Карандаши. Поцелуи.

Из меня далеко не лучший собеседник или рассказчик. Но возможно, вышел бы не плохой художник. Мне кажется… я почти не слышу свой внутренний голос. Но ярко и отчетливо вижу застывшие образы. Их в своих мыслях дописываю. … но никак не могу зарисовать, сколько бы ни пробовал. Казалось бы, что такого? Возьми, перенеси все на попавшийся под руку лист. Одно препятствие. Никак не переступить. Оно все еще находится в моей голове. Мертвое. Застывшее. Не сдвигаемое. Пытаясь изъясниться словами… Карандаши — дорого. Цвет — недоступное мне. Я могу ими пользоваться, только если уверен в результате. Сосчитать в уме. Проиграть по слогам. Перепроверить. Обдумать. Делать, не пробовать. Не рационально. Пустая трата стержня. Так говорила мне мачеха. Бег с препятствиями начинается с момента, как себя вспомню. Мачеха ругалась на отца, что не успев что-то заработать, он все проигрывает. Тогда я еще не понимал ценности денег. Не представлял, что такого в этом, и как вообще возможно их — «проиграть». Но видел, что у нас дома только обломки грифеля. Хрупкого, жирно пачкающего пальцы. Крошащегося. Именно поэтому. Пыль и угольная сажа. Силуэты в тени. … и никогда — цветных карандашей. Казалось, нам троим стало лишь легче, когда отец пропал без вести. Но в один день, и она, уходя как обычно из дома, больше не вернулась назад. Она не целовала нас. Я не помню этого. Только смотрела, будто прощаясь заранее. Каждый раз, подолгу не решаясь переступить порог, прикрыть дверь за собой. Все же делала это. Ради чего-то. Отец и ее не целовал никогда. Не хочу знать, что случилось с ними. Все равно. Наплевать. Лица размылись. Как и имена. Поблекли на задворках памяти. Больше к ним ничего не чувствую. Только Цумики. В насмешку цветные, бумажки закончились, шурша опавшими прогнившими листьями. Я научился воровать. И воровал отнюдь не карандаши. Опасно. Больно и страшно. Выцветающие синяки. Наливающиеся багрянцем свежие ссадины. … на моем теле — единственные доступные мне краски. Сестра должна выжить. Везло. Удавалось сбежать. Холодные стены встречали. Догадывалась, не спрашивала. Улыбка пропала. Все чаще молчала. Я больше не вижу сны. Но для Цумики их, как мог, постарался сберечь. Желал ей иного. Снег выпал в августе. Я понял: что-то случится. Мы готовились. Но уже не ждали ничего хорошего. Больше не ждали. Но именно тогда все изменилось. Окончилась затяжная зима. Боялись — последняя. В нашу жизнь ворвался ты, Годжо. И не оставил. Моя рука в твоей руке. Чистый лист. Ослепляющим до белизны всполохом затаенной надежды. Впереди бежит Цумики. Переполненная любопытством, смотрит по сторонам. Улыбка вновь украшает ее лицо. Солнечная, задорная, такая живая. Янтарные смешинки, бликами на радужке глаз. Она всегда лучше чувствовала людей. Она уже поверила. За поворотом — фасад, увитый зеленым плющом. Последняя дверь. Поворот ключа. Новый дом. Делаю шаг. Не оглядываюсь. Большая кружка с дымящимся какао. Маршмеллоу. Раскрытая книжка с потрепанным корешком. Пестрые, наивные картинки. Уже на моих коленях, укрытых бежевым пледом в клетку. Заметки на полях размашистым почерком. Веду по ним пальцем. Сзади — согревающий, теплый и сильный. Больше не незнакомец. Бархатный голос, с наступающим вечером читающий сказку. Сбоку — Цумики. Нагонялась с подружками в новой школе. Посапывает, привалившись к моему плечу. Обнимаешь обоих. И поцелуй, куда-то в макушку. Невесомый. След, от теплого дыхания, коснувшегося кожи. Едва