Больно, больно, больно, больно!
Его снова переносит в тот вечер, в ушах скрежет металла и дождь, чужие ядовитые слова. "Предатель", "Ненавижу", "Лучше бы ты умер!", "Лучше б тебя никогда не было на винокурне!", "Тварь!". Глаз, больше не скрытый повязкой, рассекает острое лезвие двуручника, и все было бы хуже не успей он отойти назад. Кончики спадающих на лицо волос опалились и слиплись от крови. Сквозь пальцы, прижатые к ране на глазу, он видит летящего в него феникса. Зажмуривается от яркого света и чувствует, как его протащили по траве. Не успевает он встать, как его практически сразу же сбивают с ног и откидывают назад. Смотря в глаза своей смерти, он думает, что они у нее красивого алого цвета. Альберих вскидывает руку, словно пытаясь закрыться от удара тяжёлого меча, и тут их обоих ослепляет яркой синей вспышкой, Дилюка относит назад, он проскальзывает по мокрой траве, втыкая тяжёлый меч в землю, чтобы затормозить себя, глаза приходится прикрыть рукой, чтобы свет не выжег их. Стоило всему утихнуть, они смотрят растерянно друг на друга Вокруг Кэйи, всё ещё лежащего на мокрой траве, выросли ледяные пики, ограждая его, сам же парень тяжело дышит, по руке стекает кровь, и он опирается свободной дрожащей рукой о землю, пытаясь принять сидячее положение, а перед ним лежит ещё искрящийся Крио глаз бога. Парень поднимает растерянный взгляд на своего брата, но тот лишь презрительно фыркает, убирая меч. –Если боги решили защитить тебя, то я уважаю их выбор. А теперь проваливай отсюда, я не хочу тебя больше видеть. Никогда. Рагнвиндр разворачивается и быстрым шагом уходит обратно на винокурню, оставляя Альбериха одного. Кэйа резко выныривает из воспоминаний, снова оказываясь в своей старой, обшарпанной ванной, тяжело дыша, словно только что был там, даже по телу разнёсся фантомный жар, а одежда будто прилипла к телу после дождя. Глаза начали закрываться сами собой, и он упал головой на пол.***
Дилюк входит бесшумно, закрывая за собой окно и снимая капюшон. Волнение зародилось в нем, когда Альберих только переступил порог таверны. Зорким взглядом он уловил что что-то не так, сильно не так, тот был будто непривычно отстранён, выпил лишь немного и просто забрал бутылку с вином с собой, выходя из таверны чуть пошатываясь. И теперь, смотря на полупустую, едва не мертвую комнату опасения в нём разгорелись по новой. –Сэр Кэйа? Вы дома? – Дилюк позвал тихо, чтобы не нарушать тишину ночи. Однако ответа не последовало, интуиция не давала уйти спокойно. Осмотрев комнату он видел, что на пороге валялись чужие сапоги, а на незаправленной кровати, на которой комом было свёрнуто одеяло, лежало любимое капитаном пушистое Боа. Значит, этот прохвост точно дома. Дилюк нахмурился, что-то было не так. –Сэр Кэйа? Прошёл по комнате и дошел до ванной, единственное место, которое он ещё не осмотрел. Подумав пару секунд Рагнвиндр положил руку на ручку двери, опуская ту вниз и потянул на себя, открывая. –Кэйа! Дилюк кинулся к лежащему на полу Альбериху. Ванна была в ужасном состоянии, но сейчас его мало что волновало из увиденного, лишь капитан кавалерии, лежащий посреди комнаты без сил и явно без сознания. Его рубашка была расстёгнута до середины, вся мятая и небрежная, домашние свободные штаны были такими же, грязными и мятыми. Подняв парня на руки он прикоснулся губами к его лбу. Горячий. Бездна его дери, опять лихорадка. Вызывать сестер уже поздно и собор закрыт до утра. Уложив непутёвого капитана на кровать и укрыв одеялом, он вернулся в ванную, чтобы набрать воды. Высекая из руки огонь и подсвечивая себе путь он ужаснулся увиденному: покрытая свежей кровью раковина, треснутое зеркало с отвалившимися осколками, ведро с рвотой на полу и разбитая бутылка из под вина Убрав беспорядок хоть немного, Дилюк вернулся в комнату с аптечкой и холодной тряпкой на голову. Положив ее на разгорячённый лоб, он откинул одеяло чуть в сторону, вспоминая кровавую раковину. В глубине души он надеялся, что его догадка окажется ложной, хотя зная Кэйу… –Подери тебя бездна! Взору предстали рассеченные осколком от зеркала запястья, видимо в полутьме ванной и из-за собственного волнения он не заметил их. Глубоко вздохнув, он промыл раны водой и намотал бинт. Убедившись, что все нормально, Дилюк сел на стул, стоящий около кровати, и взял Кэйу за руку, чуть поглаживая по костяшкам. Ещё пару раз сменив повязку он уснул до самого утра.***
