kazoku

— Папа тебя очень любит, солнышко моё. — Больше всех на свете? — Больше всех на свете. Мягкий полумрак вечера осторожно опускается на комнату, оседая на стеллаже с книгами, на листьях растений в светлых горшочках, на тетрадях и учебных пособиях, опасно накренившейся башенкой составленных прямо на полу. Молодой парень чуть убавляет яркость смешного детского ночника в форме зайца, с улыбкой глядя на уснувшую после недолгой сказки дочку. Его самое большое сокровище на этой планете. Маленькой Чон Ханбёль на прошлой неделе исполнилось четыре года — почти четыре одновременно самых счастливых и самых тяжелых года в жизни Уёна его путеводной звездочкой был этот замечательный ребенок с родинкой на щеке точь-в-точь как у папы и неяркой гетерохромией, унаследованной от мамы. Мамы, которая не сочла нужным остаться в жизни своей дочери. Уён тихонько прикрывает за собой дверь на кухню и переводит телефон в беззвучный режим. Для него вечер только начинался — самое время было заварить себе кружку горячего чая и посвятить еще пару часов подготовке к коллоквиуму по японскому языку. Пары стояли в расписании уже угрожающе близко — а сделано было даже меньше половины из необходимого. Чон со вздохом снимает с плиты горячий и пышущий паром чайник, чуть не обжигается, пока достает кружку, стараясь уже так привычно не наделать много шума своими ежевечерними действиями. Трясет рукой, ударившись локтем, надевает один из беспроводных нашуников и отвечает на приглашение вступить в аудиокомнату дискорда. Хонджун его уже, конечно же, ждал. — Привет, папочка, — Уён хмыкает, слыша голос друга, заливая кипятком пакетик травяного чая с ромашкой, чабрецом и еще какой-то ерундой, и со вздохом падает на табуретку. — А где моя маленькая принцесса? — Спит уже. — Парень дует на горячий чай, просматривая записи, на которых остановился в прошлый раз. Хонджуну он отвечает вполголоса, чтобы не разбудить девочку за тонкой стенкой старой и повидавшей уже многое двухкомнатной квартирки. — Будешь называть меня папочкой — скажу ей, что у тебя волосы крашеные, а не сразу синие растут. — Ты не сможешь меня так сильно подставить! — Парни шутливо препираются ещё какое-то время, пока раскачиваются и ловят рабочее настроение, после чего каждый занимается своим делом, а созвон дает им иллюзию присутствия. Уён борется с грамматикой японского, продираясь через трущобы иероглифов и правил, а Хонджун посвящает вечернее время одному из своих хобби, сортируя ранее сделанные фотографии и отбирая самые, на свой вкус, лучшие. Среди его фотографий есть довольно много снимков Уёна с дочкой — их он хранит отдельно и не всегда показывает даже лучшему другу. Ни на одной фотографии нет матери Ханбёль. Ким задумывается, погружаясь в воспоминания, просматривая мелькающие перед глазами картинки прошлого, которое было как будто бы вчера. Уён и Джису — в них видели идеал отношений, им завидовали и к ним тянулись, потому что эти двое словно притягивали к себе весь свет, который становился рядом с ними теплым и осязаемым. Съехаться сразу перед университетом было решением, возможно, поспешным, но никого не удивившим — и в мыслях не было даже у родителей, что что-то может пойти не так, вот только случилось... Случилось то, что случилось. То, из-за чего Хонджун будет потом, три года назад, собирать Уёна просто по кусочкам, раздробленного жестоким предательством. — Хонджун, — он моргает, понимая, что его уже раз в третий или четвертый Уён окликает по имени. — Я спать. Сил моих больше нет, а завтра утром смена. — Держись там. Забегу часам к двенадцати за кофе. — Уен хмыкает, прощается и отключается от аудиокомнаты, через мгновение уже захлопывая ноутбук. Складывает тетради и методичку в стопку на край стола, чтобы утром не забыть, кружку оставляет в раковине, в маленькую пиалку на завтрак дочке засыпает хлопья