Игральная доска

      Жизнь часто казалась Таву игральной доской. Сделай свой ход, брось кубик и надейся на свою удачу. Да только некоторые события в его жизни были в общем-то неизбежными. Будто бы игра высыпала на стол ворох событий, мол, разберись, определись и, наверное, помолись. Начиная от пробуждения на наутилоиде, заканчивая тернистой дорогой до Лунных башен и Врат Балдура, каждая встреча, каждая битва и каждое решение вело его к одной и той же кульминации. И как бы он ни взывал к своим богам, они оставались немы к его вопросам и просьбам.       Когда в лагере появился белокурый эльф, они будто бы остановились в точке невозврата. Тав чувствовал немое напряжение между ними, но не понимал это настроение, он мало что понимал в те времена. Возможно, когда ты оказываешься в эпицентре урагана, ты не можешь здраво оценить ситуацию, поэтому всецело отдаёшься этому вихрю, уповая на то, что в конце концов тебя выбросит куда-нибудь, куда угодно, лишь бы весь этот бардак в голове наконец-то уложился, и у тебя было бы время с ним разобраться.       Астарион. Едкий, пронзительный взгляд. Вызывающая, наглая улыбка. Непослушные, мягкие кудри. Бледная, прозрачная кожа. Сладкие, но ядовитые речи, произносимые гипнотизирующим голосом. Если бы Тав не был верен своим богам, то, возможно, рано или поздно вознёс бы этого эльфа до божества, и молился бы ему каждый вечер перед сном. Хотя, он и без того молился. Точнее, умолял.       Когда Астарион попросил его дать ему испить крови, Тав не сомневался ни на секунду. Ему не нужны были кости, не нужна была удача, лишь один вопрос сорвался с его языка в тот момент:       ‒ Почему я не догадался раньше? ‒ и второй чуть позже. ‒ Почему ты не сказал мне?       Эльф казался в тот момент… Уязвимым? Беззащитным? Возможно, отыгрывал очередную свою роль, но Таву не хватало проницательности заглянуть сквозь все эти маски. Он лишь кивнул, протягивая вампирскому отродью руку, приглашая на импровизированный пир, отдаваясь своей боли и удивительному блаженству от ощущения чужих зубов на своей шее. Он тонул, он точно тонул, забываясь в незнакомых эмоциях, сжимая чужие плечи и запрокидывая голову. Для удобства ли? От удовольствия? У Тава не было ответов на эти вопросы. А его боги всё так же молчали.       Их разговоры становились всё более интимными, но Астарион вёл свою партию непринуждённо, со знанием дела, хищником обвиваясь вокруг неопытного жреца-дроу, вытягивая из него искренность и кровь. Последний же, казалось, скакал по заставленному ловушками полю, и каждый шаг казался ему последним. Вот-вот рванёт, вот-вот убьёт.       ‒ Милый, ты сегодня невообразимо прекрасен.       ‒ Что я могу сделать для тебя, дорогой?       ‒ Я весь внимание, счастье моё.       Во время очередного короткого отдыха Астарион незаметно от всех обратился к Таву:       ‒ Мне кажется, мы хотим одного и того же. Быть может, встретимся с тобой ночью, когда все уснут?       Будь Тав на тот момент во Вратах Балдура, где-то в окрестностях своего храма, будь он сейчас тем, кем был до начала всех этих событий, он бы покраснел до самых краёв своих острых ушей и помолился бы за пропавшую, осквернённую похотью душу вампира, но сейчас он лишь улыбнулся, принимая щедрое предложение своего спутника, отдаваясь трепету в груди, щемящему чувству, зарождающемуся в его сознании, запечатывая последние отголоски здравого смысла где-то в глубине себя. Он был на краю пропасти и не боялся упасть, даже если у него на спине не вырастут крылья, или его не спасут.       Он ждал ночи, рвался в бой с особой яростью, не давая никому и толики инициативы. Карлах в тот день успела добрый десяток раз отсыпать в его сторону немало красочных ругательств. Гейл лишь хмурился, в очередной раз отбрасывая окружающих тронувшегося разумом жреца врагов. Астарион же… Он, как всегда, оставался в тени, бросая недвусмысленные взгляды в сторону Тава, одаривая его своей улыбкой. Мышка угодила в лапы к коту, и кот готов был очень долго с ней играть, пока она ему не надоест.       В тот день они встретились ночью, как и договаривались. Астарион не хотел много говорить, бесшумно приближаясь к Таву, стараясь заполонить собой все место вокруг него. Их общий экстаз, их удовольствие в касании тел, жадных и жарких поцелуях, нетерпеливых, но нежных движениях вампира, и совершенно неумелых действиях дроу. Они отдавались друг другу в свете полной луны, отдавались близости, будто разделяя один разум на двоих, ограничивая себя непроницаемым куполом их эфемерной свободы от остального мира, от всех невзгод и ненастий. Они были началом чего-то прекрасного, но неизведанного ни одним из них.       Их ночные встречи стали их общим ритуалом, уже в Подземье Тав перестал стыдливо прятать укусы, оставленные ненасытным вампиром, на что многие, за исключением цокающей Лаэзель и немного расстроенного Гейла, особо не обратили внимание. Тав прекратил молиться, оставляя все свои мольбы для Астариона, для их ночей, когда ослабевшим голосом просил его о поцелуях, о касаниях и о прекращении всех этих томительных пыток ожидания.       