ощутимый. Впервые. Не за что-то. Не заслуженный. Просто потому что я есть. Просто потому что… тебе захотелось. Так проявить свою привязанность. Ты сам сказал. Я навсегда запомнил. Мои воспоминания. Больше не серые. С этих пор — яркие. Больше не обрывочные. … ручки, фломастеры, мелки, маркеры, кисточки, акварельные краски. Наборы цветных карандашей. Их очень много, россыпью по ворсистому ковру. И все такие разные. Я их разглядываю. Я ими любуюсь, не решаясь раскрыть хоть один, чтобы нарушить порядок. Притягивают. Манят. Потрогать, дотронуться… перебрать, будто сокровище. Нет. Дорого. Не знаю. Заметив однажды мой интерес, ты скупил мне половину магазина. И потом лишь еще больше подбрасывал. Я не понимал, зачем ты это делаешь. Почему. Для чего. Так необдуманно, импульсивно, не рационально. Ведь… я не умею ничего. Не смогу, не реализую все эти богатства. Не оправдаю. Я спросил тебя. Ведь ты просил меня тебя спрашивать. Если что-то не понятно — подойти с вопросом, ответишь. Ты смутил меня. Достаточно того, что это вызывает у меня радость. Радость, да?.. Тебе вовсе не важно, что с ними будет потом. Использую ли их я. Или буду под подушкой хранить, если лежать не жестковато. Лишь бы я почувствовал… радость. И я действительно, на миг… Когда ты сгреб меня в объятья. Отбиваясь от щекочущих пальцев. До вынужденных слез уставая смеяться. Беспощадный. Заботливый. Нежным поцелуем в висок — ощутил ее. Переборов растерянность, вскоре я все же решился впервые попробовать. Притянув к себе тщательно выбранный блокнот, с самой невзрачной обложкой. Думая — не будет так жалко. Бездумно уставившись в белый лист. Рука с простым карандашом подрагивает. Пальцы то слишком сильно сжимают корпус, то не могут найти правильного расположения на его ребристых гранях. Теряются. Не находят места. Карандаш грозит то из ладони выпасть, то проткнуть бумагу. Переживаю все больше. Сердце стучит все сильнее. Все чаще. Совершенно ничего не могу с этим сделать. … не оставив и штриха, не поставив и точки. Я готов был навсегда сдаться, признав свое бессилие. Горьким комком в горле застряло разочарование. Мешало дышать. Стало страшно — вдруг ты, как и те, чужие люди, тоже оставишь меня… если я не смогу радоваться? Насколько это важно для тебя? Что, если я не смогу соответствовать? Тревожные мысли. Хлопающими створками почерневшего окна с выбитыми стеклами. Смог и плесень, что вьелись. Побившим только проклюнувшуюся сочную зелень градом. Порывом ветра, сорвавшим кусок черепицы. Упала, разбилась на мелкие части. Хрустит под чьими-то сапогами. Дом, в котором больше никто не живет. Я не хочу внутрь заглядывать. Я не хочу туда возвращаться. Яркая вспышка, разделившая грозовое небо. Вовсе не молния. Бесконечные голубые глаза напротив. Пристальные, пугающие. Изучают. Всего мгновение. Пропустил момент, когда ко мне в комнату зашел ты, Годжо. Будто почувствовал что-то. Ты наблюдал за мной, прежде чем окликнуть. Назвать меня моим именем. Провести ладонью по волосам, вглядываясь в мои глаза и будто увидев там что-то. Опустился рядом, попросив меня немного подвинуться. Разжал мои сведенные судорогой пальцы, накрыл мою кисть своими ладонями. Убаюкивая ее в своих руках, легонько поглаживая. Согревая. Давая вслушаться в свое дыхание. Предлагая довериться, чтобы ты смог помочь мне. Ты сам вложил карандаш в мои пальцы. Немного иначе. Привычно. Сказал мне: — Так будет правильно, Мегуми. Не выпустив моей руки, но накрывая ее сверху своей широкой