овсянки, смесь орехов, злаков и заливает это всё молоком, отправляя в холодильник. Уже будто во сне чистит зубы и падает под одеяло, засыпая под мягкий свет ночника из соседней комнаты. Утро наступает слишком быстро. Впрочем, как и всегда. У Уёна и Ханбёль свой распорядок на каждое утро для рабочих дней. Они вместе умываются, вместе завтракают (хотя назвать завтраком чашку чая и ложку каши от Ханбёль у парня назвать можно с натяжкой), вместе заправляют постель, одеваются и выбегают на улицу. Уён заводит дочку в садик недалеко от их дома, оставляя на руки улыбчивой аджумме-нянечке, которая в восторге, кажется, и от самого Чона тоже и считает его чуть ли не потерянным ребенком в этой младшей дошкольной группе; отдает рюкзачок со сменной одеждой, тарелочками для обедов и прочей мелочью, долго прощается и летит на метро, чтобы еще полчаса подремать по пути на работу. Кофейня открывается в девять утра, парень приезжает каждый раз к восьми тридцати и минут двадцать проводит в тишине и полном одиночестве. Заполняет кофемашину, протирает столики, выставляет сладости и выпечку на витрину, кивает помощнику-пекарю и даже музыку в зал включает только тогда, когда у дверей уже нетерпеливо мнутся самые ранние любители крепкого и бодрящего. Юнхо, к тому времени уже час, как возящийся на кухне с тестом и заготовками для пончиков, булочек, круассанов и прочих радостей утренней жизни, даже не заговаривает с Уёном раньше первого покупателя. Не то, чтобы знает — больше чувствует, что напарнику это время в тишине нужнее, чем пустые смол-токи о погоде и арабике. — У тебя уже готовы круассаны с ветчиной и какой-то там травой? — Голова Уёна показывается на кухне и тут же исчезает, потому что колокольчик на входной двери снова звенит о новых посетителях. Юнхо тихо смеется, надевая пекарские варежки, и на подносе выносит те самые круассаны, вызывая у очереди восторженно-голодный вздох и наполняя зал ароматом свежих булочек. От утреннего гуляющего где-то в себе Уёна не остается и следа — за кассой сейчас улыбчивый, открытый словно всему миру парень, подмигивающий молоденьким сотрудницам офисного здания напротив, порхающий между зоной выдачи, терминалом оплаты и стойкой с пончиками. — Круассан с травой для мистера солнечного бариста. — Юнхо ставит перед протирающим стол парнем тарелку со свежим и еще теплым круассаном с ветчиной, сыром и листьями салата, и улыбается, заглядывая коллеге в глаза и встречая ответную, мягкую улыбку. — Заваривай себе капучино, брысь в подсобку. Чтобы двадцать минут я даже не чувствовал тебя в зале. Уён не сопротивляется, шутливо отдавая честь. — Так точно, мой строгий и ужасный капитан! — Дверной колокольчик снова звенит, и парень отворачивается к кассе, продолжая уже полушепотом, чтобы не смутить вошедшего человека. — Вот этот молодой человек, а потом я испарюсь отсюда на тысячу двести секунд. Юнхо качает головой; вытаскивает пустой поднос из-под пеканов, чтобы забрать с собой, составляет на него блюдца и чашечки и отправляется мыть посуду. — Доброе утро! Подсказать вам что-то в нашем кофейном мирке? — Парень в клетчатом пальто по ту сторону стойки переводит взгляд на Уёна, потирая озябшие ладони. — Капучино, пожалуйста. Большой и с ореховым сиропом. И погорячее. Чон заполняет сразу два рожка для кофемашины, помня о наставлении Юнхо, своего практически начальника. Молодой человек за стойкой переминается с ноги на ногу, платит смартфоном, а потом дует на свои ладони. Уён улыбается, доставая стаканчики. — Ещё немного, и согреетесь. — В ответ на недоумение улыбается широко, отчего на щеках на секунду появляются милые ямочки. — Весна решила еще немножко нас поморозить. А ведь в Японии через месяц уже сакурам цвести. В глазах напротив мелькает огонек заинтересованности. — Увлекаетесь Японией? — Немного. — Уен вырисовывает цветочек на напитке узким