переносице в повседневной жизни, сейчас были сняты и убраны в нагрудный карман, что могло означать только одно — камердинер был буквально готов защищать своего господина с боем.       — Му Цин, твою мать… А? — из ближайших кустов под аккомпанемент громкого треска ветвей вываливается запыхавшийся Фэн Синь и, увидев открывшуюся перед ним сцену, тут же запускает руку под форменный пиджак. — Какого хрена тут происходит?       — Фэн Синь, убери оружие, — собственный голос показался Се Ляню чужим от отчётливо проступившего в нем льда, — сейчас же.       Телохранитель слушается мгновенно, медленно вытаскивая пустую руку и демонстрируя раскрытую ладонь перед собой.       — Молодой господин, вы в порядке? — он смотрит на Се Ляня почти умоляюще. — Почему?..       — Кажется, я сказал отпустить его! — в голосе Му Цина звенит сталь, а взгляд метает молнии, но Хуа Чэна словно бы обратили в камень — ни одной попытки пошевелиться или сдвинуться с места, только чуть хриплое дыхание.       — Пожалуйста, вам двоим нужно успокоиться, — Се Лянь прикладывает максимум усилий, чтобы сделать свой голос мягким и спокойным, — со мной все в порядке, правда.       — Если с тобой все в порядке, то куда, блядь, он тебя тащит?!       Му Цин в жизни матерился исключительно редко и только в тех случаях, когда нервы оказывались на пределе, поэтому вылетевшие из его рта ругательство заставило Се Ляня вздохнуть.       — Отпусти меня, — тихо просит он, осторожно прикасаясь свободной рукой к окаменевшей спине Хуа Чэна, — пожалуйста?       Мужчина ощутимо вздрагивает, затем стальная хватка на запястье Се Ляня наконец разжимается.       Се Лянь обходит Хуа Чэна, мимоходом скользя взглядом по его лицу, на котором застыло выражение полнейшей обречённости.       — Со мной все хорошо, — убедительно повторяет Се Лянь, а затем осторожно подхватывает ладонь Хуа Чэна, переплетая их пальцы.       — Ты… — Хуа Чэн наконец отмирает и поворачивает голову в его сторону, глядя с нескрываемым удивлением.       Неужели думал, что Се Лянь воспользуется шансом и сбежит?       Не в этой жизни.       Се Лянь набирает в лёгкие побольше воздуха.       — Я понимаю, как это может выглядеть со стороны, но я хотел этого. Я хотел пойти с ним. Я всю жизнь делаю то, что мне говорят, или то, что я должен делать, но никогда… никогда не делал то, чего мне действительно хотелось. Вы оба можете осуждать меня, можете рассказать все родителям, но я не отступлюсь!       Ответом ему служит гробовая тишина.       Хуа Чэн не мигая смотрит на него с нечитаемым выражаем лица.       Фэн Синь застыл на месте, от удивления приоткрыв рот.       Му Цин… Му Цин словно бы побледнел ещё сильнее и потерянно отвёл взгляд в сторону.       Се Лянь понимал, насколько тяжело сейчас приходилось его другу. Они втроём росли вместе, но именно проведший шесть лет жизни в детском доме Му Цин был самым чувствительным, когда дело касалось его небольшой семьи, частью которой давным-давно стали Се Лянь и Фэн Синь. Худосочный и уступающий ростом даже невысокому Се Ляню, камердинер был готов кулаками отстаивать своего друга и господина у похитителя…       — Му Цин, пожалуйста.       Му Цин наконец снова поднимает на него свой взгляд. Светлые глаза смотрят пристально, но без прежней агрессии.       — Я… — бормочет он, — я надеюсь, ты знаешь, что делаешь.       — Знаю.       Камердинер наконец сдается и сходит с дорожки.       — Спасибо, — Се Лянь улыбается и тянет Хуа Чэна вперёд, в сторону парковки. — Идем.       Уходя, он слышит, как за их спинами Фэн Синь наседает на Му Цина с вопросами, но тот лишь рассерженной кошкой шипит в ответ что-то бессвязное.       Когда Се Лянь и Хуа Чэн наконец выходят к стоянке, к ним тут же подскакивает парковщик и, получив короткое указание, буквально в одно мгновение возвращается с ключом от машины Хуа Чэна. Автомобиль припаркован не слишком далеко, поэтому они предпочитают пройтись до него самостоятельно.       Се Лянь чувствует себя на удивление спокойно. Он все ещё сжимает ладонь Хуа Чэна, ощущая не менее твердое пожатие в ответ, но с того самого момента, как они отошли от особняка, мужчина не проронил ни слова, и это немного нервировало.       Слышится писк отключаемой сигнализации, и они наконец оказываются перед машиной Хуа Чэна — кажущимся немного хищным спорткаром неизменно красного цвета.       Се Лянь тихо смеётся. Вполне в духе владельца.       В следующий момент он оказывается прижатым к пассажирской двери авто. Хуа Чэн нависает над ним, опершись на крышу по обоим сторонам от тела Се Ляня и этим перекрывая путь для побега.       — Ты правда хочешь этого? — наконец произносит он, и голос звучит хрипло.       — Да, — твердо отвечает Се Лянь и тянется к его лицу, нежно касаясь щеки ниже повязки, — я хочу этого.       Хуа Чэн на миг зажмуривается, а затем склоняется и неторопливо, но упоительно целует его. В этот раз он не спешит овладеть ртом Се Ляня безраздельно, лишь мягко ласкает губы губами, изредка нежно покусывая.       Восхитительно, пьяняще, горячо…       — Садись, — шепчет он, наконец разорвав поцелуй, и в последний раз почти целомудренно целует Се Ляня в уголок рта.       Се Лянь опускается на сиденье и пристегивается почти на автомате. Голова приятно кружится, а мысли растекаются как кисель. Все происходит словно бы с ним и не с ним одновременно.       Хуа Чэн ещё некоторое время стоит перед капотом, что-то набирая в телефоне, но затем занимает водительское место и заводит машину. Он трогается с места, и стоит только им выехать со стоянки на ведущую к шоссе дорогу, как ладонь Се Ляня вновь оказывается в плену пальцев Хуа Чэна.       На шоссе Хуа Чэн выжимает из своего спорткара максимум, нарушая скоростной режим, но этот факт явно куда больше волнует Се Ляня, чем самого водителя.       Се Лянь только теперь осознает, что не имеет ни малейшего представления, куда везёт его Хуа Чэн.       В отель или к себе домой? Он поэтому писал кому-то сообщение?       Задавать прямой вопрос как-то слишком…       Хуа Чэн мягко сжимает его руку, словно успокаивая, и Се Лянь отвлекается от собственных мыслей на виды освещенного огнями пригорода.       По пустым ночным дорогам весь путь занимает примерно полчаса, прежде чем машина тормозит перед коваными воротами. Створки распахиваются после короткого нажатия на пульт, и автомобиль въезжает на грунтовую дорогу, ведущую к подсвеченному наружными огнями двухэтажному дому.       Рассмотреть дом как следует снаружи Се Лянь не успевает, потому что Хуа Чэн почти сразу заруливает на подземную парковку.       Помимо красного McLaren, на котором они приехали, в полумраке гаражного помещения виднеется еще несколько машин, в основном более классического черного или серебристого цвета, но явно дорогих марок.       — Ты живёшь не один? — внезапно вырывается у Се Ляня, когда рычание двигателя умолкает.       Хуа Чэн поворачивается к нему и некоторое время молчит, а затем наклоняется, чтобы коротко чмокнуть Се Ляня в висок.       — Здесь только мы. Идём.       Они поднимаются на первый этаж дома по винтовой лестнице, и Се Лянь внезапно начинает нервничать.       Он ведь знает, чем именно они будут заниматься, но все равно… Все равно все как-то… как-то…       На первом этаже дома царит полнейшая тишина и уютный полумрак.       Хуа Чэн ведёт Се Ляня через просторную гостиную, обставленную в классическом английском стиле.       Интересно, ему предложат чай или что там обычно предлагают в фильмах?..       Но кухню они тоже минуют без остановки, направляясь к ведущей на второй этаж широкой деревянной лестнице. Света на втором этаже ещё меньше, чем на первом, и Се Ляню остаётся полагаться лишь на направляющую его руку. А затем перед ним приглашающе распахивается дверь в святая святых.       Спальня Хуа Чэна — если это, конечно, было она, — далека от того, как ее себе мог представить Се Лянь. Никакой огромной кровати под балдахином, алого постельного белья из шелка, шкур крупных хищников и полуэротических картин на стенах. Кровать была достаточно большой, с красивыми резными столбиками и изголовьем, но застелена обыкновенным белым хлопком. Темное дерево, немного лаконичного бежа и ковер с коротким ворсом на полу. На столике у кровати — очень красивый торшер с витражным плафоном и несколько книг. Все это скорее в его вкусе, чем во вкусе Хуа Чэна, но от того воспринимается лишь волнительнее.       Се Лянь вздрагивает, когда его внезапно обнимают со спины. Шеи касается тепло чужого дыхания.       Куда более учащенного, чем ещё минуту назад.       — Тебе не будет больно, обещаю.       Больно?       Се Лянь совершенно не понимает, почему ему должно быть больно. Пусть он и полный ноль в постельных делах, но с теорией вполне знаком, и у мужчин не должно быть с этим проблем…       — Все хорошо, — шепчет Хуа Чэн и прижимается губами к его шее, одновременно с этим распуская удерживающую волосы Се Ляня ленту.       Как только алая ленточка оказывается на полу, ладони продолжают движение, касаются плеч и неторопливо скользят вниз, чтобы соприкоснуться на пуговицах белого смокинга, вынимая их из петель.       Когда Хуа Чэн осторожно тянет смокинг на себя, помогая его снять, и Се Лянь наконец выходит из состояния оцепенения.       Он ведь тоже должен что-то делать, верно?       Вот только развернуться ему не позволяет сам Хуа Чэн, поймав за руку и прижимая спиной к себе.       Теперь, когда на Се Ляне осталась только тонкая рубашка, он гораздо отчетливее ощущает идущий от мужчины жар и обжигающее дыхание, касающееся то шеи, то тонкой кожи под ухом. И от этих ощущений слабое тепло внизу живота медленно, но неумолимо превращается в настоящий пожар.       Стягивающая ворот рубашки галстук-бабочка опускается на пол вслед за лентой из волос. Пальцы Хуа Чэна скользят сверху вниз по ряду пуговок, расстегивая их одну за другой, пока не доходят до ремня брюк.       — Не бойся, — шепчет он.       Се Лянь не боится, даже наоборот. Лёгкая дрожь, волнами проходящая по его телу, скорее окрашена предвкушением, а не страхом.       Тихо звякает пряжка ремня, край рубашки освобождается из-под пояса брюк. Се Лянь отчаянно желает ощутить тепло чужих пальцев на своей коже, но Хуа Чэн по какой-то причине избегает прямых прикосновений.       Он подцепляет пальцами резинку белья и тянет вниз, позволяя ему вместе с брюками упасть к лодыжкам Се Ляня. А затем, выпутывая из стреножившей того одежды, наконец разворачивает лицом к себе.       