***
Нагадает по руке Счастья бесконечного… Брут практически сразу после развода стал оказывать Лии знаки внимания, но она хотела вначале поостыть и поотвыкнуть от столь неудачного первого брака. С головой окунулась в бесконечные выступления и вынырнула из них почти через год. Брут был очень галантен, тактичен и, к тому же, не сильно хуже Икара по части перспективности, а возможно, даже и лучше. Прислушивался к её желаниям и всегда находил время именно на неё, а не только на рабочие проекты. Спрашивал о том, чего она хотела бы от брака, радостно соглашался на детей, обещал всю жизнь её любить и растить детей с ней вместе — столько, сколько она захочет. Это ли было не счастье! И на его предложение Лия ответила «Да». Они мирно ворковали, когда Брут встречал её после работы, покупали по новому шкафу из модной серии раз в месяц — их забавляла эта игра, каждый месяц новая вещь для общего уюта, и они бережно переставляли каждую новую такую покупку по нескольку раз, пока не убеждались в достижении абсолютной гармоничности её размещения в квартире. Оба проверились на все возможные риски заболеваний, и после этого их жаркие ночи обрели ещё послевкусие ожидания заветного чуда… Долго ждать не пришлось. И как же оба были рады! Лия исправно выполняла все врачебные рекомендации, следила за питанием, не толстела безразмерно. На ворчание продюсера не обращала внимания. На УЗИ ходила именно в муниципальную поликлинику, опасаясь, что в платной конторе неучи за деньги припишут несуществующие диагнозы и неизвестно ещё, не навредят ли лечением их. Да и деньги лишними ей точно не могли быть: скоро должен был родиться малыш, и всё, что было у неё, предназначалось ему! — Ой, да всё в норме у тебя. Молодая, здоровая, не заметишь, как родишь! — махнула рукой, заполняя бумаги, врач за аппаратом УЗИ. Она даже распечатала по собственной инициативе один кадр Лии «на память», но, сказать честно, в этих расплывчатых серых пятнах ни Лия, ни Брут ничего однозначно определить не смогли. Когда стала приближаться примерно рассчитанная дата родов, Лия забеспокоилась и стала говорить Бруту, что вообще-то плохо терпит боль и не уверена в физической подготовленности организма. Тот обнял её и, заглянув в глаза, сказал: — Главное, чтобы у меня были вы с малышом. А как это пройдёт — неважно. И, даже если тебя всю порежут и останется куча шрамов, я не перестану тебя любить. И никогда не буду осуждать. Лия выдохнула. И уже спокойно стала собирать сумку в роддом.***
…И оставит на курке Палец подопечного. Лия не могла понять, как это произошло. Она была вымотана физически: первые роды всегда даются непросто. Но вдобавок была просто оглушена морально: дочка родилась с серьёзными отклонениями. И не только в привычном понимании. Стать той самой «ответственной и свободной личностью», о которой так назойливо проповедовали изгойские предводители, ей не светило. Лия лежала на больничной кушетке и пыталась осознать, почему это произошло, что теперь делать… Горячие слёзы подступили к глазам изнутри, но вылиться наружу не могли и, казалось, раскаляясь всё больше, прожигали глаза… «Что же делать…» Прошли минуты мучительных раздумий — она не знала, сколько. Но не очень много. Чувство долга перед мужем заставило дотянуться до пакета с вещами у ножки кровати и нащупать там телефон. Она рассказала всё как есть: голос осип, во рту пересохло, и поэтому говорить получалось еле слышно. — Я не смогу, Брут. Давай откажемся от неё. Оставим тут, в роддоме, я подпишу любые бумаги, и пусть ею занимаются врачи, может, они хоть на будущее что-нибудь выяснят. Чтобы потом не повторялось с другими такое… Я не готова. Лучше уж вовсе без детей остаться. Но Брут был уверен, что оставлять собственного ребёнка не годится, напоминал, как они ждали появления дочки на свет, обещал помощь во всех вопросах, убеждал, что обязательно надо забрать и растить ребёнка таким, каким он родился… В звенящей пустоте выжженной пустыни собственного сознания Лия не могла уже найти ни малейшего живого ростка воли. И согласилась. Согласилась выписаться из роддома с ребёнком без будущего.***
