Хватит

— Да просто потому что не хочу ещё раз пережить этот опыт. Прийти к тебе домой и обнаружить, что там нет не только тебя, но и, скажем, кружки, которую ты прихватил из трактира Франка. И одежды, в которой ты оттуда пришёл. Иными словами, не хочу, чтобы ты снова так достоверно, с полной самоотдачей исчезал из этого Мира. Хватит с меня. Не надо тебе спать на Тёмной стороне. (...) Я рухнул в кресло и рассмеялся — просто от облегчения. Жизнь моя наконец-то снова вернулась в обычную колею. Я сидел в своей гостиной в окружении страшных чудовищ и безжалостных убийц, а под потолком кружил совершенно счастливый призрак, впервые в жизни увидевший говорящего пса. М.Фрай, «Слишком много кошмаров»

— Вы предпочитаете, чтобы я отдал деньги сейчас, или дождетесь конца года? — наконец поинтересовался Шурф, откладывая карты. Партию он предсказуемо проиграл. А еще говорит, что не обладает даром предвидения, ну-ну. Джуффин выглядел донельзя довольным. Еще бы! Ему довольно редко удается найти партнера по игре, а уж обобрать самого Великого Магистра Ордена Семилистника для него вообще дело чести. И неважно, что этот пост по его же милости уже несколько лет занимает не старинный враг, а бывший ученик. Поэтому деньги шеф, разумеется, потребовал немедленно, и Шурф, коротко кивнув, исчез — ушел Темным путем, чтобы через пару минут снова появиться у стола и неторопливо, даже демонстративно, отсчитать Джуффину ровно тридцать одну корону. Тот, состроив самую алчную из доступных ему гримас, сгреб монеты и поднялся из-за стола. — Мог бы, между прочим, оценить мою доброту, — очень серьезным тоном заявил мне шеф. — Имеешь в виду, что мог бы ограбить не Шурфа, а меня? — спросонок я все еще соображал не слишком хорошо, всего одной чашки кофе было явно маловато для возвращения меня в стан бесспорно мыслящих существ. — Хуже. Мог бы оставить тебя спать там, где ты заснул — в своем кабинете. Причем, заметь, не в том самом уютном кресле, где ты навострился ночевать в первые годы работы в Тайном Сыске, а прямо у стены, по которой ты так эффектно сполз, как только закрыл глаза. — Драматичность — мое второе имя, — хмыкнул я. — Спасибо, хотя я подозреваю, что ты не из милосердия меня домой притащил, просто я мешал тебе ходить по кабинету, да и младшим служащим убираться неудобно. — Вот видишь, сэр Шурф, все с ним в полном порядке, — отозвался Джуффин. — Я был уверен, что Темная сторона сбережет своего любимчика, тем более после твоей безупречной формулировки. Лонли-Локли только молча кивнул, рассматривая меня с каким-то странным, отстраненным и в то же время чрезвычайно острым интересом. Мне даже захотелось поежиться под его взглядом, но я пересилил себя и улыбнулся. — Что ж, раз все возможные деньги здесь я уже выиграл... — Джуффин посмотрел на меня вопросительно, но я покачал головой — играть сейчас я точно не был готов, совершенно не то настроение, — ...то Кимпа уже почти час ждет меня в амобилере у твоих дверей. — Кимпа — это уважительная причина, — серьезно сказал я. — Его расстраивать никак нельзя. Хотя конечно жаль, что ты уходишь, как только я проснулся. Всегда так! Ты-то хоть останешься? — я перевел взгляд на Шурфа. — Когда я понял, что ты проспишь несколько дольше, чем мы рассчитывали, я отменил все срочные дела на сегодняшний вечер, — он пожал плечами. — Так что у меня есть шанс провести его либо в твоей компании, либо в собственной спальне. Я замешкался. Лишать Шурфа и без того редких часов отдыха — поступок, в моей голове приравнивающийся к покушению на здоровье высшего должностного лица. Сто какая-то там статья Кодекса Хрембера, между прочим, не кот чихнул. Не то чтобы я мнил себя самым законопослушным из подданных Его Величества Гурига Восьмого, но и у меня иногда просыпается совесть. Особенно когда дело касается Шурфа. Впрочем, он сам разрешил мои сомнения. — ...