Неправильно, неверно

Дмитрий Сеченов занимался тем, чем за долгие годы своей жизни стал владеть в совершенстве — погрузился в работу настолько, что ни на что, кроме сна и приёмов пищи, больше не оставалось времени. Да и то, еду ему таскал сердобольный Сергей, настаивающий на том, чтобы шеф поел по-человечески, иначе бы и её Сеченов благополучно отбросил за ненадобностью. К сожалению, его мальчик совсем не понимал, что главной причиной столь сильной погруженности Сеченова в работу, являлся он сам. А точнее — невероятное отвращение Дмитрия к самому себе из-за того, что он с ним сделал. Как только он переставал корпеть над обновлением сети Коллектив, или заниматься созданием новых моделей роботов, модификациями боекомплектов для Аргентума, изучением новейших открытий в области нейрохирурии или любой другой научной деятельностью, так его мысли сразу возвращались к тому самому ненавистному первому мая. Ведь лично для него оно обрело почетную бронзовую медаль, затесавшись среди самых ужасных дней в его жизни. Вторым же был день, когда ему было приказано выпустить на фашистов созданный его руками боевой Реверсант, который спровоцировал эпидемию Коричневой чумы по всему евразийскому континенту. А первое место досталось одновременно и дате смерти его близкого друга, и той роковой операции его ребят на АЭС в Болгарии. Харитон, как это неудивительно, каким-то образом смог выжить, даже если теперь представлял из себя сгусток чистого разума, сосредоточенного в полимерном информационном накопителе весьма скромных размеров. Однако, он был скорее жив, чем мертв, и его, по его же словам, вполне устраивала новообретённая форма. Как и раньше, он достаточно успешно применял свои обширные знания для помощи Дмитрию ради достижения их общей цели: создания человека будущего. Так что эта история хоть и напоминала Сеченову о себе уколами вины каждый раз, когда он смотрел на надетую на левую руку перчатку, но, по крайней мере, закончилась не так трагично. Чего же не скажешь о ситуации с Плутонием и Блесной. От Екатерины Нечаевой, супруги Сергея, он смог восстановить и сохранить лишь фрагментарно уцелевший мозг и до неузнаваемости изуродованное тело, но вернуть её к жизни ему не удалось при всех бесчисленных попытках. Однако, он сделал всё возможное, чтобы в будущем, как только будет достигнута необходимая ступень развития нужных для подобного дела технологий, её можно было вернуть, но сейчас об этом не стоило и заикаться. Не тот уровень. Роботы-близняшки, которые хранили в своих совершенных корпусах то немногое, что осталось от Блесны, давали ему надежду, что когда-нибудь у него получится всё исправить, и Серёжа наконец сможет воссоединиться со своей женой после долгой разлуки, но теперь… Теперь он единолично разрушил шанс своего мальчика на счастье. Дмитрий стиснул зубы и с силой ударил кулаками по столу, из-за чего находящийся рядом Штокхаузен от испуга подскочил на месте и постарался поскорее ретироваться. Сегодня Дмитрий Сергеевич снова был не в духе — сделал быстрый вывод немец — а значит, лучше ему лишний раз на глаза не попадаться. Сеченов откинулся на спинку кресла, неосмысленным взглядом сверля потолок. Как он мог пометить омегу, проигнорировав все этические проблемы этого акта? Ведь так много исследований говорили о том, что метка была сродни рабскому клейму, только действующему не на юридическо-законодательном уровне, а на биохимическом. Помеченый омега или альфа никогда более не были способны добровольно вступить в связь с кем-то, кроме своей пары, оставившей метку, и риски, связанные с разрывом отношений или с потерей пары, могли обернуться самой настоящей катастрофой. К примеру, будь Блесна альфой, а не бетой, в случае, если бы она пометила Плутония, то Дмитрий с крайне малой вероятностью смог бы его спасти после её гибели. Незримые узы между парой, у которой есть метки, невероятно крепки — там, где закончится жизнь одного, вполне может закончится и жизнь другого. И он привязал к себе Серёжу этой жуткой связью, когда сам сохранил относительную безопасность и автономность: на его-то шее метки нет. А его бедный мальчик нынче только и может, что с немым раболепием заглядывать в глаза, выполнять любые прихоти и исправно завершать все порученные ему задания, да с таким мастерством, что его бывшие сослуживцы в своих отчётах только диву давались, за что и будет получать от начальника вполне искреннюю похвалу… Но это максимум, которым П-3 останется довольствоваться, ведь возможности когда-нибудь найти себе партнёра или встретиться вновь и быть вместе с любовью всей своей жизни у него попросту больше нет. Сеченову стоило бы поберечь П-3, однако, всё же, толкали его отправлять мальчика на всё новые и новые задания два фактора: во-первых, опытным путём выявленная необходимость скорейшего восстановления утраченных нейронных связей (Дмитрий с болью вспоминал, как Серёжа терял сознание во время их сцепки), что требовало как можно чаще помещать Сергея в агрессивную среду, благодаря чему его мозг в долгосрочной перспективе получил бы жизненно необходимый навык сопротивления стрессу, а во-вторых, Дмитрий сам не мог смотреть на него, не чувствуя ядовитой ненависти к себе и дикой вины перед ним же. К тому же, так было проще держать себя в руках — не прикасаться к этому омеге по поводу и без, не пытаться обнять или сказать ему то, что выходит за рамки служебных отношений. В конце концов, не давать П-3 надежду на что-то большее, вопреки собственному желанию. Ведь этот омега принадлежал не ему, а Екатерине. Сеченов чётко осознавал своё место в жизни Сергея, и оно отнюдь не было рядом с ним. Даже при условии, что Сергей Нечаев с рождения был омегой, он совсем ничего не знал об этом — он рос, как бета, на равне с обычными деревенскими мальчишками того же возраста. Первая его течка