носиком питчера. Надевает крышечку на стаканчик и протягивает вперед по столу, поднимая глаза. — Сначала по учёбе пришлось, а потом втянулся. Да и девочка одна у меня фанатеет просто по японским мультикам. — Ох, вот как. Это... Интересно. — Парень обхватывает кружку руками, чуть заметно выдыхая от разливающегося по ладоням тепла, и улыбается в ответ. — До свидания. Спасибо за горячий капучино. Уён прощается, провожая взглядом пепельную макушку, исчезающую за поворотом. Вспоминает про кофе, заваренный для себя, ойкает, хватает блюдце с круассаном и крафтовый стаканчик и исчезает в подсобке, чуть не налетая спиной на Юнхо. Тот подменяет за кассой, дежурно улыбаясь и через несколько минут замечая в короткой очереди знакомое лицо. — Я отправил его завтракать. — Заказы Хонджуна Юнхо уже выучил наизусть, и пробивает флэт-уайт и пару кленовых пеканов даже не спрашивая. Выпечка даже отложена специально с последней партии и ждет своего часа в бумажном пакете за стойкой. — Какой сироп сегодня? — А есть что-то новенькое? — Хонджун бегает взглядом по карточке меню, вздыхает и наугад тычет пальцем в первый же вкус сиропа, который видит, шлепает карточкой по терминалу и стягивает шапку, являя всему миру синие волосы, колечки в ушах и огромные глаза. — Почему этот умник опять нормально не ел? — Вот у него и спроси. — Юнхо кивает в сторону подсобки, а через пять минут отдает туда горячий флэт-уайт, пахнущий бананами, и пакетик с пеканами. Там Уён совмещает употребление круассанов с повторением японской грамматики, а Хонджун возмущается ледяным апрельским ветрам. Юнхо думает, что без этих двоих эта кофейня была бы не такой уютной. Через несколько часов Уён сдает смену новенькому мальчишке, Чонхо. Тот совсем недавно работает с ними, но Уёну и Юнхо (а особенно — Юнхо) очень нравится. От него пахнет яблоками и корицей, и он живет практически в соседнем доме — а значит, гораздо более полезен на вечерних сменах, чем сам Уён, заматывающийся в шарф и хлопающий себя по карманам пальто в поисках универского пропуска. В крафтовом стаканчике вместо кофе какой-то облепиховый чайный напиток, которой ему всучили парни чуть ли не выбегающему уже на улицу вместо привычного капучино. В стремлении отучить Уёна пить кофе литрами каждый его друг был ужасно категоричен, и парню, шагающему до корпуса иностранных языков и лингвистики, оставалось только пыхтеть и пить горячий напиток мелкими глотками. Апрель на самом деле решил подморозить своих земных детей, отправив в Сеул ветра и заморозки. Из-за погоды отвечать на звонок совершенно не хотелось, но имя воспитательницы Ханбёль на экране смартфона отчего-то заставило замереть прямо посреди тротуара. — Да, аджумма? Нет, я уже на пути в кампусовскую библиотеку. — Эта женщина, изо дня в день по утрам желающая Чону доброго утра и ласково причитающая над хвостиками Ханбёль с новыми бантиками, купленными для девочки кем-то из друзей папы, знала, кажется, абсолютно всё про парня. Частично от болтливой и очень легко сближающейся с людьми девочки, частично — от самого Уёна, который по договоренности часто забирал дочку чуть позже оговоренного срока. Иначе с пар до детского сада он просто не успевал, разрываясь на части между собственным образованием и собственным ребенком, и эти моменты приносили ему почти физическую боль. Аджумма Кан, будучи чуткой женщиной, вырастившей уже своих детей, после рассказов Бёль прониклась почти что материнской любовью к очень молодому папе своей воспитанницы, отказывалась брать деньги за часы своей переработки, пару раз забирала к себе девочку на выходные, когда Уён сдавал по несколько экзаменов в день для ускоренной сдачи сессии только для того, чтобы освободить себе побольше времени на дочку, в которой он души не чаял. — Да вы что, не переживайте так! Я успеваю, а Бёль у меня очень умная малышка. — Он