только я бы, если ты не возражаешь, выбрал место несколько тише, чем твоя гостиная. При разговоре я предпочитаю слышать собеседника, — он чуть заметно прищурился от особенно пронзительной ноты, которую как раз взял мой новый носившийся под потолком призрачный знакомый, и последовавшего за ней собачьего воя. «Полностью с тобой согласен, дружище. Я сейчас приду», — я помахал рукой своему зверинцу и наблюдавшим за их выступлениями людям, с облегчением решил, что мой долг гостеприимства на этом выполнен — показался гостям и хватит, а чего еще, интересно, они от меня хотели? — и пошел провожать Джуффина до порога. А когда закрыл за ним дверь, то не задумываясь шагнул к себе в кабинет, нисколько не сомневаясь, что Шурф уже там. И немало удивился, обнаружив, что крошечная комнатка на самом верху башни пуста, как и крыша, на которой так любят проводить время мои друзья. «А ты где?» — в растерянности я даже подошел к краю крыши и посмотрел вниз, на мостовую, словно Шурф мог развлекаться прыжками с высоты или, скажем, решил вдруг поближе исследовать побеги гламитариунмайохи, причем непременно на уровне третьего этажа. «Во дворе». «В каком дворе?» Ответом мне послужило выразительное молчание: мол, давай включай уже свою лохматую голову, сэр Макс, сколько можно досаждать умным людям своей несообразительностью. Что удивительно, в исполнении сэра Шурфа этот магический ритуал почти всегда действует. Во всяком случае, я действительно почти сразу сообразил, что он имеет в виду закрытый поварской дворик, попасть в который можно только из малой летней кухни, и в следующее мгновение в самом деле обнаружил его именно там. — Кажется, здесь мы с тобой еще не сидели. А чем тебе крыша не угодила? — я сунулся в кухонное окно, спрятал в пригоршню ближайший высокий табурет и вытряхнул его уже снаружи. Надо же мне было на чем-то сидеть, если кресло занято. — Твоя крыша стала слишком людным местом, — Шурф был занят тем, что набивал трубку. Ну или делал вид, что набивал — понаблюдав пару минут за процессом, который и не думал заканчиваться, я протянул ему пачку сигарет, а потом и чашку чая. Он тут же закурил и сделал первый глоток. — Сейчас там никого нет, даже удивительно, — я за неимением стола пристроил добытую из Щели большую чашку черного кофе себе на колено. — Всем известно, что застать тебя там гораздо проще, чем, скажем, в гостиной или на официальном рабочем месте. Так что шансы на появление кого-то из твоих многочисленных знакомых на крыше гораздо выше, чем здесь. — А тебе так не хочется никого видеть? — я улыбнулся. Очень понятное мне желание, правда у меня оно обычно чрезвычайно быстро сменяется настроением «и как все эти несносные люди посмели целых полчаса меня не тревожить?», и я сам же первым посылаю Зов кому-нибудь из приятелей или коллег. — Я предполагал, что ты не откажешь мне в рассказе о том, что именно произошло на Темной стороне. И мне бы не хотелось, чтобы кто-то этому помешал. Сэр Джуффин, насколько я понимаю, просто удовлетворился результатом, мне же интересны детали. — Ты все-таки переживал? Даже после того, как я сто раз повторил тобой же сформулированный приказ? — я невольно улыбнулся. Знать, что тебя так ждут обратно, все-таки очень приятно. Шурф помолчал — мне показалось, что он подбирал слова. — Я достаточно хорошо с тобой знаком, чтобы не сомневаться в твоих безграничных способностях. И в то же время достаточно давно занимаюсь магией, чтобы не знать, как легко она сама может подменить слова в творимых заклинаниях, причем так, что говорящий ничего не заметит. Пока, разумеется, не увидит результат, на который он совершенно не рассчитывал. Мне ничего не оставалось, как согласиться, все же в магии у моего друга опыта гораздо больше, чем у меня. Так что пришлось максимально подробно припомнить все, что я увидел в своем смутном сне на Темной стороне: ощущение тревоги, казавшийся бесконечным бег, стремительно менявшиеся