ладонью, будто беря под защиту. Мы провели первый штрих. Единым движением, одной рукой. Первую, совсем неловкую линию. Еще черточка и еще. Приноровились. Домик. Небо, с ярко светящим солнышком. Трое, стоящие рядом. Никакой грозы. Мы рисовали вместе. «У тебя все получится» — не прозвучало, но осталось прикосновением губ на моих пальцах, когда ты все же выпустил мою кисть, доверяя мне продолжить начатое уже самому. Я сам заглянул в твои глаза и увидел в них свое отражение. Они больше не пугали своей бесконечностью. Лучезарное небо. Искреннее. Теплое. Вновь это ощущение… Поймал его. Рядом. Тогда я кое-что для себя понял. Если уж и стоит что-то пытаться нарисовать — то только однозначно красивое. Браться только за то, чтобы рисовать самое красивое… Тогда — это будет правильно. Тогда — у меня обязательно получится. Красивое… самое красивое, это… Ты, Годжо. Такой красивый. Трепетом в душе. До слез, пытаясь разглядеть тебя лучше. Совершенный. Идеальный. «Так будет правильно, Мегуми». Да. Это будет правильно. Я смогу ради этого. Я буду стараться. … я впервые нарисовал тебя, Годжо. Набросок карандашом. Черно-белый. Режущими бумагу, заостренными гранями. Контур. Не подозревая о существовании полутонов, перспективы, штриховки и тени. Понимая не идеальность и не завершенность. Смущаясь как никогда в своей жизни. Стесняясь, еле дождавшись твоего возвращения. Побежал к тебе, чтобы как можно быстрее показать его. Встретив у порога. И замер. Я был поражен мыслью, насколько мне важно… чтобы ты увидел мой рисунок. Оценил его. Чтобы тебе — понравилось. Мой подарок на твой день рождения, о котором я узнал совершенно случайно. Не задумывался раньше. Успел. Из-под ног выскользнула опора. Это ты, подхватил меня на руки. Повис на твоей шее. Пришлось. Нет, хотелось. Встретить — именно так. Бросаясь на шею. С замиранием сердца, следя за реакцией. За взглядом. На рисунок в твоей руке. Потеплевшим — на мне. Теперь я понимаю, насколько тот набросок был наивен и неловок. Но в тот момент, я собой гордился. И верил в то, что ты, Годжо, — мною тоже. Ты сказал мне то, что так хотелось услышать. Дыханием в моих волосах. Тогда я… окончательно тебе поверил. Хотя и понял, что для каждого из нас он несет свое значение. Ты до сих пор хранишь его. Нескладный, примитивный и безыскусный… мой первый твой портрет. Нежный, трепетный и легкий — твой поцелуй на моей щеке. Теплом на коже, я тоже бережно храню. … ты подарил мне раскраски. На мой, впервые встреченный с тобой день рождения. И тем же вечером мы вместе открыли самый большой набор карандашей. Уже привычно, притянув меня к себе и занимая место рядом, ты помогал мне определяться с оттенками. Поддержал и в экспериментах. Я мечтал, чтобы это время длилось как можно дольше. Чтобы не кончалось. Засидевшись глубоко за полночь. Пока сон все же не победил. Улавливая сквозь дрему, как ты подхватываешь меня на руки, чтобы отнести в постель. Укрывая одеялом. Пожеланием сладких снов, касаясь моего лба губами снова. Мне приснилось что-то спокойное… за долгое время — впервые. Мечтами, грезами, видениями… Множество бликов проносится рядом. Калейдоскоп воспоминаний. Нет, витраж из разноцветных, бережно подобранных стеклышек. Не ранящих, не острых, с зашлифованными заботливой рукой гранями. Каждое на своем месте, плотно сложенные. Навсегда крепко спаянные. Мозаики, пазлы — долгожданными совместными вечерами. Пачкая пальцы в клее, собирая диораму. Фигурки из картона — втроем, смеясь, вырезали. Снежинки