И однажды маска спала. Жрец понял это по потерянному взгляду своего спутника, по скомканным речам и резким движениям. Астарион впервые не знал, что ему делать и где искать спасения из этой ситуации. Обманщик и манипулятор впервые попал в сети собственного обмана и признал свою слабость. И Тав видел его настоящего, про себя наслаждался этими удивительными мгновениями сопереживания и искренности, когда крепко сжимал его талию, опутывая эльфа в кокон своих объятий. До Врат Балдура осталось немного, и они со всем справятся, вместе.       Рафаил готов был протянуть руку помощи за небольшую услугу, а дроу готов был слепо пойти на поводу у дьявола, чтобы помочь разобраться в витиеватых шрамах, оставленных на спине у Астариона. Он не моргнул и глазом, лишая жизни своего противника, лишь бы получить желаемое, отдать Рафаилу то, что ему нужно в обмен на любую информацию. И ужаснуться от услышанного, даже не заметив блеск надежды в глазах вампира. Он увидел перед собой цель, которая не терпела никаких отлагательств, которую требовалось решить в первую очередь, а спасение мира… Оно могло подождать день, два, да сколько угодно, если паразит в их головах поможет им решить проблему с Касадором.       Врата Балдура встретили их не самым гостеприимным образом, но они не рассчитывали ни на что иное. Тав пообещал своим спутникам разобраться со всеми делами по порядку, но уже после того, как они разберутся с вопросом Астариона. Дар обмана дал им многое, позволил незаметно и быстро добраться до вампирского дворца, встретиться лицом к лицу с тем, что за долгое время в пути стало им неведомым. Со страхом.       И вот, спустя долгие часы блужданий по коридорам, сквозь мучительные разговоры с пленёнными белокурым эльфом отродьями, спустя продолжительный и выматывающий бой с Касадором, Астарион стоял перед Тавом. Полуобнажённый, покрытый кровью, исполненный ненависти и боли, он просил жреца о том, что могло бы попросить самое отчаявшееся существо на свете. Пережившее сотни лет рабства и унижений, вынужденное жить в тени могущества своего хозяина, забывшее о счастье и радости обычной жизни вдали от отчаяния и мук.       ‒ Помоги мне.       И Тав вновь представил свою жизнь в виде игрального стола. И на нём вдруг оказались огромные, золотые весы. На одной чаше любовь, нежная и хрупкая, светлая с одной стороны, порочная с другой, запретная. Взять в руки и бережно хранить этот тёплый свет, приносящий ласку и заботу. На другой власть, всепоглощающая и уничтожительная, кричащая, но столь желанная, манящая своим могуществом. Это та же любовь, но в ней нет места свету. Остаётся лишь бросить кость и сделать решающий выбор. Открыть дверь в неизведанное и неизбежное. Выбрать одну из двух плотно закрытых дверей, упасть в ту бездну, край которой Тав так долго мерил шагами.       И Тав сделал свой выбор. Боги были глухи к его просьбам, мир был слеп к его нуждам, и он готов был вознести новое божество, готов был сделать то, чего не мог сделать ранее, пойти на поводу у своего любимого человека в очередной раз и дать ему то, что, возможно, он заслуживал больше всех тех, кто находился в этой тёмной, пропитанной кровью и смертью темнице. В последний раз жрец смотрел на слабость того, к ногам которого швырнул весь мир и себя в придачу, а затем соединил их разумы, позволяя эльфу видеть то, чего он хотел.       Дроу было плевать на косые взгляды его товарищей, ему было не до гневных комментариев и возражений. Он погружался во тьму вместе с тем, кому за бесценок продал свою жизнь. Хотя что могло быть ценнее для него, чем пряные поцелуи со вкусом соли, обжигающие холодом касания, доводящие до исступления тонкие пальцы. Мир рушился, будто дорогой хрусталь, его осколки резали кожу, доходя до истерзанной души. Но в этот самый момент Тав склонял свою голову, готовый преклонить колени перед новым богом, которому будет верен до конца своих дней.       Спустя всего несколько часов, когда двери дворца захлопнутся за их спинами, когда треск камина в их покоях будет единственным шумом, Тав сделает свой последний вдох, вкусит их последнюю близость, будучи живым, согласится навеки остаться рядом с Астарионом, потерять свою свободу ради того, кого так стремился избавить от оков. Но этот выбор он сделает сам, наплевав на игральные столы и кости, наплевав на до и после, выбирая здесь и сейчас. Навсегда оставит за плечами годы невежества и слепоты, отдавшись тому единственному, ради которого был готов жить, а теперь готов умереть. Ради того, с кем проведёт вечность, и даже спустя сотни лет, когда кому-то из них покажется, что от их любви остались лишь руины, он будет хранить в себе веру и надежду.       ‒ Я люблю тебя, Астарион. Отныне и навеки.