Пепел

      Просторная гостинная румянится теплым закатным солнечным светом, и каждая деталь интерьера, каждая подушка на диване, цветастый стеганный плед, три свечи на журнальном столике, ваза с ароматными пионами, каждая книга на полках — всё так согревает. Даже эти ужасные часы с кукушкой у стены. Безвкусица. Всё, что её окружает, вызывает улыбку на её лице. Ей хочется улыбаться. Так нежно и укромно. Чтобы не спугнуть.       Практически готов ужин, осталось нарезать салат. Вино. Нужно еще достать бутылку вина. Он придет и откроет. Всегда открывает. Красное сухое. Мясо прекрасно прожарилось. Её мысли отвлекает пушистая вредина у ног. Кошка вьется знаком бесконечности между ногами, обвивая каждый раз своим хвостом. Стоит ли думать о совместном просмотре фильма, как стемнеет?       Едва сердце в груди не уронила от неожиданности, когда крепкие мужские руки обняли её сзади за талию, прижимая к себе, как в последний раз, и его поцелуй в шею.       — Я тебя напугал? — Баки прижимает её крепче и снова целует её в шею. Тончайшая, нежная дрожь разносится по коже от его прикосновений.       — Ты сегодня раньше, милый.       — Правда? Нет, ровно как и всегда.       Как и всегда. И правда, она едва ли смотрела на часы, как было пять вечера, а уже семь. Время… И снова кошка вьется у ног, когда они садятся за стол ужинать. Попрошайничает, бестыдница. Мясо прекрасно прожарилось, она довольна. Джеймс рассказывает, как прошел его день, а ей бы его слушать до рассвета.       Я обожаю, когда он в таком настроении и как он смотрит на меня. Я так люблю его глаза.       — Милая, давай вино, я открою.       — Вино? Оно перед тобой, — и снова эта влюбленность в улыбке.       Она ловко перехватывает бутылку, игриво пряча её за спину, и вот уже медленно, ступая самыми носочками, обходит стол, подходя к Барнсу ближе.       — Я уже не уверена, что хочу сейчас вина, — закусив губу, она ставит бутылку на пол.       Ладонями упирается в крепкие мужские плечи и, вильнув бедрами, строит невинные глаза:       — У меня юбка тесновата. Приподнимешь мне её? Я бы хотела присесть…       Огонёк коварства в его глазах и Барнс, прикусив губу, так трепетно касается её коленок ведя ладони вверх под юбку, выше по бедрам, обнажая их. От его прикосновений такая сладкая и приятная дрожь по всему телу, и она садясь к нему на колени, обвивает руками Баки шею. Обнимает, не разрывая взгляда. Им бы утопиться в глазах друг друга. Он крепче сжимает ей ягодицы, сильнее прижимая к своему паху, и первый стон возбуждения срывается с её губ. Её стон как мёд, и Барнс с наслаждением отбирает эту сладость своим властным поцелуем. Целует, не отрываясь ни на секунду, отбирая кислород, отбирая усталость и полностью лишая рассудка прежде всего самого себя.       Рывком встаёт, удерживая свою женщину под бедра и тут же усаживает её на край стола. Ужин окончен — десерт подан. Долой летит его рубашка и Баки нетерпится разорвать ту блузку на желанном женском теле, где пуговицы женщина его не может сама растегнуть. Ей просто невыносимо жарко от самого предвкушения, и пальцы так предательски отказываются совладать с собственной одеждой. Она теряет свои мысли среди поцелуев Джеймса. Её губы зацелованы, он целует подбородок, шею.       Придерживая бионикой, слегка приподнимает от стола, второй рукой стаскивая уже влажные кружевные трусики. За один край тянет медленно так, глядя в глаза ей, запоминая как реагируют её зрачки. Подлец, как медлит. Тянет за один край, а второй чувствительно впивается в бедро, оставляя розовую полоску на бархатной женской коже. У неё от возбуждения сейчас сердце разорвется на миллионы звезд в груди. Остановился. Черт возьми, его дьявольскую ухмылку, когда Баки наклоняется к её ногам, и, полностью стаскивая трусики к полу, целует ту розовую отметину на бедре. Снова. Снова. Влажный поцелуй выше и ближе. Она сейчас задохнется от огня, что этом мужчина разжигает в её теле…

Song: Halsey – Control (можно не выключать до самого конца текста)