Только прижавшись к Хуа Чэну, Се Лянь наконец осознает, насколько возбужден. Зажатый между их телами член трётся о ткань при малейшем движении.       Остро, приятно, но слишком мало.       Ему самому немного смешно и даже странно, как быстро он перешел от легкого недоверия и откровенной симпатии вот к этому сжигающему изнутри и снаружи огню, но противиться ему не получается. Как и связно размышлять.       Се Лянь тихо хнычет, цепляясь за плечи мужчины.       Лицо Хуа Чэна очень близко, но выражение на нем не рассмотреть — единственный источник света позади, и черты тонут в глубокой тени. Се Лянь тянется вверх, приподнимаясь на носочках, чтобы обвить руками шею Хуа Чэна и слепо ткнуться губами в краешек желанных губ.       Поцелуи были восхитительными, он определенно хочет ещё.       И Хуа Чэн сполна удовлетворяет его желание, вновь целуя медленно и горячо. А ещё он наконец прикасается к коже Се Ляня, подхватывает широкими горячими ладонями под ягодицы, приподнимая над полом.       Хуа Чэн удивительно нетороплив. Се Лянь отчётливо ощущает, насколько отвердел его член, слышит загнанное, распаленное дыхание, и все же Хуа Чэн не спешит переходить к… основной части.       Его руки блуждают по спине Се Ляня под рубашкой, пересчитывают каждый выступающий позвонок, нажимают на ямочки у крестца, вновь возвращаются к ягодицам, чтобы скользнуть под ними, слегка коснувшись внутренней поверхности бедер.       Се Лянь отчётливо ощущает, как от этого простого прикосновения по позвоночнику прокатывается пламя, и тихо стонет в губы мужчины, а в следующее мгновение оказывается на пахнущих чуть горьковатым парфюмом простынях.       Хуа Чэн возвышается над ним, одним коленом опираясь о край кровати прямо между разведенных ног Се Ляня.       Свет лампы на прикроватном столике наконец хорошо освещает не только лицо мужчины, но и всю картину целиком.       Ужасно смущающую картину.       Раскинувшийся на постели Се Лянь в одной лишь расстегнутой рубашке, не имеющий никакой возможности прикрыть свое очевидное возбуждение, и расположившийся между его ног полностью одетый Хуа Чэн.       Жаркий румянец затапливает лицо, шею и грудь, и Се Лянь тянется, чтобы прикрыть глаза руками и хотя бы не видеть, но его запястья тут же перехватывают.       — Нет. Смотри на меня.       Взгляд Хуа Чэна горячий и жадный, рот чуть приоткрыт, обнажая полоску зубов.       Убедившись, что Се Лянь больше не попытается от него спрятаться, он тянется к собственной одежде. Сбрасывает смокинг и следом за ним жилет, срывает бабочку, расстегивает запонки и подтягивает рукава рубашки до локтей. Все нарочито неспешно, словно устраивая небольшое шоу.       Если его тактикой была попытка окончательно свести Се Ляня с ума, то она оказалась вполне успешной. Возбуждение уже доставляет дискомфорт, и Се Лянь откровенно находится на грани того, чтобы попросить сделать хотя бы что-то.       Но Хуа Чэн внезапно перестает дразнить его и резко опускается прямо к беззащитно открытому паху, мягко касаясь неприлично алыми губами налитой кровью головки члена.       Се Лянь давится воздухом и вскидывает правую руку, зажимая себе рот, одновременно левой вцепляясь в плечо мужчины.       Довольный его яркой реакцией Хуа Чэн распахивает губы, чтобы обхватить головку, и опускается ещё ниже, позволяя Се Ляню целиком проникнуть в свой рот. Потом медленно приподнимается, продолжая ласкать тонкую кожу языком, и снова опускается ниже, пропуская член еще глубже в горло. Все это время его жадный взгляд неотрывно следит за лицом Се Ляня.       Это…       Почему это…       Се Лянь горит. Сгорает в ярком пламени кажущегося совсем близким момента освобождения, в жаре прикосновений и в черной бездне чужого взгляда.       Это почему-то кажется таким знакомым.       Полуночная тьма и яркий рубин глаз, жадно ласкающих его обнаженное тело взглядом, ощущение горячих рук на бедрах и низкий, почти мурлыкающий голос:       — Смотри на меня, любовь моя.       — Ах, я!..       Се Лянь восклицает вслух, не сразу осознавая, что рот Хуа Чэна сейчас занят им, и он никак не мог сказать что-то подобное. И все же голос определенно принадлежал ему.       Воспоминание? Сон? Образ, порожденный его утопающим в страсти разумом?       — Ты так прекрасен, — шепчет тот, другой голос, — мой принц, мое бесценное сокровище…       Удерживающие его бедра руки словно раздваиваются. Одна пара все ещё крепко удерживает их на одном месте, другая же поднимается выше, чтобы скользнуть под поджавшуюся мошонку. Кончик большого пальца касается колечка мышц, поглаживая и чуть надавливая.       — Пожалуйста, — всхлипывает Се Лянь, словно ожидая, что человек из иллюзий услышит его.       И в следующее мгновение он действительно ощущает, как палец фантома проникает в него.       — Ну же, хочу слышать твой голос, — шепот вязкой патокой обволакивает его разум, и эта капелька вдруг оказывается последней.       Се Лянь взрывается подробно ослепительно-яркой сверхновой, а с губ вместе с протяжным стоном срывается незнакомое имя:       — Сань Лан!              Хуа Чэн верил, что у него ещё есть время. Что он ещё успеет насладиться теплом и светом его Маленького принца, прежде чем все дойдет до финала.       Он знал, что снова заберёт жизнь своей жертвы, и этот прекрасный сон, в котором у него почти получилось быть нормальным, закончится. А следом наступит новый виток кошмара.       Ему снова придется уехать. Возможно, в этот раз — навсегда. Оставить дом на младших, если они не захотят уезжать с ним, и подыскать новый вариант где-нибудь в Бразилии.       В Бразилии он ещё не был.       Уехать и забыть… стереть из памяти мягкий взгляд цвета темного мёда, который на солнце сияет ярким золотом; нежную кожу, что от его касания расцветает румянцем; изящные руки, которые так приятно держать в своей ладони, ощущая биение жизни под кожей.       Теперь Хуа Чэн ощущает себя предателем.       Сколько симпатичных парней стали его жертвами? Десятки? Сколько раз хотя бы один из них вызывал в его омертвевшей душе подобные чувства? Всего один раз. Один блядский раз, буквально перемоловший его в труху.       Прошло восемьсот лет с тех пор, как он потерял свою единственную любовь, как посмел забыть лицо своего принца. Восемьсот лет, которые Хуа Чэн жил только мыслями о нем. Бесконечно искал, надеялся, верил. Рисовал картины и позволил всему миру глазеть на то, что было ему дороже всего на свете. Хотел верить, что однажды его возлюбленный переродится и, глядя на его картины, вспомнит о нем.       Увидев в тот день Се Ляня, застывшего перед одной из картин, Хуа Чэн всего одно мгновение посмел надеяться. Но нет, мальчишка не узнал его, зато сердце монстра тут же возжелало этот невинный цветок в качестве пищи. Тогда он ещё не понимал, к чему приведут его привычные попытки красиво ухаживать за своей жертвой, пока та не потеряет голову и не предложит себя добровольно. Цель была достигнута — наивный Маленький принц влюбился в него очень быстро. Нужно все закончить по привычной схеме, надёжно скрыв все следы и повесив смерть на какой-нибудь несчастный случай или вроде того, но… Хуа Чэн внезапно сам провалился в этот ослепительный свет с головой, впервые за восемьсот блядских лет снова ощущая давно позабытое мягкое тепло в груди.       Использовать свое тело, чтобы удовлетворять жертв в постели — какая разница, он и так уже погряз в грехе с ног до головы, но душа… Душа — это запретное, принадлежащее только его принцу.       Предатель.       Вся тяжесть вины обрушилась на Хуа Чэна в тот самый миг, когда он держал Се Ляня в своих руках, потакая собственной прихоти перевести для него слова песни.       Грязный запутавшийся предатель будет гореть в адском пламени вечно.       И когда Се Лянь внезапно сам неумело и почти невинно поцеловал его, врата в ад разверзлись, и запертые там демоны обрели свободу.       Он убьет Се Ляня.       Сегодня.       Сейчас.       Когда мальчишка умрет, все вернётся на свои места.       Хуа Чэн грубо тащит Се Ляня за собой, но тот следует за ним, не выказывая ни капли сопротивления. Мальчишка даже отсылает своих слуг прочь, хватаясь за его руку, хотя у него еще остался последний шанс спастись. Но Хуа Чэн выдрессировал его слишком хорошо, и Се Лянь искренне считает свое желание следовать монстру в пасть добровольным.       Позволяет целовать себя. Позволяет снять с себя одежду. Позволяет касаться себя.       Со всей невинной искренностью реагирует на каждое прикосновение и, преодолевая стеснение, пытается отвечать. Но Хуа Чэн не позволяет ему, пресекая любые попытки ответной ласки.       Не нужно.       Нельзя.       Я не вынесу.       Я должен убить тебя. Погубить собственными руками. Как после этого решения я могу принять от тебя хотя бы что-то?       Се Лянь дрожит в его руках, тянется всем телом, выпрашивает поцелуй. Хуа Чэн не может отказать себе в удовольствии оставить на нем только рубашку.       Белоснежный шелк ткани поверх светлого мрамора кожи, чуть тронутого нежным румянцем. Так красиво.       Совершенство.       Хуа Чэн изо всех сил старается не торопиться, оттягивает финал, насколько это вообще возможно.       Хотел бы он растянуть их маленькую игру на всю оставшуюся ночь, но… Мальчишка абсолютно неопытен, а Хуа Чэн сейчас совсем не настроен на нежный томительный секс. Человеческая часть разума настаивает: нельзя ломать Се Ляня, нельзя причинять боль и навязывать свои мерзкие желания. Как и все прочие, он должен уйти на пике экстаза, без боли и страха. Поэтому Хуа Чэн выбирает единственный правильный вариант — приласкать его ртом.       На белых простынях зарумянившийся Се Лянь выглядит ещё лучше, и внутренний монстр Хуа Чэна едва не срывается с поводка. Приходится потянуть время и снять часть одежды только ради того, чтобы хотя бы немного успокоиться.       Он не зверь. Он не хочет набрасываться на свою жертву, вгрызаясь в ее горло, и терзать зубами, пока она не испустит последний вздох.       Мальчишка мечется под его ласками, пытается двигать тазом, но Хуа Чэн надёжно фиксирует его бедра руками.       Он сделает все сам, так будет лучше. Пустит его глубоко в свое горло, но только сам.       Невинному Се Ляню не нужно много времени, чтобы кончить. Хуа Чэн чутко подмечает то, как по хрупкому телу проходит дрожь, бедра чуть сжимаются, а рот приоткрывается, желая захватить побольше воздуха.       Вот сейчас, Хуа Чэн примет все, что мальчишка даст ему, а потом…       Голубоватый рисунок вен на шее ярко выделяется на фоне белоснежной кожи.       