…Вынув шею из петли, Водку пьёт с морячками, Разбивает корабли И играет мачтами… Брут действительно был образцовым семьянином. Но на такого ребёнка денег надо было много, а Лия даже в перспективе не могла выйти на работу («Ну кто же заменит ребёнку мать!»), поэтому Брут пропадал на работе всегда, когда не нужна была его помощь в решении медицинских вопросов — а после решений подобных вопросов из-за отработок пропадал на работе пуще прежнего. Лия из остро-болезненного состояния хождения по раскалённым иглам постепенно перешла в какое-то отупение и смирение, едва замечая, как прожигает грудь сердце во время визитов в детскую поликлинику и как горят, краснея, щёки на детской площадке… Она выматывалась, совершенно перестала прихорашиваться (помыться изредка удавалось — и довольно), готовила и ела только диетическое, забыв даже запах некогда любимых «вредностей». Она знала поимённо почти всех детских врачей Полиса и ассортимент подгузников во всех магазинах района. Она стала замкнутой, так как с кем-либо общаться, имея на руках «особенное» чадо (кроме врачей и продавцов), было невозможно: к себе приглашать стыдно, а куда-то идти — никто не звал, да и опять же, это с ребёнком — таким — вместе… Она чувствовала к мужу смутную благодарность за поддержание жизни — и её, и ребёнка — но всё остальное было подёрнуто туманом… Нет, не туманом, смогом сгоревших надежд… Брут реально трудился как пчёлка, добывая необходимое, но перегрузками, возможно, лишь приблизил свою гибель. Слёзы уже не жгли Лию изнутри, они, кипя, испарялись, не дойдя до внешнего мира, а в обугленной душе едва трепетал лишь один вопрос: как теперь жить? Такая, как есть, она не была нужна миру шоу-бизнеса; отвести дочь в школу было невозможно отнюдь не из-за возраста; на волосы бывшей певицы из того самого смога начал оседать пепел…***
Дождь, трудно управляемый (и стремительно устающий) ребёнок и отсутствие свободных такси с детским креслом в поле зрения и сведений диспетчера повергали в безысходность (о своём автомобиле Лия давно забыла). Дорога домой казалось задачей нерешаемой, и Лия, уже ни на что не надеясь, раскрыв один зонт на двоих, потащила дочку к автобусной остановке; могло показаться, она держала ребёнка под руку, но на деле она крепко прижимала к себе детское плечо и торопилась, зная наперёд, что, даже если автобус и подойдёт, в нём ей предстоит пережить немало тяжёлых минут. Но тут, как в старом кино, около неё затормозил блестящий недешёвый автомобиль, передняя дверь открылась, и Икар (выглядящий совершенно потрясающе, лучезарнее, чем раньше) крикнул: — Лия! Садитесь! Сзади сиденья детские! Лия только кивнула сквозь набежавшие слёзы, открыла заднюю дверь и стала заталкивать дочку в салон, а подбежавший Икар перехватил у неё зонтик, сложил и куда-то убрал (Лия боролась с девочкой и не уследила за этим), потом опять очутился на водительском месте и спросил: — Вам куда? Похоже, знал… А может, наугад. Но больно кольнуло, что надо было сказать, что они уже давно переехали в куда более скромную квартиру. Кольнул и вид двух детских автокресел. Икар, заметив взгляд Лии, начал было пояснять: — У меня два сына, старший — школьник… — Знаю, — перебила Лия. Ребёнок был, наконец, пристёгнут, и Лия закрыла глаза. Минутное раздражение от осознания чужого успеха растаяло, оставив лишь лёгкую грусть и искреннее пожелание бóльшего, чем у неё, счастья семье, обладающей этими креслами. — Да, Икар, я слыхала, что у вас с Музой сыновья, что очень талантливые мальчики… Лия не удержалась и всхлипнула. Выдохнула, но глаз открыть пока не имела сил. Голос Икара, смущённый и мягкий, вновь зазвучал: — Ну да, мы поженились через два года после нашего с тобой развода. Потом родились дети. Они и правда чудесные, мне кажется, они способнее меня в том же возрасте. Прости, Лия… Лии стало неловко: Икар, видимо, чувствовал себя виноватым из-за своего счастья по сравнению с её горем. Она постаралась взять себя в руки: — Нет-нет, Икар, ты что! Вы молодцы, и ты всё правильно сделал, не надо было со мной… — она разрыдалась, не в силах больше себя сдерживать и в кои-то веки видя дружеское расположение и сострадание вместо осуждения и унижающей жалости. — Лия… Я сейчас… Автомобиль ещё немного куда-то проехал и остановился. — Всё, мы на парковке. Лия, — Икар дотронулся до её головы и