вокруг пейзажи, даже свои дурацкие размышления про рыбака Сао Батори умудрился не забыть, немало удивив этим прежде всего самого себя. Пока я описывал упоительный покой лежания, растянувшегося то ли на малую вечность, то ли вовсе на целых пятнадцать минут, Шурф даже почти улыбнулся, но как только я перешел к части с бледной людоедкой и залитыми кровью досками, он снова стал серьезен, даже суров, и я задним числом еще раз порадовался, что все-таки сумел найти выход из той ситуации. Не хотел бы я попасться Лонли-Локли, беспомощно барахтаясь в собственном кошмаре. А в том, что он обязательно пришел бы меня спасать, даже (прежде всего) от меня самого, я не сомневался ни на миг. — Кстати, — сказал я, когда мое повествование наконец завершилось, и я после нескольких уточняющих вопросов подробно объяснил, как пришел к выводу про защитные заклинания и тому, как нам избавить сновидцев от кошмаров. — А почему ты не пошел со мной? Шурф нахмурился. — Что ты имеешь в виду? — Ну если тебе казалось, что отправлять меня спать на Темную сторону — это такая уж плохая идея, то почему сам не отправился туда проконтролировать, чтобы я ничего не напутал? Он неторопливо докурил, испепелил в пальцах окурок и только потом ответил. — Потому что я примерно представляю предел собственной стойкости. И предпочел бы его не пересекать без крайней нужды. Я обдумал его слова. А потом еще раз, честно попытавшись разглядеть в них смысл. Шурф не торопил меня, медленно цедя наверняка уже остывший чай. — Я ничего не понял, — наконец со вздохом признался я. — Что такого кошмарного в том, чтобы немножко посторожить мой сон? Тем более тебе, насколько я помню, это не впервой. — В этом — совершенно ничего, — кивнул он. — Но давай представим на миг, что твой приказ каким-либо образом исказился, сработал не так, как мы задумывали — например, мы просто не учли чего-то, когда составляли формулировку. Я был бы готов к новости о том, что ты снова исчез, и теперь мне придется опять искать тебя среди всех Миров и судеб. Я даже мог с некоторой степенью уверенности утверждать, что знаю, с чего начинать поиски — нашел же я тебя, когда ты застрял в Тихом городе. Но увидеть своими глазами, как ты покидаешь эту реальность, медленно истаиваешь или исчезаешь мгновенно, уж не знаю, как это происходит, — знаешь, Макс, я уже говорил совсем недавно, что... — Что хватит с тебя, — тихо подсказал я. Эта его короткая фраза так и звенела у меня в ушах с тех самых пор, как он ее произнес. Он отрывисто кивнул. — Хватит. Как я и сказал, мне примерно известен предел собственной стойкости. И я прекрасно осознаю, что подобное зрелище точно находится далеко за этим пределом. — Мда... — растерянно протянул я. А что еще вообще тут можно было сказать. Кофе вдруг показался мне горьким до отвращения, и я отставил — вернее, почти уронил, слишком уж высоко сидел, — чашку в траву. — Дело даже не в том, что в результате я бы наверняка лишился последних признаков рассудка, — вдруг продолжил Шурф, когда я уже почти решил, что разговор окончен. — Видишь ли, я не уверен, что кто-либо кроме меня был бы... — он вдруг запнулся, и это поразило меня сильнее, чем все его прежние слова. Чтобы сам сэр Лонли-Локли начал путаться в словах, должно было случиться что-то в самом деле страшное. — Нет, конечно у тебя множество могущественных знакомых, они наверняка смогли бы тебя отыскать где и кем угодно. Вопрос лишь в том, захотели ли бы. Я подумал было возразить, что Джуффин наверняка сумел бы меня найти, но оборвал сам себя прежде, чем сказал хоть слово. Шурф был совершенно прав: все мои так называемые могущественные знакомые давным-давно потеряли интерес к тому, чтобы оставаться чем-то одним, для них уснуть на Темной стороне и проснуться в ином времени, мире, себе — приятное приключение, а вовсе не трагедия. Теоретически я понимал такой подход, но на практике — спасибо, но