Или, возможно, стоит начать с притягательного, нежного бедра.       Се Лянь ничего не заметит, поглощённый собственным удовольствием, а потом просто погрузится в сон, от которого невозможно пробудиться.       Терпковатое семя ударяет в верхнее нёбо, и Хуа Чэн тут же сглатывает, ощущая, как начинают удлиняться клыки в предвкушении долгожданного насыщения, а затем…       — Сань Лан!       Хуа Чэн замирает.       Даже если бы кто-то прямо сейчас выстрелил ему в голову, он был бы менее дезориентирован и оглушен.       Даже если бы кто-то вырвал его сердце из груди и пронзил насквозь раскаленным прутом…       Это… ему ведь не показалось?       Это слишком жестоко, чтобы быть слуховой галлюцинацией.       Он приподнимается, усаживаясь на колени. Почти отошедший от своего оргазма Се Лянь смотрит на него с лёгкой паникой и, стоит только ему отодвинуться, сводит колени и подтягивает их к себе, стараясь стыдливо прикрыться.       — П-прости, — шепчет он, глядя куда угодно, только не на Хуа Чэна, — я не хотел… это имя…       — Повтори, — хрипит Хуа Чэн, с трудом шевеля губами.       — Прости меня.       — Имя. Повтори имя.       Он должен убедиться, что ему не померещилось… Пожалуйста. Пожалуйста, пусть это будет правдой.       Се Лянь поджимает губы, словно сомневается, но затем его глаза все же встречаются взглядом с Хуа Чэном.       — Сань Лан, — тихо, но твердо повторяет он, и небеса рушатся.       Или это только Хуа Чэну мерещится.       Он жалко сутулится, словно ощущая на плечах неподъемную тяжесть. Зрение затуманивается, и он не сразу понимает, что это слезы. Изо рта вырывается судорожный вздох.       Се Лянь напуган его реакцией — сжимается в комочек у изголовья кровати, обняв колени руками.       — Ваше высочество, — хрипло шепчет Хуа Чэн, ощущая почти физическую боль из-за невозможности прикоснуться к нему прямо в эту секунду.       Но нельзя, он достаточно напугал свою любовь.       Он словно спал все эти восемьсот лет и наконец проснулся. Воспоминания, запрятанные глубоко в памяти, начали всплывать одно за другим. Утерянная часть мозаики встала на место, и размытый образ вернул первоначальные черты.       Лицо прекрасного принца, украшавшего свою корону цветами.       Лицо юноши, ответившего взаимностью на любовь безродного мальчишки.       Лицо Се Ляня.       — Прости, — умоляет Хуа Чэн, боязливо протягивая руку. — Прости меня. Прости.       Прости, что не смог защитить. Прости, что искал так долго. Прости, что не узнал сразу.       Прости, что едва не…       Он всегда думал, что момент, когда он наконец вновь встретит своего возлюбленного, будет самым счастливым, самым радостным и светлым моментом его никчемной жизни, но…       Он жалок. Он не узнал своего принца.       В мечтах все происходило одинаково сладко — глаза в глаза, мгновенное узнавание, но реальность обернулась разочарованием. Он не просто забыл лицо, он забыл все. Не разглядел, не узнал. Едва не сломал. Едва не убил.       Ему больно. Ему настолько больно, что он с трудом может сделать вдох. Словно меч Белого бедствия, столетия назад пронзивший грудь его принца, прямо сейчас вонзается в его собственное сердце.       Нет, он не заслуживает прощения.       Хуа Чэн опускает голову, глядя на собственные руки, сжимающие простыни. Неконтролируемые слезы стекают по подбородку, марая чистый белый уродливыми серыми пятнами.       Такой грязный…       Он не сразу осознает, что матрас прогибается под чужим весом совсем рядом, и вздрагивает от неожиданности, когда к его щеке осторожно прикасаются теплые пальцы. Утирают дорожку из слез, подцепляют подбородок, мягко побуждая поднять голову.       Хуа Чэн не сопротивляется, но прикрывает веки.       Он не сможет смотреть в глаза своему принцу, не имеет права.       К придерживающей его лицо руке присоединяется вторая. Все такое же нежное прикосновение к правой щеке, скользящее от подбородка вверх. Кончики пальцев гладят кожу прямо под повязкой, а затем поддевают ее и тянут в сторону.       — Посмотри на меня, пожалуйста, — голос Се Ляня звучит спокойно и мягко, в нем нет ни капли страха или отвращения. Это придаёт Хуа Чэну немного смелости.       Он медленно разлепляет влажные ресницы, впервые глядя на Се Ляня без лживой преграды повязки.              Се Лянь сгорает от стыда. Ему отчаянно хочется забиться в самый дальний угол на ближайшие лет сто.       Впервые оказаться в постели с человеком, в которого влюблен, и во время кульминации выкрикнуть чужое имя?!       Он испортил буквально все…       И-и-и номинация «полный провал года» достается младшему господину Се, бурные аплодисменты.       Он с ужасом ожидает реакции Хуа Чэна, бормочет извинения, словно это может хоть что-то исправить, но ответная реакция оказывается очень странной.       Хуа Чэн просит назвать то имя снова с таким видом, словно от этого зависит его жизнь и смерть, а затем…       Это был пугающий момент. Словно по щелчку пальцев Хуа Чэн из величественного, гордого и властного мужчины буквально на глазах превратился в полностью сломленного и несчастного.       В первые мгновения Се Лянь напуган.       Это ведь он виноват? Он сделал что-то не так? Стоит ещё раз извиниться?       Но Хуа Чэн вдруг сам начинает молить о прощении. Тянется к нему, но не решается прикоснуться. На лице его столько боли, что Се Лянь невольно ощущает болезненный укол внутри.       Что могло разрушить человека буквально в один миг?       А потом он внезапно понимает — имя. Это все из-за произнесенного им имени. Имени человека, который являлся ему во снах. Человека, которого он любил в этих снах.       Видения мира грез эфемерны и размыты. В памяти отпечатываются скорее ощущения и обрывки картинок, чем полноценный образ.       Мягкий солнечный свет, тепло прикосновения рук, ощущение бесконечного доверия и согревающей изнутри любви.       Темные цвета одежд, текущий сквозь пальцы гладкий шелк полуночно-черных волос, улыбчивые губы.       Глаза, которые всегда направлены только на него.       Черный обсидиан и яркий рубин.       Се Лянь на миг забывает, как дышать, сраженный собственной догадкой. Он поднимает взгляд на застывшего воплощением скорби Хуа Чэна.       Совершенный мужчина, скрывающий повязкой изъян собственного лица.       Изъян ли?       Он осторожно приближается к Хуа Чэну, тянется к опущенному лицу, бережно прикасается к влажной от слез коже.       Это мучительно — видеть его слезы, поэтому Се Лянь старается хотя бы немного стереть их.       Левый глаз Хуа Чэна закрыт, правый — скрывает повязка.       Се Лянь пытается не спешить, чтобы не вызвать негативную реакцию. Мягко поглаживает, проводит кончиками пальцев по границе между влажной кожей и плотной тканью, а затем решительно подцепляет повязку и тянет прочь.       Лицо Хуа Чэна без привычного аксессуара кажется более юным и уязвимым. Никаких внешних уродств — гладкая, чистая кожа век, симметричная изящная бровь и слипшийся от слез веер густых ресниц.       — Посмотри на меня, пожалуйста, — мягко просит Се Лянь, и Хуа Чэн, к его удивлению, послушно открывает глаза.       Сердце Се Ляня пропускает удар.       Радужка левого глаза — мрак безлунной ночи. В рассеянном свете лампы едва можно рассмотреть зрачок.       Радужка правого — словно подсвеченный изнутри драгоценный рубин.       Безупречный красный.       — Сань Лан, — поддавшись странному порыву шепчет Се Лянь, нежно поглаживая кожу под правым глазом, — мой Сань Лан.       Глаза Хуа Чэна распахиваются чуть шире, из приоткрытых губ раздается болезненный звук, похожий на смесь стона и рыданий.       Се Лянь приподнимается только для того, чтобы оказаться почти вплотную к мужчине, обхватить руками и мягко притянуть голову к своему плечу. Тело Хуа Чэна в его руках абсолютно окаменевшее — ни единой попытки обнять в ответ или даже просто пошевелиться.       Се Лянь зарывается пальцами в шелковистые волосы, чуть поворачивает лицо, чтобы нежно поцеловать в висок.       Ну же, вернись ко мне.       И Хуа Чэн наконец отмирает. Его ощутимо подрагивающие ладони ложатся на талию Се Ляня, неуверенно сжимаются.       — Ваше высочество, — сипло стонет он, сильнее прижимая к себе юношу, вжимаясь лицом в его плечо, — я так долго…       Хуа Чэн снова всхлипывает, обрывая фразу жалобным стоном.       — Все хорошо, — Се Лянь поглаживает его по волосам. — Теперь все хорошо.       Его собственное сердце отчаянно бьется о ребра, будто желая выпрыгнуть из груди и стать частью мужчины в его руках. Он словно наконец нашел единственный недостающий элемент, и то, что прежде казалось порывистой, мальчишеской влюбленностью, стало искренним и полноценным чувством.       Вот только Хуа Чэн внезапно отодвигает его от себя и неловко скатывается с кровати, словно стремясь оказаться как можно дальше.       В расфокусированном взгляде лишь ужас и отчаяние. Руки вцепляются в собственные волосы с явным намерением причинить себе боль.       Се Лянь удивленно замирает на месте.       Все-таки он сделал что-то не так?       Даже если так и есть, он не может игнорировать мучения возлюбленного.       — Пожалуйста, — предпринимает он ещё одну попытку достучаться до Хуа Чэна, — скажи мне, что тебя так мучает. Не отворачивайся от меня. Я правда хочу…       Из горла Хуа Чэна вырывается горький смешок. Он наконец выпускает свои волосы и смотрит прямо в глаза Се Ляню.       — Ты не знаешь, кто я, — шепчет он, — не знаешь, что я хотел сделать.       Се Лянь растерян, но отвечает без капли сомнения:       — Ты человек, которого я люблю. Остальное не имеет значения.       — ИМЕЕТ!       Хуа Чэн взвивается на ноги, и Се Лянь машинально отшатывается назад. Это движение не укрывается от мужчины.       — Нет-нет, — тут же понижает голос он, глядя на Се Ляня с мольбой и протягивая в его сторону руку, — пожалуйста, только не бойся. Я клянусь, я не сделаю ничего. Я не хотел тебя пугать.       Хуа Чэн вновь вцепляется в собственные волосы, с тихим воем мечется из стороны в сторону.       — Я не боюсь тебя, — Се Лянь поднимается с кровати, обматывая вокруг бедер простыню, — но мне страшно видеть, как ты терзаешь себя. Объясни, в чем дело?       — Не подходи! — Хуа Чэн отшатывается прочь, стоит только юноше сделать один шаг в его сторону. — Пожалуйста, не подходи.       Се Лянь послушно застывает на одном месте, но все равно твердо просит:       — Объясни, Сань Лан.       