Единственный экземпляр

Антикварная лампа одиноко догорала на столе, освещая ровным счётом только скомканные бумаги и разорванные в клочья книги, с битыми стёклами пробирок. Тишина комнаты становится слишком громкой из-за присутствия в ней живого. Это живое сейчас сидит на кресле сложив ногу на ногу и уперевшись холодным взглядом в стену. Это живое оказывается неизмеримо глупо. Аказа мёртв. Кажется не на это он рассчитывал отдавая приказ оставшимся лунам. Не на это он рассчитывал, когда всех столпов с лёгкостью убили, кроме тех двух жалких, сумевших вывести того на утраченную человечность и принять необдуманное решение, ставшее впоследствии фатальным. Не на это. Он. Рассчитывал. Аказа мёртв. Отвратно даже мысленно такое осознавать. Напряжённая тишина прерывается судорожным вздохом, и Мудзан скрипит зубами чтобы твёрдо и зло выплюнуть: —Глупец. Перед глазами плывут только минувшие события. Он видит. Его глазами. Видел. Глазами Аказы. Неизвестную женщину рядом с ним. Аказа на коленях сидел перед этой женщиной. Аказа обнимал эту женщину. Разочарование заставляет горько и зло сглатывать, вжиматься пальцами в подлокотники кресла, до белеющих костяшек. Демон который сотнями лет, так преданно служил ему. Демон который почти никогда не приносил ему плохих вестей и не раздражал одним своим существованием и присутствием, а наоборот. Демон который неизменно оставался на своей позиции больше двухсот лет, а точнее всю жизнь. Демон чьи янтарные глаза в тёмных небесах, дарованные канджи третьей луны, украшали, а не уродовали. Демон глубоко уважающий своего создателя не из-за страха перед ним. Демон который был и остался среди его фаворитов. Аказа Он –рычащий, злой отчаянный, готов рвать глотки всему живому. Но сейчас, когда алая пелена перед глазами чуть размывается; когда удается вновь посадить ярость на хоть какой-то обветшалый поводок; когда мир вокруг фокусируется – он также видит и ещё кое-что. Там за всем своим гневом и безумием Мудзан жалеет. Впервые в жизни, о чём-либо жалеет. То ломающее, непонятное чувство вины, которое далеко в глубине прогнившей души, за яростью и рычанием спряталось. Вены режет этим отвратным чувством. Плевать, – убеждает он себя и на убеждения свои не ведётся, а зарывается когтями в собственные волосы и натягивает, пытаясь приглушить это гнетущее ощущение. Помимо вины, гнилые сердца подают мозгам знак, что есть ещё какое-то чуство, кроме сожаления. Но не желает он больше мыслям своим предаваться. Все существующие истребители мертвы. Тому доказательство два окровавленных тела у его ног, разорванных будто бы диким зверем. Зверем, имя которому Кибуцуджи Мудзан. Потому что эти два ничтожества заслужили удостоились, быть убитыми лично им. Единственное что напоминало о их личности так это едва уцелевшие серьги и сшитое двумя узорами, залитое кровью, хаори. Истребителям конец. Абсолютно всем и каждому. Семья Убуяшики мертва. Он выдернул этот сорняк собственноручно, с корнями. Теперь стоило бы бросить силы на поиск девчонки. Хотя это вряд-ли теперь станет сущей проблемой. Теперь Мудзан почти победил, скоро солнце не станет для него преградой. И он ведь должен быть в хорошем расположении духа, что все цели почти достигнуты? Он должен быть рад обрести вечную жизнь без границ? Он должен что-то сказать стоящим на коленях перед ним демонам, около остывающих тел истребителей? Но всё что Мудзан может, это без эмоционально открывать и закрывать рот, думая о том, о ком мысли должны кануть в небытие. Исчезнуть. Пропасть. Растворится в воздухе. И всё же...