Pieces

Дима не хотел отвечать на звонок. Он уже почистил зубы и переоделся в свою спальную футболку. Катя давно чиллила в кровати с планшетом. Ему позарез нужно было уснуть до полуночи, Сережка главный радел за это в приложении Мотиваторы. Но теперь звонил сам, хотя обычно никогда и никому не звонил по телефону. И, конечно, Дима ответил. — Ты, кажется, хотел знать, — сказал прямо ему в ухо голос Сережки, будто тот зажал динамик губами. — Группа крови - третья отрицательная. Холецистит. Гастрит в стадии ремиссии. Грыжа межпозвоночного диска пояснично-крестцового отдела прооперированная. — Сереж, что ты несешь? — Ты хотел знать о здоровье моем, — тяжело выдохнул тот. — Подожди, — Дима встретился глазами с Катей и пожал плечами. — Ты на съемках? Или ты бухой? Что я сказал? Когда? — Хронический тонзиллит, — продолжали на том конце, не слушая его. — Стой. Это когда я пошутил про медицинскую карту, чтобы в старости откачивать тебя? — Пока, — сказал Сережа и сбросил звонок. Дима снова посмотрел на Катю, и вздохнув, направился в гардеробную. — Матвиенко чудит? — спросила она вдогонку, угадывая безошибочно. — Прикинь? — И что? Поедешь к нему? — Ясен блин красен. Этот додик еще и мобильник отключил. - В квартиру Сережки, которую, спасибо его прекрасной памяти, Дима нашел всего с небольшой заминкой, дверь была открыта. От этого факта он немного обосрался. Особенно, когда увидел Сережку в гостиной, в темноте, разбавляемой новомодным проектором звездного неба, который фанаты как-то подогнали им после концерта. Свой Дима в детскую поставил, но Савина почти не включала его. Матвиенко сидел, расслабленно привалившись к стене, и пятна синего цвета, кружившие по потолку с периодичностью раз в двадцать секунд, освещали и его, но лицо рассмотреть было невозможно. — Сереж… — Дима осторожно опустился рядом с ним на колени, стараясь не поддаваться страху и тому ощущению, с которым душа медленно уходит в пятки. Взял его (теплое) запястье. — Кто здесь? — вяло встрепенулся тот, но руки не отнял. — Тот, кого ты вытащил из постели. Кто приехал к тебе практически в одних трусах. Дима прижав палец, нащупал его пульс, учащенный, но ровный. — Что с тобой? — синий свет выхватил и заполнил тенями, из-за этого казавшиеся глубоко ввалившимися, глаза напротив, неподвижный взгляд. В этом освещении Матвиенко выглядел неважно. — Сереж. — Я не пью, ты знаешь, — ответил ему тот. Дима ждал. — А сегодня наебенился какой-то хуйней. Приехал, сидел тут и понимал, что хорошо, что не пью. Но возможно поз… Возможно, Поз, поздно. Дима закатил глаза на его слабую полуулыбку. — Скорую вызывать? Сережа попытался привстать, улыбнулся ему шире, когда синий опять выхватил его лицо. — А я уже вызвал. Дмитрий Темурович. Димка уселся удобнее, не выпуская его руки. — У тебя хоть тонометр есть? Вызвал он. Как вырубить эту хуйню? — А никак. Мы не можем остановить Землю и сойти. Только сами остановиться можем. Сережа неожиданно выдернул свою руку и потянул Позова на себя. — А если я не лечения хочу. А чтоб кто-то побыл со мной, пока я отлетаю. — Куда ты отлетаешь, баклан? Дима тем не менее не сопротивлялся, переместился и устроился рядом, бедром к бедру. — Если ты наебенившийся, то возможно я зря прошу, но… Понимаешь, в мои планы не входит, чтобы ты отлетел нахуй. Поэтому, если ты правда собираешься отлетать, то скажи. А если нет, то я, конечно, посижу. — «если нет», — вздохнул Сережка. — Ну и зашибись, — на всякий случай, Дима снова нащупал его запястье, и перехватил уже знакомую четкую частую пульсацию. Он не знал, как спросить. Он не ждал, что Матвиенко примется сейчас рассказывать ему как на духу, почему наебенился, и чем, и зачем позвонил ему. Хотя, вероятно, кому еще можно было еще поз-вонить, как не ему. И все же не настолько близкими отношения у ни были. Хотя, если Сережка не бухал, то вряд ли в его жизни вообще присутствовали те, особого рода, откровенные разговоры. — Как Бали? — осторожно спросил Дима, когда тишина начала затягиваться, а пульс по-прежнему херачил ему в пальцы. — Зае-бали, — ожидаемо отшутился Сережа. — Я люблю Бали. Но иногда сидишь и думаешь, а нахуя? У тебя бывает? — Бывает, — Сережа вздохнул с облегчением, роняя голову ему на плечо. — И что… что ты делаешь? Дима посмотрел вверх, задерживая взгляд на несколько секунд, пытаясь распознать узоры или планеты, обозначаемые на потолке. — К психоаналитику ходил. Просил у Санты антидепрессанты. Закидывался ими полгода. Ты ж все знаешь, Серень. Тот вжался виском в его плечо. — Он говорил тебе, что весь пиздец из детства? — Что-то типа того, да. — Мой вместе со мной родился, — хихикнул Сережа. — Сложно отделить от личности. — Возможно, у специалиста получится. — Я думаю, надо оставить пиздец, а Сергея Барбарисыча отправить нахуй. — Нет, — инстинктивно отреагировал Дима. — Если тебя пиздят с детства, это уже ничего не исправит. Ты всегда будешь отпизженным. Во всех отношениях. Во всех смыслах. С бабами, с мужиками. На Бали, в спортзале. — Сереж, — Дима вздохнул, уже просто обхватывая его запястье и ощутимо сжимая. — Я знаешь, что понял? Что все у нас в голове. — он помедлил, но все-таки продолжил, — И в моей голове ты блять нахуй сделал эту жизнь. Всегда завидовал тебе немножко. — Спасибо, — усмехнулся тот. — Теперь не будешь. — Буду. Они помолчали еще, Сережа не моргая смотрел в черно-синюю темноту комнаты. — Чтобы отец не лупил маму, я еще пиздюком старался попасться ему под руку. Чтоб он отвлекся на меня. Хотя было страшно пиздец. — Ты был крутой пиздюк. — Повтори. — Ты крутой пиздюк, Сереж. Тот благодарно ткнулся носом ему в шею, выдохнул щекотно, смеясь. — Арсений как-то сказал, что наша взрослая жизнь, после начала Импровизации, уравновесила все, что было до этого. — Это он о с Шастом знакомстве завуалировал? — Наверняка, — Сережа смеялся, снова делая ему щекотно. — А я тогда о тебе. Дима не успел ответить, чувствуя как что-то скользкое и горячее проехалось по его шее там, где только что было дыхание. Мурашки неконтролируемо поползли по спине. — Наебенившийся пиздюк, — покачал головой он, возвращаясь к Сережкиному пульсу. Пульс возвращался к норме.