Зеркала и свечи

      В чемодане лежали фотографии — каждая была облачена в запыленную рамку, в которой, по-видимому, находилась давно и долго, а меж тем каждая из рамок была заключена в свой прозрачный контейнер без намеков на замки — два увесистых фотоальбома и такая знакомая газета, что руки шиноби дрогнули.       Такая знакомая, что почти родная газетная статья резала глаза, вынуждая моргать, чтобы скрыть всколыхнутые ностальгические чувства. Ее Орочимару и Лог подложили много лет назад в свиток, дабы указать ему на его солнце, на место рядом с светлым человеком, откуда стоит начать поиски своего места в огромном многоликом мире.       Вот только с фотографии в ясное небо были обращены голубые глаза того самого чужака, а вовсе не того Узумаки, какого он помнил и знал.       "В этом чемодане свидетельство величайшего подлога в истории. Его ценность невозможно переоценить", — говорил заказчик.       Что ж, теперь Мицуки почти понимал, откуда такие высокопарные речи.       Сарада упоминала то, что он и сам заметил с подозрением, перекликавшимся с тихим ужасом: после гибели Седьмого и бегства ее отца пропало множество фотографий от той, что всегда была на столе и напоминала Хокаге о семье, до тех, что были у Мицуки, Сарады и Хъюга Хиаши дома.       В чем же подлог тогда? Неужели кто-то заменил все их фотографии подделками с этим чужаком? Но зачем тогда забирать их снова? Версия разваливалась все сильнее по мере того, как Мицуки рассматривал газету.       Она была такой старой, что края пошли мелкой волной, а бумага пожелтела, но оставалась идеально ровной, будто все эти годы хранилась под прессом. Сверху у корешка красовались штамп архива Конохи и инвентарный номер, дописанный наборной печатью. Если это и была подделка, то подозрительно идеальная, неподобающе и неуместно искусная. Кто бы стал так стараться над такой незначительной вещью, как газета? Не известная картина, не выдающаяся каллиграфия, не древняя фреска, а обычная еженедельная газета.       Не совпадала не только фотография, но и имя. В этой газете чужак Боруто, убивший всеми любимого Седьмого Хокаге, упоминался не иначе, как Узумаки Боруто или сын Седьмого Хокаге.       Но ведь первенец Хокаге Каваки! А вторым ребенком Наруто и Хинаты была Химавари. Боруто же был никем, приемышем и неблагодарным гостем их дома! Ошибки быть не может: Мицуки был у них дома, видел их семейные фотографии, видел детские несуразные рисунки Каваки и наредкость более внятные, принадлежавшие увлеченной Химавари...       Стоп!       Рисунки. Что он вообще помнил о рисунках, кроме ничтожных талантов в этом направлении у Каваки? Ну и что Иноджин хвалил цветовую гамму у Химавари.       Все эти мысли изрядно выбивали из колеи. Сходу он ничего не смог вспомнить, поэтому опустился на землю рядом с чемоданом, закрыл глаза. С каждым медленным выдохом ослабевало напряжение и очищался разум, пока Мицуки не решил, что достаточно расслабился, чтобы вновь окунуться в воспоминания.       И тут сомнения сменились тревогой и недоумением. Рисунки в воспоминаниях были яркие, красочные, и ни разу не похожий на Каваки образ мелькал на них. Розовая футболка и светлые волосы совсем не походили на стиль известного ему Узумаки. Вещи из гардероба Каваки были все как одна приглушенных тонов серого, грязно-синего или зеленого оттенка, не считая стандартных белых маек и футболок.       Тогда он открыл глаза, самому себе отрицательно кивнув, и принялся вытаскивать содержимое чемодана. Одна за другой в свете костра мелькали фотографии, другие газеты с интервью, а под двумя увесистыми альбомами были они. Те самые рисунки были именно такими, какими он их помнил. На них и вправду не было никого в синем или сером, наоборот, даже черные с синим отливом волосы Химавари и Хинаты были нарисованы ярко-синими с лазурными бликами. И снова был он, чужак, именно в такой розовой футболке, а на другом рисунке — в черно-лиловом костюме, в котором он видел его в последний раз. Каваки никогда бы такое не надел, и это Мицуки отчего-то знал четче всего на свете. Эта необъяснимая уверенность будто бы была с ним всегда, как руки или ноги, как собственные наблюдения и выводы.       Более того, на одном из рисунков он увидел ни много ни мало себя в бело-голубой куртке-кимоно, а чужак стоял вплотную, положив руку ему на плечо и широко улыбаясь.       Мицуки внимательно рассматривал каждый рисунок, едва не отбрасывая в сторону в порыве смятения. Никого похожего на Каваки на них не было. Иноджин был, сам Мицуки был, чужак был, чета Узумаки была на каждом втором, а неуклюжие автопортреты Химавари — и того реже, но были.       И тут ему попались другие рисунки. В них едва ли можно было однозначно определить, кто или что нарисовано, но Мицуки хорошо их помнил. Два из них были вырваны из блокнота. Сам Каваки показывал их, когда они учились в академии и чуть позже на первых миссиях. На одном была попытка изобразить полную форму Нуэ, питомца Сумире, который теперь не представлял опасности, кроме как для психологического здоровья увидевшего этот несуразный рисунок. А на втором была женщина с длинными волосами, в которую, по громким, но совершенно секретным заверениям Каваки, влюбился Конохамару.       Горе утраты может сильно изменить человека. Мицуки об этом читал.       Но могло ли так статься, чтобы яркий, как свеча в кромешной тьме, не в меру болтливый, видящий в мире и окружающих только хорошее человек в одночасье превратился в... нынешнего Узумаки Каваки? Холодного и тяжелого на подъем, молчаливого, отстраненного и... не желавшего даже видеть своих друзей лишний раз.       Последнее было особенно больно принимать как должное. Слишком нехарактерное, до дрожи чуждое поведение заставляло сомневаться, так ли хорошо он его знал. Но ведь нет! Первое время в Конохе Мицуки ходил за ним хвостом, как замерзшая змея за пятном солнечного света, а потому в достаточной мере должен был понимать, что он любит, что им движет.       Но вот уже больше месяца, как Мицуки совсем ничего не понимал! И не только в поведении Каваки. Как оцепеневшая после всего, Сарада, которая не позволила ему преследовать чужака после того, как тот убил Седьмого. Та ли это вообще Учиха Сарада, которая чуть ли не каждый вздох этого человека ловила? И вот так просто отпустила его убийцу?!       И тут ему на глаза попалась фотография, которую он, казалось, мог бы нарисовать по памяти. Но и на ней был чужак, и это никого не смущало, судя по лицам. Новая команда 7 смотрела с фотографии. Вовсе не такая, какой помнилась ему. Без Каваки.       Мир обрушился на голову едва тлевшими искрами с уходом Узумаки Наруто. Всем было тяжело, каждый справлялся, как умел. Кроме пары дней траура, казалось, что обычная жизнь продолжала пестреть красками. Вот только какими-то одинаковыми и тусклыми, будто многократное отражение сквозь мутные зеркала смотрело вроде бы и на каждого, вроде бы и знакомо, ободряюще, но та самая свечка была невообразимо далеко, а может и вовсе от нее в мире осталось только опаздывающее отражение.       Многие одноклассники Мицуки обращали взор на Каваки в надежде обрести то, чего он вдруг оказался напрочь лишен. Поддержки. Нового света. Но наталкивались лишь на странную муть поверх зеркала и облезший, искажающий все серебряный слой.       Оставался только один вопрос, на который никак не находилось ответа.       Почему сквозь контейнер с фотографии чужака и убийцы сочится свет?