      …Просторная гостинная наполнена робкими лучами закатного солнечного света, что сражается в небесах с наступающими дождевыми тучами, и каждая деталь интерьера, каждая подушка на диване, стеганный плед, свечи на журнальном столике, ваза с пионами, каждая книга на полках — всё так знакомо. Даже эти отвратительные часы с кукушкой у стены. Убожество. Всё, что её окружает, вызывает улыбку на её лице. Ей нужно улыбнуться. Искренне. Чтобы верить.       Ужин. Пора готовить ужин.       Лезвие ножа так ловко скользит, нарезая овощи. Четкие и ровные движения точеной стали.       Что я хотела сделать?       Холодная дрожь по спине отрезвляет голову. Левая ладонь на пустой разделочной доске. Правая пуста и зажата в кулак.       Где нож? Что я хотела сделать?       Глухая, опустошающая тишина и тикание секундной стрелки в старых кукушечных часах за спиной режут кислород, прорываясь в закоулки её размышлений. Она все смотрит на сжатый кулак. В нем что-то невесомое спрятано. Хрупкое, легкое. Она сжимает кулак сильнее — беззвучно крошится в ладони теплая тайна. Ноги затекли, или, точнее, она их уже не чувствует. Есть желание разжать ладонь, и она медленно поочередно отпускает палец за пальцем. Хрупкий, легкий. Серый пепел. Невесомый как её мысли, он тут же аккуратными хлопьями взмывает вверх.       Стук во входную дверь. Сначала робкий и неуверенный. Она всё смотрит на испачканную пеплом ладонь. Баки не стучит. У него есть ключ. Это их дом.       Что я хотела сделать?       Стук во входную дверь усиливается. Он громче и разительнее. Он настойчивый, заставляя её содрогнуться и испуганно начать вытирать ладонь об блузку. На груди, вытирает. На сердце. Втирает. Стук во входную дверь не прекращается, и теперь он без пауз, без остановок звучит по всему дому.       Искрящая улыбка на её лице.       — Минутку! — счастливо восклицает, стоя у разделочной доски, и оборачивается к звуку…       …Второй этаж.       Что я хотела сделать?       Она стоит в коридоре этажа напротив открытой двери в спальню. Сумрак за окном и что-то за тем окном искрится матовыми вспышками. Она прищуривается, может так лучше получится разглядеть вспышки, не приближаясь. Серый снег. Легкий и хрупкий снег. В мае? Пепел.       Каждое её движение такое резкое, но она так медленно соображает. В тумане. Она глядит в ладонь — чистая. Холод стекла в левой — вино.       Я хотела открыть вино.       Ступая по ступеням вниз к первому этажу, по стене висят фотографии в рамках, и каждая из них нежно обволакивает душу. На фотографиях двое: она и он. Джеймс улыбается, и она тоже. Парк, аттракционы. Она испачкала блузку клубничным мороженным. Было неловко и мило. Еще одна ступень. Фотографии в горах, и снова она посадила пятно на груди, уже вином. Еще одна ступень. Фотографии у костра. Еще одна ступень. Фотографии в День Благодарения. Еще одна ступень. Фотографии в Рождество. И с каждой ступенью, с каждой фотографией, на них пятно алое на её груди становилось больше. Осталась одна ступень к полу.       Стук во входную дверь. Страх в её глазах, и она дергается, оборачиваясь к входной двери впереди неё. Стук в дверь…       — Милая, давай вино, я открою.       Ужин на столе, овощи нарезаны, и её мужчина сидит напротив. Его глаза — великолепны.       — Вино? Оно перед тобой, — она так удивлена, и снова эта влюбленность в его улыбке.       Глазами она указывает на стол, чтобы он заметил бутылку, но её там нет. Прохлада стекла в её правой руке и холод металла в левой. Вино и штопор.       Я их держу. Что я делаю? Баки всегда открывает вино…       — Милая? — он так смотрит, вопрошает, всё ли в порядке, и тянется, чтобы забрать у неё вино.       — Я хотела… Открыть… Хотела открыть… — я не знаю, хотела ли.       — Милая? — он снова её окликает и протягивает ей свой бокал, чтобы цокнуться. Оба бокала уже наполнены.       Чем не прекрасный вечер, один из множества. Она снова улыбается, едва сдерживая тепло нежности в груди, протягивая к его бокалу бокал, который она держит в своей руке. Из которого она уже отпивала. Её помада на краешке стекла.       