на стекле, отмеряя прожитые годы неспешно. Терпеливые попытки сложить оригами. Журавлики Цумики на тумбочке у кровати. Засушенный букет из листьев, закладкой между самых любимых страниц. Проектор, отбрасывающий силуэты на стене. Театр теней — теперь я знаю, как это называется. На палочках — сшитые сестрой марионетки из ткани. Ты посыпал их блестками, под ее упрекающим взглядом. И силуэты животных, которых мы научились складывать из пальцев. Корица. Пламя свечи. Маршмеллоу. Какао. После была художественная школа. Множество изрисованных альбомов, блокнотов, тетрадей, скетчбуков… Две грани. То, что я должен, чтобы учиться. Не превосходно, но детально выполненные рисунки. Знал, что могу лучше. Но не хотел этого, я ничего к этому не чувствовал. Не мои образы. Навязанные, чужеродные. Настолько чужие… но я делал это, выполнял все задания. С максимальной концентрацией и старанием. Без души. Оттачивая технику. Обучаясь. Потому что понимал — должен, надо. Это — поможет. Реализовать то, что я так отчаянно хочу рисовать уже сам. Воплотить в жизнь. Насытить красками. … наброски карандашом. Силуэт, все более уверенными штрихами. Играя с позами. … все более отчетливо твое лицо и на бумаге чувствами наполняя. Выразительно. Любую доступную минуту. Засиживаясь по ночам. Отвергая сон. Залегшими тенями под глазами. Отбрасывая иные занятия. Рискуя потерять времени счет. Вдохновением, запоем, утопая. Закрывая глаза, вспоминая… представляя. Потерял счет источенным карандашам. … тяжелее всего рисовать твои глаза. Долго не решался окрасить. Испорчу, боялся. Моя одержимость. Мания нарисовать тебя все лучше. Запечатлеть. Как можно более правдоподобно… каким тебя вижу. Тобой очарован. Венец творения. Яркая звезда на небосводе. Идеал. Недостижимый. Моя комната, превратившаяся в студию. Шкатулка с двойным дном. Теперь от тебя кое-что скрываю. Идут годы. Рисунков становится все больше. Вот — хвалюсь тебе очередным из художки. Его вроде на выставку должны будут забрать. Вот — прячу тот, где запечатлел тебя. Для себя. То, как я рисую тебя, я больше тебе не показываю. Сначала потому, что недоволен. Теперь — из-за того, что это стало слишком… личным. Ты целуешь мои пальцы, подбадривая за старания. Но всей картины не видишь. … чувствуя все большее вдохновение. Украдкой бросаю взгляды на тебя. Залипаю. Новым эскизом в альбоме. Ловлю себя за прикосновениями. Бросают в жар. Я… представляю нас обоих. Теперь я тоже тот, кто за поцелуем тянется. Однажды фыркаешь, но губам моим подставляешься. Сказав, что очень рад тому, что я стал к тебе ласковым. Не ласковый, совсем нет. Просто я… нуждаюсь. Ты ошибаешься. Боюсь того, насколько же ты во мне теперь ошибаешься… Что ты узнаешь. Ты снишься мне. Неправильно. Жестоким контрастом. Так больно иногда просыпаться. Так больно признать, что в реальности этого не будет и нет. Целую, будто случайно зацепив уголок твоих губ. Задерживаюсь. Непозволительно долго. Все силы на то, чтобы я смог оторваться. Переплетением тел на бумаге. Мои рисунки. Дают пережить хоть немного. Не дают справиться. Запыхавшись, в бесконечном марафоне. Не сбежать от себя. Совсем нет. Не понимаю, что со мной происходит. Тоскливо и сладко. Я не понимаю. Я снова рисую. Мне удается скрываться. Пока однажды снова не выпадает снег. Снежинками в воздухе. Ветвистой изморозью на стекле. Скоро растает. Неумолимость перемен. Возвращаясь вечером из школы, я застаю тебя, разглядывающим что-то в моем скетчбуке. В