развернулся прямо там, где стоял, широкими шагами уже направляясь к ближайшей станции метро. — Всё хорошо, аджумма, я скоро приеду. Пусть собирает свои раскраски про динозавров. Юнхо был в кофейне до вечера. У Хонджуна по вторникам семинары по юридической этике, которые тот скорее под поезд бросится, чем пропустит, до него до ночи даже не дозвониться. Планы рушились карточным домиком, а Уён улыбался холодному ветру в лицо, спускаясь к метро. Этим вечером, кажется, его маленькая кнопка узнает, где папе рассказывают про красивую Японию и её сложный, но такой мелодичный язык. Девочка навстречу отцу выбежала из дверей детского сада с радостным визгом. Следом вышла, кутаясь в пальто, и расстроенная воспитатель, запирающая помещение на ключ и включающая сигнализацию. — Простите, Уён, я знаю, что у Вас занятия... — Парень, подхвативший дочь на руки, кланяется женщине, прерывая её. — Да ну что, аджумма, в самом деле! Ваше здоровье для нас всех важнее всего, правда, Бёль? — Девочка серьезно кивает, обнимая папу за шею. — Посидим на семинаре, а потом поедем домой вместе. Проведу хотя бы чуть больше времени с собственным ребенком. — Последнее предложение звучит уже тише и будто бы с упреком самому себе. Они расходятся в разные стороны — аджумма Кан в сторону своей квартирки, проклиная повышенное давление и невозможность помочь сегодня этому яркому мальчику, а Уён, опустивший дочку на землю — снова на метро, на вечерние пары по японскому языку. Недавно построенное здание корпуса восхищает девочку даже больше, чем синие волосы папиного друга. — Тут ты учишь все новые японские слова? — Девочка с приоткрытым ртом рассматривает всё вокруг, пока Уён спихивает умиляющимся гардеробщицам одно большое черное пальто и одну маленькую белую пуховую куртку. До начала пары остается несколько минут, которые парень и девочка чуть ли не пробегают до аудитории, тихонько хихикая. На счастье Чона, преподавателя еще нет на месте, поэтому парень приветливо машет доползшим до вечерних пар одногруппникам и усаживает Ханбёль за стол рядом с собой, вытаскивая из своего рюкзака её детсадовские раскраски и пенал с цветными карандашами. — Я придумал всё, но не придумал, как объяснить наличие в аудитории еще половины студента. — Уён с мольбой поворачивается к старосте, а та показывает ему большой палец. Про семейное положение парня знали не все, конечно, но старосте приходилось иногда прикрывать его незапланированные отлучки и больничные по уходу за ребенком. То, как объяснить маленькую Чон Ханбёль вредному профессору, она тоже уже смогла придумать. Через мгновение в аудитории раздаются удивленные шепотки, потому что вместо пожилого профессора по лингвистике и японскому языку за преподавательскую кафедру встает молодой парень. — Доброго всем дня. Группа пятнадцать-два, четвертый курс, правильно? — Спустя несколько уверенно сказанных фраз аудитория затихла, всматриваясь в молодого человека напротив. — Господин Чхве, к сожалению, слёг с ангиной, поэтому какое-то время его пары у вечерних потоков буду вести я. Пак Сонхва, аспирант кафедры языкового менеджмента и лингвистики. Кто у вас староста? — Кнопка, мне нужно будет делать задания и отвечать на вопросы. Сможешь сидеть мышонком? — Девочка серьезно кивнула папе, просто очарованная атмосферой огромной аудитории, серьезных людей вокруг и важностью своей маленькой миссии. Уён протянул ей несколько чистых листов, залежавшихся в его папке для конспектов. — Через сорок пять минут будет перерыв, и мы сможем выйти прогуляться. Пока что можешь слушать, рисовать, но не вставать и не гулять по залу. Когда при перекличке господин Пак дошел до Уёна, то лишь вздернул бровь в немом вопросе, но ничего не сказал. Парень облегченно выдохнул. Осталось отсидеть две пары. Через два с половиной часа Уён уже внутренне вопил. Ханбёль, хоть и была