***
Воспоминания об этом дне все еще преследуют меня. Они греют мою душу, пока разваливающееся на куски тело дрожит на больничной койке. Виновен ли я в том, что в конце концов становился все более жадным до его внимания? Фине вышли победителями из этой схватки, но я знал, что это был провал. Победа стояла за тем, кто крепко связал меня золотыми нитями в тот злополучный день, превратив в одну из своих фарфоровых кукол. Я увидел перед собой настоящее искусство, поразившее меня до глубины души. Я вожделею от одной только мысли смотреть на него, наблюдать за движением его тонких губ, когда он снова говорит о том, как сильно ненавидит меня. Ах, так чудно он хмурит брови в гримасе отвращения… Я прекрасно знаю, что он ненавидит меня до глубины души, но ничего не могу с этим сделать. Я хочу быть единственным, на кого он смотрит и о ком думает. Пускай я не достоин даже легкой улыбки, меня будоражит видеть в аметистовых глазах безмерную жажду крови и чистую ненависть. Белые стены сводят меня с ума. Сколько времени я уже нахожусь тут? Тело неприятно ноет, а сознание мутнеет из-за жара. Хочется быть ближе к Ицуки. Заполучить его всего, даже против его воли. Правда тогда придется избавиться от дворняжки, вечно ошивающейся рядом с ним. Омерзительно. Почему он так много позволяет этому Кагехире? Почему я не достоин такого же отношения к себе? Неужели- — Доброе утро, Теншоуин.***
Углубившись в свои мысли, Эйчи не услышал, как в комнату вошел виновник его переживаний. Он стоял тихо и неподвижно, осторожно наблюдая за блондином со стороны. Никакой реакции. Он все так же лежал на больничной койке, повернув голову к окну и изредка бормоча что-то под нос. В конце концов Шу надоело, что его присутствие наглым образом игнорируется. Он не для этого старался выкроить время в своем графике, чтобы потратить эти драгоценные минуты попусту. —…Ицуки кун? — Эйчи вздрогнул, услышав чужой голос. Он не ожидал, что сегодня кто-то навестит его. У него начались слуховые галлюцинации? Впрочем, он так и не решился повернуть голову, опасаясь, что это были всего лишь игры его больного разума. Шу недовольно вздохнул, потирая переносицу. Послышался ритмичный стук каблуков. Пару шагов и вот, широкоплечая фигура находится уже в совершенно другом месте. Она стояла около окна, закрывая собой красивый пейзаж, от которого Эйчи уже давно тошнило. Солнце словно играло с розовыми волосами, нежно перебирая их в своих руках. Шу выглядел одновременно таким близким, но таким далеким. Он всегда был на расстоянии вытянутой руки, но стоило попытаться прикоснуться к нему, и шипастая роза искалывала все пальцы, окропляя сырую землю свежей кровью. Но даже так Эйчи продолжал очарованно смотреть на чужую спину. Он не понимал, почему Шу тут, рядом с ним, не понимал зачем. Может, он пришел поглумиться над еле дышащим телом? Или насладиться страданиями своего врага? Что бы не двигало им, на душе почему-то все равно было тепло. Хотелось верить, что он специально пришел ради него, но это были слишком опасные и нереалистичные желания, которые блондин сразу же отбросил. — Вчера я смотрел выступление Валькирии. Ты… Вы как всегда выступили на высшем уровне, — Эйчи немного замялся. На самом деле ему не было дела до «Валькирии», прошлым вечером он наблюдал только за одним человеком. — Ах, хореография на второй минуте песни действительно меня поразила. Ты знаешь о каком моменте я говорю, да? Когда я подумал о том, как можно было бы использовать подобное в выступлениях Фине, мои пальцы даже задрожали от восторга! — Ка-ка-ка! Конечно все было превосходным. Я бы ни за что не допустил ни малейшей оплошности. Это непозволительно, — Шу наконец повернулся лицом к собеседнику, довольно улыбаясь. — Вижу, тебя это правда впечатлило, Теншоуин, раз ты готов пойти на бездушное копирование Валькирии. В этот раз я, так и быть, дам тебе поблажку. Искусство — это то, что должно быть доступно каждому. Даже если если у этого каждого нет вкуса. Эйчи мягко улыбнулся в ответ. Впервые он мог насладиться своим кукловодом в непосредственной близости. Как прекрасны были