нежданно-негаданно случилась в шестнадцать, и никто так и не разъяснил испуганному мальчику, что с ним происходит: старшее поколение просто изолировало его ото всех, запирая в сарае на окраине, пока кризисный период не проходил. А так как родителей Серёжи к тому времени уже не стало, то некому было защитить юнца от дремучих в своих убеждениях крестьян, и такое бесчеловечное отношение продолжалось аж до начала войны. Нечаев ушёл на фронт одним из первых: в конце сентября, как только ему исполнилось восемнадцать. Основной причиной этого решения являлась защита родины, а другая заключалась в том, что он хотел уйти как можно дальше от места, где его за человека не считали. И несмотря на все ужасы войны, в каком-то роде для Нечаева она стала спасением — за три года в окопах никаких тебе течек. Это не говоря про то, что у него явно был запредельный уровень везения; он дошёл до Берлина, не получив ни одного мало-мальски опасного ранения, и если бы не осколок злосчастной «Фау-5», что отправил его в кому почти на месяц и в последствие не привел бы на операционный стол к Сеченову, то он мог погибнуть, оказавшись в самом эпицентре Коричневой чумы. По-правде, Дмитрий был изрядно поражен, когда выяснилось, что высокий мускулистый парень, так сказать, косая сажень в плечах, которого он взялся лечить и по первому впечатлению принял за бету, после обследования его коллегами в период, пока он сам был занят доработкой Реверсанта, получил роспись «омега» в медицинскую карту по вторичной половой принадлежности. И сомневаясь тогда, мол, может напутали чего его товарищи — при их-то работе на износ это было бы не удивительно — он инициировал осмотр, который провёл приглашённый специально для этого дела знакомый гинеколог, профессионал, каких поискать, так как человеку с меньшей квалификацией своего пациента Сеченов бы не доверил. На осмотре Дмитрий присутствовал лично, дабы унять собственное недоверие и любопытство. Естественно, разветвленная система внутри анального отверстия, которую можно было обнаружить с помощью введённого внутрь зеркала — сперва в полость влагалища, расположенную сверху, потом, после смены инструмента, в прямую кишку — не оставила никаких сомнений, что Сергей взаправду оказался омегой. Хоть и было странно, что выяснили его вторичный пол только в двадцать лет, однако тогда в Союзе ещё далеко не везде было достаточное количество поликлиник и больниц, чтобы любого человека в любой точке страны могли обследовать, а про медосведетельствование в военкомате и заикаться не стоит — там цель стояла собрать как можно больше солдат, а не выявлять индивидуальные особенности организма каждого новобранца. В любом случае, получить омегу для исследований — невероятная удача. Сколько бы статей и диссертаций по омегам Дмитрий не читал, специалисты в них сходились в одном — этот вторичный пол поистине удивителен. Все изученные омеги отличались довольно впечатляющей выносливостью, мужчины и женщины демонстрировали очень высокий показатель фертильности, многоплодная беременность у них возникала в половине случаев, причём, процент выкидышей и смертности в родах был крайне мал. Исследователи отмечали также крайне быстрые темпы регенерации поврежденных тканей внутренних органов и кожных покровов. И это он ещё не затрагивал омежий секрет, функционал которого был настолько многогранен, что только около двухсот трудов было посвящено составу феромонов с уникальным запахом, которые способны как привлечь, так и усмирить альф, а ещё больше работ затрагивали такие невероятные аспекты, что в пору уже было и в магию поверить. Естественный полимер, право слово. Использование на бессознательном Серёже эксперементального на тот момент Реверсанта окончилось успешно — Дмитрию удалось восстановить поврежденные осколком нервные окончания в гипоталамусе, что позволило благополучно вывести Нечаева из комы. И как только этот омега пришёл в себя, как только впервые с искренней благодарностью улыбнулся ему — Дмитрий понял, что пропал. В конце концов, ни один альфа не способен сопротивляться омеге, которого находил просто дико очаровательным. Лёгкий и смешливый характер Серёжи в кратчайшие сроки сделал его любимцем не только академика Сеченова, но и всего НИИ Мозга. Парню, все кому не лень, начиная от санитарок и заканчивая даже некоторыми профессорами, из столовой при институте таскали печенья, пирожки и пряники, так как он оказался просто страшным сладкоежкой. Дмитрий же постоянно возмущался, что Серёжа ест слишком много сладкого, но, глядя в его грустные-грустные голубые глаза и видя робость, с которой мальчик извинялся перед ним, пытаясь украдкой смахнуть крошки со своего невозможно юного лица, Дмитрий сдавался, и в следующий визит уже сам вручал ему шоколад или баночку варенья. «Ну ничего» — успокаивал он себя каждый раз, когда Нечаев сметал предложенные угощения за считанные секунды, а после сиял, как самое настоящее солнце, вынуждая глупое сердце своего врача биться чаще, покоряя растроганной улыбкой и тёплым, лучистым взглядом, — «Глюкоза все равно будет полезна, пусть и в тройной дозе» Чаще всего они проводили время в кабинете Сеченова. Пока Дмитрий занимался заполнением документации, параллельно расспрашивая Сергея о прошлом, Нечаев рассказывал то, что мог вспомнить, постепенно заполняя возникшие после комы пробелы в памяти. Тогда-то Дмитрий и выяснил, насколько суровым было детство его омеги, а также он объяснил, кем Сергей являлся в действительности. Конечно, Серёжа был шокирован известием о своём вторичном поле. А когда прозвучало предложение выяснить причину прекращения течек и исправить эту проблему, так вообще пришёл в ужас — ему совершенно не хотелось, чтобы с ним снова происходило то, что причиняло массу неудобств, о которых даже в мыслях упомянуть постыдно. Но, в любом случае, у