Об абсолютной власти

      – Отец, что бы Вы сказали, если бы Вам предложили абсолютную власть? – спросил про между прочим, обратив свой взгляд к небу, Принц Парижских Улиц.       – К чему Вы задаёте этот вопрос, Пьер? – вопросом на вопрос, со вздохом, ответил Фролло, замедляя шаг.       Вместе они с Гренгуаром не меньше трёх раз без остановки преодолели пространство от врат Собора Парижской Богоматери до дальнего конца площади за это утро и, вот теперь снова оказались у его ступеней.       – Просто, без особой причины. Мне, в самом деле, лишь интересно знать, что Вы думаете.       Поэт вовсе не застал Клода врасплох. Это казалось от чего-то логичным, будто для полноты картины не хватало лишь одной небольшой детали, но, в тоже время такой вопрос казался не верным, попросту – неуместным.       – Я бы отказался. Безоговорочно ответил бы – нет. – уверенно сообщил священник, но внимания его подопечного не избежала еле-зримо прозвучавшая в голосе наставника грусть.       – От чего так? Я больше чем уверен, нет никого, кто бы способен был распоряжаться ей вернее и достойней Вас.       – Всё не так просто, как Вам может казаться, Пьер. Не достаточно просто что-то знать и в чём-то быть уверенным, дело даже не в способностях к чему-то и не в ответственности…       Минуту Пьер ждал, не готовый издать и звука, боясь сбить с мысли собеседника, но Фролло и не думал продолжать – фраза так и осталась неоконченной, оборвавшейся, словно по велению ветра и позабывшей о том, что ей нужно чем-то завершиться.       – Быть может, на этот счёт Вы правы, отец. Всего не может уметь и знать никто из нас, и нельзя быть ко всему готовым, но в чём же именно была бы причина Вашего отказа? Я не хотел бы показаться навязчивым или, что хуже – грубым, но Вы ведь знаете, поэты часто познают мир больше через чужие мысли, чем через свои, или через материальные, существующие в нашей реальности предметы. – заметил он, слегка склонив набок голову и стараясь заглянуть священнику в глаза, надеясь на то, что в них сумеет найти ответ, разгадку к тайне хотя бы этой нотки печали.       Гренгуара теперь менее интересовало мнение – его он уже услышал, куда важнее было его обоснование. Нужна была причина, то, что идёт перед знаком равно, то есть само уравнение, итог которого известен. Клод многому научил Пьера, чему-то чуть лучше, чему-то чуть хуже, но всё-таки хорошо, поэтому малость говорила Королю Парижских Улиц о многом. Сложность, однако, заключалась в том, что Фролло ничем никогда не выдаст своей тайны, если не посчитает нужным поделиться ей, он не та книга, что можно прочитать – он том в железном сундуке, обитом камнем, запертом на три замка и захороненном в краях, куда никто не решается ступать.       Клод понимал любопытство подопечного, ведь, в конце концов, что значит ещё одна капля в океане ответственности, ещё одна крупица власти в руках того, кто и без этого ей в определенной мере обладает. Священник заметил заискивающий, заинтересованный взгляд Гренгуара, но даже не подумал с ним встретиться глазами, он чувствовал, в какой-то момент они могут выдать слишком многое.       Власть Богов, власть Королей, власть аристократов, власть военных, власть духовенства, и, вместе с тем – власть мечты, власть надежды, власть чувств, власть предрассудков…       Всё это виды власти…       В любом из них нет лжи и нет правды, но те, что возвышают одних людей над другими их порождают.       Ответственность всегда бывает равноценна власти, но не все готовы или способны её нести, что влечёт за собой опасность.       Власть сводит глупцов с ума, приводит их к решению любых проблем манипуляцией, заставляет их думать, что они стоят над самим Богом, что могут понукать как им угодно судьбами, имеют возможность под уздцы взять проведение, но в конечном счёте встречаются лицом к лицу со смертью, бросить вызов которой не посмеют, ведь она приходит к ним всем с теми, кто терпел, кто ждал часа возмездия, освобождения от тирании больше.       Но власть лишает разума и тех, кто с готовностью её принял, тех кто взялся использовать её лишь во благо, одних она ослепляет, лишая осмотрительности и предвещая фатальные ошибки, других приравнивает к первым и вынуждает идти на битвы за то, чтобы расширить её масштабы, заполучить больше, чем можно удержать.       