том, что не должен был оказаться в твоих руках. Никогда. Моя вина. Моя неосторожность. Мое желание, чтобы ты наконец-то увидел. Я сам оставил его на поверхности. Слегка приоткрытым. С расчетом. Я не делал этого. Мои сомнения. Твое любопытство. Моя надежда… Широкими мазками, бунтом пестрых красок, выплеснутым на холст. Вспыхнула. Разгорелась. Как когда-то с цветными карандашами… может, и тут, ты сможешь помочь мне? Доверяя свою тайну Цумики, услышал: «Ты самый близкий для него человек». Вырванное из контекста. Наивное, до зубного скрежета. Такое желанное. Отчаянно. Заставившее сердце в беспокойстве забиться. Вместо облегчения… больше не могу терпеть. Не могу этого вынести. Почему же… Щеки горят. Замираю, как когда-то в ушедшие годы. То ли сбежать, то ли броситься тебе на шею. Застряв где-то посередине. Трепещущим пламенем зажженной свечи. Вспыхнувшими бликами, отброшенной тенью. Сказать что-то — никак не могу решиться. Знать бы хоть, что. Запахом какао, маршмеллоу, корицы. Дышу вот, только. Отвожу глаза от пронзившего меня остро, потемневшего взгляда. Цепляясь за бежевый, в клетку плед. На подлокотник дивана наброшенный. Успокаивает внезапно. Это все еще наш дом. Самый уютный — ты, в нем. Заглядываю в твои глаза снова, решительно. Не темные, совсем нет. Показалось. Просто зрачки непривычно расширенные. И кажется, тоже, будто решаешься на что-то. Твой голос звучит ниже обычного. — Не удержался от столь удачно подвернувшейся возможности заглянуть. Простишь меня за это? Твоя ли это вина, Годжо… Как же понять, как ты относишься… что ты чувствуешь к этому. И что именно творится у меня в голове. — Мои рисунки… — вздыхаю, так и не определившись с эмоциями. Своими. И теми, что на твоем лице сейчас вижу. Слишком новое что-то. Незнакомое. Сложно. — Это… Ты не так понимаешь, все это только ради… — Искусства, да, Мегуми? Они действительно очень искусные. У тебя вышло просто потрясающе. Так чувственно. Завораживает. В них ты вложил свою душу. Я восхищен тем, насколько ты талантлив. Знаешь… мне очень понравилось то, что я увидел, — закрываешь альбом, мне протягиваешь. Поднимаясь, делаешь шаг навстречу. Возвращаешь. Принимаю, не глядя. Случайно сталкиваясь с твоими пальцами. Теплые. Пытаешься привычно поймать мою руку. Переплести наши пальцы. Знаю, что поцелуешь. Почему-то отдергиваю. Мечусь взглядом. Замечаю еще один рисунок, вырванный из скетчбука. Краешек. Светлым пятном из-под пледа. Белеется. Зачем ты его… Кажется, что именно там, я догадываюсь. — Мегуми, мне кое-чего очень бы хотелось. Может быть, не откажешь? Ты мог бы нарисовать для меня свой портрет? В похожей технике, — занимаешь свои руки кружкой, потерянные. Вновь возвращая дистанцию. Безопасно. Удивлен, что отверг твое прикосновение. Но не давишь. Облизываешь свои губы, сделав глоток какао. Залипаю задумчиво, провожая взглядом. Не знаю почему, но уверен — остывшее. — Прости, но… я не смогу нарисовать. — Почему? — Я могу рисовать только то, что… считаю красивым. — Так значит, ты считаешь меня красивым? — Да. — А себя? — с ответом почти не задумываюсь. — Во мне нет ничего такого… я себе не очень нравлюсь. — Но себя… кхм, со мной, ты же рисуешь? — Это… другое. — То, чего бы тебе хотелось? — то, что я в своих снах так настойчиво вижу. Никак не избавлюсь. Не хочу. Вдохновение. Почему… По второму кругу на оконном стекле отсчитал весь десяток снежинок. Первые три мы вырезали вместе. Скоро Цумики наклеит еще одну. Станет одиннадцать. — … мне