Бескрайняя весенняя тоска,
И волосы убрать желанья нет.
Вдруг ветер налетел издалека,
На землю слива уронила цвет.
Это случилось так незаметно, тихо и неброско, что никто уже не вспомнит... Кто был виновен в семенах раздора и в чей груди проросли первые зерна сомнений. Ты исчезла одним ярким порывом, вспышкой на свету. А казалось, что тебя ничто и никто не сможет никогда сломать. Сама красотка Фортуна танцевала под твоими пальцами, позволяя выйти сухой из каждой передряги. Мы стояли перед морем. Говорили. Не долго, не мучительно быстро, а так, надрывно и печально. Такого не случается с каждым человеком в нашей жизни: мы срастаемся листом к листу лишь с нужными людьми. Корни глубоко цепляются за душу, сердце, приживаясь и выживая даже в таких местах, где обычные связи не выдержали бы условий. Мерзость "изобилия" так назовут то, что было между нами? Я никогда не понимала, насколько это греховно было, только в тот момент, когда мы разорвали нашу связь. Так было и с тобой. Бездонные голубые глаза, вечно печальные и потерянные, смотрящие насквозь тебя. Согласна, в моих хранится точно такая же бездонная пустота, но в твоих... Ты так часто улыбалась, смеялась, звала меня куда-то, подбадривала. Я не могла понять, как в них может хранится такая тоска и сожаление. Ты старалась быть тем, кем не являлась и вовсе: лишь незаметное смятение во взмахе ресниц. И во многих жестах выражалась зажатость, трусость или и вовсе: неподдельный интерес, желание быть частью этой жизни. Кажется, будто бы ты больше всех любила жить. Чувствовать себя весело и легко, отгоняя любую печаль на задний план. А я — как тяжёлое ледяное облако, дышащее тебе в спину, навечно проклятая, напоминающая о бремени и тяжёлых взлётах. Я этим думаю, потому и мешала тебе. Сказать мне на чистоту — постыдное дело! И я не в обиде на это. Каждый из нас пятерых понимал, помнил и любил. Потому мы и расстались на той ноте, где никто никому не высказался, не обидел напоследок. Жалею об этом, если честно. Мы много смеялись. Много говорили. Тратили каждую свободную минутку на свежие мысли, идеи, глупые шутки и мимолётный флирт. Мы часто позволяли открыться друг другу, не сдерживать слёз и иногда же специально сдержаться, лишь бы не навредить друг дружке. Благодаря ей мои цветы вновь зацвели. Я смогла начать видеть, чувствовать, радоваться простым мелочам, писать то самое письмо, что вы сейчас читаете. Научилась быть терпеливой и доброй. Осознала для себя ценность жизнь и её главное несметное преимущество — каждый из нас будет нести бремя греха. И даже если от него невозможно отмыться, лучшее, что я могу сейчас: принять их. Если бы дружбу можно вырвать с корнем, она бы так и сделала, лишь бы не мучать себя виной из-за случившегося. Взглянуть последний раз в моё лицо было бы выше её сил. Заглянуть мне в глаза и не расплакаться, словно дитё. А что же до меня? А я буду её проклинать за этот выбор. Не потому, что она поступила плохо или зло, оттого, что только так можно убить корень в сердце: вырвать и сжечь, разрезать на мелкие кусочки. И всю эту любовь придётся унести с собой на кладбище воспоминаний. Которые размываются и исчезают. Я уже почти не помню ничего. Обрывки с каждым днём становятся тонкими нитями шёлка — крепкая нить связи, что не выстоит одна против мороза. Смогу ли я удержать этот комок тяжёлой паутины на плаву, или же он потонет, как и все на этом кладбище? Я не знаю. Мне не хочется, чтобы мои цветы любви к тебе завяли: я могу их засушить, спрятать и любоваться ими, когда пройдёт время. Как и всегда, дорожить каждым драгоценным воспоминанием. Но мой холод уничтожит их в такой несовершенной форме, оттого знай: шипы отпали от мороза, и больше на этих цветках нет ни единой иголочки. Они не смогут меня ранить сильнее, чем это было тогда. Всё, чего мне хочется когда-нибудь, когда я уже исчезну и обращусь в скользкую ночную дымку: разделишь ли ты со мной вину и вино?Когда-то,
твоя подруга
Цзинлю.