Проснулся Альберих от света солнца, его лучи светили прямо в лицо. Поморщившись он приоткрыл глаза и сначала даже не понял, где конкретно находится. Только позже признав спальню казармы он успокоился и попытался сесть,но кости и суставы свело настолько сильной болью, что он с тихим и болезненным стоном упал обратно. Уже сухая тряпка соскользнула на глаза, и Кэйа убрал ее в сторону, только сейчас понимая, что второй проклятый глаз ничего не скрывает. События вчерашнего вечера всплывали в голове медленно и неохотно, однако он точно помнил, что отрубился в ванной. Повернув голову, чтобы видеть свою руку, он замер на месте, на смея не то что пошевелится, даже выдохнуть боялся. Тонкое запястье было плотно обмотано бинтами, сквозь которые проступило несколько уже запекшихся капель крови, но не это было самое страшное. Его руку держала в своей другая, облаченная в черную кожаную перчатку с красной ладонью, и кавалерист, кажется, в любое время мог безошибочно определить кому она принадлежала. Рядом сидел Дилюк собственной персоной, красные пряди волос выбились из хвоста и спадали на бледное лицо, одна нога закинута на другую. Стоило ему только почувствовать движение, как он проснулся и на его вечно хмуром лице появилось недовольство. Не знай Кэйа, что тот в детстве был другим, подумал бы, что он родился с таким выражением лица. Оценив придирчиво состояния Альбериха, парень отпустил его ладонь, и скрестил руки на груди. –Как ты себя чувствуешь? – голос был немного уставшим и низким. –Жить буду. – собственный голос был сиплым и хриплым, даже слабым от ночной истерики и дикой боли по всему телу. – К сожалению. Что со мной? –Температура, тебе надо к лекарю. И, между прочим, это я должен спрашивать, что с тобой и что на тебя нашло. –В каком смысле? –Почему я нахожу тебя в ванной в отрубе с лихорадкой и изрезанными запястьями? Ты совсем сдурел?! – Тон на выбивающихся эмоциях начал повышаться. –Не кричи так – Кэйа отвернул голову в бок, закрывая волосами проклятый глаз – всё в норме –О да, я вижу как все в норме. – Пришлось пару раз глубоко вздохнуть и попытаться успокоиться. – У тебя температура, почему ты ничего никому не сообщил? –Не думал, что все окажется настолько серьезно. – Честно ответил он. – Ты, по-моему, вообще никогда не думаешь. – Дилюк потер переносицу и покачал головой – А раны? Кэйа отвёл взгляд и замолчал. На это ему ответить было нечего. Не признается же он, что причиной была ненависть к себе и собственному телу, а алкоголь лишь усугубил это едкое, скребущееся изнутри чувство самоненависти и вины. Не ответить же ему честно, что это далеко не первый подобный инцидент, что шрамы на теле оставлены им самим или с собственной подачки. Он не поймёт, начнёт презирать ещё больше, если узнает, что желание сдохнуть преследует его с той самой ночи на винокурне. Нет, нельзя признаваться. Поняв, что ответа он не получит, Дилюк чуть закатил глаза и поднялся с места, направляясь к выходу, сжав руки в кулаки. Волнение вперемешку с раздражением грозились выплеснуться на капитана. А сейчас этого нельзя допустить. –Ты куда? –За сёстрами из собора. Сам же ты к ним не пойдёшь. –Стой! Не надо! Кэйа резко сел на кровати и потянулся к Рагнвиндеру рукой. Тот резко остановился и медленно перевел на него вопросительный взгляд. Слова немного вышибли его из колеи, как и мысли из головы. –Я… я не хочу чтобы они видели меня таким. – честно признался Альберих и опустил руку на кровать, сжимая в ней одеяло и закрывая лицо за чёлкой. –Каким таким? – Он повернулся к нему всем телом. –Слабым и уродливым. – Прошептал Альберих немного севшим тоном. –С чего ты вдруг это взял? – голос его стал немного мягче, почти незаметно. –Дилюк, открой глаза и посмотри на меня, на все мои шрамы, и каждый из них знак моей слабости, знак того, что я был недостаточно сильным, чтобы справится и не важно с чем, будь то топор митачурла или собственные мысли! Они делают меня чертовски мерзким! – От скопившихся долгое время эмоций, он почти перешёл на крик – Посмотри на них, Дилюк! – Он задрал край рубашки, и на открывшейся части тела стали видны ещё больше шрамов и ожогов. Кейу трясло, он смотрел прямо в растерянные алые глаза напротив, а