Последняя ночь

      Из театра Бентли гонит быстрее, чем обычно. Кроули выглядит каменно-спокойным, но по тому, как он сжимает руль и разгоняется так, что стрелку спидометра уже не видно, ангел понимает, что спокойствие это наносное и демону ужасно, отчаянно страшно. Дверца машины хлопает громче обычного, а походка из расслабленной и ленивой превращается в напряженную, будто ноги сводит судорогой. Пропустив Кроули вперед, Азирафель проходит в книжный и запирает дверь. Не дойдя до мягкого кресла, демон падает на стул, будто у него резко отказывают все конечности. Он понимает, что его ждет утром, и это ощущение смертника придавливает плечи Кроули камнем. Ангел, не торопясь, снимает верхнюю одежду и достает пару стаканов с бутылкой любимого демоном виски. Налив напиток, он протягивает его замершему Кроули.       — А вдруг ему не поверят? — задает закономерный вопрос Азирафель, присаживаясь на кресло рядом. Ему непривычно и даже больно видеть демона таким.        — Поверят. Слишком хорошие доказательства, он покажет фото и всё, даже суда не будет, просто вынесут приговор и уничтожат, — голос Кроули каменно-спокойный, отчего ангелу ещё больше не по себе. Он хочет сказать, что фото у него, но очень боится, что слежка всё ещё продолжается, поэтому лишь крепче сжимает бокал, делая глоток обжигающего напитка. После такого насыщенного вечера хочется немного забыться и просто расслабиться.       — Если бы это была твоя последняя ночь, что бы ты сделал? — демон разбавляет тишину вопросом. Кроули смотрит сквозь бокал, и мир дробится на мелкие сверкающие осколки, так напоминающие ему о звёздах. Еще недавно он держал их в руках, раздувал туманности, разукрашивая их в ещё не существующие цвета и вкладывая в каждую капельку своей любви, а сейчас он уже демон, сидит на мелкой планетке и проживает последние моменты существования в пыльном магазине в компании ангела.       — Не знаю. Наверное, попробовал бы то, что больше никогда не смогу попробовать, и молился Ей, — взгляд Азирафеля грустнеет, и он делает глоток, пытаясь почувствовать это — каково проживать последние мгновения. — А ты? Что хочешь сделать ты? — ангел почти запинается, но в последний момент формулирует именно так, чтобы следящие, если они есть, ни о чем не догадались. Он отводит взгляд — смотреть на такого Кроули почти невыносимо. Демон снимает очки. В его янтарных глазах плещется отчаяние и боль, и он залпом выпивает содержимое стакана.       — Я бы хотел попросить прощения. Перед Ней, перед Небесами. Не то, чтобы мне важно мнение Небес, но хотелось бы исчезнуть после того, как я буду знать, что Она больше не злится на меня. Ведь я… — Кроули наливает себе ещё и так же залпом выпивает, будто не чувствуя вкуса. В его голосе столько горечи и колкой, едкой обиды, что Азирафель тоже выпивает, чтобы не задохнуться от жалости к нему. — Даже не предавал её. Я хотел узнать, в тот момент мне хватило бы банального: «Я знаю, что делаю, и у меня правда всё под контролем», — демон судорожно вздыхает, замолкая и погружаясь в свои мысли. Ангел удивлён. Ангел ошарашен тем, что слышит, и даже забывает о слежке и фото, думая лишь о том, как много ангельского ещё в Кроули. Он понимает, что такое откровение даётся демону очень тяжело и вся его ангельская сущность кричит о том, что если грешник хочет искупить свои грехи, то ему нужно помочь сделать это, поэтому Азирафель тихо, на грани слышимости, произносит:        — Если ты не забыл, то я тоже ангел. Если ты так хочешь, я могу быть за Небеса, чтобы ты мог помолиться и искупить грехи. Правда, скорее всего, это будет достаточно больно для тебя, — он не верит, что правда произносит эти слова, и думает, что Кроули сейчас вскочит и уйдет, хлопнув дверью, но тот этого не делает. Вместо этого он задумчиво смотрит в напиток, будто решаясь, и так же тихо отвечает:       — Да, я хочу этого, — на мгновение ангелу кажется, что ему послышалось, но потом он всё-таки понимает, что это было по-настоящему. Азирафель берёт себя в руки и предлагает подняться наверх, где на стенах есть чудеса, которые мешают ощутить демона и его энергию. Кроули встаёт, прихватывая бутылку и стакан с собой, и медленно, будто на казнь, поднимается наверх. В комнате привычный теплый полумрак, и демон снимает пиджак, бросая его на подлокотник кресла и садясь. Алкоголь немного шумит в голове и придаёт храбрости. Вряд ли ещё когда-то Кроули сможет решиться на такое. Вряд ли это когда-то ещё будет. Ангел встаёт напротив, выпуская крылья, и в его обычно открытом лице трудно прочитать, что он сейчас чувствует.       — Ты готов? — негромко спрашивает он, складывая руки в замок и глядя в глаза с таким участием, что демону становится не по себе. Он судорожно кивает в ответ, не находя в себе силы произнести это вслух. В жёлтых глазах плещется боль, когда откашлявшись, демон стекает на колени перед ангелом и начинает:       — Confiteor omnipotenti Deo quod cogitatione, verbo, opere et otio nimium peccavi, — слова обжигают его горло раскаленным металлом, и Кроули с трудом находит силы поднять руку, чтобы трижды искренне ударить себя в грудь, — culpam, culpam, maximum culpam. — На глазах у демона появляются слезы и руки складываются на груди в молебном жесте. Ангела наполняет жалость и всепрощающая святость, которой он так хочет одарить Кроули. — Rogo ergo te, angele Aziraphale, orare pro me ad Dominum Deum nostrum, — Азирафель вздрагивает. Он не ожидал такой персонализированной молитвы, обычно они всё же более формальны, но взгляд Кроули подернут пеленой страдания, и ангел принимает эту молитву. Демон смотрит не на него, а внутрь себя, сочувствуя себе, жалея, и в то же время надеясь на прощение. Он открыт так сильно, что Азирафелю кажется, что прикоснись он к нему — и Кроули рассыплется на пепел и кусочки угля. Ангел собирается с мыслями и произносит ответную молитву:       — Indulgéntiam, absolutiónem, et remissiónem peccatórum nostrórum tríbuat nobis omnípotens et miséricors Dóminus, — ему становится немного страшно, как отреагирует демоническая сущность на столь святые действия, но он медленно крестит коленопреклоненного Кроули. С каждым движением руки демон всё ярче чувствует, будто в его тело вбивают гвозди, и он, не выдерживая, негромко шипит, жмурясь и принимая эту боль. Слезы стекают по его щекам оставляя влажные дорожки, которые он даже не замечает.       — Исповедуйся, демон Кроули, — голос Азирафеля пропитан такой поддержкой и теплом, почти жалостью, что демон расслабляется. Ему всё ещё больно, но он не чувствует себя одиноким, будто над ним снова крыло, закрывающее его от первого дождя.        — Я… — сложно говорить о грехах, когда всё твоё существование и есть главный грех. — Я и есть грех. Я сомневался в Ней, наслаждался гордыней, искушал жадностью, — короткий вздох и вина затапливает его с головой. — Я покорился гневу и распространял прелюбодеяние, — слов не хватает, чтобы выразить всё своё раскаяние, и он сухо всхлипывает, хватая ртом воздух. Кроули слишком хорошо помнит, каково это — быть чистым и невинным ангелом, купаться в тепле её любви и чувствовать себя самым нужным, любя каждое существо и предмет вокруг, и сейчас единственное, о чем он умоляет в голове: «Прости меня, Матерь. Прости, прости, прости! Я так хочу твоей любви, ты так нужна мне». Азирафель начинает мягко светиться, и его свет оказывается повсюду. Он такой же тёплый, как и Её, и демон замирает, разрываясь между желанием прикоснуться и отшатнуться, чтобы не замарать его своей сутью.       — Ты всё ещё сын Её, существо Её, попроси прощения, хоть главный грех уже не искупить и решение неизменно, прощение может получить любой, — ангел всей душой раскрыт к демону, чувствует всю боль его искреннейшего раскаяния и даже немного удивлён, как его демоническая натура вообще выдерживает такое. Азирафель очень хочет помочь ему, дать хоть ненадолго ощутить снова эту божественность, но ему остаётся только вести Кроули дальше, через муки вины и сожаления. Демон поднимает голову, глядя полубезумными глазами, в которых янтарная желтизна залила весь белок, и негромко шепчет то ли в воздух, то ли ангелу:       — Прости меня, Господь, ты, Матерь наша и суть наша, прости меня, как прощаешь других, прости сына своего, — Азирафелю кажется, что сейчас демон развоплотится от того, насколько честно и отчаянно звучит этот шёпот. Ему кажется, что развоплотится уже он сам, потому что в этом шёпоте веры и любви к Ней больше, чем в каждом ангеле, которого он знает.       Ангелу не остаётся ничего, кроме как положить ему руку на плечо, выражая свою поддержку, и со всей добротой, на которую он был способен, произнести:       — Господь, матерь милосердия, пусть дарует тебе прощение и мир. А я прощаю тебя. Отпускаю грехи твои. Аминь, — он ласково прикасается ко лбу Кроули и озаряет его крестным знамением, отчего он коротко вскрикивает от боли, но не отшатывается и тяжёлой рукой повторяет движение Азирафеля, чувствуя, как святой знак проникает в его существо, выжигая что-то внутри. Свет от ангела медленно гаснет, и тот падает на колени рядом с демоном, крепко обнимая его и закрывая крыльями. Он чувствует, что должен сделать это, и, хоть Она никогда не узнаёт о том, что произошло сейчас, для Азирафеля это значит очень много.       — Дорогой мой Кроули, — шепчет он, на грани ощущений чувствуя, как плечи демона трясутся от боли и сухих всхлипов. Кроули не нужно много времени, чтобы снова надеть маску самоуверенности, и уже спустя несколько минут они сидят за столом, где стоит бутылка вина и пара бокалов.       — Сейчас я уверен, что за нами больше никто не следит и не сможет сделать это ещё несколько дней, поэтому должен тебе сообщить очень важную новость, — крайне серьёзно начинает ангел, потягивая напиток. Развалившийся в кресле напротив демон ослабляет галстук и вопросительно смотрит на Азирафеля, будто поторапливая его.       Вместо слов ангел кладёт перед ним на стол фотографию, которую Фурфур должен был показать в Аду как главную улику.