***
— Мне казалось, Сириус разбирается в людях, — ровно произносит Регулус, внимательно следя за тем, как кольца дыма срываются с чужих губ. — Думаешь? — Люпин вновь криво улыбается, скашивая зрачки в его сторону. — Я всегда считал, что обвести его вокруг пальца проще, чем забрать шоколадную лягушку у первокурсника. — Говоришь как истинный слизеринец, — Регулус морщится, чувствуя, как запах никотина щекочет ноздри. — Стоит сказать Дамблдору, чтобы проверил исправность шляпы. Хриплый смешок заставляет его вздрогнуть. Сколько раз он смотрел на Люпина, но не видел этого всего? Насколько тот был хорош в притворстве, если за столько лет ни один из его друзей так и не заметил этого холодного блеска глаз, этой острой ухмылки, скрывающей предупреждение? Сириус сбежал из дома, надеясь избавиться от тьмы, но они родились вместе с ней, она в их крови. В конечном итоге его притянуло к тому же, к чему он привык. К лицемерию. К холодному расчёту. К изысканной лжи, подаваемой под крышкой из благородства.***
Ремус Люпин оборотень. Его брат и правда идиот, если думал, что этим существам можно доверять. Регулусу стоило бы швырнуть ему в лицо учебник по защите от тёмных сил третьего курса. Если бы Сириус всё ещё был его братом, конечно. Если бы их сейчас объединяло что-то, кроме общей фамилии и крови. — Зачем тебе это? — Регулус прислоняется к колонне, смотря исподлобья на Люпина, который вновь достал свои вонючие сигареты. — Ради выживания? — тот удивлённо приподнимает бровь, будто бы ответ находится на поверхности. — Разве ты не занимаешься тем же? — У меня не было выбора, — слова срываются с языка, оставляя на кончике привкус лжи. Был. Конечно, был. Чего не было, так это смелости на то, чтобы сделать иной. Иногда Регулус чувствует себя сорвавшимся с дерева листом, который закрутило и бросило в русло реки. И он плывёт, подхватываемый волнами, не пытающийся вырваться из течения. Люпин прищуривается, будто видя его ложь насквозь. Возможно, волчье зрение позволяло рассмотреть больше. — Ты подстраиваешься. Сливаешься с обстановкой, не пытаясь её поменять, — Люпин кинул окурок на землю. — Я всегда думал, что ты умнее Сириуса. — Ты вообще считаешь его другом? Почему он спрашивает об этом? Словно Сириус всё ещё имеет какое-то значение. Будто Регулус не вырезал его из себя кусками последние несколько лет. Люпин лишь улыбается в ответ перед тем, как скрыться за поворотом.***
— Тяжёлый день? С каких пор видеть его стало уже привычно? Люпин вписался в мрак этого дома так, будто всегда был тут. Скольким людям Вальбурга открыла доступ на Гриммо — так неосмотрительно с её стороны. Будто приверженность Лорду надевала на её переносицу розовые очки. Это наши люди, шептала она. Мы построим новый мир. Пока всё, что видел Регулус, — это разрушение старого. Как аркан башни в таро. Всё разваливалось, а те, кто так старательно взбирался на вершину, летели вниз. Гниль, грязь, гибель. — Что-то вроде. Тяжёлая жизнь. Охренительно-дорогой огневиски обжигает горло, но внутри всё равно лютует холод. Регулус без понятия, что должен залить в себя, чтобы наконец-то избавиться от него. Люпин бесцеремонно вытягивает ещё один бокал и наливает алкоголь в него. — Аккуратнее, а то могу подумать, что ты хочешь стать моим другом, — хмыкает Регулус. — А у тебя они есть? — Люпин облизывает губы. Есть ли у тебя хоть что-то, кроме этой сосущей пустоты? — Тебя бы я точно не выбрал в качестве одного из них, — усмехается кончиками губ. — Боишься ножа в спину? — Люпин приподнимает бровь. — А от тебя можно ждать чего-то другого? — чуть поморщившись, Регулус одним глотком осушает бокал. — Можно, — Ремус откидывается на спинку стула, вытягивая вперёд ноги и задевая его колено. Почему-то желания отшатнуться не возникает. — Обещаю, что тебе я всажу его, глядя в глаза. — Как мило и благородно с твоей стороны.***