послушной, прекрасной и умной не по годам девочкой, всё еще оставалась четырехлетним ребёнком, который очень устал после насыщенного дня. До конца семинара оставалось чуть больше получаса, когда парень почувствовал тяжесть под правым боком — девочка задремала, привалившись к нему и зажав в руке карандаш. Уён аккуратно прижал девочку к себе, устраивая поудобнее, и вернулся вниманием к разбору новых правил, буквально выжимая из себя продуктивность и бодрость. Пак Сонхва, кажется, за последний час посмотрел в сторону студента с ребёнком уже раз десять. В очередной раз после того, как дал пятнадцать минут на письменное самостоятельное задание, молодой аспирант, скользнув взглядом по аудитории, остановился на Чон Уёне, замерев. Парень, откинувшись на спинку учебной скамьи и левой рукой легонько поглаживая задремавшую девочку по темным волосам, находился явно в не очень удобном положении для письма, но все равно, хмурясь, прописывал переводы и сопоставлял предложенные Паком грамматические конструкции. Сонхва и сам понять не мог, что же ему кажется знакомым в этом студенте, пока в голове что-то будто бы не щелкнуло — этого же парня он видел сегодня днем в кафе недалеко от кампуса. Сонхва покивал сам себе, задумчиво оперевшись на кафедру; Чон Уён сказал, что увлекается Японией ради... Девочки? Не той ли самой девочки, которая сейчас тихонько сопит под его мягкой ладонью? Самому Чону тоже, кажется, не мешало бы поспать — в желтоватом свете аудитории его лицо казалось серым и тусклым, а под глазами словно бы залегли тени. Сонхва вздохнул. На душе под вечер словно бы начали царапаться непонятные кошки. — Думаю, остальное вы сможете дописать и дома. — Половина аудитории, погруженная в свои мысли, вздрогнула от его слов. — Добавьте к заданию на следующий семинар еще пять любых упражнений по сегодняшней теме из методички. А сейчас предлагаю расходиться по домам. Студенты засобирались. Сонхва нарочито медленно закрывал журнал, собирал распечатки. Стёр всё написанное с маркерной доски. Словно бы невзначай дождался, пока в аудитории их останется лишь трое. Уён пытался мягко разбудить дочку, успевшую крепко заснуть. — Чон Уён? — Парень поднял взгляд на Сонхва, оказавшегося рядом с партой. Уён коротко улыбнулся, а через секунду охнул, узнавая своего сегодняшнего покупателя, в мгновение превратившегося в преподавателя. — Скоро ли в Японии зацветет сакура? — Вы были сегодня в кофейне? — Пак покивал с улыбкой. — Ох, господин Пак! Простите, что я сегодня не один. Хотел в перерыв подойти, но не мог, потом девчонок караулил, чтобы в женскую уборную отвести, и даже без предупреждения... — Стойте. — Сонхва останавливает попытки Уёна оправдаться мягким жестом ладоней. — Она просто золотой ребенок. Хотел бы я видеть таких студентов побольше, если честно. Уён тихонько смеется, перекладывая девочку на себя и обнимая одной рукой, второй же складывая карандаши и листы бумаги. — Да уж. А потом этот золотой ребенок будет бегать по квартире и повторять "хочу тоторо, хочу тоторо". На какое-то время между ними повисает тишина, которую Сонхва не стремится нарушать. Он стоит рядом, зажав в правой руке журнал, и вглядывается в каждое движение Уёна, пытаясь понять, что же не дает ему покоя в этом студенте и девочке, положившей голову на его плечо. Когда со сборами покончено, Уён подтягивает рюкзак к себе и направляется в сторону выхода из аудитории, пропуская Пака вперед перед собой, и даже умудряется хлопнуть по выключателю, погасив в комнате весь свет. — Давай, принцесса, просыпайся. Пора ехать домой. — Девочка, сонно хлопая глазками, с трудом попадает руками в рукава куртки и хмурится, отказываясь надевать шапку. Уен запахивает пальто и чуть трясет рюкзаком за спиной, чтобы взять Бёль на руки. Поездка до дома заранее кажется ему испытанием под стать голодным играм. — Чон... Уён? — Парень