От звука имени Хуа Чэн вздрагивает, как от удара. Он вновь давится судорожным вздохом и мотает головой, словно просьба Се Ляня для него невыносима.       — Я хотел убить тебя.       Се Лянь не знает, как реагировать на подобное признание. В первые мгновения ему даже кажется, что он ослышался.       — Ты хотел?..       Хуа Чэн вновь горько смеётся, но когда он начинает говорить, голос его звучит на удивление ровно и безэмоционально:       — Я привел тебя сюда, чтобы убить. Я хотел выпить твою кровь до последней капли. Я должен был это сделать.       — Кровь? — Се Лянь все ещё не может собрать смысл сказанного воедино и цепляется за первое пришедшее на ум слово. — Зачем?       — Потому что я чудовище, — в голосе Хуа Чэна слышится такая ненависть и отвращение, что Се Лянь невольно вздрагивает, — омерзительное порождение зла. Демоническое отродье.       Юноша хмурится.       Что за абсурд? Как он вообще должен на это реагировать?       Чудовище? Зло? Демон?       А кровь? Это как вампиры из фильмов?       Хуа Чэн смотрит на него с больной надеждой, словно Се Лянь внезапно должен прозреть, устроить истерику или броситься звонить в полицию. Вот только Се Лянь молчит, и Хуа Чэн расценивает это по-своему.       Он давится судорожным вздохом и, уткнувшись лицом в ладони, отворачивается.       — Я не заслуживаю прощения, — сдавленно бормочет мужчина. — Как после этого… как я могу просить? Мой принц… Мое бесценное сокровище…       Тянущая боль в груди становится сильнее, мешая дышать. Се Лянь никак не может понять, как человек, который с такой любовью относился к нему и в тех снах-воспоминаниях, и сейчас, наяву, мог желать ему смерти.       — Сань Лан, — вновь зовёт он, делая шаг вперёд; использовать это имя запретный прием, но другого выхода нет, — пожалуйста, я хочу помочь.       Хуа Чэна снова ломает. Он издает похожий на глухое рыдание звук, затем отвечает почти шепотом:       — Это невозможно.       Се Лянь не успевает преодолеть какие-то жалкие три шага, разделяющие их, когда мужчина внезапно хватается за ручку двери и вылетает прочь из спальни. Дверь с громким щелчком захлопывается следом за ним, заставляя бессмысленно застывшего посреди комнаты Се Ляня вздрогнуть.       Он просто ушел? Просто ушел? Почему?       Первый порыв — броситься следом, попытаться остановить, но дверь в спальню оказывается заперта. Металл ручки почти обжигающе холодный, и все же Се Лянь не разжимает пальцы.       — Сань Лан! Сань Лан, пожалуйста!       Он несколько раз отчаянно дергает дверь на себя, но в конце концов обессиленно прислоняется к ней спиной и медленно сползает на пол.       — Ты не можешь просто бросить меня тут, ничего не объяснив, — бормочет он. — Это жестоко, слышишь? Я ничего не понимаю.       Внутри что-то крошится, выпуская новое-старое чувство. Любовь и влюбленность, боль и светлые надежды — все сворачивается в тугой комок и мешает дышать.       Ноющее чувство в груди становится почти невыносимым, и Се Лянь бездумно потирает солнечное сплетение, пытаясь унять эту боль.       Он осознает, что плачет, только когда мокрую от слез кожу начинает холодить долетающий из открытого окна сквозняк.       Когда все это началось и почему пришло к подобному?              Инь Юй всегда был хорошим исполнителем. Его господин говорил «сделай», и он делал. Говорил «разберись с этим тихо», и он разбирался настолько тихо, что даже лига не могла напасть на их след. Он знал Хуа Чэна почти всю свою жизнь, и старший буквально был его жизнью. Тем, что давало смысл этой бессмысленно долгой жизни слабого полукровки.       Он видел Хуа Чэна разным: злым и добрым, безжалостным и милосердным, насмешливым и искренне смеющимся, безразличным и заботливым. Каждую острую грань его характера Инь Юй изучил вдоль и поперек, но никак не ожидал того, что однажды увидит старшего таким… разбитым на мелкие осколки.       Хуа Чэн позвонил ему буквально спустя пару часов после того, как велел убраться из дома. Инь Юй был готов к тому, что в тот вечер закончится история молодого господина Се, даже по привычке составил примерный план уборки, но… Безжизненным голосом хозяин попросил вернуться и отвезти Се Ляня домой, а также позаботиться о том, чтобы ни волоска не упало с его головы. После этого он тут же сбросил звонок.       Инь Юй всегда был хорошим исполнителем и взялся за поручение, не допуская лишних размышлений. Молодого господина Се он нашел запертым в спальне Хуа Чэна. Заплаканный и потерянный Се Лянь не сразу осознал, что в комнате он больше не один. Мягкими увещеваниями его все же удалось уговорить принять помощь с одеждой, а затем так же мягко отвести к машине.       Се Лянь так и не пришел в себя, даже когда Инь Юй передал его лично в руки полыхающему яростью камердинеру.       — Мне жаль, — вот и все, что он мог сказать, прежде чем захлопнуть дверь авто и уехать.       Бессмысленная пустая фраза. О чем он сожалел? Лишь о том, что его хозяин не смог утолить свой мучительный голод и вынужден страдать. Снова.       По своим местам расставил все Хэ Сюань, вернувшийся в их дом через два дня в отвратительном расположении духа.       — Тупорылый блядище, — прошипел он с порога, пнув вешалку для одежды с такой силой, что та отлетела к стене, оставив на ней несколько трещин.       Инь Юй, в это время бесцельно бродивший в гостиной из угла в угол, вздрогнул.       — Ебанутый сукин сын!       Следующим о пол грянул шкаф, и Инь Юй бросился в прихожую, намереваясь любым способом остановить дальнейший погром. Господин не оценит, если его бесценный антиквариат превратится в кучу дров.       Но Хэ Сюань остановился сам, стоило только Инь Юю появиться в дверях. Замер на месте, а затем повернулся, прожигая младшего взглядом. Белки глаз стали серыми от проступивших кровеносных сосудов, из-за чего блекло-золотая радужка казалась ещё более нечеловеческой.       — Почему ты не отговорил его?! — рявкнул Хэ Сюань, приближаясь в пару быстрых шагов и хватая младшего за воротник. — Бесполезный мальчишка!       Инь Юй даже не попытался вырваться, лишь безучастно смотрел на рычащего ему в лицо старшего. Бояться Хэ Сюаня он разучился ещё два столетия назад, поэтому не видел ни единого смысла как-либо реагировать на его регулярные вспышки ярости. Пока это не вредит Хуа Чэну, само собой.       — Я не понимаю, о чем вы.       — О чем я? О ЧЕМ Я, БЛЯДЬ?!!       Хэ Сюань отшвырнул его в сторону с такой же лёгкостью, как и предметы мебели до этого. Вот только Инь Юй абсолютно спокойно поднялся с пола, лишь бегло осмотрев свою одежду на предмет прилипших пылинок. Порядок в доме он поддерживал идеальный, но все же…       — Заебало твое каменное лицо! Ты хоть понимаешь, блядь, что твой драгоценный папаша учудил?       Пнув подвернувшийся под ноги коврик, Хэ Сюань заметался по гостиной. Инь Юй поспешил отставить в сторону столик с вазой и напольную лампу.       — Объясните, — потребовал он, чуть нахмурившись.       Хэ Сюань злобно зыркнул на младшего, но затем все же плюхнулся на диван и полез во внутренний карман куртки за сигаретами. Выудить сигарету из пачки он смог не сразу из-за отчётливо дрожащих рук, а, уже зажав ее зубами, невнятно выругался.       — Зажигалку дай. Опять просрал свою.       Инь Юй молча вытащил из кармана зажигалку и, откинув крышку, протянул огонек старшему.       Только от души затянувшись сигаретным дымом, Хэ Сюань наконец заговорил.       — Он попросил его убить. Ты представляешь? Убить.       Инь Юй внезапно ощутил, как его желудок проваливается куда-то в пустоту.       — Святой Хуа Чэн, образец морали и рыцарской чести! Восемь ебаных сотен лет ждал своего драгоценного принца на белом коне или как его там, а когда дождался, то вспомнил все свои мерзкие грешки и решил выпилиться из этого блядского мира моими, блядь, руками!!!       — Принца? — удивление было таким сильным, что смогло проскользнуть в обычно безэмоциональные интонации Инь Юя. — Он встретил принца?       Полукровка знал эту историю, пусть и без особых подробностей. Хуа Чэн не любил делиться своим прошлым, но сложно было игнорировать некоторые аспекты, и особенно те, которые касались таинственного принца — безвременно умершего возлюбленного Хуа Чэна, которого тот рисовал бесчисленное количество раз.       — Встретил. Ты ведь вроде сам его домой отвозил? Младший господин Се.       Младший господин Се…       Инь Юй застыл, широко распахнув глаза.       Не может быть.       Неужели младший господин Се оказался перерождением того самого принца, которое все эти годы искал хозяин? Но тогда он отступился… из-за этого?       Хэ Сюань зло рассмеялся.       — Хотел бы я видеть его лицо в тот момент, когда он понял, что чуть не сожрал свою драгоце-е-енную любовь. Я всегда говорил, что любовь это полная хуйня, и однажды она его погубит. И гляди — так, блядь, и вышло! А теперь этот придурок только и мечтает о том, чтобы кто-то помог ему отправиться на тот свет. И я, блядь, не собираюсь ему помогать в этом дерьме!       — Господин…       — Долбоеб твой господин!       Инь Юй подрагивающими руками вытащил смартфон. Внезапно ставшие неловкими пальцы гнулись так плохо, что он вынужден был зубами стащить перчатки, с которыми обычно не расставался ни при каких обстоятельствах. Безобразно стягивающая кожу сетка шрамов отчего-то стала в разы ощутимее.       Как давно в последний раз он ощущал это?       Страх.       Вместо гудков вызова из динамика раздался механический голос, твердящий «абонент находится вне зоны доступа сети…» Инь Юй попробовал ещё раз и ещё, но результат был тем же.       — Не напрягайся, ему насрать, — момент ярости прошел, и теперь голос Хэ Сюаня звучал устало и апатично. Недокуренная даже до середины сигарета медленно тлела в его пальцах.       — Где он?       Старший скривился.       — Сбежал. Я следовал за ним, но потерял в районе Сучжоу, там скоростной автобан и…       — Я понял.       — Куда ты собрался, идиот?! — оклик Хэ Сюаня догнал его уже в дверях. — Не поможет ему сейчас никто.       — Лига?       — Да не попрется он в лигу! Мозг у него с горошину, но все же понимает, что лига начнет шмонать всех и вся, включая его драгоценного принца.       Инь Юй прекрасно понимал, что Хэ Сюань прав. Нет никакого смысла прямо сейчас искать хозяина. Хуа Чэн гораздо старше и опытнее их, и если он захочет спрятаться от всего мира — он спрячется так, что даже гений-полукровка не сможет его найти. Но…       Инь Юй всегда был хорошим исполнителем, но впервые он готов был воспротивиться воле старшего.              — У ТЕБЯ БЫЛ ДОЛБАНЫЙ, БЛЯДЬ, НЕРВНЫЙ СРЫВ!       — Му Цин, от того, что ты будешь орать на него, лучше ему точно не ста-...       — ТЕБЕ БЫ ЗАТКНУТЬСЯ, УМНИК ХЕРОВ!!!       — Прекратите, вы, оба, — Се Лянь берется за недозастегнутые пуговицы рубашки и уходит в ванную, чтобы не слышать перебранку друзей, — я должен туда пойти.       Со стороны Му Цина раздается звук, подозрительно похожий на придушенный вой. Если бы не Фэн Синь, непоколебимой скалой вставший между ними, камердинер наверняка бы уже попытался вытрясти из молодого господина душу.       Это были тяжелые несколько недель для всех них. Се Лянь почти не помнил, как именно оказался дома, а когда впервые пришел в себя, то над ним нависало встревоженное лицо семейного доктора.       «У молодого господина нервный срыв, ему нужен покой», – сказал врач, выписывая целый ворох всевозможных таблеток. Присутствовавшие при этом моменте мадам Се и Му Цин выглядели так, словно им зачитывали диагноз неизлечимой смертельной болезни, а не какого-то жалкого нервного срыва.       Был ли то вообще нервный срыв? Воспоминания из снов и собственные переживания смешались в какой-то адский калейдоскоп, вынуждающий его разум биться в агонии. И самой неподъемной тяжестью оказались именно сны: они прокрались в его реальность, неясными образами проступая во мраке ночей и мелькая в уголке глаза днём.       Хуа Чэн, замерший у его кровати и растворившийся в тенях, стоило Се Ляню позвать его. Скорчившийся на полу ванной в луже собственной крови Сань Лан в отражении зеркала — Се Лянь тогда напугал Му Цина до смерти своими криками и слезами. И наконец самое жуткое — незнакомец с белыми волосами и в странных белых одеждах, сидящий или лежащий рядом с Се Лянем и почти нежно поглаживающий его по волосам.       Ты должен быть моим, — мягко шепчет незнакомец, — я подарю тебе вечность и весь этот мир, не упрямься.       А потом он вонзает в сердце Се Ляня меч. И снова, и снова, и снова.       Больно.       Седативные не помогают, лишь делают сны более яркими, а галлюцинации — реалистичными. Се Лянь уже сам не до конца понимает, в какой из реальностей настоящий он: грезит ли принц о своей следующей жизни или же молодой господин Се видит сны о прошлом. Страшно лишь одно — в грезах о будущем рядом больше нет Сань Лана, и Се Лянь не может перестать думать о том, чтобы не просыпаться вовсе.       Му Цин старается не отходить от Се Ляня дольше, чем на несколько минут. Фэн Синь перебрался в примыкающую к спальне молодого господина гостиную. Се Лянь часто просыпается под их тихие переругивания, когда телохранитель настойчиво отправляет камердинера отдыхать.       Все переживают за него, а он даже не может объяснить, что именно с ним не так. Кто вообще поверит в подобное? Даже покрывающие все его приступы друзья рано или поздно поймут, что это не последствия нервного срыва. И что тогда? Его упекут в психушку?       Спустя две недели Се Лянь наконец находит в себе силы подняться с кровати и даже выйти из дома. Ему удается тепло улыбаться родителям во время семейного ужина и даже врать, что с ним все в полном порядке.       Ужасная ложь.       И пусть родители поверили ему, но Му Цин с Фэн Синем — нет. В конце концов это не мадам Се прибегала успокаивать Се Ляня после очередного кошмара, и не господин Се находил его забившимся за диван. Подобные случаи становились все реже, но все же…       Се Лянь сам не до конца понимает, что именно с ним произошло. Едва ли разбитое сердце должно было приносить такие мучения. Скорее всего дело было именно в том, что он словно бы разделился на две части — реального себя и принца из воспоминаний, — и эти две части никак не могли стать одним целым.       Выход был только один — найти Хуа Чэна и заставить его либо говорить, либо…       О том, что выставка его картин закрывается, Се Лянь узнал от Фэн Синя. Му Цин строго бдил, чтобы до ушей молодого господина не донеслось ни одной новости о Хуа Чэне, даже куда-то спрятал личный телефон Се Ляня, но телохранитель не одобрял этого. Именно поэтому он впервые встал на пути Му Цина, который отчаянно пытался помешать Се Ляню посетить выставку Хуа Чэна в день закрытия.       — ТЫ ОБЕЩАЛ ЗАЩИТИТЬ ЕГО, А ТЕПЕРЬ ПОМОГАЕШЬ ЕМУ ГРОБИТЬ СОБСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ?!       Се Лянь морщится. Вопли Му Цина слышны даже сквозь закрытую дверь ванной.       — Хватит! — голос Фэнь Синя звучит негромко, но отчётливо. — пойми уже, есть в жизни человека моменты, когда никто, слышишь, никто не вправе вмешиваться. Се Ляню уже не семь лет, чтобы просто подуть на коленку. С этим ему придется разбираться самому.       — Один раз я уже отпустил его, и к чему это привело?! Хочешь, чтобы это снова…       — Ты можешь поехать со мной, — Се Лянь распахивает дверь, вынуждая Му Цина прервать очередную гневную тираду. — Я хочу, чтобы вы оба были рядом.       Му Цин все ещё в ярости, но возражать больше не пытается, лишь впервые с детства занимает место рядом с Се Лянем на заднем сиденье, усадив за руль Фэн Синя.       Два месяца минуло с той злополучной ночи, и чем ближе они подъезжают к галерее, тем больше нервничает Се Лянь. Этим утром он впервые не стал принимать таблетки и не собирался об этом жалеть, но все же… Что, если его внезапно накроет?       Что, если Хуа Чэн не появится?       У здания галереи многолюдно. Репортёры и простые зеваки взволнованно толпятся перед перекрытым железным ограждением главным входом, но внутрь никого не пускают.       — Что происходит? — Се Лянь пытается выглянуть в окно, перегнувшись через Му Цина, но тот настойчиво усаживает его обратно на место.       — Я выясню, не выходи из машины, — твердо говорит камердинер, а затем поворачивается к телохранителю, — ради всего святого, запри двери, Фэн Синь.       Се Лянь раздражённо выкручивается из сжимающих его плечи пальцев, но все же послушно позволяет Му Цину покинуть машину в одиночку.       Камердинер отсутствует около десяти минут, и это заставляет нервничать даже неизменно спокойного Фэн Синя. Но, как только Се Лянь погружается в мысли о том, чтобы нарушить наказ и пойти следом, как Му Цин показывается из-за угла здания галереи в сопровождении незнакомца.       — Кто это? — с подозрением бормочет Фэн Синь, а затем щелкает замком ремня безопасности. — Сиди здесь!       Се Лянь остается в машине в полном одиночестве и тишине.       Стекла авто гасят звуки окружающего мира, поэтому молодому господину остается лишь догадываться, о чем в этот раз спорят между собой камердинер и телохранитель, пока незнакомый юноша неловко мнется в стороне.       Или знакомый?       Се Лянь почти приник носом к тонированному стеклу, пытаясь получше его рассмотреть.       Болезненно худой парень лет шестнадцати на вид. Безучастное лицо, наползающая на глаза длинная челка, состоящая сплошь из черного цвета одежда, белые перчатки. Все это кажется удивительно знакомым.       Вам нужно успокоиться, господин, я отвезу вас домой.       Се Лянь не раздумывая распахивает дверь и почти кубарем выкатывается из машины, благо Фэн Синь вовремя реагирует и успевает поймать молодого господина за локоть.       — Хуа Чэн! — Се Лянь умоляюще смотрит на юношу. — Пожалуйста, я должен знать, что с ним!       На апатичном лице незнакомца едва заметно проступает волнение.       — Молодой господин Се, — он сгибается в уважительном поклоне, но Му Цин тут же загораживает Се Ляня собой.       — Я не давал разрешения говорить с господином!       — Му Цин! Пожалуйста, я должен знать!       — ХВАТИТ УЖЕ, МУ ЦИН!       Угрожающее рычание Фэнь Синя заставляет вздрогнуть всех присутствующих.       — Дай уже им поговорить, черт тебя дери! — крепкая ладонь телохранителя вцепляется в руку Му Цина. Фэн Синь тащит камердинера прочь, игнорируя все попытки сопротивления и проклятия в свою сторону.       Как только эти двое оказываются на приличном расстоянии, незнакомец наконец вновь решается заговорить.       — Мое имя Инь Юй, — ещё раз коротко кланяется он, — вы, возможно, помните меня, я отвёз вас домой в ту ночь.       Се Лянь ощущает смущение. Куда более сильное, чем он мог представить.       — Мне очень жаль, — бормочет он, — я плохо помню, что произошло после того, как… как он ушел.       — Вам не нужно извиняться, господин, — Инь Юй качает головой. — Вам было плохо тогда, но я правда рад, что вы сейчас в порядке. Я пытался связаться с вами много раз, но господин Му Цин запретил мне беспокоить вас.       Се Лянь ощущает головокружение.       — Как давно?..       — Через три дня после той ночи.       Через три дня. В течении всех двух месяцев Инь Юй пытался связаться с ним. И Му Цин не сказал ему ни слова об этом… Почему он не сказал?!       — Пожалуйста, я должен знать, что с Хуа Чэном, — в отчаянии шепчет Се Лянь. Ему кажется, что заговори он громче — и голос попросту подведёт его.       Инь Юй поджимает губы.       — Он жив, но…       Сердце Се Ляня болезненно сбивается с ритма.       — Но?!       — Хозяину плохо, очень плохо, — Инь Юй сутулится, скорбно вжимая голову в плечи. — И, боюсь, молодой господин Се — единственный, кто сможет ему помочь… Я не смею просить, но выхода нет.       В темных глазах юноши отчётливо читается мольба.       Се Лянь подавляет мгновенный порыв тут же бежать за Хуа Чэном хоть на край света. Кое-что изменилось в нем за эти недели. И прежде всего он должен узнать правду, а уже потом действовать.       Он не совершит одну ошибку дважды.       — Я помогу вам, Инь Юй, — твердо произносит он, — но перед этим вы расскажете мне все. Без утайки. Я хочу знать, кто такой Хуа Чэн.              «Проход воспрещён. Частная территория.»       Металлическая табличка давно проржавела, краска частично слезла хлопьями, но начертание предупреждения все ещё отчётливо угадывается.       — Ты уверен, что это здесь? — Фэн Синь хмурится, рассматривая густые заросли по ту сторону сетчатого забора. Среди разноцветной листвы с некоторым трудом просматриваются очертания высоких каменных ворот, украшенных барельефами.       Инь Юй кивает.       — Да, господин. Этот участок земли принадлежит хозяину. Я отследил его телефон до того, как он выключился в этой соте.       — Хорошо, — Се Лянь решительно хлопает дверцей авто и идет к изгороди, — искать ворота нет времени, я просто перелезу.       — Я помогу.       Фэн Синь с готовностью присаживается на одно колено, подставляя сцепленные в замок руки. Инь Юй торопливо подскакивает с другой стороны, ненавязчиво предлагая свою руку в качестве опоры для подстраховки.       