В конвульсиях.

Для данного мероприятия была забронирована не такая уж и маленькая квартира в центре Москвы, ради проведения долгожданной алко-стримхаты. Множество бутылок, смесей и других коктейлей, оборудование... Затраты можно перечислять долго, беспорно. Или с порно?

***

То, что Вова запустил эту хату ≠ обязательно должен присутствовать. Такую позицию поставили оба парня, закрывшись в ближайшей комнате. Да, так вышло что основной зал где и были все ребята находился прямо за этой самой дверью, в объективе многих камер. Так как же они туда попали? Благодарим неаккуратность блядского Дрейка, который задел и повалил один из основных объективов. А из-за этого проишествия остальные ребята закрыли собой этот самый проход. Не чудесно ли? Ещё как чудесно. Особенно чудесно, когда такие худые, с виду беззащитные бледные руки вжимают тебя в эту самую дверцу. Слава Богу, что та обладала замком со внутренней стороны. Или не слава Богу? — Хес, блядь... — тяжело шепчет Вова, поддаваясь горячему дыханию и языку на своей шее и затылке, — закрой эту ебучую дверь. Потому что сам Вовочка, увы или к счастью, не может. Руки, которые знатно отличались по строению от первоописанных, были зажаты одной чужой и прижаты к этой самой двери. Спору нет, если Семенюку будет необходимо, то он запросто вырвется из сей оковы. Но желание быть в подчинении перед старшим было куда сильнее. Особенно сейчас. — А чё сам не закроешь, дорогой? — а эта блядская рожа так и знает, куда именно и с какой силой нужно давить. Нет, правда знает, ведь на мягкий зад шефа так просто скользит хесовская рука, тут же грубо сжимаясь вместе с нежной кожей. Как они дошли до жизни такой? А кто его знает. Дорога из нескольких бокалов была не такой долгой, путь до сюда точно также, а дальше мозг решает не думать, а наслаждаться. Вот – Вова стоит наполовину голый, оверсайз худи зелёного цвета валяется где-то рядом, штаны с трусами спущены с одной ноги полностью, а на другую не хватило выдержки. С Хесусом же проще, он полностью одет, потому что младший даже непротив. Этот собранный, и, просто, сногшибательный вид парня сводил с ума. Беспорно, если бы они были дома, скорее всего Вова не позволил бы ему прикасаться к себе, пока тот в одежде. Потому что даже несмотря на свою позицию, видеть худощавое и полностью обнажённое тело своего любимого, которое так и кишит изящностью и бледнотой, было нечто возбуждающим и приятным для Вовия. Однако и деловой вид не исключение. Поза также была крайне изумительной: Братишкин грудью не то что соприкасался, а скорее жалостно вжимался в дверь по самые руки, а другая часть, начиная от живота и заканчивая задом, была прямо выгнута и приподнята навстречу чужому паху, который не отставал от обстановки и плотно тёрся ноющим стояком о промежность. Триумфом сея события станет внезапно открывающаяся дверь. А пока продолжаем шоу, ведь такое ещё случилось. — Гнида старая, ты же даже смазку не взял, а меня берёшь, — жалостно задыхается Вова от возжелания и возбуждения, и, самое главное, отсутствия возможности излить все свои чувства в протяжном стоне. Горячий язык Хеса попадает в самые жаркие точки чувствительной шеи, а рука, что плавно переминает мягкую ягодицу, прерывисто скользит к талии, и обратно, отзываясь несильным шлёпком о кожу. — Заебал выёбываться, — лёгкий укус остаётся на косточке затылка, отчего с чужих уст срывается протяжный вздох. Но всё же, Вова прав, смазки у них нет. Однако... — Ты совсем конченный? — раздаётся гневный шёпот, когда взгляд улавливает пачку презервативов. — С каких пор ты презиками запасся? Или налево ходишь, а, Старый? — Не выёбывайся, — и звучит это, мать его, чересчур горячо и доминантно, что заставляет Вову судорожно вздрогнуть и сглотнуть, когда такой грубый шёпот проходится над ухом, а зад снова зажимается, но уже, на удивление, двумя ладонями. Оковы для рук спали. Однако, и в решении прихватить пачку презервативов была доля логики. Потому что не простые, а с обилием смазки и ультратонкие. Хотя, последний пункт и так летит далеко на хуй, и не на хесовский. А вот первое и несёт весь посыл сея