оборачивается, глядя, как Пак Сонхва всё в том же клетчатом пальто спешит за ними, зажав что-то в руке. Когда он раскрывает ладонь на уровне глаз Ханбёль, девочка как по щелчку перестает хныкать. — Тоторо! На ладони аспиранта лежит маленький тоторо с колечком над головой. — Если твой братик разрешит, я подарю его тебе. — Голос Сонхва не сравнить с его лекторским тоном — сейчас он мягкий и тихий, и из-за этого кажется будто бы низким и даже бархатным. Уен только успевает открыть рот, как слышит рядом с собой детское и со всей прямотой, свойственной его дочери, сказанное: — Папа, можно дядя подарит мне тоторо? Уен хмыкает, краем глаза замечая, как округляются глаза его почти-профессора, и свободной рукой поправляет на дочери шапку. — Если дядя хочет, то пусть подарит тебе тоторо. Но ты больше не будешь вредничать и стягивать шапку, хорошо? Сонхва наблюдает за соглашением между парнем и девочкой — его дочерью, — чуть ли не лишившись дара речи. Напротив него стоит студент-четверокурсник. Перед парами Сонхва бегло просмотрел списки этой группы и пробежался глазами под личным данным. Уёну сейчас должно быть сколько... Двадцать три? — Господин Пак. — Уён улыбается ему, отчего сердце Сонхва на миг пропускает удар, потому что его щемит то ли от непередаваемой и резко нахлынувшей нежности к парню напротив, то ли от странной гордости за почти незнакомого человека. В графе "семейное положение" у всей группы стояли прочерки. — Спасибо за брелок. Вы обрели фанатку на века. — Парень хмыкает, и уже почти ему в спину Сонхва решается то ли сказать, то ли бросить: — Разрешите, я подвезу вас домой? — Во взгляде Чона из-за плеча читается непонимание, которое вот-вот затопит усталость. Сонхва делает пару шагов вперед, открывая двери корпуса и пропуская Уёна с ребенком вперёд себя. — У меня даже есть детское кресло в багажнике. Племянников возить — и сейчас пригодится. Поздно же уже, я не смогу отпустить Вас с ребенком в такую темноту. Через десять минут Уён сидел на переднем пассажирском, поглядывая в зеркало заднего вида на вновь задремавшую дочь. Сонхва мягко выезжал с университетской парковки, а в голову, как назло, не лезла ни одна идея о продолжении разговора. — Вы точно не сделаете большой крюк? — Уен, втихую ругнувшись на выключившийся прямо в его руках телефон, посмотрел на сосредоточенного Сонхва. — Нам нужно в сторону Гокчжу, на Пельхан, где новостройки. — Ого, — Сонхва удивленно приподнял брови. — Я тоже там живу. В пятом доме. — А мы в восьмом. — Уен облегченно улыбнулся. — Тогда получается, что я Вас почти не напряг. — Тебя, — через пару мгновений тишины поправляет Сонхва. — Давай перейдём на "ты". Я всего, кажется, на три года тебя старше. Правда, думаю, в опыте меня превосходишь именно ты. Через пять минут поездки они уже расслабленно болтают о разном, переходя с шутки на шутку. С Сонхва Уёну оказывается неожиданно комфортно. Тот не лезет в жизнь, не начинает расспрашивать о дочери, не причитает о том, что в таком молодом возрасте Уёну приходится быть отцом; он словно бы всё понимает — Уён не знает, откуда этот человек берет столько спокойствия, которое вкладывает в свои слова, но Чон этим спокойствием заряжается и через неполные полчаса, аккуратно подхватывая дочку на руки, он чувствует себя впервые за несколько недель будто бы окончательно полным. — Мы еще увидимся? — Спрашивает он, позвякивая ключами от квартиры. СОнхва тихонько смеется. — Как минимум, еще раз пять на парах по японскому. Но, если ты позволишь... Хотел бы увидеться не только на них. — Моя дорогая спутница очарована тем, кто подарил ей брелочек с тоторо. Глаза Уёна под уличным фонарем будто бы сияют. Сонхва совершенно не хочется с ним прощаться — с этим парнем, который с утра сделал ему вкуснейший ореховый капучино. — Осталось в таком случае очаровать её прекрасного спутника.

