Морковный сок

— Что это? — Морковный сок. Хаус хмурится, наклоняясь над столом, чуть сгибаясь в груди. Правой рукой он упирается в край, расслабляя бедро с больной ногой, и изучает стакан, любопытно наклонив голову, как школьник, впервые увидевший молекулу на уроке химии. — Я вижу, идиот. Зачем ты принёс его сюда? Уилсон, гадко — для самого Грегори — усмехается, указывая на стакан с таким самодовольным выражением лица, будто только что самолично придумал лекарство от рака и уже забрал за это Нобелевскую премию. В такие моменты Хаусу хотелось схватить трость и с размаху надавить на один из пальцев Джеймса сквозь его идеальные лакированные строгие ботинки, но держит самообладание, как самый терпеливый и добродушный человек на планете. За это ему бы самому выдать премию, как минимум. — В последнее время ты на всех щуришься, как престарелый дед. У тебя ухудшилось зрение, Хаус, но ты отказываешься это признавать. Грегори фыркает. — У меня зрение лучше, чем у пятилетки, которая никогда в глаза телеэкран не видела. — Хаус все-таки берёт трость, легко тыча её концом в грудь Уилсона. — А такое лицо у меня на постоянной основе, потому что я каждый Божий день надеюсь, что больше никогда не увижу тебя и свою команду в этой клинике, спасибо, что заметил. Сегодня Хаус сварливее обычного. Уилсон вздыхает, с настойчивостью продолжая показывать на стакан. — Это просто морковный сок. Что случится от того, что ты его выпьешь? Грегори продолжает сверлить Джеймса взглядом, пока шестерёнки в его голове пытаются понять, чего на самом деле от него добивается Уилсон. Отговорка про зрение — бред. — Ты поспорил с Форманом. — Хаус убирает трость, изгибая уголок губ в подобие ухмылки. — Можешь сказать ему, что нужно нечто большее, чтобы заставить меня принять слабительное. Брови Уилсона ползут вверх. — Что? Нет, Хаус, послушай, — Джеймс прерывает самого себя с раздражённый вздохом, быстро преодолевая дистанцию между собой и Хаусом, заставляя последнего вжаться в стол поясницей. — Просто выпей чертов сок. Хорошо? Хаус окидывает Уилсона ленивым, практически безразличными взглядом; скользит от глаз до губ, которые тот слегка поджал в недовольном жесте, до них пошел дальше к груди онколога, разглядывая светлую голубую рубашку и красный галстук, прикреплённый к ткани. Грегори поднимает на него дерзкий, вызывающий взгляд и усмехается. Все раздражение и недовольство смывается как рукой, поскольку у Хауса начала маячить перед носом перспектива гораздо заманчивее и привлекательнее — подразнить Уилсона. — Заставь меня. Говорить эту клишированную, заезженную фразу из не самой популярной и не самой хорошо снятой порнографии, стоило только ради одной вещи — этому удивленному выражению лица Уилсона, когда он выглядел очаровательнее всего; как котенок, которого схватили за шкирку и оторвали от питья молока. — Хаус. — Удивление сменяется усталостью, и он смотрит на Грегори с расслабленным выражением лица, не веря своим ушам. — Ты действительно сказал это? — Да. — На распев протягивает он, с лисьим, самодовольным поведением хватаясь за стакан с соком. Он подносит его к губам, вскидывая бровь. — Не думаю, что ты можешь сказать, будто не ожидал от меня нечто подобное. — Самое худшее, что ожидал. — Недовольно бормочет себе под нос Уилсон, но с некоторым удовлетворением наблюдает за тем, как Хаус выпивает морковный сок. Тот морщится. — Гадость. — Грегори отплевывается. — Так к чему это все было? Уилсон нагинается над ним в разы самоувереннее, приближая собственное лицо к лицу диагносиста. Он заводит руки за спину Хауса, упирается ими в стол — с уже очевидными намерениями конкретно прижать его между собой и предметом мебели. Джеймс усмехается, приближая губы к уху Хауса, и понижает голос до шепота: — Когда-нибудь слышал теорию об ананасовом соке?