Смоль и кровь

I've seen the pale Another step on my way to hell.

Билли чудится, что он сходит с ума. Врач из больнички, конечно, аккуратно намекал, что ещё чуть-чуть — буквально парочку месяцев, — и все побочки от приёма временного V отрикошетят по гниющей бутчеровской бестолковке с силой разъярённого носорога. Билли знал, что сейчас больно и плохо, а когда-то потом, спустя десяток зачёркнутых дней в календаре, будет и того хуже — и что спасения от этого нет никакого. Он морально готовился к рвоте желчью и кровавому поносу, к непрекращающейся мигрени и прогрессирующему слабоумию, к скачкам давления и настроения, к инсульту, инфаркту и простатиту одновременно. Но он не был готов к светящимся, мать его, лёгким. Бутчер прячет дурацкое сияние под толстым шерстяным свитером; для поздней весны, даже нью-йоркской, прикид чудаковатый, но Пацаны вежливо делают вид, что их ничего не смущает. Кто разберёт, что рак мозга делает с терморегуляцией; может бедняге Билли на самом деле постоянно зябко. Он же чаще уходит на перекуры, пытаясь табачной смолой потушить лёгочное мерцание, литрами поглощает кофе и каждый вечер перед зеркалом растирает кожу на груди до мелких, смахивающих на сыпь кровоподтёков. Ничего из этого не помогает. Кажется, в альвеолах Бутчера рождаются и умираю звёзды. При этом странный свет не доставляет Билли дискомфорта, по крайней мере, физического — ни жжения, ни покалывания, ни зуда. Он не чихает золотой пылью, не выдыхает солнечным бризом и не может рассмотреть через широко раскрытый рот покоящиеся в вечной темноте разлагающиеся внутренности. Билли уверен, что сходит с ума, потому что замечает, как неаккуратные, лишённые смысла граффити в переулке около бюро складываются в изгибы его имени. Рекламные плакаты и пожелтевшие от солнца и дождя листовки задают ему вопросы. Отражающиеся в лужах неоновые вывески желают спокойной ночи. Не знающий сна, не затыкающийся ни на минуту мегаполис ведёт Билли домой самыми короткими и безопасными путями; перед Бутчером светофоры горят только зелёным, канализационные люки закрываются сами собой, а жёлтые автомобили такси бьют по тормозам. Попутный ветер мягко целует его в затылок, уличные фонари подмигивают ему морзянкой, делясь с Билли чужими секретами, а свинцово-серые тучи цепляются за низкое небо из последних сил, лишь бы не обрушиться ливнем на бутчеровские плечи. Погибающий мир лелеет своего умирающего светоча. Иногда Бутчер различает его многоголосие в стуке пинт об барную стойку, в шелесте свежих газет, в скрипе качелей на детской площадке. Мир говорит: у Апокалипсиса твоё лицо, Уильям. Не бойся, в этом нет ничего плохого. Таково твоё предназначение, Невинность. Мир обещает: скоро всё изменится. Выжженная земля грядёт. Таков наш фатум. Мир успокаивает: твой мальчик будет в порядке. Такова его судьба. — А что доктор говорит по этому поводу? — Что светящиеся органы — профиль феи крёстной, а у неё запись на пять лет вперёд. На языке обмана Бутчер разговаривает как на родном, но свою небольшую тайну спрятать от Мари у него не получается. Моро слишком близка к комиссарскому телу; в этот раз их прелюдия обрывается на стягивании с Билли пёстрой гавайки. — Знаешь, тебе даже идёт, — вдруг прерывает неловкое молчание Мари; она кутается в пустой пододеяльник и косится на усевшегося на край дивана Бутчера. В темноте просторной гостиной Моро отчётливо видит каждый его блистающий вдох и выдох. — А ещё это небанально. Не каждый день увидишь чувака с лампочкой в лёгких. Такой ты... — Мари на минутку призадумывается, — м-м-м... Пылающий Мясник. — Давай без супских обзывалок, милая, — с шуточным укором отзывается Билли, по-хозяйски оглаживая обтянутое тканью девичье бедро. — Лучезарный Каратель, — всё не унимается Моро; в голосе её искрится улыбка. — Завязывай, — за непослушание Бутчер наказывает Мари лёгким шлепком. — Я похож на доходягу, которого Старлайт заразила волшебным туберкулёзом. — Капитан Кох! От собственной шутки Моро сдавленно хохочет, а Билли призакатывает глаза. Всё, доигралась; он без особых усилий сгребает извивающуюся Мари в охапку, запускает пальцы под пододеяльник и грубо щекочет её рёбра да наминает бока. От веселья Моро чуть подвизгивает, а потом и вовсе заливается во весь голос, когда Бутчер обтирается жёсткой бородой об её щеки. Их дом не спит, и сквозь смех Мари Билли слышит как в ржавых трубах под напором журчит вода, как кто-то снизу, не жалея паркета, двигает тяжелую мебель, как звенят в общем коридоре соседские ключи. Фоновый шум сливается в шёпот; шёпот вещает о смерти врагов и любимых, о летящем на башню Vought звездопаде из бомб и зарождающейся в перегонных тоннелях метро Серости. Билли знает, что не сходит с ума, а это всё не галлюцинация и не горячечный бред. Ещё Билли знает, что конец близок как никогда — и от этого удивительно легко. — Всё будет хорошо, дорогая, — сипит он Моро на ушко. — Будет не жизнь, а одна сплошная дискотека.