Синдром спасательницы...

      Большие белые цифры на дисплее старенького айфона показывали час тридцать. Но спать отчего-то совсем не хотелось — хотя огненные квадратики в доме напротив один за одним таяли, догорали, точно свечи в алтарной лампадке, оставляя лишь задумчивую, молчаливую, оттого и душераздирающую темноту столице, будто бы впавшей до рассвета в лютое оцепенение…       Ангелина всегда считала ночь слишком волшебным временем для сна. Но сегодня её «колдовской ежедневник» не пестрил заметками о работах в лесах и на погосте. Сегодня было безлунно, тихо и как-то по-особенному тоскливо. Сегодня хотелось без конца смотреть в окно своей маленькой кухни, курить и, протирая глаза о непреодолимую черноту за окном, печалиться о том, что было.       Могло бы быть.       Мог бы быть.       Изосимова тряхнула головой, стремясь тотчас изгнать из неё навязчивый, так некстати сверкнувший в оконной глади морок.       Нет.       Не мог.       «Девочки любят плохих мальчиков» — нескончаемо вещали книги, кинематограф, да и сама она нередко наблюдала подобное явление на примерах отношений многочисленных знакомых-подруг. Именно эта мысль вдруг возникла в сознании ведьмы, когда она увидела на кастинге двадцать третьего сезона «Битвы» его.       Его появление было, ожидаемо, фееричным. Еще бы! Сам Владислав Череватый. Несравненная «звездочка» прошлого сезона. Неугомонный, весёлый, харизматичный мальчишка с вечной улыбкой на лице и загадочным «Толиком» за спиной. Едва заметив приближение именитого чернокнижника, возбужденная толпа псевдо-эзотериков раскололась на два лагеря: одни буквально захлебывались негодованиями, другие же чуть ли не прыгали к нему в объятия. Уже тогда, с интересном наблюдая за экспрессивными, нецензурными, но, впрочем, вполне уверенными, предсказаниями Череватого, Ангелина сделала вывод — место в финале ему обеспечено. Нет, сила, в пареньке, конечно, ощущалась, причём нехилая, только вот секрет его неминуемого успеха заключался в другом. И соревноваться здесь было бессмысленно. Ну не могла она со своими «скучными» рабочими техниками конкурировать с двадцатилетним, обаятельным, не гнушающимся никаких правил и экспериментов, мальчиком!       Его полюбили сразу и безоговорочно, ни капельки, ни на минуту не задумавшись о том, кто же такой этот «Толик», что так активно помогал ему проходить испытания. Омороченные, ослепеленные его чарами, фанаты, упорно не желали видеть зла. Коварного, не знающего жалости беса, чья пасть уже распахнулась для новенькой глупой добычи. Мифический, неовеществленный «демон» представился безобидным, смазливым злодеем, имеющим облик героя из сопливого молодежного сериала. Или же подобием самого Влада, который, по сути, при первом впечатлении никак не походил на чудовище…       Слишком сложно поверить в зло. Настоящее чёрное клыкастое зло, которое ходит с тобой по одним улицам. Ещё сложнее увидеть то самое зло в забавном, нехило настрадавшемся в детстве мальчишке, с улыбкой обещающей «прикопать» всех и вся. Смеются. Не верят. Верят, а может, хотят отчаянно верить в то, что за маской отъявленного чернушника и негодяя скрывается обычный добрый парень…       И пусть он сидит в нем очень-очень глубоко; пусть проявляется по большим и редким праздникам; пусть он станет таким в далёком, необозримом будущем, в котором «злодей» непременно исправится…       И поспособствовать этому «чудесному» исправлению втайне мечтает каждая из этих наивных девиц! Глупышки. Не обратится свинец в золото, а чернушник-негодяй в мальчика-одуванчика с белым нимбом над головой! Плохой мальчик не станет хорошим. Никогда.       Ангелина долго смеялась над ними, обвиняя в глупости и «розовощекости». Только вот не до смеха ей стало, совсем не до смеха, как поняла она, что совершенно неожиданно и непозволительно попала в эту дьявольскую ловушку…       Короткий, безжалостный щелчок зажигалки, прогремел в тишине, точно выстрел. Первая сигарета коснулась губ, отчего-то не приводя в порядок мысли, а запуская в голове карусель бесконечных вопросов, миллион раз задаваемых себе же самой.       Как так получилось? А черт его знает. Только он, пожалуй, и знает, наверное, какого лешего она впустила его в свой сказочный домик на окраине Уральского леса. Зачем позволила ему остаться, зачем предложила чай с беседой по душам вместо печенья. Зачем, а точнее сказать, почему не оттолкнула, не послала к Толику этого наглеца, так порывисто, взбалмошно и волшебно коснувшегося своими губами ее растерянных, истосковавшихся по теплу уст. Ангелина, конечно, пыталась сопротивляться. Но…Не смогла. Слишком долго она ждала. Слишком долго боялась признаться, признаться даже самой себе, пряча запретные, тяжёлые чувства за маской такой опостылевшей, непримиримой вражды. Слишком хотела. Его. Быть его. Любить, отдавать, обладать — послав к черту эту безжалостную прелюдию, что затянулась для них так надолго…       Сигарета смачно впечаталась в дно пепельницы. Идиотка. И не подумала ведь тогда ни о совести, ни о жене, что смиренно ждала его в соседнем домике. Впрочем, самое страшное здесь, что об этом и не помыслил Влад. И этот факт, пожалуй, раскрывал его в самом «лучшем», самом правдивом свете. Но нет же. Даже сие обстоятельство не побудило в ней неудержимого желания дать ему по роже и отправить, куда Макар телят не гонял. Что-то невидимое, плохо осознаваемое, но абсолютно точно существующее упорно не давало ненавидеть его до конца. Что-то, именуемое не то материнским инстинктом, не то пресловутым женским желанием «синдромом спасательницы», заставляло отчаянно, безусловно верить в то, что мальчик не до конца потерян для Господа. Верить в то, что ему просто нужен кто-то, кто возьмёт за руку и поможет сделать первый, самый важный шаг к осознанию и Свету. И показать ему этот благословенный путь сумеет только она — и никто кроме.       