погладил, утешая, как ребёнка, — Лия, ты тоже молодец, ты мужественно держишься… — Да ни черта я не держусь, Икар! — взорвалась Лия, и вопли перемежались рыданиями. — Я чёртова осунувшаяся домохозяйка, я рисую дурацкие картиночки, чтоб хоть как-то свести концы с концами, я изнываю от банального бытового ухода за собственным ребёнком, я просто на последнем издыхании, но я не могу ничего поделать, мы медленно идём ко дну! И я не вижу смысла в такой жизни… — последнюю фразу она произнесла куда тише, внезапно сникнув. — Лия… Лия, не говори так и, главное, не думай. Зазвонил телефон, Икар снял трубку: — Да, Муз, я призадержался, встретил Лию с дочкой. Они в дождь попали, я их подвезу. Мы тут пока на парковке болтали. Из трубки послышалось непритворное: — Да, конечно, надо подвезти! А может, их к нам, пообедать? У меня всё горячее. Икар посмотрел на Лию, уже открывшую глаза: — Лия, Муза предлагает у нас пообедать, поедете? Я потом до дома довезу. Лия с грустной улыбкой помотала головой: — Нет, спасибо. «Этого я не выдержу», — подумала она, вообразив картину счастливого семейства. — Всё в порядке. Хорошо. Пока, — Икар завершил разговор. — Лия… Лия была почти спокойной и опустошённой. — Лия, я не хочу, если честно, ничего поворачивать вспять, и мне с Музой хорошо, но с тобой мне тоже было хорошо, я вправду тебя любил и восхищался тобой. И сейчас восхищаюсь, не усмехайся, ты — это всё равно ты, что бы ни случилось. Да, ты порой экспрессивна несколько более, чем я могу спокойно переносить, ты не так ярко, не так ухоженно выглядишь, но всё равно тебя видно за версту, что ты не рядовой человек. Возможно, на детях гениев природа… А я, видимо, оказался недостаточно гениален. Я даже, честно говоря, детей от тебя не хотел, опасаясь, что в лаборатории мог нахвататься всяких излучений, и боялся, что дети будут… Ну… с отклонениями. — А с Музой ты этого не боялся? — невесело усмехнулась Лия. — С Музой я думал, что если у дикарки из пустоши, никогда ни от чего не укрывавшейся Куполом, будет ребёнок с отклонениями, то никто не придаст этому значения. — Честно, — после краткой паузы резюмировала Лия. Подумав, добавила: — Но вот видишь, носителем бракованных генов оказалась я. — Лия, это ужасно, но это стечение обстоятельств. Увы, такое может случиться с любым. Хотя, конечно, никто не ожидал… Повисло неловкое молчание. — Лия, я хочу тебе сказать вот что: ты прекрасный человек, не сомневайся в этом, ты сильная и яркая личность, ты всегда находишь выход из ситуации, и, вспомни, ты никогда не стремилась угодить всем и сразу и тем не менее всегда шла по жизни верным курсом. Я хочу, чтобы ты знала и помнила всегда, что ты достойна восхищения, что ты сама можешь принимать любые решения, и что, каковы бы они ни были, я не перестану уважать тебя и всегда буду готов помочь, чем могу. — Спасибо, Икар, — сердце Лии после всех пролитых слёз, как растрескавшаяся земля после благодатного дождя, начинало как будто опять заживляться под ласковым теплом слов доброго друга.***
Птица к буре прокричит, Тень накроет от крыла, И никто не отличит Гром от грома выстрела. За прошедшее время жизнь Лии заложила несколько крутых виражей. Она решилась и отдала-таки дочь в специнтернат, осознав, что иначе угробит своё здоровье и вынуждена будет жить с ней на подаяние. Она стала иначе к себе относиться и обивала пороги самых разных студий и центров, хоть как-то связанных с аудио- и телевещанием, но после множества бесплодных попыток вынуждена была признать бесперспективность затеи: столь порицаемый обществом шаг, как отказ от родной дочери, был растиражирован СМИ, Лия обрела негативный ореол в глазах и простого люда, и продюсеров, и поэтому на прежнее место её не брали никуда, опасаясь скандала, а в бэк-вокал не брали потому, что всё равно её бы узнавали, да и она скорее не оттеняла бы, а перебивала своей яркостью других вокалисток. Пятно на репутации закрыло перед ней двери шоу-бизнеса, и Лия с новыми силами рванулась в мир дизайна. У неё получались весьма неплохие иллюстрации; высвобожденное время она потратила вначале на большой объём работы с целью скопить денег, а потом — на дополнительное обучение, и уровень её стал расти. Но расти стал не только уровень… Теперь