как-нибудь потом. Очень уж мне нравилась моя нынешняя судьба, я точно не успел в нее наиграться. По спине прокатился ледяной сгусток: я только сейчас начал в самом деле понимать, чем именно рисковал. Вообще-то мне всегда нравилось в себе это качество — сначала действовать, а паниковать потом, — но сейчас ощущение стылого ужаса слишком уж крепко вцепилось мне в загривок, и я передернул плечами, пытаясь от него избавиться. Шурф смотрел на меня почти сочувственно. — До меня, кажется, наконец дошло, — признался я. И тут же добавил: — Но все же давай ты не будешь сходить с ума, даже если в самом деле увидишь, как я исчезаю. Или что-то еще в этом роде. Не потому, что в таком случае у тебя в самом деле будет неплохой шанс меня спасти, вернуть или как это еще назвать. А потому, что ну... ты — это ты. Безумным ты уже был, и тебе, если я верно помню, не особенно понравилось. Лонли-Локли неопределенно пожал плечами — мол, не могу ничего обещать, как получится, так получится. И я вдруг почувствовал, что начинаю сердиться. — Слушай... — я наклонился, опираясь локтями о колени, чтобы заглянуть Шурфу в глаза. Дырку в небе над этим дурацким барным стулом, надо было просто сесть на траву и все. Не знаю, что я хотел ему сказать. Наверное, что-то про ценность каждой отдельной жизни, тем более жизни мага, тем более — такого, кто магию не только использует, но и понимает как мало кто. Или про то, что я конечно чрезвычайно дорожу собственной персоной, но в то же время очень хорошо осознаю, что в масштабах Вселенной даже вершительская судьба в общем-то мало что значит. Или пообещать в очередной раз, что постараюсь быть осторожнее и советоваться с ним, когда мне покажется, что я точно знаю, что делать в сложной ситуации. Но я не успел. Он вдруг как-то странно, резко вздохнул, качнулся ко мне и уткнулся лбом в мои ладони. И замер. Мы оба замерли — в неудобной, нелепой позе, в шатком равновесии, в той точке, в которой невозможно оставаться долго, непременно надо куда-то двинуться — или вперед, или назад. Или вперед, или назад. Отступления никогда не были моей излюбленной тактикой. Я смотрел словно со стороны, как мои собственные пальцы вздрогнули и пришли в движение, медленно, несмело изучая на ощупь его лицо. Кто бы знал — грешные магистры, кто бы заранее знал! — как много нюансов может открыться в каждой черте, которую до сих пор видел только глазами, но отчего-то думал, что выучил наизусть. Горячечный жар висков, неожиданно острые грани кости переносицы, натянувшие тонкую кожу, мягкие впадинки у самых уголков глаз, там, откуда разбегаются морщины в секунды редких улыбок. Меня оглушило новыми ощущениями, как оглушает внезапно налетевший порыв ветра, я задохнулся, словно воздух в самом деле стал разреженным и свился стремительной спиралью вокруг нас, и закрыл глаза. Несколько волосков, упавших на правую скулу — почти неощутимые нити под мизинцем. Дрожь теплого воздуха у носа — я мог бы засечь секунды, потраченные на этот выдох, но вдруг забыл не только все числа, но и саму способность их помнить. Сухой и даже на ощупь резкий контур губ. Гладко выбритый подбородок. Я глубоко вздохнул и повел руками обратно, вверх, на этот раз точно зная, что наверняка упустил какую-то немыслимую пропасть очень важных деталей. Губы под моими пальцами едва заметно шевельнулись, и я скорее угадал, чем в самом деле почувствовал поцелуй. Я машинально сжал ладонь в кулак, словно стараясь ухватить это касание, присвоить его, оставить навсегда. Было бы возможно спрятать его в пригоршню, чтобы вечно носить с собой, честное слово, я бы немедленно это сделал. «Макс, посмотри на меня». Я неохотно приподнял отяжелевшие веки, ловя взгляд Шурфа, и тут же снова зажмурился, омытый такой волной чистого жара, что пришлось стиснуть зубы, чтобы пережить его безмолвно. Нарушить сейчас тишину мне казалось неуместным, почти кощунственным. Грешные