А как же? Ведь она понимает, видит больше, чем жена. Она мудрее, опытнее, гибче.       Она сможет его изменить. Сможет исправить.       Сможет отвернуть его от этих кровожадных, вечно требующих порчаков, бесов, показав, что жить можно прекрасно и без этого…       Планируемая невинная усмешка обернулась громким, почти истерическим смехом. Стало отчаянно невыносимо трудно дышать. Виски вдруг налились вязким раскаленным свинцом — так, что их непременно захотелось сдавить пальцами, дабы как-то усмирить это внезапно возникшее безумие. Сигарета давно почевала на дне пепельницы, а новая чашка кофе противно горчила во рту, никак не успокаивая нервы. Знала ведь, понимала все прекрасно. Не двадцать же лет. Только вечно молодая душа пела и рвалась наружу, а бренной тушке безудержно захотелось почувствовать себя на цветущие двадцать. Дерзко, неумолимо, до дрожи в коленях, ей вдруг возжелалось увидеть самые ранние, самые яркие краски нежного весеннего рассвета; побегать опять босыми ногами по свежей, колючей росе, с наслаждением впитывая в себя гулкое торжество и утоленную жажду земли; райской, выпущенной из клетки птицей воспарить и упасть в облака — в его горячие, шальные объятия…       Слишком в них было хорошо. Слишком было спокойно. Слишком легко, безбашенно, страстно — так, что расплавиться бы в них как воск, да остаться чувственными, жарким каплями. На губах, тех, что с запретной сладостью Дьявола целуют; на груди, что так ровно вздымается, баюкает мерным сердцебиением, когда дремлешь на ней после плотских безумств; на чреслах, что в миг волшебства единым целым соединяют, но после несут огонь к чужому дому…       К своему дому.       Недопитая чашка смачно плюхнулась в раковину. В ход пошла вторая сигарета, третья, да что в них было толку? Если все вышло до нельзя, до тошноты правильно. Ведь его место, его кров, его душа, неизменно находятся там — с любящей, слепой в своей любви, супругой. С мальчиком, что так похож на отца улыбкой задорной. Ангелина знала, как тяжело воспитывать ребёнка одной. И совсем не желала этого Лене, хотя и жутко осуждала женщин, что принимают под бочок гулящих муженьков. Впрочем, эта девица так и не узнала о похождениях Владислава. Изосимова не позволила зайти адьюльтеру слишком далеко, в один прекрасный или ужасный день твёрдо решив все за них обоих. Сердце бешено просило о пощаде, болело и плакало, Владик бесконечно трогал рукой подбородок, наматывал круги по этой самой кухне и отчаянно пытался что-то изменить, да в итоге повиновался. Он ушёл, оставив вслед кучу матов, пару окурков в пепельнице, которым Ангелина, однако, пока не нашла ещё места в мусорке, и чувство всеобъемлющей, щемящей пустоты — которая, вопреки доводам здравого рассудка, совсем не приносила облегчения.       Обречённый, тягостный взгляд устремился в сторону двери.       А оно должно наступить, наступить непременно. Ведь она пошла на этот нелёгкий, отчаянный шаг, вовсе не ради супруги, что ждала его дома с люлькой и борщом. И не ради даже себя — той, что за все эти месяцы эйфории и мучений, похудела на пять кило и постарела, кажется, на столько же лет. Нет. Она сделала это, в первую очередь, для него самого.       Для его счастья. Для его души, которая, без конца варясь в этом безумии, так же не знала покоя. Для Бога, который, как в каждом из живущих, конечно же, ещё жил и в нем — горячо, неумолимо, сложно, но все же пытался жить, упрямо оберегая его внутреннюю сущность от окончательного разрушения и падения во Тьму.       Тьму, в которую он погружается все глубже и глубже с каждым новым днем.       Тьму, которая, в конечном счёте, сожрёт его с потрохами.       Такой итог казался до одури, до безобразия логичным. Слишком крепко уж он повязан бесней, слишком тесно он с ней породнился. И самое страшное, что его все вполне это устраивало — точно поросёнка, что в грязь завалился. И из этой грязи, его, скорее всего, не сумеет вытащить никто.       Ни жена. Ни сын. Ни «хорошая», сорокавосьмилетняя «девочка», что верит в Бога и живёт по церковным канонам.       Та, что до последнего вздоха будет просить о спасении грешной, заблудшей души Его непокорного, но все же раба, Владислава…       Ведь Он все видит. Он ведает, понимает, как никто другой, почему этот улыбчивый мальчишка выбрал сей тернистый, неправедный путь. Понимает, что любой из смертных имеет право на ошибку — так же, как и имеет право на её признание.       И Ангелина верила, что Влад однажды найдёт в себе силы и мужество.Признать. Подняться. Исправиться и исправить. Ведь он же и вправду очень сильный — другой бы просто не смог бы бесконечно проходить эти чертовы круги Ада под названием «Битва экстрасенсов». Ведь в него, в его доброту, в его свет, в его Бога верит огромное количество людей — включая самых преданных и близких. А вера, без преувеличения, творит чудеса…       Она способна отмыть от любых грехов. Вытащить. Исцелить. Спасти.       Если верить искренне.       Если верит любящий…