Регулус не считал, сколько месяцев прошло с того времени, как Люпин бесцеремонно ворвался в его размеренную жизнь, наводя там беспорядок. Просто в один момент обнаружил себя прижатым к стене, пока чужие зубы вонзались в его шею, оставляя укусы. Горячо. Его поцелуи были горячими, его кожа, его дыхание. Регулус прикрывает веки, позволяя себе утонуть в этом ощущении. Будто кто-то наложил на всё тело согревающее заклинание. И в тот момент, когда шершавые пальцы надавливают на поясницу, заставляя его прогнуться ещё больше, Регулус разбирает несколько слов, оставляющих на нём невидимые гематомы. Ты стонешь прямо как он. Регулусу хочется разгрызть собственные запястья. Выкорчевать из себя любое сходство. Обновить каждую клетку в своём организме, вырастить заново все органы.***
Регулус жалок. Он прекрасно об этом знает. Ему не уставали об этом напоминать. Мать. Отец. Сириус. Жалкая копия. Запасной вариант, который пришлось выбрать, когда основной сорвался с крючка. Когда Люпин трахает его, вжимая щекой в спинку кровати, Регулус в полной мере ощущает это. Когда в следующую встречу Люпин игнорирует его, проходя мимо, не кинув даже единого взгляда, Регулус чувствует привычный удар в районе груди. Казалось бы, можно было привыкнуть к этому. Что он — пустое место. Он и есть синоним пустоты. Жалкий. Ненужный. Из пустоты, обоюдного недоверия и колких улыбок не получается что-то светлое. Тьма порождает тьму, и он тонет в этом мазуте,***
— Ты всегда был таким послушным мальчиком? — Люпин откидывает со лба влажные пряди, не трудясь даже натянуть штаны, и цепляет пальцами сигарету. Он знает, что Регулус ненавидит их запах. Но ему плевать — и в этих трёх словах заключается всё происходящее. Описывает донельзя точно. Потом, когда Люпин исчезнет из его комнаты, Регулус будет спрашивать себя, почему просто не избавиться от запаха одним взмахом волшебной палочки? Почему продолжает морщиться, вдыхая его? Возможно, потому, что это единственное напоминание о том, что Люпин здесь был. Что всё это — не плод его больного воображения. Будто призрак чувства в отсутствии настоящего — это сахарозаменитель, который он готов поглощать и делать вид, что так и надо. Что всё в порядке. — Роль непослушного забрал Сириус, — Регулус морщится, отодвигаясь подальше от колец дыма. — Я бы поспорил, — Люпин фыркает. — Вы похожи в том, как выгибаетесь и просите ещё. — Трахать Блэков — твоё хобби? — Регулус надеется, что его голос звучит ровно. Что в нём не скользят ноты отчаяния. Что среди букв не затерялась мольба «Пожалуйста, полюби меня». — Я ведь в выигрыше при любом раскладе. Кто бы ни победил в этой войне, у меня останется свой собственный ручной Блэк. Разве не здорово? Регулусу хочется послать его куда подальше. Правда колет глаза, верно? Скорее выдавливает их шершавыми пальцами, дотягиваясь до самого черепа. — Неужели нет ни одного человека, к которому ты бы испытывал хоть какое-то подобие привязанности? Потому что сколько бы Регулус ни хоронил в себе ошмётки слабости, она прорастала в нём, как сорняк, пустивший метровые корни. Потому что сам он не был способен на то, чтобы выкорчевать из себя эти совершенно бесполезные чувства. Слабый. Жалкий. — Да, — Люпин кивает, прищуриваясь. — К маме. Правда, сейчас она ближе к червям, которые уже наверняка проели крышку её гроба, чем ко мне. Регулус проглатывает нервный смешок. Свою собственную мать он бы тоже хотел отправить поближе к червям.***
