***
Иллиатрэ тоже устал от всего. От паразита в голове, от силуэта в пламени, от необходимости постоянно держать лицо. Но сейчас, в миг, когда их обволакивал лунный свет, когда огни факелов, зажженных повсюду в честь праздника, слегка трепетали на ветру, он никогда и никого так сильно не хотел, как Астариона. Никогда и никого. Мысли сталкивались и взрывались с ослепительной яркостью. Да, в Подземье были каменные коридоры и пещеры, куда можно забиться от посторонних взглядов, — но дарить друг другу наслаждение под бескрайним небом, окруженные просторами, словно самой свободой… По-своему прекрасно. Он аккуратно, но настойчиво подтолкнул Астариона на траву. Тот напрягся, недовольный тем, что потерял контроль, однако Иллиатрэ не собирался его подавлять. Скользнул под его рубашку ладонями, нежно огладил тело, кончиками пальцев лаская живот и грудь. Астарион выдохнул, понемногу расслабляясь. Иллиатрэ стянул с него рубашку, что мягко скользнула по безупречному телу. Легко коснулся губами кожи под ребрами, влажно провел по ней языком. Остановился, пытаясь понять, как Астарион себя чувствует. Хотя напряжение прошло, он смотрел в небо и казался немного отстраненным, словно… — Ты не хочешь? — Иллиатрэ поспешно отстранился, но Астарион сжал его руку и притянул к себе. — Хочу… — прошептал, обхватив ладонями его лицо, и нервно усмехнулся. — Просто для меня такое в новинку. Удивительно, да? Обычно это от меня все ждут действий. — Я не умею так угадывать желания, как ты, — вздохнул Иллиатрэ. — Так что скажи, если хочешь… чего-нибудь особенного. — Просто не отвлекайся, — прищурился Астарион, обвив его руками за спину. — И не болтай. Даже так ухитрялся не терять контроля над ситуацией. Душу охватил восторг, чистый и яркий, как солнечный свет. Трудно даже сказать, каким счастливым делал его Астарион одним своим присутствием, а уж касаться его, целовать его… Мысли растаяли в заполнившей голову белой пелене. Иллиатрэ припал губами к его губам, жадно и нежно одновременно. Пусть Астарион дрожит под ним в экстазе, пусть задыхается от удовольствия и теряет себя в волнах его нежности и напора, пусть забудет обо всем, что резало душу… Иллиатрэ дернул завязки на свой мантии. Снял ее, выпутался из рубашки, повел головой, когда ветер куснул обнаженное тело, и ухмыльнулся. Знал, каким разгоряченным сейчас выглядит, и позволял насладиться зрелищем. Астарион теперь смотрел на него неотрывно, и в его взгляде любопытство смешивалось с удивлением. — Боги, как ты улыбаешься, — усмехнулся он, обнимая Иллиатрэ за шею и снова целуя. От вкуса его губ и языка голова нестерпимо кружилась. — Даже солнце бы померкло рядом с твоей улыбкой. — Это все ты, — снова криво ухмыльнулся Иллиатрэ. Не мог понять его эмоций, но чувствовал, что все делает правильно. — Твое влияние. Он влажно провел языком по груди Астариона, прикусил ключицу. Тот прильнул к его уху и насмешливо прошептал: — И долго ты еще будешь играться, Атрэ?.. Иллиатрэ рассмеялся немного злорадно. Покачал головой, стянул с них остатки одежды. Медленно опустился на Астариона, принимая его в себя, и застонал, вскинув голову. Хребет словно пронзило током, спина судорожно напряглась. Острая боль, плавно переходящая в такое же острое наслаждение… Дьявольски приятно. Он начал двигаться, не дав себе привыкнуть, задыхаясь от наплыва ощущений. На время — яркое и непозволительно короткое, они оба вырвались из реальности, содрогаясь от экстаза, и в будоражащей, испепеляющей страсти не осталось ни боли, ни горя. Ничего не осталось. Астарион вдруг дернул его за запястье, притягивая к себе. Иллиатрэ повалился на землю боком и обвил его руками, прижимаясь всем телом. Глухо постанывая и хватаясь друг за друга, будто утопающие, они двигались в унисон, а мелкие камни царапали бока, обостряя наслаждение. — Сказал же… ничего не делать… — с трудом процедил Иллиатрэ, чувствуя, как теряет контроль над телом, что уже начинало мелко дрожать, — и удовольствие раскололо мир вдребезги. Астарион до боли сжал его руку и выгнулся с придушенным стоном, откинув голову назад. Иллиатрэ обмяк на нем, зарывшись пальцами в белые кудри. Тяжело дышал и слышал, что Астарион дышит точно так же. Он откатился в сторону и, раскинув руки, растянулся на земле. На губы так и рвалась широкая улыбка. Нет, подумать только. В первую их ночь Астарион был напорист и страстен. Во вторую — Иллиатрэ принес свой игривый фарс в их близость, но от этого ничего не испортилось. Даже наоборот. Очень хотелось поговорить с Астарионом. Послушать, что он скажет, — или, быть может, просто смотреть на него, разгоряченного, пытающегося собрать себя из осколков наслаждения. Но веки уже предательски смыкались, и Иллиатрэ провалился в сладкую дрему, расслабленный и довольный, быстрее, чем угасли последние мысли.***