его черты лица: длинный острый нос, тонкие губы, узкие глаза с пушистыми ресницами. Казалось, будто Шу и сам был куклой, а не живым человеком. В нем не было никаких изьянов кроме, пожалуй что, скверного характера. Воплощение идеала и того самого искусства, о котором так любил говорить Ицуки. Увидеть его улыбку и расслабленное выражение лица было настоящей редкостью. Не то, чтобы он совсем не улыбался. Просто это не было адресовано Эйчи. Чаще всего ему оставалось довольствоваться только надменными взглядами и злыми оскалами. Но сегодня все было иначе. Даже голос Шу был более мягким, чем обычно. — Ицуки кун…— голубые глаза скакали из стороны в сторону в поисках того, за что можно было зацепиться, чтобы продолжить диалог. Хотелось еще на мгновение продлить ту легкую атмосферу непринужденности между ними, будто они… хотя бы неплохие приятели. И вот, бинго. — Где Мадмуазель? Неужели ты ее забыл? — Нон! Как я мог забыть свою дражайшую Мадмуазель?! Следи за своим языком, Теншоуин! — Ицуки недовольно поморщился. Было очевидно, что подобный вопрос он посчитал очень глупым и слегка оскорбительным. — Если ты интересуешься ее состоянием, то с ней все хорошо. Сейчас она находится за дверью вместе с Кагехирой. Они ждут, пока я вернусь. Услышав это, лицо Эйчи помрачнело. Ему хотелось провести время с Шу наедине. Совсем наедине. Чтобы рядом не кружили такие, как Кагехира. Пускай он и сидел где-то за пределами палаты, знание того, что он был поблизости, оставляло в душе мерзкий отпечаток. Какая жалость, а ведь Теншоуин хотел запечатлеть этот момент в своей памяти в мельчайших подробностях! — Фу фу, понятно~ — Ты такой потешный, Теншоуин, — серьезный вид Эйчи не скрылся от фиолетовых глаз, да и сложить два плюс два не составляло особого труда. — Задался вопросом о том, где Мадмуазель, но совершенно не заметил того, что я пришел не с пустыми руками. Шу подошел ближе и сел на гостевой стул. Он осторожно положил букет из маргариток на живот блондина и сразу одернул руки, поворачивая лицо в другую сторону, чтобы избежать зрительного контакта. Эйчи глупо улыбнулся, заметив на фарфоровой коже легкий румянец. Приятная дрожь наполнила сердце. Даже если это была ложь, выдуманная самим Теншоуином, или ему просто показалось, мозг все равно будоражило от мыслей о собсвенной значимости для человека напротив него. — Мы покупали кое-что в городе для реквизита. Тогда я увидел цветочную лавку и подумал, что было бы неплохо тебя навестить. Все-таки ты тут уже слишком долго прохлаждаешься, — с легкой досадой в голосе произнес Шу. — В прочем, мне нет дела до того, как долго ты еще будешь здесь находиться, но остальные скучают по тебе. Oh mon dieu, Ватару мне весь мозг прожжужал! Так что будь добр и… выздоравливай скорее, Теншоуин. Ицуки не умеет врать. Ни для кого не было секретом, что он хорошо разбирается в языке цветов. К тому же всегда подходит к любому делу с особой дотошностью и вниманием. Он никогда не признается в том, что специально выбирал самые нежные бутоны, размышляя о том, что Теншоуин, как и цветы, красиво сияет под софитами, источая сладкий опьяняющий аромат, но только некоторое время, после чего быстро увядает, оставляя в руках только сухие подгнившие лепестки. Для Шу невообразимо сложно прямо выразить беспокойство о блондине и надежду на то, что ему вскоре станет лучше. А Эйчи никогда не будет обнадеживать себя глупой верой в то, что заслуживает чужих слез. Ему не нужно было, чтобы его прощали, он не жалел о содеянном. Ему просто хотелось был важным для человека, которого он в свое время собственноручно хотел свести в могилу и чьему таланту безмерно завидовал. — Постараюсь, — бледные синеватые пальцы нежно касались белоснежных лепестков. Аккуратно, чтобы не причинить цветку боль. — Я и сам не изъявляю сильного желания задерживаться тут. Из-за загруженного графика мои дорогие товарищи так редко навещают меня! Мне хочется выступать вместе с ними, бок о бок, чтобы бурный поток песни захлестнул пришедших на представление фанатов, озаряя их лица улыбками. Как я по этому соскучился. — Не сомневаюсь. Повисла