на собственные начали наворачиваться слёзы – Посмотри и пойми! Они отвратительны, я отвратителен! Никто… никто не должен был видеть меня таким, даже ты… особенно ты. Под конец горло словно перехватили руками и с силой сжали, не давая вымолвить и слова без усилий, в горле встал ком. Он отпустил рубаху и руки безвольно упали обратно. Всё тело пробило мелкой дрожью от переполняющих эмоций и озноба, кавалерист чувствовал, как начинает подниматься температура, мир перед глазами начинает плыть. Кажется в тишине комнаты раздался даже позорный тихий всхлип. Боже, как стыдно. Рагнвиндр же замер на месте, не зная, что сказать. Неужели Кэйа, этот нахальный и вульгарный, такой красивый в своей дерзости Кэйа и правда думает о себе так? Подобное не укладывалось в голове. Но смотря на опущенные плечи, сгорбленную спину, тонкие пальцы, сжимающие одеяло до белых костяшек, взгляд, спрятанный за волосами, Дилюк понял, что все ещё серьезнее, чем он мог даже предположить. Тихо подойдя обратно к кровати, он сел рядом. Кэйа вздрогнул от того, как прогнулся матрас, а после почувствовал, что к нему тянут руку. Он зажмурился и напрягся всем телом, будто готовый к опасности. Но ничего такого не последовало. Лишь мягкое прикосновение к плечу и приятное тепло в перемешку с тяжестью чужой ладони. Альберих поднял взгляд, и сердце, кажется, сделало кульбит и остановилось, когда он встретился глазами с чужими, такими внезапно мягкими и нежными. В них что-то, что в детстве было робкой любовью перемешалось с тоской и болью. По чему он конкретно тосковал, по былым временам или по отцу, Кэйа понять не мог, но эти чувства были так сильны. Ни разу он не видел их в чертах лица, но у Люка всегда были очень выразительные глаза. И правда зеркало души. В детстве они были искрящимися радостью и верой, а теперь стали спокойнее и мудрее. И правда как у совы. Они стали взрослее, намного взрослее. Дилюк же чувствовал щемящее в груди странное тяжёлое чувство, когда смотрел на такого Кэйу, так похожего на того, которого только что принес на руках отец. Такого слабого и хрупкого, который, казалось, может рассыпается от дуновения ветра. Теперь он стал взрослее, сильнее, выносливее и больше не был тем самым Каем из детства. Но, как оказалось, глубоко был все тот же брошенный ребёнок, вздрагивающий от протянутой руки, тот, кого хотелось, кого он клялся защитить. Поддавшись мимолётному желанию он положил вторую руку на чужую напряжённую спину и прижал парня к себе, обнимая. Альберих вздрогнул и удивлённо поднял взгляд. Дилюк заглянул в чужие глаза. Один такой же, как и всегда, тёмно-синий, бурные воды океана, только в нем не было того обычного блеска. А вот второй оказался совсем другим. Однажды он его видел, в ту самую ночь пять лет назад. Ярко жёлтый, отливающий едва ли не золотом, с таким же зрачком-звёздочкой, только сейчас вокруг него мелкой сеточкой следов расположились шрамы, переплетаясь с черными линиями проклятья. Раны были, видимо, от ногтей или же от кинжала, думать о их происхождение не хотелось, но они говорили сами за себя, от этого холодило где-то внутри. Неужели он сам пытался избавится от него. Но хуже всех выглядел другой след. Длинный рваный на краях шрам от волчьей погибли пересекал его и бровь. В тот день Кэйа лишь чудом избежал последствий. В тот день Дилюк совершил ошибку. От воспоминаний начинает накатывать лёгкая тошнота, а в груди щемит боль и сожаление. Ему мерзко от самого себя, чертовски мерзко, но осознал он это лишь недавно. Осознал, что был неправ, какое чувство его преследовало стоило Альбериху только появится в поле зрение, причины своего абсурдного поведения. Этой ночью он понял, что тянуть больше нельзя, ни при каких обстоятельствах. Стянув зубами перчатку, он положил свою шершавую мозолистую руку на чужую щеку, чуть проводя по краю глаза, в совсем лёгком, почти невесомом движение, но капитан дёрнулся даже от этого, начиная дышать чаще и сбивчивее. –Тише-тише – Тут же успокаивает его Дилюк. – Всё хорошо. Давай я принесу тебе воды и схожу за лекарем? –Нет… не уходи, не сейчас… Прошу, не оставляй меня!... Рагнвиндр хмурится, чувствуя, как температура стремительно поднимается, а Альбериха начинает трясти от озноба и подступающей паники. С ним такое часто бывало в детстве во время горячки, правда тогда Дилюк ещё не понимал причины. Теперь понимает. –Я не оставлю"Больше не оставлю"