нравится, как это выглядит. Со стороны. Ты не понимаешь, только… со стороны. — Я не понимаю, да? Посмотри на меня, пожалуйста, — произносишь, слегка моего подбородка касаясь. Задумался. Не заметил, как ты подступаешься ко мне снова. Когда из рук твоих пропала кружка с какао. Теряюсь. Как же я под таким твоим взглядом сейчас теряюсь. Сильнее лишь от твоих новых слов. — Я считаю тебя очень красивым. Самым красивым парнем на свете. Я посмотрел все твои рисунки, и они очень мне нравятся. Особенно те, где мы с тобой. Они очень нравятся мне. Все. И вне рисунков, Мегуми, ты мне тоже очень нравишься. Мне жаль, что я не видел их раньше. Что я не всегда мог провести с тобой побольше времени, уделить тебе должное внимание, не всегда мог быть рядом. Не говорил тебе, всего, что я думаю. Но я всегда замечал твое старание. И всегда видел, что ты очень красивый. Не мог не заметить. Кого я обманываю… мне приятно. Вслушиваться в голос. Не только слышать. Узнавать слова — в действиях. Ощущать. Поглаживающие мою шею пальцы. Руку, в волосы зарывающуюся. Россыпь поцелуев на щеке. Уголком своих губ — твои губы. Носом к носу, немного щекотно от дыхания и трения. — Нет ничего страшного в том, что ты чувствуешь все теперь иначе. Ты повзрослел. Я понимаю. Чувствую себя пораженным. Теплом, притянутый в твои объятья. Никогда меня не сковывали. Не стесняли. На спине твоей пальцы крепче сжимаю. Не отпускай меня, пожалуйста. Не отпускай. Я так хочу в них навсегда остаться. Легко подхватываешь меня, шагаешь к дивану, не замечая моего веса. Согревающий, теплый и сильный. Все такой же. Неизменно. Я сижу на твоих коленях. Укутанный объятьями и наброшенным тобой на нас обоих пледом. Прижимаюсь к твоей груди, вслушиваясь в стук твоего сердца. Кажется одно на двоих оно у нас бьется. А ты замечал это, Годжо?.. — Значит, пока что нарисовать себя для меня не сможешь… Подаришь мне хотя бы этот рисунок? — уже позабыл. Сам указываешь мне на его светлый краешек. — … да, — как будто я смог бы отказать теперь тебе в этом. Но щеки все же снова горят. Замечаешь. — Мое спелое румяное яблочко… — по щеке меня поглаживаешь, — может быть есть что то, чего ты хочешь? Что я смог бы сделать для тебя в ответ? — Попозируешь мне? — неконтролируемо. Слова вырываются сами. Не успеваю обдумать. Не успеваю остановиться. Что не откажешь сейчас — слишком хочется верить. Слишком… правда. Я так хотел бы увидеть твое тело. Не только в фантазиях, не только додумывая. В темноте, пробираясь наощупь. Обрывками взглядов. На тебя украдкой брошенных. Будто заблудившийся в своем родном городе. Потерявшийся у двери дома. Ориентируясь на прикосновения через слои ткани. На свои желания. Пожалуйста, позволь мне? Увидеть совсем чуть-чуть больше. Не прячась. Я так устал от неведенья. Не хочу больше портить свой идеал домыслами. Хочу рисовать тебя… Настоящего. Естественно. — Хорошо. Как и где мне расположиться? Скетчбук совсем рядом. На столике простые карандаши ожидают в подставке. Протянуть только руку. Представляю, как прошу тебя остаться на этом диване. Прилечь и… раздеться. Образ яркий. Сглатываю. Не только щекам еще горячее. — Не сейчас… когда-нибудь. Позже. — Не хочешь портить момент, да? — усмехаешься, будто образ в мыслях моих и сам видишь. И может, действительно видишь?.. — хорошо. Буду ждать. Тогда… — Поцелуй меня, — облизываю губы. Уже обдуманно. Попробовать. — Ахах, а ты сегодня жадный. Уже второе желание, но я не против. Мажешь губами по скуле. И все — на этом. — Так достаточно? — Нет. Вовсе нет, — ты же понял, я вижу. В губы. По-взрослому. Именно так я хочу. — Мм, не сейчас… когда-нибудь позже? — передразниваешь меня. Сам подаюсь вперед. Как представлял нас, объемно. Воплощая устойчивый образ рисунками. Прихватываю твою нижнюю губу своими губами. Облизываю. Мягкая. В отместку прикусываю. Какао. И сладость. Бальзам? Вишневые нотки… Не успеваю распробовать. Беззлобно смеешься. Накрываешь пальцами мои губы. Отстраняешься. Меня сейчас так тянет… Не отвечаешь. Почему-то от этого… становится больно. — Давай не будем спешить, Мегуми, — неужели, неправильно тебя в чем-то понял? Тогда, к чему было это все? Зачем тебе… почему ты… разве…? Мне показалось?.. Ты же уже целовал меня столько раз… почему вдруг в этот, внезапно, отказываешь? — Почему ты целуешь меня? — Потому что мне нравится — Нет… я имел в виду не совсем это… Зачем ты целуешь меня? — Мм… должно быть потому, что мне нравится? — Я не знаю как спросить тебя… — Мм… Потому что мне очень нравится Мегуми. Потому что я люблю его целовать. Поэтому я целую тебя. Гуми, а почему ты обычно целуешь меня? … потому что ты мне… тоже? Потому что — это ты? Потому что только с тобой, мне настолько тепло? Потому что… ты приходишь ко мне в моих снах? … как Цумики, я почему-то не могу считать тебя своим братом… хотя ты очень близкий для меня человек. Кто ты мне?.. … мои рисунки. Ты мое вдохновение. Моя одержимость. На шаг немного, через прикосновенье — ближе. Может, поэтому?.. Всего по чуть-чуть… или все сразу. Годжо, я… — … не знаю. Я не знаю, Годжо. Я запутался… с чем сравнить… Почему это происходит. Как выразить… — То, что ты чувствуешь? — Да… Крепче сжимаешь в объятьях, о чем-то ненадолго задумавшись. — Вот о чем-то таком я и догадывался. Знаешь, а ведь мы и в этом с тобой похожи. Я помню, глаза не закатывай. Да-да, я слушал, что ты мне про детство рассказывал. Меня ведь тоже никто кроме тебя не целовал. А-аа, так и быть, сознаюсь. Пару раз еще и Цумики поцеловала. В щечку. Но ты же простишь нам эту маленькую измену? – не могу сдержать смешок и улыбку. Ну, как бы, меня она тоже целовала. Но я понял, о чем ты. Мы все-таки оба — ее братья. Так и быть. Прощаю вас обоих. Да и сам все видел. Ее привязанность одинакова. И к тебе и ко мне — ровная. Решаю не заострять на этом внимание. Спрашиваю другое: — Так значит, и твои родители…? — Ага. Мать не интересовалась моей жизнью, устранившись сразу после родов. Она выполнила свой долг перед кланом, дальше о ее судьбе я ничего не знаю. А отец… тоже лишь выполнял свою функцию. Дальше мной и моим воспитанием занимались старейшины. Пока меня это совсем не достало. — А… друзья? — у такого человека как ты, их должно быть очень много. Странно. Почти никого не знаю. Только пару произнесенных тобою имен — вспомню. — Ну… если можно считать полученное мною по зубам в драке за поцелуй. То да, я целовался, — смеешься. Но ведь в этом совершенно ничего смешного нет. В твоих глазах я вижу, что… — …тебе от этого грустно? — Как тебе сказать… Я считал, что поцелуи не главное. Проще закрыть глаза и забить на это. Так что, представляешь, кое-кто вредный тут не оригинал. А потом еще были и проблемы с доверием. Эй, чего притих? Мне вообще комплексовать нечего. Я как нормальный человек, поцеловался в девятнадцать. Тебя, Мегуми, в макушку поцеловал. — Дурак… — и да, я помню. — А как ты понял тогда, что поцелуи — это что-то хорошее? — Наблюдал за поведением других. Анализировал, я