решения покупки. Всё же, вся пачка им не нужна, а вот смазка с нескольких этикеток лишней уж точно не будет. Да, вот такой геммор. Но хотя бы не целый тюбик лубриканта в кармане. Где-то за дверью музыка становится громче, а шаги более усилинные. Сейчас парни не переживали, ведь прекрасно помнили состояние всех присутствующих, и до двух друзей дела не было никакого. А вот им друг для друга – ещё какое. От пребывания в одной и той же позе болели ноги, но это придавало своеобразного шарма, от которого Семенюк млел и таял в чужих руках. А они же, к слову, уже были перемещены на соски, сжимая их и прокручивая до такой приятной ноты, что хочется выть. И Вова бы делал это, если бы не обстановка, из-за которой ему приходится лишь ловить губами воздух и медленно закатывать глаза под прикрытыми веками от трёхкратного удара возбуждения по мозгу. — Ты так мило дрожишь, Вовочка, — знает же, гад, как нужно говорить в такие моменты. Возможно, со стороны покажется кринжем, но стоит опробовать это на практике, как любое сомнение отпадёт. У них же так и случилось. — Я только начал, а ты уже весь на готове. — Поторопись блядь... — шёпот смешивается с жаждой рявкнуть, отчего и создаётся какая-то новая частота измерения громкости его голоса. — С каких это пор ты указываешь мне? — эта ебучая улыбка виднеется даже с затылка, несмотря на то что Вовий глаз на нём не имел. А жаль, ведь увидев её, он бы точно потерял последние частички здравого смысла. Однако, выше сказанная реплика действительно работает. Ну, или же стояк Хесуса также не вечен. Или же, в ход идут короли карточной колоды. В виде горячего трения зада шефа об этот самый стояк парня, так похотливо подмахивая им на конце, и вновь эластично прогинаясь. Занятный ход. Особенно когда с возбуждённых уст Семенюка летят такие жадные вздохи и мычание, будто он готов кончить уже от этого. Отходя от предыдущего положения, он позволяет съехать своим рукам в стороны, с надеждой упираясь в дверь, дабы не упасть от собственной дрожи. Будем честны, охуенно. Губанов громко сглатывает ком в горле и вновь наносит лёгкий шлепок по бледному заду, но после эту самую лёгкость он заправляет очень грубым сжатием до краснеющих следов. Знает ведь что Семенюк тащится от подобного. В их половой жизни было много эксперементов и открытий, а стены их спальни поведали очень многое. Будь бы они живыми – захлебнулись в слюне. Но пока что без потерь. Лишь Вова податливее крутит задом у паха, настойчивее упираясь в него, будто бы весь процесс уже идёт. Эта похотливая картина, где он податливо прогинается, двигается и стонет... Ещё чуть-чуть и нервы дадут трещину. Ну, или же уже дали. — Как чудесно, — Лёша шепчет очень жадно и прерывисто, резко вцепляясь губами в бледную и исцелованную шею младшего так, что тот аж подпрыгивает на месте и вскидывает голову вверх, затаив дыхание. Эта идиллия пьянила разум больше всего имеющегося в этих стенах алкоголя, а особенно когда Хесус ловко подхватывает вовину ногу, точно также прижимая её коленом к двери, а сам буквально прилипает к горячему телу, повторяя каждый изгиб парня под собой. Им это нравится. Нравится до жути. До тряски в ногах, до податливых движений где-то снизу. И если бы их похоть можно было описать шкалой, то знайте, шкала бы порвалась. Всего-навсего каждый их раз. Влажный, но такой горячий язык свободно разгуливает по чувствительной коже, оставляя после себя видные отметины зубов и синих следов. Хесус знает как сильно Вова не любит замазывать тональным кремом эти следы каждый божий день перед выходом куда-либо. Хесус знает, как Вова обожает это в постели. И что же сейчас им важно, как думаете? — Какое ты чмо, блядь, — кажется ещё чуть-чуть, и Семенюк начнёт выть и кричать, скулить и стонать. А как же иначе, когда тебя словно окунают в жар, который так ласкает всё твоё тело? Когда чужие руки, такие приятные, длинные, обходят твою талию, слегка сжимая и направляя, зад, оставляя отметины, и соски, и так понятно. Очень сложно. Но Вове всё нравится. Сколько бы с этого рта не было спущено шуток об его активности над Хесусом, стонов с него всегда