магистры, где были мои глаза все эти годы? Годы? Ох... Я буквально заставил себя снова посмотреть на него и на сей раз выдержал взгляд. Хотя нет, не просто выдержал, — я вдруг понял, что не могу от него оторваться. Мне не хотелось этого делать. А хотелось — сползти уже наконец со ставшего совсем неудобным стула, сделать еще полшага вперед, наклониться, не прерывая этого связавшего нас взгляда. Сполз, шагнул, наклонился. Это сложно было назвать поцелуем — кажется, несколько секунд мы просто дышали друг в друга, едва касаясь губами губ. Потом кто-то из нас наконец подался вперед, и я вовсе перестал отслеживать события. Помню — как не хватало воздуха, но мысль вынырнуть из этого безвременья, чтобы отдышаться, так и не пришла ни одному из нас в голову. Как пальцы скользили в ладони, и мне казалось, что это не кожа касается кожи, а что-то невидимое и острое — сразу сердца. Как плясали в закатном свете тени от увивших стены ветвей на плечах под белоснежной мантией. Как я целовал уголок губ и чувствовал, что под моим поцелуем он приподнимался в улыбке. Совершенно не помню — как и когда поварской дворик сменился одной из гостевых комнат, и тем более не поручусь за то, которой именно. Куда делся тюрбан Шурфа и его же драгоценная булавка, удерживавшая полу лоохи. Как мне удалось не развеяться в эти минуты, не растрескаться, подобно небу Темной стороны, не сгореть от, казалось, текшей прямо через меня силы всего Мира — словно я сам стал его Стержнем и сердцем одновременно, и самим Миром, и в то же время оставался самим собой, надежно удерживаемым в слишком осторожных объятиях. Я только один раз в достаточной степени пришел в себя — лишь для того, чтобы в деталях запомнить, как Шурф меня раздевал. Неторопливо, не позволяя мне помогать, хотя я бы содрал эти грешные тряпки за несколько секунд. Но ему, кажется, доставляло удовольствие медленно расстегивать булавку и спускать лоохи, оглаживая мои плечи ладонями почти так же легко, как за пару секунд до этого проскользила по ним ткань. Почти смакуя каждое движение, он освободил сначала одну мою руку, потом вторую из рукавов и помог выбраться из горловины скабы, в которой я, разумеется, умудрился застрять, потянул ткань наверх и придержал за спину, когда я на секунду потерял равновесие. И отступил на шаг, разглядывая меня так пристально, словно я был статуей, а он — только что завершившим мое создание творцом. Удивительно, но я не чувствовал смущения, не сделал ни единой попытки прикрыться, пока он рассматривал меня, не пропустив, кажется, ни единого сантиметра. Только ощущал отчетливо и почти болезненно, куда именно сейчас направлен взгляд, его медленное скольжение от пальцев ног вверх — голени, колени, задержался на левом бедре, почти пощекотал живот, проследил несколько ребер и тут же перескочил на ключицы, чтобы сразу обжечь предплечья, запястья, снова бедро... — Мне повернуться? — Что? — голос его прозвучал хрипло, словно в горле пересохло. — Если ты хочешь разглядеть получше. Он покачал головой — мне показалось, что скорее растерянно, чем с сожалением. — Тогда позволь мне тоже. Не дождавшись возражений, я шагнул к нему и аккуратно снял белую мантию. И даже не бросил ее абы как, а повесил на спинку ближайшего кресла. А потом наконец сделал то, о чем думал с первого дня знакомства с его орденской униформой: отвел от шеи воротник скабы с плотным, даже на вид жестким шитьем канта и осторожно коснулся кожи губами там, где осталась красноватая полоска. В следующий миг меня стиснули в руках так, что я невольно охнул, а потом расхохотался. Потому что это только пока ты пытаешься все обдумать, проанализировать, принять какое-нибудь серьезное взвешенное решение, все кажется сложным. А когда наконец отбрасываешь эту дурацкую идею и просто покоряешься ощущениям, неожиданно становится очень легко и очень весело. И очень ласково. И горячо так, что