мальчика было не так уж и много свободы выбора: Сеченов не пустил его обратно на передовую, ссылаясь на необходимость наблюдения за ним в течение последующего года для чистоты эксперемента. И конечно, в его же рамках, репродуктивную функцию омежьего организма тоже требовалось наладить. Сергей, хоть и с неохотой, но исправно принимал назначенные препараты, после чего проходил все точки контроля и тесты, демонстрируя положительную динамику лечения. И это подтверждало успех в использовании Реверсанта на повреждённых участках мозга с целью их восстановления — даже у Харитона не осталось сомнений, что эта методика рабочая. Однако, Дмитрий и подумать не мог, что лучший друг в скором времени предложит иной вариант эксплуатации его изобретения. И не кому-нибудь, а сразу же партийной верхушке. А итогом этого стала пандемия Коричневой чумы, что унесла миллионы жизней. Да, можно тысячу раз говорить, что иначе было бы хуже, что фашисты превратили бы мир в выжженную радиацией пустыню, что погибли бы миллиарды, что они не рассчитывали на такой ужасающий результат. Но какая разница? Сотворённого уже не изменить. В конце концов, в дальнейшем от них требовалось найти вакцину и спасти тех, кто смог пережить вспышку вируса. Тогда же и учредили систему добровольцев. Опытные образцы вакцины никак не помогли нескольким первым контрольным группам. Новые же в скором времени смогли растянуть период между активной фазой заражения и летальным исходом, но, кроме замедления, справиться с вирусом никак не выходило до тех пор, пока одной неделей не свершилось несколько судьбоносных событий. Во-первых, Харитон решил поставить на кон собственную жизнь, целенаправлено заразив себя чумой, оставляя под огромным ударом весь их труд — тут к гадалке не ходи, но останься Дмитрий один, он сомневался, что смог бы найти вакцину до того, как сводящее с ума бессилие перед собственным деянием поглотило бы его окончательно, пускай даже Харитон и был уверен в обратном. Во-вторых, помимо этого, в состав новой группы добровольцев тогда вписался неугомонный в своём альтруизме Нечаев, что едва не добило и так потрясенного жестокосердным поступком друга Дмитрия. Не хватало ему ещё похоронить мальчишку, которого он до этого своими руками вылечил. Причём, какая злая ирония — то, что когда-то позволило этому парню исцелиться, сейчас же медленно убивало, и всё это по его, Дмитрия, вине. Не доглядел, не отговорил, не уберёг. Он надеялся, что в стенах института омега будет в безопасности, но не подумал, что этот юноша с горящими бестрашьем глазами и по натуре своей достойный во всех аспектах человек, сам бросится в самое пекло, без тени сомнений готовый принести в себя в жертву ради других. Внутренне альфа рвал и метал, но внешне оставался сдержан и добр к Сергею, который, несмотря на то, что ему день ото дня становилось хуже, продолжал улыбаться и веселить окружающих, а также с трогательной доверчивостью смотрел на Дмитрия из-за толстого защитного стекла, иногда рисуя звёздочки, солнышки, облака и полумесяцы пальцем, предварительно подув на прозрачную поверхность для образования на ней конденсата. Лишь ради того, чтобы приободрить Дмитрия. Как же сильно в такие моменты академику Сеченову хотелось ворваться в карантинную зону и крепко обнять этого глупого, но искреннего мальчишку. Плевать ему было и на заразу, и на свидетелей, но он не смел — иначе бы он обрёк всех и вся, а на это он не имел никакого права. Тем не менее, недолго продлились их короткие свидания, так как в один прекрасный день в состав добровольцев вошла некая Екатерина Бородина, которая, как выяснилось через четыре дня, на самом деле подделала свою фамилию и дату рождения в документах, что привело к конфликту с её матерью — офицером связи Зинаидой Муравьёвой, будущей на тот момент в звании майора. Однако благодаря вмешательству Сергея в ссору между Екатериной и её матерью, тот инцидент закончился, так толком и не начавшись. И, наконец, третье: на следующие сутки было создано лекарство от Коричневой чумы, полученное на основе крови иммунного к возбудителю болезни капитана Александра Кузнецова, доставленного в НИИ под грифом секретности. Но радость Сеченова омрачал тот факт, что за период карантина Сергей и Екатерина столь сильно сблизились, что это абсолютно естественно обернулось взаимной любовью. Горькое понимание, что Сергей выбрал не его, уязвляло и отзывалось ноющей болью в груди. И чтобы не мешать молодой паре, Дмитрий вынуждено абстрагировался от Нечаева настолько, что они с ним стали словно совершенно чужими друг для друга. Их былую близость удавалось сохранять лишь потому, что Серёжа был включён в состав его личного военного подразделения «Аргентум» — отряда специального назначения, состоящего из двадцати добровольцев, принявших участие в испытаниях вакцины. Александр Кузнецов возглавил его, а Сергей и Екатерина ушли под его командование. В сорок четвёртом году Екатерина вышла замуж за Серёжу, взяв его фамилию. Дмитрий Сеченов же считал, что на этом их с омегой пути окончательно разошлись. Однако, Сергей именно ему оказал честь стать свидетелем на свадьбе. И это был очень личный жест, говорящий о многом в их отношениях. В тот же день, Дмитрий подарил ему единственные в своем роде обручальные кольца, с пожеланием, чтобы их с Катей брак был счастливым. Но так и не сказал, что создал те, в тайне лелея мечту когда-нибудь самому надеть одно из них Серёже на безымянный палец… Он наблюдал издалека за их семейной идиллией и не вмешивался. Вынуждал себя радоваться и не обращать внимания на рвущееся на части сердце. Глотал горстями подавители, чтобы не сорваться и не присвоить Сергея себе; природа альфы так и не перестала ревностно желать этого омегу. Даже не снимал микрореспираторы, чтобы, не дай боже, не учуять сладкий сливочный запах, распространяемый