будет вырывно куда больше. — Я знаю как это нравится тебе, — чередуя грубость с нежностью мурлычет Хес, целуя того в завиток уха, — детка. Крыша, прощай. Тело окутывает дрожь, а с уст летит резкий стон, когда где-то внизу, у входа, чувствуются чужие длинные пальцы, водящие по кругу возле сжатого колечка мышц. По началу, Вова испытал некий страх смешанный с азартом, но после услышал несколько шелестящих звуков. — Практично, — улыбается Семенюк и отлипает грудью от двери, дабы принять более удобное положение для растяжки. — А то, — к проходу уже подставлены три пальца в придостатке смазки, однако пропускаются они постепенно. Но Лёша сразу подмечает для себя то, что проходят они довольно просто. — И когда ты успел поиграть с собой? — Пока ты в хуй знает где был, старый еблан, — брови автоматически хмурятся, а скулы краснеют ещё сильнее. Но что же ты, Вовочка. Где твой коронный настрой? — Ложился под другого, ведь собственный парень не может удовлетворить, — ах, вот он. И где-то на этом моменте у Губанова начинается протяжный свист в ушах, а в голову перетекает кровь. Особенно сильно, когда взгляд улавливает эту сучью похоть на чужом лице. Целится точно в цель. Как и Лёша. — Сука! — неожиданно вскрикивает Семенюк, содрагаясь всем телом словно от удара током, когда длинные и тонкие пальцы проходятся прям по нужной точке. Идеально. — Что? — эта блядская ухмылка ощущается с неимоверной издёвкой, которая в одно время раздражает, а в другое заставляет колени подгинаться. Что Вова по началу и делает, а потом получает грубый шлепок, даже несмотря на звуки. Стоны проглатываются, а глаза закрываются, наслаждаясь моментом. Хесовские пальцы проходятся внутри с приличной скоростью, перебирая через себя каждый бугорок и обязательно задевая тот самый, что увеличивает все ощущения в чувствительном теле. За всё время Губанов идеально изучил парня под собой, и с лёгкостью может надавить куда нужно. А помните ход с королей? — Лёша, пожалуйста... — шепчет Вова, подвергаясь переодическим волнам мурашек и дрожи, — войди в меня. Дальше идут тузы. Которые переплюнуть уже нельзя, ведь они окончательно побеждают над терпением. Братишкин податливо двигает задом, самостоятельно насаживаясь на пальцы, и жаждет соприкоснуться с чужим пахом, что ему, конечно, не позволяют. Ведь и без того картина слишком шикарна. Осветлённые пряди волос взъерошенно падают на глаза из-за вскинутой в бок головы, руки медленно разъезжаются по двери, пытаясь найти прохладное место в бесконечном пламени возбуждения, а нога наконец-то опускается вниз после приказного шлепка. Музыка за дверью становится громче и шума поднимается придостаточно, что не может ни радовать. Особенно тогда, когда смазанный обилием смазки член приставляется к растянутому колечку, но не спешит входить: лишь мажет им вдоль ложбинки, мучая парня ниже. — Да как же ты заебал! — рычит Семенюк и провально старается зацепится пальцами за гладкую поверхность двери от накипающего гнева. — Я уже не могу. К сожалению, нельзя подобрать всех тех слов, которые бы смогли описать происходящую бурю внизу живота у Вовы. Это было схоже с перестрелкой армии бабочек между собой, и растягиванием каждой мышцы по очереди. Член, внимание которому никто не уделял, уже колом залился кровью, и казалось что он сможет кончить от одного лишь прикосновения к нему. К слову, во время акта Хесус никогда не позволял касаться себя. Ему куда больше нравится именно доводить Семенюка до оргазма всеми своими действиями. И это им двоим очень нравится. Круговым движением Лёша ведёт по ягодице ладонью, а после, сильно сжав её у бедренной кости, постепенно начинает входить внутрь, обжигая не только внутренне, но и внешне. Размер у него был чудесен: не то, чтобы огромен, но и не мал, в самый раз. И ширина приличная, с наклоном в левую сторону. Короче говоря – идеально. Особенно сейчас, когда после таких мучительных прелюдий тело внутри заполняется чувством наполненности, настраивая некий темп. Оба признают, что страшно пиздец как. Стоит только открыть дверь, как можно смело прыгать с многоэтажки. Однако, это никогда не было