Что я хотела?       — Я хотела открыть вино, — её голос не дрожит, он шепотом разливается по гостиной, и этот шепот словно ураганом волнует вино в её бокале. — Я хотела открыть… Я устала… Я устала…       …Теплые, скорее горячие капли стекают по её лицу и вся душевая кабина переполнена паром, влагой. В голове что-то непонятное… К черту всё, когда его рука скользит по её груди.       — Я понимаю. Мы это исправим, — шепчет на ухо этот дьявол её сердца, стоя у неё за спиной, и сжимая пальцами ей сосок, впивается губами ей в плечо, в шею.       Горячие капли душа омывают всё: мысли, сомнения, пороки, грехи. Нет, грехи оставьте. Поцелуи крепче, когда Джеймс прижимается, и вдавливает всем своим телом в стеклянную стенку душевой кабинки. Боги, как же пошло и горячо это может смотреться снаружи. Как на запотевшем стекле опечатывается её грудь и она вдохнуть не может, а рука его всё ниже и ниже. Как это незабывемо, когда его губы выцеловывают всю её кожу. Он тоже так возбуждён, а ей двигаться не дает — сковал все движения крепкой хваткой и лишь она пытается вильнуть бедрами, прося его не мучить её, как он прикусывет плечо и снова вдавливает в стенку кабинки и член его о ягодицы ей давит все мучительнее.       Его рука ниже.       — Ты устала… Я исправлю… Я всё исправлю…       Дышать сложно. Как же сковало все тело от возбуждения. Ноги не слушаются, и дрожат так нервно. На грани срыва и блаженства. Готова слизывать влагу с его тела пока его вздохи укрощают её страхи.       — Прошу, Бак, — она скулит, буквально изнемогает, пытаясь отдаться этим чувствам и импульсам, пока он ласкает и любит так нежно. — Прошу, не останавливайся.       Он так нежен. Она разрывается на части не зная как совладать с движениями его пальцев. Джеймс убирает её намокшие волосы и впивается поцелуем в плечо, тут же ведя языком по шее, когда ниже всех преград ласкает пальцами так нежно её клитор. Прикрыть глаза. Еще секунда, ещё мгновение…       — Прошу, Бак, — её стон отзывается отчаянием. — Прошу, остановись. Не уходи…       …Спальня. Она стоит у кровати в пижаме, в руках новое постельное белье.       Что я хотела сделать?       Еще всего мгновение назад её лицо, опустошенное эмоциями, вновь наполняется красками жизни в глазах. Улыбка. Она расстелила белье, тщательно, скурпулезно разглаживая каждую складку на простыне. Снова и снова. Новые заломы ткани, и она снова нежно проглаживает их ладонью. Разглаживает простыню, но складок становится только больше. Она растирает, растирает… Вместо шёлка ладони скользят по пеплу. Пепел покрыл всю постель. Но она улыбается и вскидывает брови в удивлении, ещё усерднее растирая, разгребая пепел в кучи. Пепел бесконечен. Чем больше она струшивает, тем больше его насыпается. Руки грязные, ладони почернели, но она по-прежнему улыбается и продолжает очищать их о пижаму.       Она втирает пепел в грудь, в сердце. Мазки становятся раздражающими для нежной кожи под тканью пижамы. Растирает пепел на груди, образуя алое пятно, а серые хлопья пепельного снега летают за окном. Их полет учащается с каждым порывом ветра, и она замирает, стоит лишь взглянуть на них. Этот танец невесомости завораживает её пустой и отрешенный взгляд, а под ладонью горячо и липко. Пульсирует…       …На часах восемь, но кукушка молчит. Лишь секундная стрелка так громко стучит в её сознании. И минутная тикает в такт секундной, двигаясь в обратном направлении времени. Тик-так. Тик-так. С каждым «тик» её зрачки сужаются, а с каждым «так» расширяются. На диване спит кошка, свернувшись в клубок, пытаясь укрыться от холода. В мае? Снаружи дома слышны тяжелые шаги, за входной дверью, по крыльцу, и тут же раздается шипение кошки. Звериное, с оскалом хищника. Шаги утихли.       Она хотела сделать шаг. Ей нужно переступить порог, ведь она все еще стоит в дверном проеме между прихожей и гостиной. Тик-так. Тик-так. Звериный оскал и хищное шипение кошки теперь направлены именно на нее. Кошка не признает хозяйку, она пытается выгнать ее.       — Я скоро вернусь, милая, — обращаясь к своей девушке, Баки гладит кошку по холке, как ни в чем не бывало. Шипящую, свирепую, агрессивную.       — Не уходи.       — Мы справимся. Всегда справлялись. Я люблю тебя.       — Не уходи, — шепчет пустой гостинной, где свечи уже потушены и кукушка в часах кукует полночь.       …Гостинную посетил последний тонкий луч закатного солнца, что проиграл наступающим грозовым тучам. За окном одинокие серые хлопья пепла кружатся вниз, погружая комнату в кромешную темноту. Каждая деталь интерьера: диван, плед, огарки свечей на журнальном столике, ваза с цветами, книги на полках — все знакомо. И даже эти проклятые часы с кукушкой на стене. Дешевка. Дешевка, которая никогда не звучит в восемь вечера. Никогда. Все, что её окружает, вызывает страх. Ей нужно бояться. Искренне и неумолимо стремиться прочь. Чтобы не исчезнуть. Понять бы почему.       Холодное стекло в руке.       Вино. Я несла вино. Нужно сделать шаг.       Выход, мне нужен выход.       С яркой улыбкой она несет вино к столу. Баки читает газету, и кошка спит на его коленях. Пять вечера. Кукушка в часах снова начинает свою мелодию. Эти часы — выше человеческого роста, и чем ближе к ним, тем выше они кажутся, поднимая кукушку выше времени.       Она успела схватить птицу в ладони, на её четвертом пении. Птица дрожит в её руках и пытается высвободить крылья. Вырывается, и в доме так тихо, что слышно, как в ладони вибрирует птичье сердцебиение. Птицу в левую ладонь, а пальцами правой она так осторожно, робко перебирает её перья.       Рвет. Вырывает страницу за страницей уже в шестой книге с книжных полок у стены. Пустая, снова страница пустая. Все пустые. Лишь пронумерованы. Она уже порезала пальцы о бумагу несколько раз, и пальцы кровоточат, не пачкая ни одной нововырванной страницы. Но пачкая блузку на груди, где она втирает кровь сочащуюся из порезов.       — Милая, давай вино, я открою, — обыденно говорит Баки. Каждый раз.       Она за столом, и глаза опускаются к ладоням своим, внимательно изучая целые и неискалеченные пальцы. Тик-так.       — Я сбилась со счета, — холодно, опустошенно звучат её слова, пока Баки разливает вино в бокалы. — Я устала…       — Я хотела выйти, но кошка не пускает, — продолжает она, прокручивая на столе бокал с вином, а Джеймс так влюбленно смотрит на неё, и рассказывает как прошел его день. — Кошка шипит. Я хотела выйти, а ножи острые только для овощей, но не для запястий. Я не помню как выглядит рассвет. У нас окна не открываются, — каждое её слово, что через внутриутробную боль она составляла в приложение, остаются услышанны только ею.       — Я сбилась, считая очередной день мая, — пытается она снова поднимая бокал вина, чтобы цокнуться с Баки. — Я что-то не должна была делать. Ты не должен уходить.       — Я вернусь, — наконец-то слышит она в ответ.       — Нет, не вернешься. И я не вернусь. Останься. Я устала…       — Я исправлю… Я всё исправлю… Стиву нужна помощь в Ваканде.       Его поцелуй такой любимый и нежный. Долгий, ласковый. Он не спешит, обхватив ладонями её лицо, целует, наполняя теплом и трепетом порхающих птиц в её груди. Прижаться сильнее к его телу. Обнимать и обвить руками, удерживаясь крепче за его спину.       — Не уходи… — шепчет в пустой гостинной.       В ярости, хватаясь за спинку стула, она бросает его в часы с кукушкой. Они падают и разбиваются. Тик-так. Она переворачивает обеденный стол и догорающие свечи на пол. Стон боли перерастает в крик. Дикий крик. Крик отчаяния. Тик-так. Крик боли и слёзы градом, сквозь сбитое дыхание. Стук во входную дверь нарастает, он зловещий. Кошка у двери шипит, выгибаясь в спине, и шерсть встаёт дыбом. Она не пускает открыть дверь.       — Я устала. Ты иллюзия.       Она так старается вспомнить, что она хотела сделать, а её глаза устремлены в пол, и кошка у её ног. Кошачьи глаза смотрят прямо в её душу — рассматривает внутренности. Стук в дверь. Шаг навстречу. Она поворачивает ключ и рывком открывает дверь настежь.       