Надавив на чужие плечи, он заставил его опустится обратно на подушку и едва заметно погладил по волосам. Капитан успокоился и перестал вырываться, разжав пальцы на чужом сюртуке. Воспользовавшись этим, Дилюк отошёл к столу, оставаясь в пределах видимости капитана, и написал записку для Барбары с просьбой о помощи. Прикрепив послание к лапе сокола, влетевшему в предусмотрительно открытое окно, и отправив его, он опять сел рядом с капитаном. Тот присмирел и теперь просто лежал и смотрел в потолок, закрыв проклятый глаз рукой. –Ты написал Барбаре? – его голос был на удивление тихим и слабым. –Да. –Не стоило, я был бы в порядке. –Кэйа, ты не в порядке, ни в каком из определений этого слова – Он с сожалением провел по чужой ладони, беря его руку в свою – У тебя лихорадка и изрезаны руки, это не нормально. Дилюк положил свободную ладонь на чужие волосы, чуть наклоняясь над ним и заглядывая в глаза напротив, пытаясь немного успокоить. Альберих смотрел в ответ пару секунд, а потом закрыл глаза и повернул голову немного в бок. –Я не хочу… они не должны видеть меня таким. Я должен оставаться сильным, я должен… –Ты ничего не должен – Рагнвиндр сжал ладонь капитана в своей, погладив по ней большим пальцем. – Сейчас ты ничего и никому не должен. Всё то, что произошло с тобой не делает тебя слабым или неправильным. Ни один из шрамов не является признаком бессилия или слабости. Каждый из них - это ты, лишь доказательство того, что ты всё это пережил, пережил то, что делало тебе больно, а это не слабость. Кэйа вздрогнул и удивлённо перевел на него взгляд –Но ты сам говорил… –Да… да говорил, и теперь жалею об этом – он положил ладонь ему на щеку и мягко провел по ней большим пальцем – Я много о чем жалею, особенно о той ночи. Он глубоко вздохнул, собираясь с силами –И сейчас я готов признать, что был не прав. Я сожалею обо всем, что сделал и что сказал тебе в ту ночь – он наклонился и коротко поцеловал его в шрам на глазу – Прости меня… Кэйа неверяще посмотрел на него и заторможенно запустил руку в чужие волосы и чуть погладил их, сжимая и подёргивая пряди, словно проверяя, живой ли перед ним человек, а не кукла из снежной. На это Дилюк лишь чуть усмехнулся и опять прижал парня к себе, чуть приподнимая. –Я… никогда и не злился на тебя – Тихо прошептал Кэйа – Не на тебя. Дилюк промолчал и чуть зажмурился. А он злился, долго, пока не понял, что губит этим их обоих. –Давай поговорим обо всем, когда тебе станет лучше, хорошо? Я думаю нам есть, что обсудить, но ты пока не в том состоянии. Альберих кивнул, и Дилюк снова опустил его на кровать. Парень принес сменные мокрые тряпки и положил их на чужой горячий лоб, а после помог завязать повязку на глазу. Всё же объяснять его Барбаре было бы очень тяжело, да и не хотелось. Закончив со всем, Рагнвиндр сел на край кровати и взял Альбериха за холодную руку. Так они и сидели, ничего не говоря, и каждый думал о чём-то своем. Их вырвал из пучины мыслей робкий, но взволнованный стук в дверь. Дилюк тут же встал с кровати и пошел открывать, но почувствовал, как его держат за ткань рукава. Обернувшись, он посмотрел на Кэйу –Я люблю тебя, Люк… Едва заметная теплая улыбка расплылась по лицу –Я тоже тебя люблю, Кай. Парень кивнул и отпустил Рагнвиндра. Дверь открылась и Барбара быстро вошла внутрь и коротко поздоровалась. Она осмотрела больного и оставила настойки, тихо причитая о чужой неосторожности, на что Альберих лишь неловко улыбнулся. Дилюк стоял рядом и смотрел то на них, то в окно. Пегг закончила, оставив на столе бумажку с напоминаниями и ушла к Джин, предупредить её о состоянии капитана. Та наверняка будет волноваться, даже придет к ним и сама проверит его состояние. У них ещё будет время после всей этой суматохи, чтобы поговорить по душам и снова начать доверять друг другу, вероятно на это уйдёт не один день и они будут долго сидеть по вечерам вдвоём, постепенно развивая отношения шаг за шагом, выстраивая нечто новое. А пока Дилюк сварит травяной целебный чай, такой же, который им заваривал Крепус, чтобы лекарства было принимать приятнее, ночью опять проберется через окно в комнату капитана кавалерии, и они будут лежать рядом коротко и робко целуясь, совсем как в детстве.