Серёжей в предтечку, благодаря чему постоянно ловил полные солидарности взгляды товарища Кузнецова, котрый единственный, помимо него, тоже был альфой. Но благо, по своим каким-то причинам не пытающимся прибрать Сергея к рукам — а ведь вполне мог, если бы захотел. Серёжа стал для Аргентума чем-то вроде талисмана — его добродушные шутки и неоценимая для всех бойцов моральная поддержка действовала ничуть не хуже сессий с психологом. Его любили, и, в какой-то степени, оберегали, также, как и Екатерину. Их солнечная пара казалось будто бы сошедшей со страниц детских сказок, и их наверняка ожидало прекрасное будущее, если бы не тот теракт в Болгарии. Дмитрий посмотрел на свои руки, фантомно ощущая на них обжигающе-горячую кровь. Он снова, снова тогда чуть было не отправил своего мальчика на эшафот. А после лишил его возлюбленной и отнял воспоминания о ней — но нельзя было по-другому, иначе бы Серёжу он не спас… Однако, так получилось, что Нечаев вернулся к жизни, но уже совершенно не тем человеком, которого Дмитрий когда-то полюбил. О, как же ему хотелось опустить руки и сдаться после осознания, что тот, знакомый Серёжа уже никогда не вернётся. Почему же, черт возьми, как только он приближался к заветной цели, как только у него появлялсь надежда на лучшее — её бепощадно выдирали с корнем? Но Дмитрий все равно не смог заставить себя отказаться от омеги, пускай даже от жизнерадостного характера его мальчика почти ничего не осталось. Сергей стал грубым и колючим, но Дмитрий порой замечал за ним те немногочисленные отголоски из прошлого, от которых в душе хрупкими ростками возрождалась робкая надежда. И если сияющие преданностью к альфе глаза Нечаева можно было списать на простую благодарность за спасение, то вот чистосердечное восхищение им всем и вся, а также такая забавная, непреодолимая любовь к сладкому, по мнению Сеченова, не изменились ни на йоту. Называя Серёжу «сынок», он пытался задать нерушимые рамки их отношениям, старался убедить себя чувствовать к омеге не больше, чем отцовскую любовь. К слову, абсолютно неудачно. А усугубляло ситуацию то, что после стольких лет невзаимной симпатии, Сергей впервые начал воспринимать его, как альфу. Казалось бы: бери, раз уж тот, о ком ты так давно грезил, наконец заинтересован в тебе. Но для Дмитрия это стало бы сродни самому настоящему предательству. Бесчеловечным плевком в память как почившей Блесны, так и Плутония… Но теперь, думал он, что лучше уж не пытался играть в благородство, и действительно присвоил П-3 себе до того, как наверное уже вечность подавляемые инстинкты, по иронии судьбы помноженные на скрытые чувства, не взяли над ним верх, даже если первопричиной всего случившегося оказался наркотик. Так, хотя бы, первый раз его мальчика с альфой не был бы столь травматичен. Во всех его отвратительных смыслах. Сеченов ощущал ярость, когда вручал Правой контрацептивы — ни одна альфа, как и омега в их мире не согласится избавиться от своего потомства, если для этого нет веских оснований. Тем не менее, логические доводы, почему это необходимо, не воспринимались природой альфы, как достаточные — он отчаянно желал, чтобы омега носил его детей, но до мелочей рациональный голос разума заглушил этот недостойный с моральной точки зрения порыв. Сергей не инкубатор и не его собственность, а дети слишком большая ответственность, чтобы можно было отнестись к ней спустя рукава. По крайней мере, сейчас они точно не готовы к ним, но, может, когда-нибудь… …Вот же ж, да о чём он только думает?! Дмитрий одёрнул себя. Проклятье. Насколько же сильно он всё ещё рассчитывает на их с Серёжей союз. Нельзя. Не его. Не для него… «А для кого тогда?» — слышит он собственный голос в подсознании, походящий своей язвительной манерой на циничные речи Харитона. — «Разве ты оставил ему выбор? Нет. Всё, теперь он твой со всеми руками и ногами — даром, что-ли, ты их по частям собирал? Давай же, чего ждёшь? Какая разница, тебе он предназначен или нет, просто дай мальчику то, что он заслуживает, перестань строить из себя великого страдальца и поговори с ним нормально, наконец! Ты же только хуже ему своей отстранённостью делаешь.» Несмотря на то, что внутренний советчик высказывал правильные вещи, Дмитрий не знал, стоит ли ему правда сделать так, как тот уговаривал, или всё-таки и дальше делать вид, что с Серёжей у них не может быть ничего серьёзнее дружбы. Да, Сергей с крайне малой долей вероятности сможет вспомнить про Екатерину, но если же такое случится, то всё его доверие к альфе в одночасье рухнет. Не на лжи Дмитрий хотел бы строить их отношения, но действительность, как обычно, распорядилась иначе. Говорить начистоту нельзя — велик риск нарушить работу модуля «Восход», обманывать дальше — не хотелось, и без того тошно от себя было. Вот и оставалось, что играть с омегой в молчанку, ибо другого пути Сеченов не видел. Но ведь долго это продолжаться не могло, не так ли? — Дмитрий Сергеевич, — резкий оклик Штокхаузена отвлекает от вороха мыслей. Зам спешит к нему через весь кабинет, бледный-бледный, будто призрака увидел, — Агент П-3 устроил разборки возле научно-выставочного центра, прошу вас принять соответствующие меры! Академик Сеченов мигом подрывается с места и сдержанно адресует заместителю ёмкое: — Веди. На подходе к центру, им предстала картина того, как Сергей с остервинением вжимал какого-то бедолагу в стену здания — это стало уже почти привычным за последний год. Взбешённого спецагента безуспешно пыталась остановить одна лишь робот Терешкова, что вцепилась ему в руку и практически повисла на ней. — Товарищ, драки в общественных местах запрещены! — удерживая Нечаева, провозглашала робот, — За нарушение общественного порядка вам будут назначены исправительные работы! — Да отвали ты, — рычал на неё Нечаев, не отрывая горящего