Вихрь серого пепла и тень человека в двери. Кукушка поёт свою песню восьми вечера.       Вино. Я хотела открыть вино. Баки всегда открывает вино, но сейчас его нет. Стив забрал его. В дверь постучали. Я держала вино. Я хотела открыть вино, но я открыла дверь. Стив забрал Баки в Ваканду. Космические пришельцы, Титан и камни. Баки не остался со мной. Я хотела открыть вино, но открыла дверь.       — Агент Уолш? — обращается она к тени в дверях, видя в нем сотрудника разведки ЩИТа.       — Твой парень дома? — дрожит его голос.       — Баки со Стивом. В Ваканде.       — Баки… — выплевывает он, кривляя её слова.       В её руке бутылка вина остывает, а в его руке пистолет с глушителем.       — Дэни, что случилось?       — Сегодня ровно пять лет, как Зимний Солдат убил…       Её рука сжимает бутылку вина. Его рука направляет пистолет мне в грудь.       — Я пришел за ним, но и ты сгодишься, — волнением хрипит его голос, и за тихим выстрелом ощущается жар в её груди.       Женские губы безвольно размыкаются с осознанием разумом ужаса происходящего. Лишь пошатнулась, устояла на ногах, медленно опуская взгляд к груди, что горела непоправимым. Алое пятно, горячее и жгущее, растекалось по блузке цвета спелого персика. Кровавое пятно всё больше и сил в теле всё меньше. Кошка шипит на стрелка и изгибает спину, чуя угрозу.       Что же теперь будет… Баки…       Тик-так. Её глаза болят и просят сна, но она поднимает их к мужчине напротив.       — Пусть Бог меня простит, — плачет Дэни и губы его искривились в ужасе. — Да простит меня Господь, — говорит он снова, приставляя пистолет к своему виску.       Дрожит пистолет дулом приставленный у мужского виска. Его рука дрожит и рассыпается в пепел. Пистолет падает на пол, не сделав выстрел. Пеплом по ветру рассыпается его рука, плечи, туловище. На лице застыл страх, прежде чем всё его тело пеплом осыпалось к порогу.       Бутылка вина падает на пол, разбиваясь в дребезги у ног её. Серый пепел — это она. Её руки превращаются в пепел, а рана в груди уже тянет упасть к полу. «Тик-так» выстрелами в пульсирующие мысли бьёт ход секундной стрелки, и к полу опадает не умирающее женское тело, а горсть пепла.       Ночь сменялась днем. Солнце сменяли дожди и плачи скорбящих. Не успела умереть на яву. Не смогла жить в забвении. Потеряла счет времени, дням, годам. Помнила счет поцелуям.       Входную дверь заперли порывы ветров. Окна разбиты обвалившимися ветками деревьев. Опавшие пожелтевшие листья осенней тоски усыпа́ли полы в доме пять лет. Они тоже искали укрытие от снежных вьюг и весны, что не приносила больше счастье. Пылью покрылись книжные полки и старые часы с кукушкой, которые остановили свой ход на отметке в восемь вечера того дня.       «Я вернусь», — на повторе слова в её снах, усыпанных пеплом. И впервые липкая от крови, и жгущая болью рана в груди, начала стонать каждым нервом в её теле.       Пепел взмыл над ней, собирая искалеченную душу и раненное тело по кусочкам, по лоскуткам, в одно целое. Холодный, грязный пол под спиной.       Просторная гостинная румянится теплым солнечным светом. Солнечный свет тот отыгрывал в воздухе мерцающей в каждом луче пылью. Каждая деталь интерьера, каждая подушка, разбросанная по полу у дивана, выцветший цветастый стеганный плед, огарки свечей на журнальном столике, разбитая ваза с засохшими стеблями пионов, каждая ветхая книга на полках… Даже эти ужасные часы с кукушкой у стены, которые, наконец, умолкли. Испуганный и дезориентированный агент Уолш в дверном проеме, с ужасом в глазах наблюдающий, как его тело собирается в одно целое, из крупиц пепельного пазла. Убийца, который убегал, спотыкаясь и прося прощения у Господа…       И она, чья блузка цвета спелого персика окровавлена. Она лежит на полу своей гостинной, размышляя о том, в какую часть её сердца попала пуля: в ту, где живет её душа, или в ту, где живет любовь к мужчине, что всё исправил. Как и обещал. Улыбка на её губах. Тихая, нежная, укромная. Чтобы не спугнуть.       Свобода…