какой-то ярой преградой, которая остановила бы такой всплеск возбуждения. Стоило низу живота приятно затянуть, как после начиналась полнейшая истома и симфония разных нот голоса. Как и сейчас, пока за дверью разносится шум и гам, шлепки о кожу набирают обороты, полностью оприходуя зад парня. Хесус действует быстро, грубо, ведь стоило только войти, как темп уже срывается из-за невозможности терпеть. Руки сжимают мягкую кожу, буквально насаживая свою пассию на половой орган. Лёша знает как нужно действовать. Знает, что в какой-то момент времени нужно оттянуть Семенюка за волосы, оставляя для опоры лишь съезжающие руки и подкашивающиеся ноги. Знает, что в какой-то момент нужно нанести ряд сильных и звонких шлепков до таких красных следов, что сидеть будет больно. Знает, что в какой-то момент надо просто... — Какой же ты охуенный, Вов, — воодушевлённо рычит Хесус в чужое ухо, тут же цепляясь губами в плечо, — хочу тебя. А что, собственно, остаётся Вовочке? Да так. Всего лишь поддаваться адской судороге во всем теле, сгибаться и выгибаться в спине, мотать головой во все стороны, и пытаться вдохнуть воздух из-за всплеска эмоций и ощущений. Но не выходит. И это сводило с ума. Этот жар, что пылал между двух раскалённых тел. Эта смазка между ними, которая стала подобию бензина. Эта грубость, которая била по мозгу и заставляла забыться. Всё сводило с ума. — А я что-то не догоняю, а куда Вова с Хесом подевались-то? Переклинило. Глаза Вовы распахиваются от шока, окончательно перекрывая все пути к кислороду. Звук голосов разносится прямо за дверью, и он уже было тянется к замку, как тут его руки резко захватываются за спину, сильнее вбиваясь внутрь, но не полностью, дабы не залить помещение шлепками кожи о кожу. — Нет, сука, нет... Закрой... — максимально жалобно и тихо стонет Вова, опрокидывая голову на чужое плечо. Слух точно концентрируется на происходящем за дверью, молясь всем богам мира, лишь бы ручка не дернулась. Но его не слушают. Лишь затыкают стонущие губы своими в жадном поцелуе, из которого точно также доносились стоны и мычание. Вова сходит с ума от происходящего. Смотреть на дверь становится невозможно, картинка перед глазами плывёт из-за поступивших на них слёз, а ноги уже совсем теряют возможность опоры, чуть ли не сваливая всё тело. Семенюк глотает собственные стоны вместе с воздухом, а Хесус даже не стремится подождать ухода посторонних за дверью. Зачем, если это идеальный повод извести своего парня? — Ну же, Вова, не сдерживайся. Уверен, им понравится. Фината ля комедия. — Пошли к остальным, хуле мы. И Вова кончает. Ловит самый яркий оргазм, сопровождая его таким высоким стоном, который, мало того что звучит после ухода ребят, так ещё и в параллель какой-то громкой ноте музыки. Ноги вновь подвергаются дрожи, которая окончательно отбивает все силы, и, Семенюк чуть было ни падает, как его снова вжимают в дверь, а спустя несколько толчков точно также обильно спускают внутрь. Состояние ошеломительное. Двое парней прижаты к друг другу и громко дышат, пока один упирается щекой в дверь, а другой лбом в чужое плечо. Член Губанова медленно покидает проход, а руки нежно приобнимают Вову за талию, осыпая тонкой дорожкой поцелуев. — Какой пиздец... — нервно смеётся Братишкин. — Не мог дотерпеть до дома? — А сам-то, — ласково фыркает Хес и ещё немного пробыв в таком положении, наконец-то начинает убираться вокруг и приводить себя в порядок. И уже спустя какие-то десять минут, дождавшись момента, оба парня покидают комнату, стараясь сделать ничем не отличительный вид. Хесус нервно поправляет всего себя, избегая потрёпанности, а Вова прикрывает воротником шею, пытаясь скрыть оставшуюся дрожь в ногах из-за всё ещё горячего семени внутри. Они продолжают веселье как ни в чём ни бывало, никому ничего не объяснив. Да в принципе никто и не спрашивает, ведь дела до них было довольно мало. Эту стримхату они явно запомнят надолго. — Тох, а может стоит рассказать им что мы слышали? — с опаской спрашивает Илья у друга, не отрывая взгляд от сидящих за столом парней. — Я думаю не стоит, — меньше знают – крепче спят.