***
Спустя столько месяцев одиночных миссий умиротворение от такой близости оседает в их усталых телах подобно слоям краски, которые постепенно наносят на холст, создавая произведение искусства. Домашний уют возникает как тепло от камина — легко и естественно. В моменты, когда они не ведут себя как обычные подростки — то есть противно верещат, пытаясь овладеть изощренным искусством наблюдения за птицами, или раздражают Сёко до той степени, что она выгоняет их из своей комнаты в общежитии, — Сугуру настаивает на обучении их незадачливых кохаев рукопашному бою. Именно с этой целью Сугуру направляется на тренировочную площадку. В зелени и традиционных зданиях, встречающих их за пределами общежития, чувствуется атмосфера спокойной обыденности. Погода поздним утром уже слишком жаркая для куртки, и Сатору настаивает на том, чтобы пойти с ним, потому что— — Тебе будет скучно одному, Сугуру. Моё присутствие облегчит тебе жизнь. — Это далеко не так, и ты это знаешь. — Хочешь сказать, что не будешь скучать по мне? Не нужно лгать о том, как сильно ты на самом деле любишь меня, Сугуру. Сатору улыбается и пытается не обращать внимания на назойливую, жалящую мысль о том, что это, возможно, вовсе не ложь. Не выходит. Лишь сильнее заставляет что-то ужасное зудеть у него в груди, делает пустоту внутри болезненно заметной. Сугуру вздыхает. — Не надо, Сатору. — «Не надо» что? — он делает вид, что не понял. — Скрываться за словами. Если ты хочешь, чтобы я сказал это, хорошо, — говорит Сугуру. У Сатору перехватывает дыхание, когда он продолжает: — Я бы предпочёл провести время с тобой, а не с ребятами. Я тоже скучал по тебе. Сатору выдыхает. Это странно, а ещё невыносимо мило, что Сугуру каким-то образом решает проблемы, которые Сатору едва ли может озвучить. Он продолжает ёрничать, потому что, ладно, он немного скучал по Сугуру, но не настолько сильно. И даже если так и было — чего не было, — произнести это вслух было бы слишком неловко. — Тогда почему мы здесь? — Я тебе уже говорил. Сатору надувает губы так, как, — он знает — Сугуру ненавидит, просто чтобы позлить его. Он старается не выдать довольной улыбки, когда глаз Сугуру дёргается. — Но преподавать так ску-у-у-у-учно. Не могу поверить, что ты планируешь вернуться сюда, едва мы, наконец, закончим школу. — Сатору, такие дети, как мы, вырастут и повторят те же ошибки, которые сейчас совершают люди, находящиеся у власти, если только кто-то не научит их другому. Им нужны хорошие учителя, и мне нужен опыт, чтобы стать одним из них. Кроме того, я не собираюсь возвращаться сразу, я сказал, что через несколько лет— Сатору начинает мычать какую-то песню и пропускает весь монолог Сугуру касательно текущей учебной программы, потому что всё его внимание приковано к изогнутым бровям и бурной жестикуляции Сугуру. Он так увлечён этим. Как мило. Хотя, на самом деле, Сатору думал в том же направлении. Многое должно измениться, прежде чем мир перестанет окрашивать детство магов в такой жестокий, отвратительный красный цвет. Их эта тема цепляет лишь сильнее, учитывая, через что они прошли. Без особого энтузиазма, но он продолжает спорить, слушая разглагольствования Сугуру об эксплуатации и починке сломанных систем. Позволяет себе и дальше восхищаться решительным блеском в глазах Сугуру. Довольно скоро – они даже не успевают дойти до тренировочной площадки – Сугуру заканчивает свою речь. Они возвращаются к началу: влезают в личное пространство друг друга, соприкасаясь плечами и руками, и снова болтают ни о чём. — Смотри, Сатору, — Сугуру, хихикая, указывает на последний поворот перед их пунктом назначения, — то самое место, где ты жрал бетон на втором курсе, как полный придурок. — Вообще-то, я спасал тебя от проклятого духа за твоей спиной, так что заткнись. — Ты поскользнулся, чуть не сгорел от проклятия, и в итоге я спас тебя. — О боже, пожалуйста, заткнись.***