тишина, изредка прерываемая щебетанием птиц за окном и шумом стоящей рядом аппаратуры. На самом деле им обоим еще было о чем рассказать, что спросить, чем поделиться. Но сейчас… хотелось просто молча посидеть друг с другом, прислушиваясь к чужому томному дыханию. Эйчи еще раз посмотрел на человека возле него. Он все так же был повернут лицом к окну, сложив руки на коленях. Блондину они очень нравились. Такие тонкие запястья, длинные, немного костлявые пальцы. Шу был грациозен даже в мелочах. Он элегантно перебирал кончиками фаланг бордовый пиджак. Казалось, он слегка нервничает, но старается не подавать виду. Был ли это шанс для Эйчи или просто прихоть, которая доставит остальным неприятности? Что ж, думать об этом стоило раньше, до того, как он импульсивно потянулся к Ицуки, дрожащей рукой переплетая их пальцы и крепко сжимая ладонь, не давая шанса разомкнуть этот узел. — Т-теншоуин! Что ты, по-твоему, делаешь?! — кое-то явно не ожидал подобной инициативы близости со стороны блондина. Не услышав ничего в ответ, Шу все-таки успокоился и, возмущенно пробормотав что-то, ответил тем же жестом, аккуратно накрывая чужую ладонь своей. — У тебя нет никаких манер. Абсолютно, — продолжал ворчать тот, вырисовывая большим пальцем круги на бледной кисти. Эйчи только тихо посмеялся, закрывая глаза от усталости. В отличие от его собственных, руки Шу были теплыми и бархатными. Фарфоровая кожа слабо переливалась под лучами солнца. Блондину даже стало слегка стыдно за свой внешний вид. Он не был готов к чужому визиту и выглядел не очень презентабельно со своими грязными растрепанными волосами и синяками под глазами. Хотя это последнее, о чем стоило беспокоиться в его случае. Стук в дверь. Еще раз. И еще. Это точно не медсестра, еще слишком рано для ее визита. Все встало на свои места, как только из-за двери послышался тот самый голос. — Ньхааааа, Ошисан! Почему мы вообще сюда пришли? Мы опаздываем! Эйчи нервно распахнул глаза, цепляясь за чужую руку, как за спасательный круг. Проведенного вместе времени было критически мало, чтобы насытить его нездоровый аппетит. Ему совершенно не хотелось отпускать Шу. Но Ицуки был таким упрямым! Да, Валькирия — дело всей его жизни, да, он вкладывает в нее душу и непомерные силы, но он мог просто попросить попросить, и Эйчи бы окружил его всем необходимым, отобрал самые лучшие места у главных сливок в индустрии, вырвал бы их сердца, перемолол кости, и все ради того, чтобы преподнести это для Шу на серебряном подносе, силой протащив его на самый верх. Тогда ему бы не пришлось стараться, не пришлось тратить время. Он мог бы навсегда остаться подле Эйчи и вершить с ним чужие судьбы, став примером идеального айдола для будущей утопии. — Отпусти мою руку. Нет, этого никогда не случится. Дикие звери в неволе долго не живут. Им нужна свобода, как и Шу. Только так он сможет в полной мере нести свое искусство и приносить незаменимый вклад в будущее. Как бы блондину не хотелось насильно удерживать птицу в клетке, ему не хотелось, чтобы ее звонкая песня навсегда замолкла, растворившись в забвении. Он нехотя разъединил их пальцы. Ицуки тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Прошло около получаса с момента, как он зашел в палату. Это и в правду было гораздо дольше, чем он планировал. Он хотел просто поздороваться, занести букет и поскорее уйти. Вместо этого Шу сначала долго наблюдал за развалившимся на койке юношей, потом разговорился а с ним, а после… Что это вообще было? Удивительно, как Теншоуину каждый раз удается с ног на голову переворачивать его планы, когда они остаются наедине. Когда-нибудь Шу победит в этой маленькой «игре», но не сегодня. — Très mauvais, придется пропустить обед, — пробормотал он под нос. — И правда, я достаточно сильно задержался. Что ж, не скажу, что я был особенно рад этой встрече, но увидимся снова чуть позже, Теншоуин. Ватару попросил меня кое-что тебе передать, когда услышал, что я… Хмпф, просто сел мне на шею, высасывая из меня все соки! Как будто он сам не может сюда прийти! Ицуки встал, отряхивая брюки и