Lullaby

Юхен наблюдала за Минджи достаточно давно. Она считала себя такой же её полноценной частью, как рука или нога. Она видела, как Минджи смеялась, обнажая белоснежные зубы, видела, как она радовалась победам и огорчалась неудачам. Юхен поддерживала её во всех начинаниях и подталкивала к правильному пути. Разумеется, правильным по её меркам. Она считала, что Минджи должна отучиться, найти достойную её профессию, а потом и достойного спутника жизни, с которым можно создать семью и познать истинное счастье. Все изначально пошло не по плану, потому что помимо Юхен за Минджи следила Бора, невыносимая просто до ужаса. Каждый раз, когда Бора оказывалась в поле зрения, нимб Юхен вибрировал, крылья трепетали, а глаза наполнялись вселенский ужасом. И Бора знала это. Пользовалась. — Не надоело тебе её блюсти, ангел? — за одни эти слова Юхен была готова попрать все моральные принципы и заповеди. — Она большая девочка, сама разберётся. Но «большая девочка» Минджи сама не могла разбираться. Её тянуло ко всему запретному, плохому, неправильному, что не соответствовало образу Юхен о идеальной жизни для той, о которой она привыкла всегда заботиться. «Я хочу заниматься музыкой, мама! Я все для себя решила, я не считаю это плебейским или трудным занятием! И не надо сравнивать певиц с проститутками!» «Да, я покрасила волосы, мне не нравится мой цвет волос, что ты опять устраиваешь?!» «Подумаешь, сделала пирсинг, я ещё татуировку планирую сделать и интимную стрижку!» Все слова Минджи, обращенные к матери, Юхен принимала на свой счёт, и это раззадоривало Бору. Она всегда смеялась, обнажая свои острые зубы (это совершенно не похоже на улыбку Минджи, Минджи улыбается также, как представители расы Юхен — как ангел!), глаза ее сияли радостным блеском, а змеи на руках и груди шипели и извивались. Юхен никогда не боялась Бору и её экстравагантного облика, а вот кто-то иной — точно бы испугался. А Минджи менялась — из пай-девочки, примерной дочери и прилежной студентки превращалась в сущее безобразие. Кольца в бровях, в носу, в ушах, кроваво-красные губы, татуировка на спине — Юхен её не узнавала. Мама Минджи тоже. — У неё такой вид, будто она сейчас четки достанет и начнёт молиться, — Бора откровенно веселилась, наблюдая из темноты комнаты (дедушкиного кабинета) за мамой Минджи, что всплеснула руками, рассматривая дочь, снимающую армейские ботинки и поправляющую сползшую бандану. Юхен не разделяла её оптимизма, но вынуждена была согласиться: женщине стало совершенно дурно. Ещё бы, кто выдержит зрелище своего ребёнка, уродующего себя самым неподходящим образом? — Милая, что это? Зачем все это? Я была готова принять и понять это твоё пошлое увлечение рокерами, непонятными рисунками на теле, пирсингом и прочим, но теперь ты начала пить и увлекаться этими своими байками? Зачем, почему? Что я упустила в твоём воспитании? Зачем ты меня мучаешь?! — голос матери окреп, а в глазах собирались слезы. Отчаяние. — Мам, — всего одно слово сказало многое. Этот тон — командный, смешанный с гневом и горечью, — добил Юхен. Да, именно Юхен. Она не узнавала ту, которая всегда редела за добро, любовь и искренность, ту, у которой был волшебный голос, планы, надежды, которые всегда внушала ей Юхен… Юхен сдержала желание тревожно замазать крыльями и взлететь над головой Минджи этаким ангелом возмездия. К счастью, она была просто Хранителем, поэтому никогда бы ей вреда не причинила. — Я в тебя душу вкладывала, растила! А ты… Становишься похожей на своего отца! Пауза. Минджи пристально смотрит всего секунду, а потом растягивает губы в улыбке: — Да, мам, ты права. Я похожа на папу, только у него девушек было поменьше, чем у меня. **** — Ты знала? Юхен смотрит в небо и моргает. Солнца нет, а ей все ещё хочется плакать. Она упустила. Она столько упустила. Юхен смотрит