никто не будет с уважением слушать его замечания и впитывать их в себя, брать на заметку, а не игнорировать и закатывать глаза будто это обыденность, после проваленной миссии. Никто не будет вежливо кланяться уходя. Никто... Те двое высших ранга - остатки Двенадцати лун. Они никто. Проку от них теперь никакого, ему они не нужны. Теперь собрание лун не сопровождается, ни нотациями о иерархии, первой молодой, ни ядовитыми и лживыми плевками пустословий от второй; ни кровопролитием и упертым, хмурым взглядом от... третьей. И сейчас в мыслях тех двух нет ничего, пустые взгляды направленны в пол. Пустые взгляды преследует тишина. Тишина которую нарушить смеет только прародитель. —Я...распускаю высших лун. Вашей целью есть и останется, поиск демона победившего солнце. Ступайте. Демоны мысленно вздрагивают от такой неприкрытой неуверенности их короля. Никогда раньше его голос не звучал с подобным беззлобием. Почему то сейчас его привычное раздражение приглушается на градус-другой. То что повелитель их, оказывается не зол, очевидно, но не для немногих. Просто они своего короля знают достаточно давно и хорошо чтобы распознать это по тому как напряжено пространство вокруг, как сильно нахмуренны брови Мудзана и как крепко сжаты его зубы. Думать о непозволительном в его присутствии, пытаясь выяснить причину такого непривычного поведения, всё равно что подписать себе смертный приговор. В ярких глазах подчинённых теперь уже нет красиво высеченных, насыщенным чёрным, канджи. Теперь же просто обычные чёрные зрачки. И стекающие по щекам чернила мгновенно впитываемые в кожу. И в голове, как поток реки, втекает мысль. А как бы глаза Аказы выглядели без канджи? И мысль эта под сильным напором воды вытекает из головы. Её оттуда насильно что-то выталкивает. Её оттуда насильно Мудзан выталкивает. Удар бивы в этот раз не отдается в ушах с бывалой звонкостью. Но даёт возможность расслабиться когда двое, нет, трое демонов покидают его покои, включая Накиме. Про неё то он и вовсе успел позабыть. Теперь холодный, без намёков на однотипное раздражение взгляд, направлен на место где только что в поклоне находились трое демонов. В пустой проём Фусума. Воображение рисует в голове того кого здесь больше никогда не окажется. Ему приходится на секунду прикрыть глаза, сжать крепче челюсть. Он проходит взглядом периметру знакомой комнаты, поверхностно исследуя её в сотый если не тысячный раз и вздыхая. Всё довольно обезличено. Выхолощено. Голые фусума с узорами лучших художников Киото, идеальные в чистоте татами, сёдзи открытые настежь, за порогом которых одна сплошная тьма ночи и тусклый свет полной луны. До тошнотворности совершенную комнату могла бы дополнить ещё одна деталь.. чёрт. Пробившую, за сегодняшний день на миллионы мыслей, голову, приходит ещё одна, мысль, маленькая, микроскопическая и от-нечего-делать он решает самому себе ответить. Высших лун он распустил потому, что в обратном случае, пришлось бы собирать новый состав, включающий в себя всех шестерых. Он не сможет назначить на его место другого демона. Нет. Не назначить. Мудзан и представить не сможет никого другого на его месте. Никто не станет ему заменой. Никто не будет им. Аказа такой один в своём роде. Один экземпляр, который получил от жадной жизни Мудзан. Своей преданностью-ли он так привязался? Навряд-ли. И всё-равно в глотке становится суше и всё равно рёбра болезненно стягивает. И всё равно у него на секунду - всего на секунду, но перед глазами всплывает то событие ставшее роковым началом. Когда перед ним предстал человек в образе демона. Человек с силой демона. Человек отбросивший человечность и прошлое, но в итоге павший из-за этого. Человек который бросился с прародителем демонов, в бой, на голых руках. Бросился когда боялись десятки истребителей. Хладнокровие на его лице, Мудзан ухватил, как величайшую картину, запечатал в памяти и спрятал за рёбра. Голубизну его глаз он сравнивал с десятками красивейших озёр и ночных небес в период звездопадов. Человек убивший шесть десяток таких же людей.