Контрасты

Когда-то Сахароза думала, что сойдет с ума от количества работы и неумения правильно отдыхать. Сейчас ей кажется, что свихнется она от другого — от того, как Альбедо днем отличается от себя же ночью. Это, если честно, убивает, но Сахароза не решается спросить у него, что происходит. Днем Альбедо ведет себя как обычно: подсказывает ей в лаборатории, помогает с опытами, дает ответственные задания и всегда внимательно выслушивает ее идеи. Он вежлив и обходителен, смотрит на нее с нежностью, от которой в груди щемит, и улыбается уголками губ, когда Сахароза смущенно радуется удачному эксперименту. Ей нравится его внимание, нравится невзначай касаться его руки, нравится, что он не отталкивает, когда от усталости она прижимается лбом к его плечу и выдыхает, краснея и удивляясь собственной смелости. Альбедо ничего у нее не спрашивает, разрешает называть себя по имени, обнимает и позволяет хотя бы на мгновение расслабиться и поверить в то, что чувства взаимны. Он ни разу об этом не заговаривает, не пытается выяснить, почему так случилось, что однажды она решилась сделать первый шаг. Не интересуется, как же так вышло, что их отношения наставника и ученицы изменились в одно мгновение. Сахароза тоже молчит, но, наверное, если он сам приходит к ней по ночам, это что-то да значит? Вот только по ночам он другой. Абсолютно. Небо и земля. Свет и тьма. Сплошные контрасты и острые углы, которые Сахароза не умеет сглаживать. В такие моменты он дотрагивается не привычно мягко, а уверенно, почти грубо. Хватает ее запястья, сжимает до красных следов, что проходят к утру, но навсегда остаются в памяти. Чешет за ушком, вызывая мурашки, а после впивается пальцами в шею и тянет к себе. Они никогда не зажигают лампы, сплетаясь на постели в бледном свете луны, а после тело Сахарозы алеет метками и укусами, ткань одежды неприятно ощущается на особенно чувствительных местах, а резинки чулок едва ли прикрывают засосы на бедрах, и ей стыдно, так стыдно — и непонятно, особенно когда днем Альбедо спрашивает, все ли у нее хорошо и не нужен ли ей выходной, если вдруг ей нездоровится. Это выматывает. Каждый раз он ведет себя так, будто ничего не было, но Сахароза помнит, Сахароза хранит эти воспоминания и ценит их точно так же, как работу бок о бок. И не хочет об этом забывать. Но с каждым днем становится все хуже. Она путает сон и явь, пытается в улыбках, во взглядах Альбедо разглядеть то, что не замечала раньше, и никак не может уцепиться хоть за одну мысль. Догадок нет, понимания, что делать дальше, тоже. Появляется шальная мысль отказать ему ночью, оттолкнуть, когда он снова прижмет ее к стене, и отвернуться, когда он поцелует сразу требовательно и глубоко, но по тому, как краснеют щеки от одних только всплывших в голове образов, по тому, как дрожат колени от воспоминаний, по тому, как сладко сводит низ живота, она понимает — не сможет. Ни отказать, ни оттолкнуть, ни отвернуться. В один из вечеров, когда Альбедо стучит в ее дверь, Сахароза решается сначала зажечь лампу в прихожей и только потом впустить его в дом. Он прищуривается, скользит по ней взглядом — не злым, но будто бы раздраженным. — Выключи. — Он не просит, почти приказывает, и Сахароза, тяжело сглотнув, кивает. Тушит лампу. В неверном теплом свете ей кажется, что на его шее нет метки, но подумать об этом она не успевает — он толкает ее к стене, сгребает волосы на затылке, вынуждая поднять голову, и сжимает бедро так, что это даже больно. Он держит крепко, не вырваться, но Сахарозе и не хочется. В эту ночь он грубее, чем обычно, двигается резче, быстрее, оставляет на ее теле не только укусы, но и синяки. Сахароза стирает колени о жесткий ковер, срывает голос, но прекратить не просит, даже чувствуя, как он впивается зубами в плечо и ранка получается настолько глубокой, что на пальцах, когда она прикасается к саднящему месту, остается кровь. Утром Сахароза выглядит так, словно на этот раз за кости для опытов ей пришлось драться со всей фауной Мондштадта сразу. Когда она приходит в лабораторию, Альбедо поднимает взгляд от пробирки и обеспокоенно поджимает губы. — Ты в порядке? Сахароза сначала даже не понимает вопрос. Потом до нее доходит: на ней сегодня длинные шорты, потому что на бедра смотреть страшно, непрозрачные чулки, скрывающие раздражение на коленях, и перчатки, резинками уходящие под рукава, чтобы никто не заметил покрасневшие следы на запястьях. — Д-да, — запинается она. — Просто ветер сегодня холодный. Альбедо удивленно смотрит в окно — на небе ни облачка и солнце светит не по-весеннему жарко, — но ничего не говорит. Сахароза смотрит на его метку на шее, вспоминает прошедшую ночь и трясет головой, отгоняя непрошенные мысли. Ей показалось. Правда же?