в небо, а Бора — на Юхен. Змеи на её руках дремлют, но при этом сверкают блестящие изумруды на их чешуйках — красивые и холодные. Красота Боры не холодная. Она — огонь, пламя, которое не погасить. А Юхен и не подозревает, что сама разлила бензин и подожгла спички. Змеи изумрудные, а глаза вспыхивают золотистыми искорками. Бора тоже змея, но гораздо более опасная. На её майке с принтом — вилы и факел, джинсы с блёстками, на кармане — охваченное пламенем сердце. Рога она прячет до поры до времени, а заостренные зубы и раздвоенный язык демонстрирует, когда соблазняет. Юхен на это не ведётся, её сердце равнодушно ко всему уже давно. Кроме Минджи. — Знала. Юхен выдыхает. Теперь настала её очередь плакать. — А я?.. Почему я не знала?.. Как будто я имею на неё меньшее влияние, чем ты? Я — тоже часть её жизни. Это все твоя вина, хочется сказать в лицо Боре, но она останавливается. Нет, Бора ни при чем. Это её работа, подталкивать к соблазнам, а работа Юхен — предотвратить это. — Так и слышу, как крутятся шестерёнки в твоей голове. Хочется обвинить меня во всех своих бедах и сказать, что это я совратила невинную девочку? — Бора выдыхает, глаза её становятся абсолютно жёлтыми, а губы поджимаются. — Она сама этого хотела. Когда человек хочет попробовать запретный плод, то его не нужно подталкивать. Стоит просто понаблюдать и запастись попкорном, — снова возвращается прежняя Бора. Проводит раздвоенным языком по губам, двумя пальцами водит между губ, и язык её розовой лентой изгибается. Лёгкое шипение выводит Юхен из равновесия. — Я не такой судьбы для неё хотела! Я хотела самого лучшего для неё! Я любила её так, как никого и никогда не любила, и… Юхен замолкает, потому что понимает, что сказала лишнего. Бора, как и ожидалось, ухватывается за эти слова, как за соломинку, но цепляется за другую мысль: — Любила? Или любишь? Юхен прикрывает глаза. Снова пение её сородичей в голове, сияние Эдема, представляется, как Бора варится в адском котле… — Конечно, я не могу её разлюбить. Я привязалась к ней, она мой подопечный, и… Бора качает головой. — Я не об этом, и это тебе прекрасно известно. Бора теперь оказывается близко, и прикасается к ладони, плечам, осторожно кладёт руку на колено, прикрытое белоснежным одеянием. Юхен больно, потому что подобные прикосновения от дьяволов вызывают не самые приятные ощущения. — Если бы ты не была так зациклена на правильности и на Минджи, ангелочек мой, — в голосе её слышится сожаление, — все бы могло получиться. Даже если бы было невыносимо больно. Бора откидывается на скамье. Холодно. Мрачно. Темно. Звёзд на небе нет. — Иди за Минджи, — в голосе дьяволицы слышится усталость. — Ей нужна поддержка. Иди, потому что когда — нибудь может стать поздно. **** Минджи сидит на дороге рядом с заправкой. В руках её сигарета, под глазами синяки, на шее темнеют засосы. Юхен не чувствует ревности, злости, только боль сострадания. Минджи затягивается, и струйка дыма из её рта кажется Юхен чем-то спасительным, притягательным. Наверное, Минджи жалеет о поспешном камингауте, о потраченных возможностях, о машинах с их сверкающими фарами и разозленных водителях. Жалеет, что выбрала такую судьбу. А может, вовсе и не жалеет? Думает о будущем, о том, что все успеется, и то, что она хочет, обязательно исполнится, стоит только приложить усилия? Юхен не знает. Она просто хочет хоть одно мимолетное мгновение наслаждения. Минджи переходит дорогу и падает на землю. Моментально. У неё спутанные волосы, грязные джинсы, растекшийся макияж на лице и столько отчаяния в глазах, что хочется пожалеть и поплакать вместе с ней. Юхен расправляет крылья. Её ладонь гладит длинные волосы Минджи, и та успокаивает моментально, сворачивается калачиком и закрывает глаза. Юхен прячет её от всего мира и успокаивает. Баюкает. У Минджи все будет хорошо.