В целом, это до ужаса обычный день, и после короткого объяснения кохаям программы тренировки, Сатору отходит, чтобы понаблюдать, как Сугуру инструктирует трёх сорванцов, продирающихся через их первый год обучения. Что могло пойти не так? Сегодня занятие проходит на поле. Солнце на ясном небе необычно жаркое для этого времени года. Сраное глобальное потепление. Сатору находит себе тенистое дерево, к которому можно удобно прислониться, и хмуро смотрит на две бутылки с водой справа от него. Надо было взять с собой попкорн. Зрелище просто обязано быть интересным. К тому же он, возможно, действительно переборщил с покупками во время их последнего похода по магазинам (Сугуру одарил его ухмылкой, которая так и кричала "я же тебе говорил", когда Сатору признался в этом. Сатору стёр бы это самодовольное выражение с его лица, если бы Сугуру предусмотрительно не сделал шаг назад). Он лениво наблюдает за происходящим перед ним сквозь тёмные очки. За последние несколько уроков, посвящённых базовым движениям, класс привык к мягким матам внутри спортзала. Теперь им приходилось тренироваться на утоптанной земле, обдирая колени и ладони. Раздаётся громкое «бам», когда кулак Сугуру попадает кому-то точно в лицо. Ах да, это ведь их первый спарринг с Сугуру, а не друг с другом. Удар далеко не в полную силу, но, судя по гримасе ребёнка, всё равно весьма болезненный. Парень отшатывается от вложенной силы. Сатору тихо присвистывает, восхищаясь крепкой фигурой Сугуру. Не прикрытые футболкой, его руки выставлены на всеобщее обозрение. На предыдущих занятиях Сугуру держался в стороне, давая советы или медленно демонстрируя движения, чтобы дать детям возможность попробовать всё самим. Перемена в его позе, вызванная колебаниями — он, вероятно, раздумывает, стоит ли ему ответить Сатору (что невероятно мило), — и это всё, что нужно другому ребёнку, чтобы воспользоваться ситуацией. Она замахивается ногой, попадая в слепую зону, и Сугуру теряет равновесие. Последний из троих первокурсников реагирует мгновенно и наносит хорошо поставленный удар. Сатору издали кричит, сетуя на его сообразительность, и вздрагивает, когда Сугуру быстро восстанавливает равновесие, чтобы заблокировать удар, и парирует его, швыряя первокурсника в другого парня, едва успевшего оправиться от удара в лицо. Те двое шлёпаются на землю, как дохлые рыбы, и последний оставшийся на ногах ребёнок падает вслед за ними. Они встают, чтобы попробовать снова, и снова, и снова. Сатору быстро вливается в атмосферу: выкрикивает подсказки детям и по возможности отвлекает Сугуру на себя. Когда дети, наконец, наносят достойный удар, он радуется вместе с ними. Сугуру объявляет небольшой перерыв, и первый курс слишком измотан, чтобы возражать. Сатору подозревает, что перерыв частично вызван палящим солнцем. Пот стекает по первокурсникам и Сугуру прозрачными ручейками. Даже Сатору чувствует жару, а он всё время сидел в тени. Они все тянутся за своими бутылками с водой, и он делает то же самое, когда Сугуру без всякого предупреждения снимает свою тонкую футболку. И внезапно в поле зрения Сатору попадает обнажённая кожа, блестящая от пота под летним солнцем. Он наблюдает, как Сугуру поднимает руки, чтобы распустить пучок, и Сатору ясно видит едва заметное движение его пресса. Его тёмные волосы больше не собраны. Длинные пряди ниспадают каскадом на золотые солнечные лучи на его груди, и кровь Сатору начинает бурлить. Вызывая у него желание. Сатору не стонет. Нет. Он просто... дышит. Очень громко. О Боже. Он что, гей? К счастью, он слишком далеко, чтобы его кто-нибудь услышал — не то чтобы там было что слышать — всё, что он делал, это дышал. Глаза Сатору начинает жечь, но он не может заставить себя моргнуть. Не хочет упустить ни единой детали. Сугуру снова завязывает волосы, делая причёску такой же аккуратной, как обычно. Сатору чувствует себя грязно, наблюдая, как напрягаются мышцы Сугуру. Его разум мечется в миллиарде направлений. Что насчет обычной жизни за белым заборчиком, на которой настаивают главы кланов? Отличается ли это от того, что он чувствовал к девушкам? Это плохо? Он должен что-то сказать? Четвёртый курс – подходящее время для кризиса ориентации? Заметил ли кто-то ещё? Испытывал ли Сугуру когда-нибудь что-то подобное? Но главная мысль, кричащая громче всего, заключается в том, что, хотя Сатору и не такой уж тощий, он считает, что Сугуру мог бы легко поднять его, как будто он ничего не весил. А потом было бы славно, если бы он бросил его на кровать. Сатору глубоко вдыхает, а затем медленно выдыхает, пытаясь отогнать любые интимные мысли. Он вдыхает. И выдыхает. Вдох и выдох. Он повторяет это движение до тех пор, пока кровь не перестает стучать у него в ушах и покалывающая энергия в костях, побуждающая его сделать хоть что-то, не отступает. Были и другие случаи, осознаёт он; то, что Сугуру Гето привлекателен, далеко не новость. Просто впервые это больше, чем простое признание факта, что его друг хорошо натренирован. Не как, когда он подслушал разговор прохожих, благоговейно обсуждающих Сугуру, или заметил, как чей-то взгляд задержался на нём слишком долго – мысленно он тогда поддержал