Иллиатрэ проснулся от ветра, что резанул влажную кожу. Поежился. Сел. Пелена вожделения спала, сменившись неприятным холодом. Астарион стоял у кромки леса, раскинув руки и встречая рассвет, а ветер лениво перебирал его белые кудри. «Не спи на земле, а то простудишься, Иллиатрэ». Ну как же, как же. Иллиатрэ закрыл глаза и откинулся на траву. Такое впечатление, словно Астарион пытался поскорее сбежать. О, проклятье. Восхитительное, приятное, желанное единение. Зачем портить такое послевкусие непонятной горечью? Он приоткрыл глаза и принялся изучать Астариона, позволяя злости отступить — в прореху на ее месте брызгами водопада хлынули восторг и нежность. Всегда, стоило лишь посмотреть на него, темная буря в душе на время утихала. Иллиатрэ становился почти… собой, каким был раньше. Как будто трещины затягивались. Дело, конечно, не в том, что Астарион быстро уходил, не в том, что как будто старался отгородиться после того, как они проводили вместе ночь. Иллиатрэ просто отравлял сам себя, как всегда, не довольствуясь тем, что имел. Откуда вообще взялась эта жадность? Если красивая иллюзия — самое настоящее, что он может получить, пусть будет так. И он будет держаться за нее, пока она не рассыплется под пальцами в пыль. — Какая картина… — протянул он с усмешкой, приподнимаясь на локтях, и облизнул губы. — Безупречная бледная кожа и пятна солнечного света, скользящие по ней, перемежаясь с тенями… Воплощение совершенства на фоне восходящего солнца… Я запечатлею эту картину в своем сердце, и она будет согревать меня во время наших странствий. Астарион слегка повернулся к нему. Поднял угол рта в намеке на хитрую улыбку, но под его глазами залегали тени. — Льстец. Хотя, знаешь… у тебя хорошо получается. Не думал писать поэмы? — В честь твоей красоты? — рассмеялся Иллиатрэ. — Так и быть, подумаю. Короткий и ничего не значащий обмен фразами — ни капли искренности, фарс, игра, веселый танец над пропастью. В каком-то перекрученном смысле ему даже нравилось. Он вздохнул и откинулся на траву. Любовался Астарионом из-под полуопущенных ресниц, как тут заметил кое-что, на что в порыве страсти не обращал внимания: на его спине виднелись росчерки шрамов, сходясь в круг, белые даже на бледной коже. Иллиатрэ снова сел. Вгляделся внимательнее, а сердце зашлось болезненным, быстрым стуком, будто из-за плохого предчувствия. — Что за знаки у тебя на спине? Астарион не помрачнел. Даже бровью не повел. Его лицо не изменилось ни на йоту, но в глазах что-то заметалось. Иллиатрэ умел подмечать такие вещи. Если бы не умел, не выжил бы в Подземье. С самого детства он учился присматриваться — к матери, сестрам, преподавателям в Магической Академии, воинам, слугам и рабам. Учился различать малейшие изменения в лицах, легчайшие движения бровей и губ, слабую тень во взгляде. Учился предугадывать удар и понимать, когда слуга пытается скрыть проступок или преподаватель хочет списать его со счетов из какой-то своей мести его Дому. Не то чтобы его невозможно было обмануть, но это мало кому удавалось. Не удалось и Астариону на вторую их ночь в лагере, когда тот вылил ему в уши водопад комплиментов и од его лидерским качествам. Астарион умел находить к людям подход. Умел дергать за ниточки. Умел подбирать слова, чтобы попасть в самую душу, и выглядеть при этом абсолютно естественно. Однако Иллиатрэ не доверял словам — в Подземье так тоже можно очень легко погибнуть. В ту ночь он раскусил Астариона без труда. Сейчас — видел, что вопрос о знаках на спине вызвал у него бурю неприятных эмоций. — А, это, — не переставая улыбаться, Астарион небрежно отмахнулся. — Стихотворение. На Касадора снизошло вдохновение, и он использовал мою спину как холст. Было… много исправлений. Он поморщился. Иллиатрэ охватил бессильный гнев, но на этот раз удалось сдержать его в узде. Шрамы на спине Астариона сходились в круг, белели росчерками изогнутых символов. Довольно знакомых символов… — Касадор знает адский язык? Как-то не похоже на стихотворение. — Адский язык?.. — повторил Астарион, и на его лице впервые за время их знакомства проступил страх. — Седьмое пекло… Что он со мной сделал?***