злобой взгляда от побитого лица своей жертвы, — А ему ничего не хочешь сказать? Блять, не предполагал я, что оскорбление офицера у нас никак не пресекается — говори, что хош, не стесняйся. Понятно, что же, на будущее учту, а сейчас дай-ка мне с ним провести воспитательную беседу, чтоб пасть свою не раскрывал, когда не просят. Сеченов вздрогнул от того, что расслышал в тоне Сергея не только гнев, но и совершенно очевидную обиду. — Левая, Правая, разнять, — отдал он распоряжение, чувствуя себя особенно паршиво. Какое-то время он с опустошением наблюдал за тем, как П-3 оттаскивают от пострадавшего. В горле стоял болезненный ком; Плутоний никогда так не набрасывался на людей, что бы те не сказали или не сделали. Нынешний же Серёжа абсолютно другой. Агрессия, приводящая к насилию — то качество, которое Дмитрий не коим образом в людях не принимал — стала неотъемлемой частью его обновлённой личности, и единственным вариантом, благодаря которому возможно будет избавить мальчика от неё, являлся «Коллектив 2.0». А пока с этими приступами оставалось только мириться, да направлять неукротимый нрав Нечаева в полезное для общества русло. П-3 сперва рыпался, пытаясь выпутаться из железных объятий Левой, но, в конце концов, сдался, безвольно обмякнув в твёрдых руках поддельной балерины. Правая же тем временем передала пострадавшего в руки Терешковой и приложила пару пальцев к виску, тем самым вызвав по радиосвязи медицинскую бригаду. Хотя, Дмитрий даже издали видел: самое вероятное, что у мужчины сломано — это нос, да и то не факт. Похоже, что на сей раз Сергей сдержался в достаточной мере, чтобы не дошло до тяжких телесных. Дмитрий развернулся и направился в сторону высотки, зная, что его заместитель и близняшки пойдут следом. На половине пути к своему кабинету, он обратился к Штокхаузену: — Михаэль, прошу тебя заняться свидетелями этого неприятного инцидента — убедись, что о нём никто более не будет знать. Лишние неприятности нам не нужны. — Конечно, Дмитрий Сергеевич! — отозвался Штокхаузен, и, бросив взгляд за спину и встретившись с обездвиженным майором глазами, перешёл на взволнованный шёпот, — Но что вы будете делать с агентом П-3? Он же опасен! — Это уже моя проблема, Михаэль, — голос Сечнова сделался ледяным, — А сейчас займись тем, чем я тебя попросил, с Сергеем я разберусь сам. Штокхаузен тут же стушевался, поняв, что разозлил начальника ещё больше своим опрометчивым вопросом, обронил короткое — «Вас понял, Дмитрий Сергеевич. Прошу меня извинить» — и практически сбежал. Что до Сеченова, то он жестом указал Левой усадить П-3 на диван, в то время как сам вернулся за стол, собираясь вновь заняться делами, чтобы пока не трогать странно затихшего омегу, дабы не провоцировать его на новую вспышку гнева. Однако, прошло не больше десятка минут, как за спиной Дмитрия послышался громкий вздох, прозвучавший столь болезненно, что от этого внутри у альфы всё застыло. Обернувшись в сторону Нечаева, он увидел, что тот с ногами улегся на диван и отвернулся лицом к спинке. Широкие плечи П-3 заметно содрогались, но больше никаких других звуков от него не исходило — словно бы Сергей в одночасье сделался немым. Дмитрий поднялся с кресла, и ноги сами повели его к Серёже. Подойдя совсем близко, он рассмотрел, что хоть Сергей и не плакал, но глаза его были плотно закрыты, а губы крепко сжаты в тонкую линию. Осторожно сев рядом, Дмитрий обратился к Сергею невероятно мягко, опасаясь сделать своему мальчику ещё хуже: — Что случилось, сынок? Нечаев на мгновение замер, после чего упрямо свел брови на переносице и словно весь сжался, почти на грани слышимости ответив: — Все нормально. Дмитрий не стал никак комментировать Сережино «нормально», а лишь с пониманием оглядел его напряжённое лицо. Не зная, как лучше ему помочь, он протянул правую руку и пригладил заплетенные в замысловатые косички волосы, негромко осведомившись: — Ты сегодня был у врача? —… Да, — с запозданием подтвердил Сергей, — Правда не понимаю, шеф, зачем мне к нему ходить? — Лучшего врача для омег, чем Анатолий Владимирович, я не смог бы и во всём мире сыскать, — убедительно сказал Дмитрий, — твой гормональный фон и так очень нестабилен, а моя метка ещё сильнее всё усугубила. Наблюдение у такого специалиста необходимо для твоего же блага, сынок. На самом деле, если бы на Сеченове сейчас не были бы надеты микрореспираторы, то он бы учуял сильнейший аромат, исходящий от омеги — после появления метки, никакие подавители больше не справлялись с течкой Нечаева. Сергея спасало по большей степени только то, что теперь на его запах не мог реагировать никто, кроме его альфы, и железная выдержка, благодаря которой он был способен не выдать посторонним то, что он прямо в этот момент течёт, как реальная сука. Нечаев с негодованием заявил: — Этот ваш «лучший-в-мире-специалист» не может даже ничего нормально объяснить! — Неужели? — склонил голову к плечу Дмитрий, продолжая успокаивающе гладить Серёжу по голове, видя, как тот понемногу расслабляется. — Ага, всё, что я смог понять из его бубнежа, так это то, что мне нужно больше трахаться, чтобы я пришёл в норму, — раздражению Нечаева не было предела, — мне такие советы любая бабка может дать, нахрен тогда по врачам шастать? Рука Дмитрия остановилась, а он глубоко вздохнул и выдохнул, сокрушаясь, что Сергей выбрал достаточно неприятные слова, чтобы пересказать рекомендации его коллеги. Но что поделать — хорошо хотя бы, что майор не выбрал более сомнительный эвфемизм. — Что-нибудь ещё?.. — продолжил Дмитрий, возобновляя ласку. Кажется, вопрос шефа застал Сергея врасплох, потому как Нечаев стиснул зубы, и, словно претерпевая муки выбора, даже дышать перестал. — Знаете, Дмитрий Сергеевич, а ведь вы могли мне тогда не давать ту таблетку, — в конце концов, Сергей горько усмехнулся. — Ничего