Иных же она ломает, показывая всё как есть в багрово красном цвете, ведь пролитая кровь часто – прямой синоним власти. Именно они и только они могут сохранить как свой хрупкий, небезопасный мир, так и такой же, но больший – общий. Их мудрость, сама их жизнь всегда идёт рука об ру’ку с болью, с одной стороны кажется – им доступно всё и всё дозволено, но беря в расчёт те рамки, в которые заключены они, можно сказать, они могут едва ли не меньше прочих. Эти люди не мнят, что они Боги, пусть к ним часто и обращаются как к таковым, они знают – обязанностей у них больше, чем всяких прав, они должны думать о прочих больше, чем о себе самих. Стоит лишь раз поставить свои желания превыше нужд других, можно считать, ступил одной ногой в саму бездонную бездну, почти – погиб, и нет больших шансов вернуть всё в прежнее русло и спастись…       Однако, почему же Фролло молчал? Какой тайны частью были эти мысли?       Кроме Пьера не было никого, кто хоть немного смог развеять туман, каким было окутано его прошлое, но и тот, можно сказать, не знал ничего – не знал ничего о его прошлом и едва ли с уверенностью мог строить суждения о его настоящем.       Сказать наверняка Гренгуар мог лишь о том, что жизнь Клода была не лёгкой и, быть может, именно в том крылась причина, по которой он не часто доверяет кому-то свои мысли, предпочитает оставлять вдали от чужих глаз то, что ныне покрыто тьмой.       Поэт не хотел бередить чужие раны, готов был всё принять как есть за данное, но кое-что он всё же хотел бы знать. Откуда эта холодность? Откуда стремление скрывать? Откуда эта замкнутость? Откуда такое недоверие?       Для этого были свои причины.       Фролло не научили делиться чувствами и мыслями, потому он и оставлял все их при себе, он верил в людей, но не часто доверял им, он не подпускал людей к себе слишком близко, так как боялся потерять тех из них, кто становился ему близок, а тех, кого называл своими оберегал и за них готов был отдать жизнь.       Такова была его защита.       Никто не мог предположить, о чём теперь он думал, но тема эта в действительности пробудила множество воспоминаний…       Клод вспоминал о своём детстве, о своей юности, анализировал то, что у него есть теперь, а вернее то, что у него осталось. Это давалось ему не просто, ведь эти мысли не пестрили яркими цветами, все больше проектировались в серый, режущий глаза белый и безысходно-чёрный, они напоминали о прошлой боли.       Он происходил из ветви чистокровной аристократии, казалось бы – из рода тех, кто владеет, из тех, кто правит, но, если бы всё было так – у него хоть на одном из этапов был бы выбор, Фролло бы не стал священником. После звание стало диктовать свои законы, свои правила.       Да, он мог отдавать приказы королевским стрелкам и другим солдатам. Да, на него возложили ответственность за сохранением порядка, посчитав его достойным такой власти и лишь он мог решать, как к этому призывать. Да, на Клоде по определенному ряду причин держалось и само правосудие в Париже. У Фролло было такое влияние, которого у многих не было и не будет никогда, но и при всём этом у его положения было множество недостатков…       На отдых, на личное время он не имеет права – днём и ночью он посвящен своей работе в любом из её проявлений, он может лишь наблюдать за тем, как другие переживают радости и свои печали, влияя на сколько то ему подвластно верно на их жизни, не оставляя места для своей.       Он привык за всё всегда сам нести ответственность, не прибегать ни к чьей помощи, полагаться лишь на себя – сама жизнь поставила его в такие рамки.       Клод из тех самых раненых, кто видел мир в его реальных красках. Он видит, что кто-то завидует, кто-то распространяет слухи, кто-то клянёт его по одному Богу ведомым причинам, кто-то слепо верит, кто-то слушает и соглашается с им выдвинутыми утверждениями. Люди его боятся, обходят его стороной, но в миг нужды, всё же, именно к нему приходят за советом.       Власть – это ответственность, и она подразумевает жертвы. Власть – это свобода взаперти.       Фролло поклялся, что он даст своим детям то, чего у него самого никогда не было… хотя бы постарается, сделает всё, что в его силах, чтобы добиться этого…       Власть не гарантирует понимания, к нему нельзя принудить и его невозможно купить за деньги, также как нельзя получить таким образом реальное положение, любовь, дружбу, расположение и признание. Она даёт, казалось бы, многое, но вместе с тем, не даёт совсем ничего и, порой забирает то что ты имеешь, в этом вся её суть, вся её противоречивость.       Она принадлежит тем, в чьих руках находится, но всегда направлена на окружающих и никогда на них самих.       Если бы у Клода и была безусловная власть, это бы ничего не изменило, мир бы для него остался тем же.       Он бы мог пригласить Эсмеральду к себе и поговорить с ней обо всём, что лежит на его сердце – она бы оказалась вынуждена выслушать, но то не значило бы наверняка, что она его услышала, если вернуться к ней.       Фролло положил руку на плечо Гренгуара, обратил к поэту взгляд своих бездонных изумрудных глаз и минуту спустя спокойно, уверенно ответил:       – Это долгая история. Сейчас для неё не время. А пока знайте – просто нет.