пиджак. Голубые глаза внимательно наблюдали за ним, но их взгляд был достаточно рассредоточенным и тусклым. Снова цоканье каблуков о кафельную плитку. Широкими шагами Шу преодолел небольшое расстояние от кровати до двери, медленно открывая ее. На него сразу напрыгнул обеспокоенный Мика. — Не стой столбом, Кагехира. Идем. Ты сам сказал, что у нас мало времени. И передай мне мою милую Мадмуазель. — Конечно! Шу помахал рукой на прощание и улыбнулся, снова сломав что-то внутри Эйчи. Так же сделала и кукла на его руках, что было немного странно, учитывая то, что куклы не умеют улыбаться. Дверь закрылась. Он снова остался один.***
Еще один солнечный день после затяжных дождей. Воздух был свежим и щекотал нос обилием приятных ароматов. Теплая погода и радостные улыбки проходящих мимо людей. Больничная палата была пуста. В качестве напоминания о том, что не так давно тут кто-то находился, остались только увядшие лепестки маргариток, неаккуратно разбросанные по полу, и незаправленная постель. Шу не понимал, что происходит в его голове. С одной стороны он сам часто угрожал убить Теншоуина и мечтал свернуть ему шею, с другой — на душе было очень тягостно и противно. Он был знаком с этими чувствами. Пускай они были менее яркими, чем тогда, но именно это он испытал, практически лишившись своей Валькирии. Самого дорогого для себя. А ведь этот бестактный сын богатого конгломерата уже второй раз доводит Шу до особого состояния тоски и отчаяния. По каким-то причинам Ицуки никогда не рассматривал вариант того, что Эйчи правда может умереть. Наоборот его всегда удивляло, как он сам еще не загнулся, или кто-то не заплатил наемному убийце за его голову. Осознание пришло только сейчас, когда Шу уже находился у могилы вместе с остальными. Людей было не особо много, но знакомые лица все-таки присутствовали. Опущенные головы и мертвая тишина. Иногда можно было услышать тихие всхлипы неравнодушных родственников. Только розоволосый юноша поднял голову вверх, устремив взгляд в самое небо. Солнце неприятно слепило, а голову заполонили неприятные мысли. Шу не раскаивался за свои слова и поступки, но ему было жаль, что он так и не смог обсудить многие вещи с уже покойным врагом. Каким бы мерзким не был Теншоуин, непринужденно болтать с ним было на удивление приятно. Их беседы за чашкой чая могли длиться часами. Это был самый отвратительный человек в жизни Ицуки, к которому его парадоксально тянуло. Даже сейчас он прилетел из Франции только ради того, чтобы посетить похороны. Может, они с ним и не были такими уж разными? Продолжать эти размышления можно было бесконечно. Все-таки их соперничество длилось не первый год. Первобытная ненависть в кукольном сердце переросла в более комплексное, сложное чувство, и это безумно раздражало. Особенно, когда Мадмуазель начинала говорить достаточно странные вещи. Какое невежество! Заявить, что в нем есть место для более теплых и нежных чувств по отношению к Эйчи, а не только холодная злоба. Нет, это абсолютно точно не было привязанностью или влечением. Он просто запутался. И во всем этом виноват только этот противный…! Шу это надоело. Чувство, что тоска все сильнее пронизывала душу, раздражало. И как он вообще осмелился подумать о том, что Теншоуин имел хоть какую-либо ценность в его жизни. Неприятный, мерзкий тип, от которого нужно было избавиться. Его прах более чем заслужил лежать в могиле. Это правильная смерть. Разве можно сочувствовать убийце? Ицуки сжал кулаки и нахмурился. Снаружи он казался спокойным, почти безразличным, но внутри бушевала буря эмоций. Хотелось последовать вслед за покойником и завязать веревку на шее, но это было бы слишком по-варварски. Выражать свои мысли прямо, не закапывая истинную природу своих слов и действий под коркой высокомерия и безразличия, всегда было сложной задачей, с которой Шу так и не справился, но сейчас было уже поздно. Надежда на то, что его выслушают есть, но о том, что ему ответят, можно даже не мечтать. Этого некому сделать. — Au revoir, Теншоуин, — сухо произносит он и уходит, оставляя на могиле букет белых хризантем.