страшного бы не случилось. — Что ты имеешь ввиду? — у Дмитрия появилось крайне недоброе предчувствие. — Да то и имею, — голос Сергея прозвучал устало, — зачать не смогу, как бы не пытался. — Он выявил бесплодие?.. — занемевшими губами озвучил Дмитрий, ощущая себя так, словно его ударили. Это ведь не может быть правдой? Он же проверял Сергея, и никаких отклонений не обнаружил, так что?.. — И да, и нет. Вернее, не совсем, короче, умных слов много, а что они значат, я не понял, — Сергей приподнял голову, чтобы посмотреть шефу в глаза, — Но этот ваш специалист сказал, что это можно будет исправить, и что пока всё не так серьёзно, но если не начать терапию в ближайшее время, то в будущем с мыслью о семье я смогу распрощаться. — И ты дал согласие? — Сеченов хотел прикусить язык, но вопрос сорвался с губ раньше, чем он успел себя остановить. — …Пока нет, — Сергей криво оскалился, — Да и зачем мне? Если с вами — нельзя. А с кем-то ещё я не хочу. Нет. Пусть лучше уж так. Некоторое время они провели безмолвно. Каждый думал о своём, но, тем не менее, для обоих принять неутешительные обстоятельства оказалось достаточно тяжело. И если Нечаев был твёрдо уверен, что ни на какую взаимность со стороны шефа может не расчитывать, поэтому оставался непреклонен в своём решении, то вот Дмитрий не находил, как ему следует поступить — действительно оставить этот вопрос на волю омеги и более к нему не возвращаться, или же… Или же перестать бегать от самого себя. — Серёжа, тогда скажи, что бы ты сделал, — чуть хриплый голос Сеченова разрушил тишину, — если беременность всё же случилась? Ты бы хотел этого ребёнка, был бы готов к нему? —… Не знаю, — честно признал Нечаев, невесело хмыкнув, — правда не знаю, готов ли. Но, наверное, могу сказать, что я тогда бы был счастлив. Это... Ведь этот ребёнок — наш с вами. Хах, глупо звучит, да?.. Но так и есть, я никогда не посмел бы даже допустить мысль, что не хочу его… Сердце Дмитрия затопило нежностью. Действительно глупо. Но, в таком случае, он не меньший глупец. Даже призрачная иллюзия об их с Серёжей семье вызывала неподдельную радость. Так какая разница, правильно он поступает или нет, если они оба желают этого? Сеченов медленно поднял руки и ослабил узел галстука, а следующим движением снял его с шеи и положил на диван. Посмотрев на озадаченного Сергея, он оттянул ворот рубашки, оголяя участок между ключицей и челюстью: — Поставь свою метку, сынок. Нечаев вскочил на колени, как ужаленный, да так и вытаращился, совершенно понимая, что это на шефа нашло. — Дмитрий Сергеевич, вы чего? — с непониманием спросил Сергей, — Мне же нельзя, неправильно оно будет. Я ж военный. Под прицелом всегда, случись чего, вдруг вас за собой утяну?.. — Мой мальчик, — позвал Сеченов, бережно привлекая омегу к себе, — Если в своей жизни я и делал что-то неправильно, так это то, что я не решился сделать этого раньше. Мой хороший, Серёжа, помоги мне исправить эту оплошность. Увещевания и мягкость возымели должный эффект. П-3, все ещё колеблясь, но поддавшись на уговоры своего альфы, несмело прижался губами к открытой шее, однако почувствовав, как кофейный аромат с чернильными нотками забивает ноздри, блаженно прикрыл веки, растворяясь в ощущении согревающих родных рук и звуках тёплого голоса. Его зубы сомкнулись на основании шеи сперва совсем легко, а потом против его воли инстинктивно сжались, до крови прокусывая тонкую кожу чуть выше правой ключицы, тем самым заявляя на альфу свои права. Сеченов нахмурился, его дыхание участилось. Температура тела поднялась на пару градусов, как в преддверии гона, но вызвано это было стимуляцией брачной железы — метка лишь способствовала приливу возбуждения, а в довесок к этому физическому проявлению, столь провакационная близость любимой омеги не позволила альфе и дальше остаться безучастным. Ладони Сеченова опустились на крепкие бёдра, прижимая нижнюю часть тела своей пары вплотную к себе, чувствуя чужой жар и ответное напряжение в паху. Сергей поднял лицо, повлажневшими глазами взглянув на альфу, и приник к его губам, неловко целуя и параллельно расстегивая заплетающимися пальцами комбинезон. Очень скоро он избавился от мешающего элемента одежды, что теперь болтался на уровне щиколоток, но трусы снять пока не рискнул. Заляпать явно дорогой диван Дмитрия Сергеевича смазкой он не планировал, но имелась и ещё одна сложность. Мощное тело Сергея было натянуто, подобно струне — беспричинное волнение на пороге ужаса заставляло его сердце едва ли не выпрыгивать из груди. Он не мог понять, от чего так скован, несмотря на всё свое желание прямо сейчас отдаться альфе. По всей видимости, что-то промелькнуло на его лице, выдавая возникшую проблему с потрохами, раз шеф внезапно невероятно нежно погладил его по плечам и прижал к себе, успокаивающе шепча на ухо: — Я не причиню тебе вреда, сынок. То, что произошло, больше никогда не повторится. Обещаю, тебе не будет больно, мой хороший, слышишь?.. — Д-да, — выдохнул П-3, пряча алое лицо на сгибе шеи Дмитрия, — Прошу, сделайте меня своим осознанно… Я больше не хочу думать, что всё, что между нами произошло — гребанная ошибка. —… Мой мальчик, — лёгкий поцелуй в лоб, объятие становится чуть крепче, — Серёжа, конечно же, это не ошибка, мы просто неправильно тогда повели себя. Но ничего страшного, мы всё исправим, правда же? — Думаю, вы знаете, что говорите, — слегка нервно дразнится Нечаев. — Тогда не медлите, давайте сотрём тот хренов раз из башки и попробуем заново, а то я больше так не могу — кошмары замучили, просто сил нет! Сеченов почувствовал, как злость на самого себя вновь захлестнула смертоносной волной. Его омега, его Серёжа остался с пережитой болью один на один. А он, альфа, только сейчас осознал, насколько тяжело, должно быть, ему в одиночестве было справляться со столь