Оказаться по ту сторону забора — дело нескольких секунд. Каким-то чудом Се Лянь умудряется не зацепиться за край сетки полами длинного плаща и безболезненно приземлиться на заросшие мхом камни.       — Спасибо вам, дальше я сам.       Он бросает короткий тревожный взгляд на автомобиль, но Фэн Синь тут же загораживает обзор своей массивной фигурой.       — Не волнуйся о Му Цине. Просто дай ему немного времени все обдумать и принять.       Се Лянь кивает и слабо улыбается.       — Оставляю его на тебя.       — Будь осторожен.       Коротко махнув рукой на прощание, Се Лянь шагает прочь вдоль поросшей мхом и травой дороги к вратам.       Стоит только нырнуть в заросли, скрывающие проход, как юноша словно бы оказывается в другом мире. Его окружают лишь отдаленные звуки птичьих голосов и тот шум, что он создаёт сам, пытаясь пробраться сквозь густой кустарник. Удивительно, насколько сильна власть природы в том месте, которое люди покинули столетия назад.       Гора Тайцан.       Се Лянь помнит, каким это место было когда-то. Видел в своих снах-воспоминаниях. Древний монастырь, являвшийся духовным центром государства и одновременно с этим крупнейшей библиотекой центральных земель. Большой, богатый храм, построенный правителем в честь рождения наследника. Белые величественные стены и украшенные золотом высокие башни, в закатных лучах сияющие ярче солнца.       Лес поглотил это все без остатка. Даже фигурные плиты ведущей к храмовой лестнице дороги заросли мхом, а вместо кустов магнолий за солнечный свет теперь отчаянно боролись между собой дикорастущие деревья и кустарники.       Каменные ступени лестницы источены дождями и талыми водами, кое-где и вовсе рассыпались из-за эрозии, но, к счастью, по ним все ещё можно подняться без риска свернуть себе шею. Се Лянь вынужден не спешить, хотя ему отчаянно хочется поскорее преодолеть все три сотни ступеней.       Хочется, но одновременно с этим страшно. А если слишком поздно? Что, если Инь Юй ошибся, и Хуа Чэн ушел отсюда? Но какое-то внутреннее чувство подсказывает Се Ляню: нет, не ушел. Это место слишком сакрально, слишком символично.       Храм на горе Тайцан, где во время церемонии открытия мальчишку-беспризорника столкнули с лестницы, и лишь в последнее мгновение юный принц успел подхватить ребенка на руки под испуганные вопли толпы. Верховный служитель храма посчитал это недобрым знаком, но принц отстоял мальчишку и передал на воспитание слугам. От этой истории могла остаться лишь красивая легенда о милосердном принце, для которого жизнь богача или бедняка одинаково ценна, если бы не спасённый мальчишка. Сделав целью своей жизни служение своему спасителю, он отчаянно стремился оказаться рядом с принцем. Отказался от содержания, навязался в ученики к дворцовой гвардии, а позже вступил в их ряды и стал одним из лучших. И, когда уже будучи юношей, он наконец вновь встретился с принцем, колесо судьбы провернулось в неожиданном направлении. Быть верной тенью его высочества и держаться на почтительном расстоянии, затем встать прямо за его плечом как верный друг и соратник, а позже завоевать его сердце и в конце концов оказаться с принцем лицом к лицу. Сады на храмовой территории стали местом их свиданий, куда надёжнее оберегая тайну любви наследного принца и безродного юнца, чем дворцовые стены. Здесь же все и закончилось в тот день, когда его высочество бросил вызов Бедствию, повергнувшему королевство в хаос. Кровь принца обагрила белый мрамор пола, ознаменовав окончание бойни. Вот только для возлюбленного принца это было не концом, а прямым путем на самое дно ада.       Се Лянь ощущает пробегающий над солнечным сплетением холодок и плотнее запахивает полы плаща.       Что же, есть что-то символичное в том, что храм на горе Тайцан вновь станет концом его пути.       Ступени заканчиваются, и перед Се Лянем предстает пустующая арка, в которой когда-то высились величественные створки храмовых ворот высотой в три человеческих роста. Сейчас от них осталось только ржавые основания петель, вбитые в камень, и глубокие борозды в каменных плитах. Сквозь арку виднеется просторный двор, куда менее заросший, чем пространство перед воротами. Осматриваясь по сторонам, Се Лянь понимает, что здесь явно присутствуют следы вмешательства человека. Многие ветви подрезаны, а растрескавшиеся плиты аккуратно сложены в нужном порядке и дополнены недостающими фрагментами.       Се Лянь движется через двор осторожно, стараясь не создавать лишнего шума. Даже его сердце бьётся немного дергано и словно бы через раз, замирая от каждого постороннего звука.       Главное здание храма уцелело, но совершенно не походит на само себя из воспоминаний принца. Некогда богато украшенное позолотой, статуями и резьбой, теперь оно кажется вылинявшим и обожженным. Неужели храм горел? Прошло много столетий, всякое могло быть, но…       Ноющее чувство в груди нарастает, когда Се Лянь проникает внутрь через приоткрытые двери. Он ожидает, что внутри будет полная разруха и непроглядная тьма, но удивленно замирает на пороге, борясь с желанием протереть глаза. Его словно бы переносит во времени на столетия назад, ведь открывающийся его взгляду вид почти такой же, как во снах.       Просторный чистый зал с высокими сводчатыми потолками подсвечен теплым светом множества свечей. Все — от стен до пола и поддерживающих потолочные своды колонн — отделано белым мрамором с золотистыми прожилками. Даже украшающие стены разноцветные фрески, изображавшие сцены из жизни небесных покровителей, сохранились в первозданном виде. Вот только сейчас эти фрески частично прятались за развешанными в хаотичном порядке листами бумаги разного размера.       Се Лянь подхватывает толстую свечу и подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть изображение на бумаге, а затем прижимает ладонь ко рту, сдерживая удивленный возглас.       Он должен был догадаться.       Все видимое пространство стен покрыто рисунками. Кое-где бумага успела сильно пожелтеть или и вовсе начать рассыпаться от старости, кое-где оказалась совсем новой, но основная тема всех картин осталась неизменной.       Кисти рук с тонкими длинными пальцами, изящная шея и острые ключицы, край точеного подбородка и чувственные губы. Кто-то в явной спешке зарисовывал отдельные детали образа, поначалу не очень умело, но весьма узнаваемо. Иногда попадались даже изображения фигуры в полный рост или знакомые по картинам с выставки композиции.       Всегда один и тот же человек.       Се Лянь движется вглубь храма, внимательно осматривая каждый рисунок, пока не оказывается в алтарном пространстве. Свечей здесь почти нет, а по оставшемуся от статуи божества-покровителя каменному основанию разбросаны пустые бумажные листы и их обрывки. Вся стена над каменной плитой также увешана рисунками. Бумага совсем новая, а уголёк и чернила отчего-то заменила схожая цветом с киноварью краска. И на этих рисунках…       Лицо Се Ляня.       Улыбающееся, смущённое, растерянное, опечаленное, сосредоточенное и серьезное. Каждый оттенок его эмоций. Десятки и десятки раз.       Будь здесь кто-то иной, он бы наверняка задумался о том, что художник одержим, но… Се Лянь ощущает только бесконечную щемящую нежность.       Восемь столетий. Сань Лан ждал его восемь столетий. День ото дня, все эти бесконечно долгие годы. В полном одиночестве, добровольно погружаясь во тьму с единственной эфемерной надеждой однажды вновь увидеть свет.       Щеки Се Ляня касается легкий порыв ветра, вынуждающий пламя свечи в его руках нервно колебаться, и юноша спешно оборачивается, оглядывая неизменно пустое пространство храмовой залы.       — Я знаю, что ты здесь. Не нужно прятаться.       Се Лянь отчаянно молится всем возможным богам, чтобы в его голос не пробралась непрошеная дрожь.       — Я не уйду, пока мы не поговорим.       Смешон ли он в своей самонадеянности? Уйти ведь может и другой человек. Вновь сбежать, оставшись только воспоминанием.       Этого нельзя допустить.       — Если ты думаешь о том, чтобы снова уйти, то знай, что я не сдвинусь с этого места, пока ты не вернёшься. Не важно, сколько времени это займет, я буду ждать здесь. И даже если со мной что-то…       — Нет, ты не сделаешь этого, — чуть более хриплый, чем привык слышать Се Лянь, голос перебивает его. Он раздается сразу отовсюду и одновременно ниоткуда, словно собеседник обрёл способность становиться невидимым.       — Боюсь, это мне решать, — Се Лянь прикрывает рукой пляшущий огонек свечи, словно это пламя — единственное, что придает ему храбрости.       Эхо под сводами потолка доносит до него тяжёлый вздох.       — Зачем ты пришел?       — Я боюсь, что…       Хуа Чэн вновь не даёт ему договорить, перебивая. Его голос звучит пугающе тускло и безжизненно.       — Тебе нечего бояться. Я смогу себя контролировать ещё несколько лет, а к тому времени… К тому времени, думаю, я смогу найти способ покончить со всем этим.       Покончить с собой, — отчётливо слышится в его словах их истинный смысл.       Се Лянь сжимает свободную руку, вдавливая ногти в ладонь. Как бы не было сложно, он должен справиться.       — Это нечестно, — тихо бормочет он, все же не совладав со своим голосом, а затем повторяет уже громче, — это совсем нечестно, слышишь?! Ты убегаешь, ты отказываешься говорить со мной, смотреть мне в глаза. Если я тебе не нужен, то зачем…       Он обводит рукой стены с рисунками.       — ...зачем это все тогда? Почему ты остановился в тот день? Кто я для тебя?       — Ваше высочество, тебе не нужно…       — Хватит!       Огонек мерцает, дергается в укрытии ладоней и все-таки гаснет.       Се Лянь отбрасывает потухшую свечу и дёргает воротник рубашки, с треском рвущейся ткани и отлетающих пуговиц тянет его в сторону, пока большая часть груди не оказывается обнаженной.       — Посмотри на меня! Видишь? Ты видишь это?!       — Ваше высочество…       — Перестань! Ответь мне прямо: кто я в твоих глазах?       Из-за проступивших слез картинка перед глазами расплывается, и Се Лянь с силой жмурится, чтобы смахнуть лишнюю влагу с ресниц. Через мгновение он поднимает веки и видит Хуа Чэна.       Жалко ссутулившегося и прячущего руки в карманах брюк (определенно тех же самых, что были на нем в вечер их расставания). Видавшая виды рубашка с перепачканным чем-то бурым воротником. Распущенные волосы неопрятно взлохмачены. Черты лица стали ещё более острыми из-за впавших щек и проступивших под глазами теней… Под глазом, второй он вновь прячет под повязкой, словно этот клочок ткани является последней и самой надежной защитой.       