она понимала, что из шоу-бизнеса, даже если бы взяли, пришлось бы опять уходить. После единственной памятной ночи-праздника, когда она, наконец, позволила себе тоже что-то чувствовать, стремиться к счастью и радости, а не просто тянуть лямку и надрываться, она забеременела. Собственно, она не ожидала, что измотанный организм вообще сможет такое осуществить, но, раз оно случилось, сочла, что терять ей всё равно почти что нечего, и решила рожать во второй раз: теперь без мужа, популярности и значительного капитала, но с твёрдой уверенностью, что она справится. И она справилась. Вторая девочка, без отклонений, красавица и умница, мамина несказанная радость пришла в этот мир, как маленький бутончик будущего чудесного цветка. В мамином сердце теплело, дочка росла, и Лия радовалась и строила планы на совместную деятельность в будущем, обучая её всему, что знала сама. Но очередной медосмотр уже юной девицы заставил призадуматься и врача, и саму Лию. Анализы и исследования, множество клиник (но уже иного профиля) промелькнули в круговерти и завершились визитом к виднейшему светилу офтальмологии Полиса. — Увы, вынужден согласиться с выводами моих коллег. Это не лечится, прогрессирование заболевания приводит к слепоте, мы можем только попытаться несколько оттянуть этот момент. Но радикально не изменим тут ничего. Мой вам совет: пока есть время, постарайтесь показать ребёнку всё, что можете! Мозг обжигали мысли «У меня всё же плохие гены», сердце обжигали наблюдения, как дочь-подросток удивлялась новому и не могла налюбоваться красотами окружающего мира. Но зрение неумолимо ухудшалось. Лия показывала дочери выставки и фильмы, концерты и показы мод, возила в аквапарки и даже выводила за Купол, и утешала себя мыслью, что ребёнок набирает в память картинки, которые будет потом вспоминать весь остаток жизни. Жаркий период жизни с бесконечными метаниями по медицинским процедурам и осмотрам всего и вся — и через четыре года наступила полная слепота. Лии казалось, что от горя сердце её опять обуглилось, но дочка держалась молодцом, и Лия не позволяла себе раскисать, хотя и понимала, что до конца жизни придётся самой содержать и её, и себя, и легче не будет. Крутилась, как могла, и дома без конца беседовала со своим ненаглядным цветочком. Так потянулись уже иные годы…***
Голос царственный зовёт, В море волны бесятся, Легче пёрышка плывет Парус в свете месяца... Однажды Лия, работая дома за столом, с удивлением заметила, что дочь шла к ней, а не позвала её к себе, как бывало обычно, если ей нужно было что-то, пока Лия работала. — Солнышко, что-то случилось? — Мам, а у тебя есть чёрная бумага? И тонкие кисточки? Лия понять не могла, к чему бы это. — Да, конечно. — Можешь достать? И акрил. Большой набор. — Хорошо. Лия убрала недоделанную работу и разложила на столе указанное дочерью. — Мам, вот ты представь… Помнишь, ты мне показывала мандалы? Вот если подобный узор выполнить на чёрном фоне, и не сплошным покрасом, а точечками, я попытаюсь объяснить, как четвертинка мотива должна выглядеть… Не сразу, далеко не сразу Лия поняла, какая картинка сложилась в голове у дочери, но постепенно, шаг за шагом она выполнила все её указания, посмотрела на непривычную работу и сказала: «А в этом что-то есть». Через несколько дней ещё раз взглянула, перерисовала заново, поровнее и чуть поправив пару оттенков, и призадумалась. Это, конечно, совсем не то, чем она сама привыкла заниматься. Но для оформления самых разных предметов — почему бы и нет? На первой же ярмарке, куда Лия принесла вещи, расписанные совместно с дочерью (с юной леди — идеи, с Лии — реализация), она убедилась, что её дитя открыло новую страницу моды. Дальше — эскизы для фабрик, макеты постеров для типографий и много-много часов совместного их труда, в котором дочь неизменно придумывала новые сочетания цветных точек, а Лия наносила их на бумагу — теперь уже специальными инструментами. Не всё получалось сразу, порой они подолгу пытались понять друг друга, обсуждая один и тот же участок рисунка по несколько раз, но наконец-то Лия поняла, что такое умиротворённость. Она не обжигалась больше испепеляющими огнями; её пронизывало равномерное тепло, и душа её расцветала.