***

— Пап! — Девочка несётся навстречу своему отцу, хохочет заливисто, когда тот подхватывает её на руки и кружит в воздухе, не спеша поставить на землю. — Как прошел первый день в школе у моей прекрасной крошечки? — Я познакомилась с Миной, и Ютой, и Такашидо-сенсей сказала... Девочка держит отца за руку, увлеченно рассказывая о первом дне, проведенном в языковой школе одного из небольших городов Канагавы, префектуры Токио. Молодой парень буквально впитывает в себя каждое слово шестилетней девочки, успевая смотреть по сторонам, останавливаться на светофорах, кивать, улыбаться, переспрашивать и полностью игнорировать взгляды прохожих, направленных на эту странную парочку шумных иностранцев. — Сейчас заберем Сонхва с работы и пойдем отмечать твой первый школьный день, принцесса. Сонхва, только шагнувшему наружу из невысокого офисного здания, достаются уже двойные объятия. Дальше они уже идут втроем — девочка хохочет, то убегая вперед, знающая дорогу до дома наизусть, то хватается за руки мужчин и повисает на них, забегает по ступенькам до квартиры и своими ключами открывает входную дверь. На столе её ждет небольшой тортик, корзина свежих фруктов и охапка шариков, привязанная к ножкам стула. — Сюрприз! Решение переехать в Японию они приняли почти год назад, но только лишь спустя восемь месяцев вышли в аэропорту Токио. Бумажная волокита и оформление всех необходимых документов подарили Уёну седых волос, стойкую ненависть к бюрократии и чуть заново не разбитое сердце — биологическая мать должна была подписывать разрешение на выезд ребенка из страны. Видеть её, располневшую в её двадцать пять, повисшую на плече у какого-то богатенького фитнес-тренера, было уже не больно — скорее противно. Ханбёль ни слова не сказала женщине, спрятавшись за Сонхва — тогда у Пака, кажется, окончательно что-то ёкнуло в сердце, и он осознал, что ради этих двоих он готов совершить что угодно, включая подделку подписи матери. К счастью, это не пригодилось. Вечером того же дня, после долгого чаепития, просмотра пары мультфильмов, сборов на следующий день, Уён сидел у кровати Ханбёль, поправляя девочке одеяло. Сонхва воевал с воздушными шарами, постоянно уплывающими от него, отчего девочка хихикала, наблюдая, как волосы мужчины наэлектризованно поднимаются вверх. К счастью для них, переезд, а главное — адаптация девочки прошли очень хорошо. Дело оставалось за малым — спокойно жить в мире, полном любви друг к другу и к дочери. Сонхва присел рядом с Уёном, приобняв его за талию и положив голову парню на плечо. Он с улыбкой думал о том, что всё началось два года назад с предложения подвезти уставшего студента домой, а продолжается сейчас — в собственной квартире в небольшом городке Японии. Этот долгий день для Сонхва еще не закончен — в кармане домашних брюк лежит пара колец в красной бархатной коробочке, которую мужчина бережёт до вечера, когда они с Уёном останутся наедине друг с другом. — Нам рассказали так много слов, но мне больше всего одно понравилось. — Какое? — Уён потушил верхний свет, оставив лишь ночник в форме зайца, перевезённый из Сеула сюда. — Казоку. — Оба мужчины замерли, глядя на Бёль. Та счастливо улыбнулась, укладывая ладошки под щёку, и прикрыла глаза, засыпая. — Казоку — это семья.