Уверенность в правильности своих действий практически испаряется в этот момент, и Се Лянь лишь растерянно смотрит на мужчину.       — Ваше высочество, — с явным трудом шевелит губами Хуа Чэн, — мой принц.       Это больно. Это правда больно. Куда болезненнее вонзающегося в сердце клинка. Но нужно закончить со всем этим.       Се Лянь прерывисто вздыхает и вновь прикрывает глаза, чтобы успокоиться. Ему кажется, что за этот миг Хуа Чэн исчезнет, но тот остается на месте.       — Я не твой принц, — Се Лянь прикасается к своей груди прямо напротив сердца, где кожа абсолютно гладкая и без единого шрама. — Твой принц давно мертв. Я родился и вырос в другое время, в другом мире. Моя жизнь была совершенно другой. И если бы не наша встреча, я бы никогда… Никогда не смог бы вспомнить, понимаешь?       Юноша бросает короткий быстрый взгляд на Хуа Чэна. Тот не спешит перебивать его, лишь слушает с нечитаемым выражением лица.       Это придаёт немного смелости.       — Я знаю обо всем. Я видел сны о прошлом. Каждое счастливое воспоминание и воспоминание о перенесенных тяготах. Я видел тебя, но не смог узнать сразу. Я помню момент… смерти. Как помню и причину этого выбора. И все же я не твой принц. Я — Се Лянь, молодой господин Се, начальник Се, сын директора Се, родившийся с золотой ложкой во рту, но я никогда не был принцем.       Се Лянь все же запинается, но наука лаоши определенно пошла ему на пользу.       — Моя жизнь не имеет смысла. Я знаю, что мои слова могут звучать как бред. Богатенький мальчик, для которого ещё до рождения было подготовлено теплое место. Жизнь без забот и хлопот. Вот только все видели во мне то, что хотели видеть. Богатенького мальчика, наследника корпорации, но никогда не меня. И только ты был тем, кто смотрел прямо на меня, без всей этой золотой мишуры и оглядки на статус. Конечно, я решил, что это мой шанс вырваться из привычной рутины. Но потом я понял, что даже ты видишь во мне кого-то другого. Мне это не нужно.       Ему вновь требуется пара мгновений, чтобы отдышаться .       — Я не твой принц, — игнорируя болезненные спазмы в груди, холодно произносит Се Лянь. — Не хочу и никогда не смогу им стать. И раз уж мы заканчиваем эту игру в притворство, я хочу, чтобы моя никчемная жизнь принесла пользу хотя бы тебе. Считай это моей благодарностью за то, что развлек меня.       Он много думал о том, что именно должен будет сказать при встрече. Пусть Хуа Чэн поверит, что для Се Ляня это все не имеет никакого значения. Пусть поверит, что жалкий молодой господин Се не имеет никакого отношения к его возлюбленному принцу. Может, тогда ему будет не так трудно забрать жизнь Се Ляня.       — Закончи то, что хотел сделать, — Се Лянь приглашающе распахивает руки. — Пусть лучше я умру сейчас, чем вернусь к этой никчемной жизни.       Единственное, на что ему теперь не хватает смелости — это смотреть в лицо Хуа Чэну. Слишком страшно было бы увидеть в нем жалость или отвращение.       А большего Се Лянь и не заслуживает.       В глазах остальных его жизнь выглядит совершенно сказочной, и такой она была на самом деле, но только не теперь. Воспоминания никуда не денутся. Пусть память не мучила его столько столетий, сколько мучила Хуа Чэна, но этот меч обоюдоострый и бьет сразу по двум сердцам.       Разве получится объяснить?       Он замечает, как Хуа Чэн делает короткий шаг в его сторону, и тут же зажмуривает глаза. Теперь под веками царит лишь тьма, а до ушей доносится поскрипывание мелких камушков под подошвами чужой обуви, но ожидание конца становится не настолько нервирующим.       …Хуа Чэн ведь обещал, что не причинит ему боль, верно?       Се Лянь мелко вздрагивает, когда холодные как лед пальцы ложатся на его запястья, а затем мягко тянут куда-то вперёд, пока обе ладони юноши не оказываются прижатыми к груди Хуа Чэна, прямо над неровно бьющимся сердцем. Затем Хуа Чэн обнимает его так же бережно, как это было в их вторую встречу. Утыкается лицом куда-то в макушку Се Ляня, нежно поглаживает волосы на затылке.       — Мне так жаль, — доносится до Се Ляня едва слышный шепот, — мне очень, очень жаль.       Все в порядке, — хочет ответить Се Лянь, но все слова застревают в горле. Он лишь сильнее вжимается в обнимающего его человека, стараясь запомнить каждое мгновение.       Хотел бы он провести в этих объятиях вечность, но…       Хуа Чэн чуть отстраняется, чтобы прижаться к его лбу сухими, прохладными губами, затем неторопливо опускается ниже. Он оставляет легкие поцелуи на переносице, на опущенных веках, у уголков глаз. Все ниже и ниже, пока Се Лянь наконец не ощущает прохладное прикосновение к своим губам, но и на них Хуа Чэн не задерживается надолго, перемещаясь к краю челюсти.       Наверное, стоит запрокинуть голову, чтобы ему было удобнее?       Едва эта мысль мелькает в голове Се Ляня, как Хуа Чэн внезапно останавливается.       — Се Лянь.       От звуков собственного имени по телу юноши пробегает непроизвольная дрожь. Он жмурится ещё сильнее и подаётся вперёд, отчаянно прижимаясь лбом к плечу Хуа Чэна.       Ещё немного, хотя бы ещё немного…       — Посмотри на меня, — чужие пальцы поглаживают его подбородок. — Ну же, открой глаза, гэгэ.       Ему все ещё страшно, но звучащие в голосе Хуа Чэна такие знакомые игривые интонации придают сил.       Се Лянь слегка отстраняется и разлепляет тяжёлые веки, встречаясь глазами с Хуа Чэном.       Он ожидал увидеть во взгляде мужчины что угодно — от холода безразличия до жалости к глупому мальчишке. Но никак не рассчитывал окунуться в бесконечную нежность.       Хуа Чэн ведь понял, что Се Лянь не его принц, так почему же?..       — Ты все ещё не умеешь врать, гэгэ, — Хуа Чэн все так же бережно гладит кончиками пальцев его лицо.       Се Лянь удивленно округляет глаза и пытается отшатнуться, но покоящаяся на его талии чужая рука не позволяет сдвинуться даже на миллиметр.       Пальцы Хуа Чэна очерчивают краешек нижней губы юноши.       — Я знаю, чего ты добивался. И мне жаль, но я скорее умру сам, чем причиню вред тебе. Поэтому умоляю: вернись назад, проживи эту жизнь так, как тебе хочется, и просто будь счастлив. Это все, чего я хочу.       — Но это будет жизнь без т-тебя, — на последнем слове Се Лянь жалко всхлипывает.       У него больше нет сил разыгрывать весь этот фарс. Вся его уверенность в своем решении в одно мгновение сдувается подобно воздушному шарику.       Он отчаянно стискивает рубашку на груди Хуа Чэна, словно стоит лишь ему отпустить, как мужчина тут же исчезнет.       — Тш-ш-ш, пожалуйста, не плачь, — Хуа Чэн вновь порывисто обнимает его, прижимаясь щекой к волосам. — Другого выхода нет.       Другого выхода нет.       Однажды Се Лянь тоже считал, что иного выхода нет, и пожертвовал собой ради возлюбленного. Теперь Сань Лан хотел принести в жертву себя. Проклятый замкнутый круг, который невозможно разорвать. Две проклятые жизни.       Нет, лить слезы он больше не будет. Уже достаточно было их пролито за две жизни. Но и отпустить — вот так просто, даже не попытавшись найти выход, — он не сможет.       Все происходящее напоминает дурной и одновременно счастливый сон. Безумные воспоминания о прошлом, которого просто не могло быть, теснящиеся внутри чувства, страх — его тело и разум слишком маленькие, их вот-вот разорвет на части, но прямо сейчас Се Ляню все равно. Он может двигаться только вперед, потому что позади осталось слишком многое, а мосты давно сожжены.       В нормальную жизнь дорога закрыта. Если только начать с психиатров, которые смогут убедить его, что все произошедшее — безумные галлюцинации.       Выход…       Его ладонь скользит вверх вдоль ряда пуговиц на рубашке Хуа Чэна, замирая у края застегнутого наглухо воротника, из-под которого выглядывают края неровного багрового шрама, уродующего бледную кожу шеи. Теперь Се Лянь знает, откуда этот шрам, вот только странно, что он все ещё выглядит так, будто Бедствие раскроило шею его возлюбленного буквально день назад.       — Почему эта рана не зажила? Твоя рука ведь… восстановилась, — Се Лянь запинается, бросая беглый взгляд на правую руку Хуа Чэна.       — Я бы не хотел говорить об этом.       Хуа Чэн перехватывает прикасающуюся к его шее руку, чтобы прижать ее к своей щеке.       — А я бы хотел поговорить об этом, — упорствует Се Лянь.       Хуа Чэн с напряжением выдыхает и бросает один-единственный взгляд на безумные, яркие, алые картины за спиной юноши. Се Лянь холодеет.       — Нет, только не говори, что этот красный как-то связан с кровью, — умоляюще бормочет он. — Не говори.       — Ты сам хотел услышать правду, — Хуа Чэн безразлично пожимает плечами. Видимый глаз у него больной и потухший, почти не отражающий свет. — Тело способно восстанавливаться почти мгновенно каждый раз, как мне удается насытиться, но я не позволяю этой ране закрыться собственными руками. Голод помогает в этом. Я должен был помнить о том, как потерял тебя.       — Значит, — Се Лянь пытается удержаться и не может. Снова тянется к шраму, осторожно касается его кончиками пальцев, нащупывает уродливые бугры. Хуа Чэн захлебывается воздухом и жмурится с такой силой, что даже темная полоска ресниц исчезает, — ты вынужден пить кровь. И сделал это, чтобы найти меня? Не забыть в перерождении и отыскать снова?       — И все равно забыл, — сипит Хуа Чэн. — Забыл.       — А теперь ты хочешь все бросить и твердишь, что я не должен вмешиваться, — теперь Се Лянь сердится. Сквозь страх проклевывается странная досада.       Что же ты без меня натворил?       Хуа Чэн осторожно приоткрывает глаз. То, что он снова прячет второй, неимоверно раздражает, как будто его можно уговорить только наполовину.       Се Лянь тянется и снимает повязку прежде, чем мужчина успевает увернуться.       — Посмотри на меня, — полувопросительно просит он. — Тебе… обязательно убивать?       Без своей повязки Хуа Чэн выглядит совсем потерянным. Он чуть щурится, словно все еще надеясь избежать полноценного зрительного контакта, но и отвернуться не решается.       — Нет, — после паузы отзывается Хуа Чэн и вдруг нервно смеется. — Не знаю… Не так много крови я могу выпить за раз.       — Тогда зачем ты убиваешь?       — Потому что я чудовище, — устало вздыхает мужчина, словно разговор пошел по кругу и смертельно утомил его. — Просто убиваю, и все. Подобные мне способны только на это — убить, чтобы существовать самим.       — Не верю, — бормочет Се Лянь. Свечи вокруг танцуют свой причудливый танец, заставляя их рассеянные бледные тени извиваться на стенах. — Почему ты убивал людей? Скажи мне.       В его голосе вдруг появляется непреклонная мягкость не наследника богатого рода, а принца, привыкшего повелевать.       — Потому что все они сначала напоминали тебя, — мгновенно отзывается Хуа Чэн. Он не может молчать и только послушно повинуется этой власти в голосе, по которой тоже немыслимо скучал. — Потому что все они оказывались не тобой.       — Ну наконец, — облегченно вздыхает Се Лянь и наклоняет голову, утыкаясь лбом в грудь мужчины. — Значит, будешь пить мою кровь, все просто. Меня-то убивать не придется, я ведь почти тот. Я — почти тот я, которым я был с тобой, да?       Он говорит путано и тихо смеется, но обрывает свой смех и вновь вскидывает голову, глядя снизу вверх — умоляюще.       Пожалуйста, ну же, разве это не выход?       Черное и красное, тьма и кровь, боль и отчаяние. В глазах Хуа Чэна прячутся все сотни лет его одиночества и ненависти к себе — даже Се Лянь ощущает их удушающую тяжесть. Если позволить его возлюбленному и дальше вариться в этом личном адском котле, то с ума его сведёт вовсе не жажда крови.       — Я не смогу, — безнадежно произносит Хуа Чэн и отступает на шаг. — Даже не проси об этом, пожалуйста просто оставь меня…       — Хорошо, — внезапно соглашается Се Лянь и щурится. В его глазах вызов, злость и веселые демоны. — Я уйду и найду кого-нибудь менее принципиального.       — Что?..       — Теперь я знаю, с чего начать поиски, — Се Лянь предельно серьёзен. — У меня достаточно денег, чтобы обыскать весь мир. Рано или поздно я найду того, кого уговорю сделать меня таким же чудовищем. Вместе и до конца, Сань Лан.       — Ты не понимаешь, — у Хуа Чэна голос сбоит, сбивается то на хрип, то на рычание. — Это не жизнь, это бесконечное страдание!       — Вот и узнаю. Кто-то другой сделает мне больно. Раз уж ты не желаешь…       — Я не позволю тебе стать таким же, — выплевывает Хуа Чэн, впивается пальцами в плечи Се Ляня и мгновенно отпускает. Опять едва не сделал больно, опять чуть не навредил! — Я буду следовать за тобой и убью любого, кто…       Се Лянь вздыхает и оглядывается по сторонам.       — Считай это вложением в современное искусство, — бормочет он. — Ну в самом деле, я же сдаю донорскую кровь, в чем проблема-то? Буду отдавать стаканчик тебе, ты же годами живешь без этого, я знаю. Уж стакан раз в год меня точно не убьет. Только рисовать будешь красками, никакой крови, понял?..       Продолжая говорить, Се Лянь наконец находит то, что искал. У стены все еще свалены камни — не то остатки алтаря, не то просто выпавшие куски стены, которые потом поленились убрать. Присев на корточки, он с размаху бьет раскрытой ладонью по заостренному углу, сдирая кожу. Немного больно, но лишь совсем немного.       Кровь выступает почти мгновенно, собираясь темной лужицей в центре ладони.       Хуа Чэн с мученическим стоном бросается вперед, замирает в неловкой позе и оскаливает клыки, но тут же зажимает рот рукой. Кровь совсем рядом — но это кровь его принца — он не имеет права…       — Ну же, — Се Лянь поднимается на ноги и протягивает ему пораненную ладонь. — Прости, что снова выбираю за нас обоих, но…       Запах бьет в ноздри. Невыносимо, хуже любой пытки. Если бы не инстинкты кровожадной твари, Хуа Чэн бы ещё смог это остановить, но невыносимая жажда и близость желанной крови подавляют контроль над собой.       Возможно… возможно он сможет взять хотя бы немного?..       Он зажмуривается и кончиком языка собирает кровавую росу на бледной коже.       Внутри что-то взрывается, наполняется одновременно тьмой и светом, прорывается из-под многолетнего слоя ненависти. Хуа Чэн так долго и так отчаянно сражался с самим с собой, стараясь затянуть ошейник на своей звериной части потуже, а чуть выпустив его из рук, внезапно осознает, что контролировать себя не так уж сложно. Желание вонзить клыки в плоть проходит ровно в тот момент, когда по языку прокатывается солоноватый привкус, и он просто вылизывает предложенную ладонь, почти трепетно придерживая ее собственными дрожащими пальцами.       — Вот так, все хорошо, — слышит он мягкий голос Се Ляня. — Неужели этих капель хватило? Смотри, шрам на шее затягивается. А сколько страха ты пытался на меня нагнать, Сань Лан! Не хочется меня убить?       Хуа Чэн с трудом открывает глаза. Ресницы снова мокрые.       — Не хочется, — хрипло, с удивлением отзывается он.       Как можно хотеть причинить боль тому, кого так давно ждал? Как можно причинить боль, получив кровь… добровольно?       — Вот и славно, — улыбается Се Лянь. Только сейчас его настигает откат — ноги становятся ватными, а в глазах все плывет. — Давай вернёмся… Так ты согласился или мне нужно продолжить свои попытки?       Земля уходит из-под ног так стремительно, что Се Лянь вскрикивает.       — Больше не нужно, — сосредоточенно отзывается Хуа Чэн и осторожно несет своего принца к выходу. — Ты всегда был упрямее меня, гэгэ.       Тихий смех отражается от стен храма. На полу остается лежать только забытая повязка.              Год спустя       — Ты мог выбрать любое место, но потащил меня сюда.       — Нам посоветовали заглянуть на выставку, и раз уж ты согласился на свидание…       — Это. Не. Свидание.       Му Цин пренебрежительно фыркает и отворачивается, пряча пылающие щеки в широком шарфе.       — Конечно, как скажешь, — на удивление покладисто соглашается Фэн Синь, даже не думая убрать со своего дурацкого лица дурацкую счастливую улыбку. — Не замёрз?       Замёрзнешь тут, когда твою руку согревает ненормально горячая лапища…       Но Му Цин так и не находит в себе силы выдернуть ладонь из чужих пальцев.       — Пойдем уже внутрь.       Билеты им не требуются — стоит только Фэн Синю назвать дежурящей у входа на этаж девушке их имена, как та мгновенно пропускает особых гостей внутрь.       В выставочных залах сейчас куда более людно, чем в их самый первый визит в галерею чуть больше года назад, но на этом различия заканчиваются. Те же картины, тот же порядок размещения.       Прямо у входа их встречает застывший в танце с мечом юноша в золотой полумаске, и Му Цин ощущает что-то очень похожее на ностальгию. В прошлый раз они с Фэн Синем слишком увлеклись очередным глупым спором, из-за чего толком не посмотрели все прочие картины, но сейчас все было иначе.       Фэн Синь стоял рядом, мягко удерживая его руку в своей, и называл их внезапный визит на выставку Хуа Чэна свиданием.       А ещё теперь с ними не было Се Ляня.       Эта мысль все ещё вызывает щемящее чувство тоски, но уже гораздо слабее, чем раньше. В конце концов Фэн Синь прав: они все ещё есть друг у друга, даже когда молодой господин покинул их. Возможно, именно по этой причине последние полгода бывший телохранитель только и занят тем, что допекает Му Цина неловкими ухаживаниями.       Неожиданно даже для себя самого ухаживания Му Цин принимает. Пусть он все ещё не решил, что должен делать с этим всем, но… Ему нравится.       Сейчас они неторопливо прогуливаются от картины к картине, молча рассматривая каждую, и чем дольше Му Цин смотрит на картины, тем сильнее убеждается в том, что них изображён один конкретный человек, пусть художник и пытается отчаянно скрыть его лицо. Когда почти всю сознательную жизнь этот самый человек находится перед твоими глазами и ты досконально знаешь каждую пропорцию его тела, каждый незначительный жест и тонкости мимики, то трудно не узнать его.       Му Цин не может не думать о том, могло ли сложиться все иначе, если бы он сразу внимательно всмотрелся в картины. Подобную одержимость едва ли можно назвать здоровой. Если бы он сразу заметил это, то наверняка не позволил…       — Чего это там все толпятся? — врывается в его мысли голос Фэн Синя. — Пошли посмотрим.       В центре последнего выставочного зала столпилось примерно две дюжины человек. Му Цин с раздражением осознает, что из-за невысокого роста не увидит ровным счётом ничего, но Фэн Синь без всякого зазрения совести протискивается между посетителями, буксируя его за собой. Так они оказываются в первом ряду.       Картина, собравшая вокруг себя такой ажиотаж, совсем небольшая в сравнении с грандиозными полотнами, занимающими целую стену. Для постороннего зрителя она и вовсе может показаться удивительно скромной: ни эпичных пейзажей, ни развевающихся одежд или детализированных золотых украшений, — но сердце Му Цина ёкает от одного только взгляда на нее.       С картины ему счастливо улыбается Се Лянь. Окружающий его солнечный свет сродни божественному сиянию, но в остальном образ молодого господина удивительно прост: белая рубашка, рассыпавшиеся по плечам волнистые локоны и подобие венка из белоснежных роз.       И ни капли красного цвета.       — Он очень хотел, чтобы ты увидел это, — шепчет Фэн Синь, и Му Цин почти непроизвольно крепче сжимает его пальцы, словно ища опору. — Не злись на него больше, ладно?       Не злись.       Неужели все это время казалось, что Му Цин злится? Злится он разве что только на самого себя за трусость. За целый год он так и не заставил себя поговорить с Се Лянем нормально, лишь сухо поздравил с днём рождения и не менее сухо ответил на поздравления с новым годом в их чате на троих с Фэн Синем. Не один десяток раз Му Цин открывал личную переписку с молодым господином, иногда даже что-то писал, но так и не решался отправить.       Это Фэн Синь может часами болтать с Се Лянем по видео чату, но Му Цин всегда трусливо сбегает в такие моменты.       Как оказалось теперь, зря. Если Се Лянь действительно счастлив, то все остальное не имеет значения.       — Не неси ерунды, — шепчет Му Цин, спешно утирая глаза. — Я не злюсь.       Фэн Синь улыбается.       Все это время он смотрит вовсе не на картину. Новое творение кисти Хуа Чэна он видел давно ещё на фотографиях, поэтому сейчас все его внимание направлено на одного упрямого парня рядом с ним, отчаянно цепляющегося за его руку прохладной ладонью.       — Позвоним ему вечером вместе?       — Да.       — Хочешь ещё погулять, или закажем пиццу и посмотрим кино дома?       — Пиццу.       — Идеальное свидание?       Фэн Синь тихо смеётся и ожидает очередной недовольной оповеди, но вместо этого Му Цин наконец переводит взгляд с картины на него.       — Идеальное, — решительно соглашается он. — Идеальное.