— Выпей перед тем, как ложиться спать, — Иллиатрэ протянул бутылочку с пурпурной жидкостью, что источала в полумраке мягкий рассеянный свет. — Кошмаров больше не будет. — Дурман? — поморщился Астарион. — Нет, спасибо. — Стал бы я поить тебя дурманом? — улыбнулся Иллиатрэ. — Лаванда, шалфей, розмарин и капелька магии. Помедлив, Астарион взял зелье и опустил в свой магический мешок. На горизонте уже занимался рассвет, но несколько тифлингов еще сидели у костра, словно не замечая, что тот давно погас, и перебрасывались шуточками. Прогнать их, что ли? Хотя ладно, пускай веселятся. Кто знает, что им придется пережить дальше. — Спасибо. Кстати… — Астарион дернул углом рта и посмотрел Иллиатрэ в глаза. — Сегодняшняя ночь была… прекрасна. Правда. Меня все время поражает, каким разным ты можешь быть. — Очень даже разным, — подтвердил Иллиатрэ самодовольно и продолжил полушутливо, не в силах удержаться: — Но, просто чтобы ты знал, мне больше нравится быть сверху, хотя и так тоже хорошо. — Ха! Может, как-нибудь, — Астарион маняще улыбнулся, но в нем не ощущалось ни тени энтузиазма. Иллиатрэ мысленно отругал себя за длинный язык и сальные шуточки. Может, не стоило этого говорить? Он чувствовал, что что-то не так, но не понимал что.***
Когда Астарион утверждал, что они похожи, то, разумеется, просто хотел склонить Иллиатрэ на свою сторону. Однако в некоторых вещах они правда отражали друг друга, как зеркала. По крайней мере, когда Астарион крутился у своей палатки, заламывая руку за спину, чтобы ощупать шрамы, Иллиатрэ как будто увидел себя со стороны, прямо до боли. Если бы у него на спине была надпись на адском языке и он не мог рассмотреть ее в отражении, то ощупывал бы свои шрамы точно так же. Скорее бы переломался, чем попросил о помощи. Воплощение гордости. Астарион услышал его шаги и обернулся, как ужаленный. — Что ты тут делаешь?! Его голос ударил оплеухой, но Иллиатрэ даже бровью не повел. — Я?! Это ты что делаешь? Астарион помедлил. Окинув его оценивающим взглядом, немного расслабился. Да, он правда собирался перевести символы. Нет, помощь не нужна — неужели он выглядит так, будто нужна? Резкий, напряженный тон. Он хотел, чтобы Иллиатрэ ушел, но Иллиатрэ не сдвинулся с места и мягко произнес: — Закрой рот и повернись спиной. Он видел на лице Астариона отражение собственного упрямства и собственной гордости. Кем бы ни был этот гребаный Касадор, за двести лет издевательств ему не удалось сломить такую сильную волю. Наверное, это подстегивало его издеваться еще сильнее, пытать изощреннее, бить больнее… Дыхание перехватило. Ненависть сжигала изнутри — ненависть, снова поднявшая голову спустя десять лет, но теперь она готовилась обрушиться не на… не на нее. На Касадора. О, ненависть подстегивала быть жестоким. Изворотливым. Беспощадным. Иллиатрэ мог уничтожить все на пути, танцуя со своей ненавистью, все, до чего дотянется. Такое уже случилось раз, и он не сомневался, что случится и второй. Он опустился на землю. Схватил подвернувшийся прутик, прищурился и уверенным, резким движением начертил на песке идеальный круг: как-никак, волшебнику часто нужно рисовать схемы заклинаний, и вскоре движения приобретают поразительную точность. Жаль только, что с адским языком у него не очень — так, знает общее начертание… Он чертил и чертил, перенося символы со спины Астариона на песок, а в глубине сознания скреблась, и скреблась, и скреблась мысль, что точно так же острый нож вспарывал бледную кожу, точно так же тряпка промокала раны, стирая кровь без малейшего намека на жалость… Желудок скручивало огнем от гнева, но Иллиатрэ заставлял себя быть непоколебимым. Точно так же, в Подземье, когда скрывал истинные чувства от нее. Он хотел посмотреть Касадору в лицо — и содрать его с черепа.