страшным потрясением. Им практически воспользовались, ранили, заклеймили, а после оставили разгребать последствия, фактически своими действиями заявив: «забудь обо всем, это было ошибкой» — ни один нормальный человек не пережил бы подобного, не получив с десяток свежих психологических травм, и П-3, и так являясь кладезем ментальных расстройств, не избежал бы этой участи при всей возможной удаче. Как минимум из самого явного — птср на фоне сексуального насилия, которое обернулось депривацией сна, появились зачатки эротофобии, и, вероятно, нечто похожего на стокгольмский синдром¹, потому как Серёжа, при всех тех бедах, что ему причинил альфа, совершенно не видел ничего предосудительного в его поступках, а даже наоборот, старался доказать, что он сам виноват, раз согласился тогда лечь под него. Бедный, искренний мальчик был так убеждён, что он хоть что-то мог контролировать в тот раз… Как Дмитрий вообще решил, что оставить его одного при таких обстоятельствах — хорошая идея? Более бесчестного деяния по отношению к омеге и придумать нельзя. Мерзко… Дмитрий тихо выдохнул, постаравшись успокоиться, чтобы лишний раз не тревожить Нечаева в своих объятьях, столь доверчиво жмущегося к нему, что от этого щемило сердце, а перед глазами плыло, будто бы пелена дождя застилала взор. Немаленький вес тела омеги, устроившегося на его коленях, нисколько не беспокоил Дмитрия, напротив, эта тяжесть для него ощущалась самой приятной. Следующий поцелуй выходит бережным, осторожным, словно одно неверное движение — и человек в его руках осыпется грудой осколков. При всей своей грозности и недюжей силе, Серёжа и по сей день оставался очень чувствительным. Причинить ему зло можно было с невероятной легкостью; втоптать в грязь кое-как склееное сердце и заставить пожалеть, что он всё ещё дышит — Дмитрий убедился в этом во время его реабилитации самолично. Нового удара судьбы его мальчик скорее всего не вынесет, поэтому это его долг, как альфы, во что бы то ни было уберечь его от новых ран. Аккуратно целуя горбинку носа, щеки, скулы, веки и открытый лоб, Дмитрий молча обещает, что не позволит ему больше чувствовать себя брошенным. Будет рядом, что бы не случилось. Серёжа под его ласками расслабляется, стонет вполголоса, стискивая протезированными пальцами плечи альфы, но, тем не менее, контролирует свою силу, чтоб не оставить синяков. Он смущен, но отчаянно подаётся навстречу скользящим по его тренированному телу ладоням. Под задранной водолазкой видно красочно выступающие мышцы пресса и груди. Жаркие мольбы слышатся, когда Дмитрий проникает во влажный вход омеги пальцами, сдвинув промокшее насквозь нижнее белье в сторону. Стремясь доставить Серёже как можно больше удовольствия, Сеченов принимается изнутри стимулировать его простату, а спереди работать свободной рукой, ублажая болезненно стоящую плоть. Собственное возбуждение для Дмитрия сейчас не играло совершенно никакой роли — всё внимание сошлось на его любимом мальчике, выглядящем теперь, как истинное воплощение греха. Выразительные голубые глаза поддернулись блестящей томной дымкой, с губ — припухших, покрасневших, срывались низкие стоны и всхлипы, тёмные брови очаровательно изогнулись, делая мужественное лицо Нечаева трогательно жалобным. Его не хотелось выпускать из рук ни на миг, хотя и не то, чтобы он вырывался — несмотря на скованность и очевидное смущение, он так честно регировал на каждое прикосновение к себе, отзываясь покладисто и жарко, прогибая спину и прижимаясь к альфе всем своим массивным телом, что Сеченов поневоле стал действовать ещё решительнее. Дмитрий освобождает из плена серых брюк свой напряжённый член, который утыкается в ложбинку между ягодицами Нечаева. Омега моментально дёргается, но всё же удерживается, чтобы не отпрянуть. Мысленно бранясь на себя последними словами, Сергей насильно вынуждает собственное тело пошевеливаться, заталкивая куда-то на задворки разума парализующий с ног до головы страх. Но не хочет, чтобы шеф думал, что он его боится. И вообще, с чего бы ему бояться? Сейчас ведь всё нормально: они оба в сознании, могут себя контролировать, никто никого не принуждает, так почему же тело так предательски дрожит? Как с этим справиться?.. Блять. —… учие пироги, — шипит Сергей, ненавидя себя за эту реакцию. Шеф когда-то давно просил его не материться при нём, но фраза-паразит поневоле вырывается из Нечаевского горла, стянутого удушливым спазмом, — Да за что?.. Дмитрий потрясённо распахнул глаза, когда по алым щекам омеги стекла пара прозрачных капель, и тотчас потянулся стереть их с лица любимого, чувствуя, как в груди от увиденного сильно сжалось сердце. — Серёжа, давай перестанем, я же вижу, тебе плохо, не надо себя заставлять, — Дмитрий постарался говорить максимально ровно, начав перемещать руки подальше от интимных мест Нечаева, — Мой ма… Однако завершить он не успел, так как Сергей с надрывным рыком впился в его губы и крепким захватом обхватил его руки своими, возвращая их туда, где они находились раньше. Омега не целовал — скорее, отвоевывал себе право поступить так, как необходимо именно ему. То и дело прикусывая губы Сеченова и жарко выдыхая в открытый рот, Нечаев срывающимся голосом заявил: — Я не позволю… Вам… Уйти… Он зажал Сеченова между спинкой дивана и своим телом так, что даже захочешь — не вырвешься из этого импровизированного капкана. Теперь роль хозяина положения была занята им, и только он мог решить, как поступить дальше. Омега тыльной стороной ладони порывисто вытер мокрое лицо, и в его взгляде отразилась мрачная решимость. — Шеф, ответьте мне строго да или нет на следующий вопрос, — Сергей смотрел на удивлённого Сеченова сверху вниз, не ослабляя тисков. — Вы хоть немного любите меня? Дмитрий растерянно вгляделся в расширенные зрачки П-3, придавившего его сверху, не совсем