Спустя три недели Ремус снова появляется, сразу же срывая с губ поцелуй с привкусом крови. Будто не было всего этого времени. Будто Регулус не замечает оставленного на шее засоса. Он не может совладать с желанием впиться в это место зубами, и его трясёт. От ощущения неправильности, от тошноты по отношению к самому себе, от всего происходящего. Война вымывает из него последние остатки нормальности. Кровавыми реками, разводы от которых он видит на своих собственных руках. На руках всех окружающих его***
Люпин искусно вырывает из него душу по кусочкам. Регулус чувствует, как после каждой встречи от него остаётся всё меньше и меньше. Ему кажется, что в один день он просто исчезнет, оставляя после себя пустоту. Быть с Ремусом — наказывать самого себя. Искусственно взращивать зависимость, потому что это в его природе: цепляться за кого-то, ведь в одиночестве его будто не существует. Лишь тень человека. И Люпин это знает, улыбаясь ему кончиками губ. Наслаждается процессом чужого уничтожения, нажимая на нужные точки. Твои радужки не такие серые, скорее мутные, как запотевшее стекло. Ты ведь знаешь, что сам виноват в том, что Сириус оставил тебя? Как думаешь, был бы ты нужен родителям, если бы Сириус остался? Регулус знает. Регулус ненавидит его. А ещё больше ненавидит себя.***
Это место даже нельзя назвать темницей. Его собственная комната больше походила на неё, чем это стерильное помещение, в котором его заперли. Регулус думал, что почувствует облегчение, когда это всё закончится. Наивно с его стороны. Всё, что ему дано, — пустота с примесью боли. Дверь открывается бесшумно, будто это место крадёт даже звуки. Люпин смотрит на него безучастно, как на незнакомого человека. Что очень забавно, учитывая, что засос, оставленный им на плече Регулуса, до сих пор не сошёл. Орден победил. Пожиратели смерти пали. Всё, как и должно случаться в сказках со счастливым концом. Свет побеждает тьму. Но тьма — несмываемое пятно. Можно использовать литры очистителя, но ничто не сумеет её растворить. Тьма смотрит на него карими глазами, и Регулус знает, что ему не отмыться от всего этого. — Пришёл сообщить новости? — собственный голос кажется чужим. — Ждёшь хороших? — Люпин усмехается. — Уже давно нет. И это правда. — Тебя приговаривают на пожизненное в Азкабане. Вот так вот — лезвием по горлу. Не медля ни одной лишней секунды. Без сожалений и сочувствия. — Очень мило, — Регулус хрипло смеётся. — Моих преступлений хватило на целое пожизненное. Какая честь. — Ордену известно обо всех операциях, в которых ты участвовал, — Люпин присаживается на стул, склоняет голову. Будто бы сейчас они снова в его спальне. — И откуда же? — Регулус знает ответ. Всегда его знал. — От меня. Он кивает, прикрывая веки, — так и не научился справляться с жестокой правдой. — Ты хорошо поработал, — Регулус прикусывает щёку изнутри. — Я ведь говорил тебе. Фраза заставляет его открыть глаза, чтобы встретиться с дулами-зрачками. С сосущей бездной в них. — Никаких ножей в спину, — шепчет Люпин, наклоняясь к нему так близко, что его дыхание касается губ Регулуса ядовитым призрачным поцелуем. — Только глядя в глаза. Монстры не всегда носят уродливую личину. Иногда это долговязый парень, чьи поцелуи смутно напоминают вкус жизни. И ты смотришь на него, понимая, что всё это время играл не в симуляцию жизни, а планомерно катился по дороге саморазрушения к собственной гибели. — Я передам Сириусу от тебя привет, — Люпин поднимается с места с лёгкой улыбкой. — Обещаю, когда буду брать его сзади, буду вспоминать тебя. Иногда. Регулус знает, что это не нож. Это мачете, вставленное в его грудь и повёрнутое с особой жестокостью. Дверь захлопывается, и всё, что остаётся, — это клубящаяся тьма в абсолютно белой комнате.