все же не плох в этом. И мне стало интересно это попробовать. Но только, когда найду своего особенного человека. И я нашел тебя, Мегуми. С тобой я понял, что это — нужное. И очень правильное, — но… разве что-то изменилось с тех пор? И ты сам подтвердил, что я тебе нравлюсь. — Тогда почему же… ты не хочешь меня сейчас поцеловать? — Так, как ты меня просишь… Гуми, ты ведь понимаешь? Этот поцелуй отличается от тех, что были у нас раньше. Так целуются только влюбленные. Не друзья. Не братья. Влюбленные. … кажется, я начинаю догадываться. — Ты для меня особенный. Я хочу, чтобы ты чувствовал это. Именно поэтому, мне важно, чтобы ты понял, чего хочешь. Разобрался в себе. В том, кто я для тебя. Для начала хорошенько обдумал это. Если тебе не просто интересно… хах, ради искусства. Если ты уверен, что именно я твой особенный человек. Если тебя ко мне именно так тянет. Я не отвергну тебя, Мегуми. И, что бы ты ни решил, я приму любой твой выбор. Смогу принять. Не хочу, чтобы твой мир был разрушен. — Так значит, ты… — Да, Мегуми. Ты все правильно понял. Мне очень бы хотелось и самому так тебя поцеловать попробовать. Но если я поцелую тебя так, как ты этого просишь, я больше не смогу тебя отпустить. И сам не уйду. Все очень серьезно, — подмигиваешь мне. Легкомысленно. Но в глазах твоих вижу, все и правда очень серьезно. — Это та черта, которую если однажды перейти, назад уже не вернешься. И не та вещь, которую одному определять правильно. Я… предпочел бы, чтобы этот разговор у нас произошел гораздо позже. Но похоже, время определяться уже настало. Так что скажешь, Мегуми? Кто мы друг для друга: друзья, братья или… будущие любовники? Последнее ты сказал именно так… выделил, не случайно. Я чувствую. Только… не думаю, что меня это испугает. На самом деле… я уже задумывался. Подмечая все происходящие и с тобой изменения, оглядываясь на пройденную бок о бок вместе дорогу. Не боясь больше смотреть вперед. Идти рядом и верить. Я понял, Годжо, что ты и сам все это время вместе с нами взрослел. Учился, делая пробы и для себя в чем-то новом, совершая ошибки. Стараясь ради нас, как и мы ради тебя старались. Быть семьей. Доверять и верить друг другу. Разделять впечатления вместе. Наполнять смыслом. Дружить и… любить. Сколько бы я себя ни обманывал. Сколько бы ни пытался отрицать и абстрагироваться. Ты — не идеальная, выточенная из светлого мрамора статуя. Для меня — всегда куда больше, чем просто моя натура. Самый родной и любимый. Самый близкий. Живой человек. С трепетно бьющимся сердцем в груди под моим взглядом, под моими прикосновениями. Обнимая твое лицо своими ладонями, я наконец-то понял что самое главное твое изображение… уже давно и навсегда запечатлено в моем сердце. Узнаванием, откликом в моей душе. Признанием. Мне стоит лишь прикрыть свои веки, чтобы снова увидеть… И открыть глаза, чтобы поверить. — Я уверен. Я хочу поцеловаться. И всегда целовать тебя. Только тебя, Годжо. Не рисовать тебя, не картинки в своем воображении. Я люблю тебя, Сатору Годжо. Именно тебя. Самого близкого своего человека. Не как друга или брата. Не ограничиваясь условностями. Не лгу себе. Ты нужен мне полностью. Мой родной. Мой возлюбленный и любимый. Самый особенный. Половинкой моего сердца. Твои ответные чувства. Наши признания. Мой последний фрагмент пазла, вставший на место. — Теперь все правильно, Мегуми. Карандаши. Поцелуи. На рисунках и в жизни. Влюбленные. Вместе. Как на том, что ты выбрал. Мы станем любовниками.