понимая, почему Сергей в данной ситуации задал ему такой вопрос. Неужели за столько времени его симпатия к омеге так и не была воспринята? Разве его ухаживания до того отвратительного первого мая не были очевидны? Да, конечно, он старался держать дистанцию, но, если посмотреть правде в лицо — то, как он опекал Сергея, как с ним возился, заваливал его подарками и сколь многое ему позволял, говорило само за себя. Но, если это не так, то необходимо донести до омеги всё, что он на самом деле чувствует к нему. — Да… — эхом разносится по огромному пространству кабинета, — И всегда любил. Нечаев пораженно охнул, совершенно не ожидая такого ответа. От былого запала не осталось и следа. Ему не верилось, что услышанное — правда. Да, точно! Скорее всего он нажрался водки с горя после похода к тому умнику, а сейчас просто спит где-то на лавке и в пьяном бреду видит этот блядский сон, верно же..? … Но тогда почему всё это ощущается так реально? В отчаянии, П-3 прильнул к Дмитрию Сергеевичу, обняв за плечи так крепко, что у альфы едва не затрещали кости. Тем не менее, он и слова против не сказал. Во взгляде альфы горела только запредельная нежность к своему омеге. Ласково огладив рельефную гибкую спину, Сеченов негромко произнёс: — Я никого не любил сильнее тебя, Серёжа. Нечаев задушенно ​всхлипнул, когда шеф снова проник в него пальцами, а жаркие губы вобрали в рот его набухший сосок, перекатывая маленький чувствительный шарик между зубов и играясь с ним языком. Тело омеги стало как будто не своим — Нечаеву казалось, что он снова вот-вот потеряет сознание, но на этот раз потому, что ему до безумия нравилось то, что с ним творил альфа. Сеченов с восторгом занимался Серёжиной грудью — такой полной и красивой, что взгляд невольно так и наровил туда упасть — сминал нежные соски губами, слегка забавляясь от того, как омега вздрагивал при соприкосновении тонкой кожи с его колючей бородой, прикусывал, оставляя собственные багровые следы, неприкрыто наслаждаясь возможностью наконец-то так сделать, и совершенно не хотел отрываться от своего мальчика, желая попробовать всё, чем тот готов его вознаградить. Из-за того, что их тела практически сплелись, Сергей явственно почувствовал, стоило только пальцам шефа выскользнуть из него, как на их место тут же пристроился горячий член, немного раскрывая широкой головкой предварительно разработанное кольцо сфинктера, но не входя внутрь, а как бы оставляя выбор за омегой: хочет ли он продолжить или всё-таки дальше они пока не зайдут?.. И Сергей решился. Приподнявшись на коленях, он неспешно опустился на крупный член шефа, ощущая, как тот на этот раз невероятно приятно растягивает его изнутри с каждым новым сантиметром. Чувствительное из-за течки нутро жадно пульсировало, принимая в свою глубину желанный член, ароматная смазка текла по бедрам Нечаева и пачкала брюки Дмитрия. Первое пробное движение Нечаев сделал после небольшой передышки, которую был вынужден взять, чтобы справиться с превосходными впечатлениями. Шеф прекрасно наполнял его: Нечаев чувствовал, насколько идеально член альфы вписался в свободное пространство, как будто был создан именно для него. Его поразило это ощущение, абсолютно разнящееся с прошлым опытом, ведь в первый раз никакой идеальной совместимости не было и в помине, а сейчас пожалуйста — ни боли, ни дискомфорта, ни-че-го, — лишь одно всепоглощающее удовольствие. Нечаев вскинул голову, громко простонав, когда при очередной фрикции мясистая головка члена шефа проехалась по его простате, и, сместив центр тяжести чуть назад, он повторно поднял и опустил бёдра, наконец найдя нужный угол проникновения. Сеченов обхватил отклонившегося назад омегу за талию, и в его занявших почти всю радужку зрачках не отражалось ничего, кроме бьющегося сейчас в экстазе Серёжи. Он просто не способен был отвести взгляд от этой божественной картины. Страсть и удовольствие заставляли их обоих гореть. Сеченов рефлекторно подбрасывал таз навстречу округлым, сочным ягодицам Нечаева, и бессознательно впивался ногтями в аппетитные бока до тех пор, пока вокруг его естества не сжались крепко мягкие и гладкие стенки, доводя его до умопомрачительного финала ровно в тот же момент, когда с почти что звериным рыком кончил его прекрасный омега. Какое-то время ушло у них, чтобы отдышаться. Они разлеглись на несчастном диване, каким то чудом не перевернувшимся и не развалившимся в процессе. Сергей ушёл в горизонталь первым, потянув за собой шефа, и теперь уже альфа оказался сверху, устало уложив голову на грудь майора. Это было… Невероятно. Дмитрий попытался немного отодвинуться, чтобы выйти из Серёжи, но его тотчас остановила тихая просьба: — Не надо, пожалуйста. Можно мы немного побудем так, шеф? Альфа поднял взгляд и обнаружил, что Серёжа смотрел на него с каким-то болезненным выражением на лице. Догадка пришла к нему в тот же миг: — Ты хочешь..? — Да, — не дав ему закончить, Сергей стыдливо отвернулся, — Я знаю, что это пока бесполезно. Но хотя бы попытаться можно? В прошлый раз вы мне даже шанса не дали, а я... Мне это нужно. — Хорошо, мой мальчик, — Сеченов положил ладонь на теплый живот омеги, с сожалением огладив его. — Я не против. Прости за всё, я не должен был так вести себя. — Неверно, — поправляет Сергей, — Мы не должны были. Но сделанного не воротишь. Так что давайте по-новой, чтоб без косяков. — Конечно, — мягко улыбается Сеченов, притягивая Серёжу за подбородок, — С сегодняшнего дня, я буду всегда тебя оберегать, мой мальчик. Больше таких глупостей мы не допустим. Поцелуй отдаёт привкусом соли, он нетороплив и чувственен. И ни Сергей, и не уж тем более Дмитрий не собираются его прерывать. Впервые они оба были настолько счастливы... ...Но кто же знал, что чистосердечные слова альфы в конце концов даже для него самого окажутся ложью...