Человек которого он принял за демона. Человек, который его впечатлил и засел глубоко в прогнившей душе. Демон. Один из немногих, которым он сам дал имя. Аказа. Заморское. Необычное. Но такое подходящее. Стоило окунуться в море воспоминаний, как сухим было уже не выйти. В районе груди снова начало что-то ныть. Так быть не должно. У демона не может ничего болеть. У короля, прародителя, их создателя. Мудзан не должен больше ни упоминать, ни вспоминать. Не должен. Чёрт И в голове вновь этот образ. И Мудзан больше не пытается эти мысли прочь гнать. Мудзан просто наблюдает. Следит за тем, как знакомая фигура с хищной грацией, уворачивается от ударов, наносит ответные. Смотрит как напрягаются предплечья когда кулаки бьют по воздуху отдаваясь на противнике ударной волной. Смотрит как перекатываются мускулы под белой мраморной кожей, изгибая волнами плавные линии татуировок. Видит как лунный свет щедро освещающий большую часть поля боя, так удивительно играет с розовыми прядями окрашивая их в более холодный оттенок. Знай он себя чуть хуже, подумал бы что полюбился ему, этот демон. Последняя мысль почему-то отдаёт горечью обжигающей корень языка. Как до этого дошло? И не выходит избавиться в голове от этого образа, как ни пытайся. Тут не прогонишь, не выкорчуешь и не получится переключится на что-нибудь безликое и более подходящее, к поискам той демоницы например, но... ни черта. Потому что перед алыми глазами, замкнутыми веками, –вновь и вновь белый мрамор, бездонная глубина глаз, яркое солнце в их самом центре и въерошенные подобно георгине, волосы, которые так и требуют запустить в себя пальцы. А вот это уже что-то новое. И застрял он с мыслями этими угнетающими в этом чёртовом кресле и контролировать аполипсис в своей голове у него ни черта не выходит. Потому что Аказа – в центре этого апокалипсиса. Как его начало. Как его причина. Как его финальный аккорд. Стивнув зубы Кибуцуджи жмурится до серых пятен в темноте. До отточенного в мелочах образа. Мрамор кожи. Утонувшее в синей бездне солнце. Вихрь волос. И ограничится этим образом не выходит. Потому что мысли с бешенством уносятся дальше. Невеликое воображение рисует альтернативный конец. Другой сценарий. Где. Аказа. Не мёртв. И Мудзан ненавидит себя за эти мысли. Высокомерное существо. Самовлюблённое существо. И ненавидит себя. До чего довёл его этот демон? Мудзан хочет выругаться, но что-то застрявшее в глотке, мешает. Возможно, там застряла вина. Огромным валуном застряла, и за бесконечную жизнь не протолкнешь. —Накиме, –тихо обращается он и одного его голоса достаточно, чтобы слуга услышала и сообразила. Это место впрочем, ничем не отличается от остальной крепости. Потому что крови здесь нет. Потому что здесь нет следов прошедшей масштабной битвы или даже поверхностных намёков на неё. Но Мудзан знает, Мудзан видит. Потому что эту розовую ткань он не спутает ни с чем другим, ни эти ткани хакама, с туго затянутой веревкой пояса, ни эти бусы предназначенные мольбам. Тошнотворное ощущение в грудной клетке, становится отчётливее. Мудзан не успевает уловить момент когда его колени врастают в пол, а в руках оказываются ткани чужих одежд. В затылке настойчиво пульсирует, глаза жжёт – Мудзан не сразу замечает это, а потому и не сразу понимает, в чем проблема. Он поднимает руку. Проводит пальцами по глазам и царапает. В чём проблема? Сколько демонов умирали на его веку? И каждый раз ему было вертикально и горизонтально плевать. Так какого чёрта происходит сейчас? Что то обрывается. И опять не удаётся уловить момент когда руки сами прижимают ткани к собственной груди с силой, явно нацеленной сломить рёбра. Он должен похоронить все воспоминания и чувства, о нём, закопать их так глубоко где они никогда бы не видели дневного света. Чего ему стоит один демон? –Ничего. А чего же ему стоил один единственный в своём роде экземпляр, к которому все семь сердец остались неравнодушны?