впору стекать к своим — или его — ногам счастливым плавким смехом, ликующим звоном, гремящим под челюстью золотым набатом, безмятежной версией собственной судьбы. Я и стек — просто повис в его руках, и меня уложили на постель так бережно, словно я был соткан даже не из хрусталя, а из хрупких стеклянных нитей. А потом все наконец смешалось: дыхания, мысли, ноги, стоны, движения, счастья. Мы сталкивались зубами и носами, мы отчаянно мешали друг другу, не желая отстраниться ни на дюйм, мы переплетали пальцы и тут же понимали, как это неудобно, но не расцепляли их, потому что были просто не в силах разомкнуть хватку, мы умудрились докатиться до другого края постели, потому что то и дело менялись местами — Шурф боялся меня придавить, я же обнаружил, что тяжесть его тела на мне нравится мне гораздо больше, чем его же твердость подо мной. Мы шептали звучащие всегда неловко слишком громкие, единственно правдивые слова, совершенно не стесняясь их смысла, мы наверняка переполошили половину Мохнатого дома стонами и вскриками, мы то затихали, на несколько минут успокоившись, то снова тянулись друг к другу, начиная все заново. Мы были — мы. Когда я пришел в себя достаточно для того, чтобы снова воспринимать окружающую действительность, стояла глубокая ночь, и сквозь распахнутое окно в комнату сочился густой темный воздух, чуть подсвеченный звездным мерцанием. Хотелось воды, курить, расправить неудобно скомкавшееся подо мной одеяло, поцеловать Шурфа еще раз. Но больше всего — спать. Поцеловал, конечно — в близкое плечо, дотянуться куда-либо еще попросту не хватило сил. Через пару минут с некоторым трудом сел, достал из Щели запотевшую бутылку холодной минералки, ополовинил ее и отдал остальное Шурфу. И сигареты прикурил для нас обоих. Я думал, что меня ждет разговор в стиле «как нам дальше быть», даже попытался собрать жалкие крохи мыслей, но Лонли-Локли молчал, только курил, лежа на спине, и улыбался едва заметно куда-то в потолок, туда, куда взлетал, рассеиваясь, почти невидимый в темноте дым. Я тихонько выдохнул: хвала магистрам, обойдемся без выяснения отношений вот прямо сейчас. Понятно, конечно, что рано или поздно этот неизбежный момент настанет, но как же хорошо, что можно еще немножко его отложить и не подбирать своим размякшим от удовольствия и почти уже спящим мозгом достаточно убедительные для Шурфа аргументы. Потому что что-то мне подсказывало, что простому «я тоже так хочу» он поверит не сразу. Я испепелил окурок и вытащил наконец из-под себя скрутившееся каким-то невообразимым узлом одеяло, старательно его расправил, подтянул пару подушек и завис на несколько секунд, пытаясь понять, как бы умоститься поудобнее, да еще желательно так, чтобы лишить Шурфа возможности сбежать, как только я усну. — Макс, — по его чересчур спокойному голосу я понял, что рано обрадовался, разговор меня все-таки ждет. — Мм? — обреченно отозвался я. — Я вполне понимаю, что все происшедшее было скорее моей инициативой и моим желанием, и если ты решишь, что... Дырку в небе над всеми чересчур много думающими людьми. Я мысленно выругался, а затем улегся рядом и заткнул ему рот самым эффективным способом. И еще раз. И еще, пока он не прекратил какие-либо попытки что-то сказать. А потом натянул одеяло на обоих повыше и постарался устроиться удобнее, чтобы не упираться ничем ни в одну из многочисленных шурфовых костей. — Знаешь, я решил... — я наконец нашел удобную позу, обнял его покрепче, зевнул, чуть не вывихнув челюсть, и закрыл глаза, — ... что совершенно с тобой согласен. Как ты там сегодня говорил — хватит с тебя. И с меня. С нас обоих, если по отдельности. Его ответа я уже не услышал. Но утром, когда меня разбудил многоголосый птичий щебет, он все еще был рядом. А значит, убежденности в моем голосе оказалось для него достаточно, чтобы остаться. И будет достаточно, я надеюсь, еще очень много дней.