это желание. И не как в тот раз, когда он настоял, чтобы они взяли одну сахарную вату на двоих, хотя обычно он скорее умер бы, чем получил долю сахара меньше положенной; и тот раз, когда Сугуру наклонился поближе, чтобы проверить шрам у него на лбу, и в нём появилось невообразимое желание, чтобы этот шрам появился раньше, и тот другой раз, когда— Окей, похоже, это продолжается уже давным-давно, просто сейчас он впервые задумался, почему. О Боже. Он определённо гей. Сугуру что-то обсуждает с одним из кохаев, стоя к нему спиной. И, чёрт возьми, какая у него спина. Он замечает, что первокурсница — та, что размахивала ногами, — откровенно пялится на Сугуру, и уже открывает рот, чтобы сказать ей отвалить, но вовремя одёргивает себя. Гораздо менее неловко просто молчать, чем испытывать (открытую) иррациональную ревность к ребёнку, который смотрит на человека, которого он всего две секунды назад признал своим возможным крашем. Он запивает водой странную тошноту, возникшую при мысли о Сугуру как о его возлюбленном. Сугуру машет ему через прозрачный пластик. «Ха», — думает Сатору, возвращая жест, — «подавись, чёртова девчонка, Сугуру машет мне.» В этот момент Сатору чувствует себя самым тупым человеком в мире, потому что этот жест означает, что Сугуру направляется прямо к нему. Когда он в разгаре своего кризиса сексуальной ориентации. Какой самый нормальный способ выбраться из этой ситуации? Слишком поздно, Сугуру уже здесь. Сатору демонстративно не смотрит на то, как он садится слева от него. Их плечи так близко. Слишком близко. Он переводит свой взгляд на травинку справа от себя, на ту, что похожа на любую другую травинку поблизости. Он осторожно ставит свою бутылку с водой на землю, пытаясь вести себя нормально, и наблюдает, как её содержимое проливается на землю, когда его рука дёргается. Чёрт, он забыл крышку. Трясущимися руками он закручивает крышку. Его дыхание становится каким-то прерывистым. Сугуру определённо замечает это. Он ни за что не сможет сохранить это в секрете, особенно учитывая, как много времени они проводят вместе. Что, если он сделает одно неверное движение, а Сугуру посмотрит прямо ему в глаза и всё поймёт? — Ты хорошо себя чувствуешь, Сатору? Наступает пауза, и он пытается вспомнить, как говорить, несмотря на тяжесть в груди. — Я в порядке. — Ладно... — ему так «повезло» влюбиться в Сугуру, учитывая, что он может почувствовать его ложь за милю. — Ты уверен? —Да, — упирается он, крутя травинку кончиками пальцев, по-прежнему решительно отводя взгляд. — Хорошо, — в его поле зрения появляется крепкая рука с вытянутым указательным пальцем, — Подашь мне мою воду? Сатору без споров подчиняется, берёт бутылку и поворачивается налево, чтобы передать её. И осознаёт свою ошибку только тогда, когда натыкается на обнажённую грудь Сугуру. Сатору сглатывает. Он пытается поддерживать зрительный контакт и слушать, что говорит Сугуру, но случайная капля пота, скатывающаяся по его мускулистому торсу, отвлекает его. Сатору хочет прикоснуться к нему. Или слизать эту каплю. Он сходит с ума. Сугуру машет рукой перед его лицом. — Мои глаза здесь, наверху, Сатору. — Я... Я в курсе. Надень рубашку, эксгибиционист. Здесь невинные дети. Он определённо краснеет, и, если судить по ухмылке Сугуру, все это видят.***
Всё было бы нормально, будь это единственный раз, когда понимание всей ситуации повлияло на него. Но это не так. С самого момента ошеломляющего осознания своего… положения он мог думать только об этом, и это сводило его с ума. Одним вечером он застаёт Сугуру за готовкой. Сатору заворожённо смотрит, как темноволосый парень проглатывает ложку своего экспериментального карри. Сугуру издаёт удовлетворённый вздох, когда букет вкусов раскрывается у него на языке. Это звучит слишком неприлично, и фантазия Сатору взрывается образами. Когда Сугуру довольно облизывает губы, Сатору вынужден сбежать из кухни. Он чувствует себя грязно. Он слышал, как люди говорят о геях, и мысль о том, что их слова обращены и к нему, заставляет его чувствовать себя некомфортно. Шанс того, что Сугуру может быть одним из таких язвительных людей, заставляет его съёживаться. Да, это всё кажется таким новым и захватывающим, но в то же время и удручающе неправильным. Он никак не может прийти к согласию внутри себя по этому поводу. Это должно закончиться, пока он не сломался.***
Они устраивают небольшую передышку сразу после того, как разбираются с внезапно возникшей около школы группой проклятий. Вкус победы, ожидаемой, но всё же желанной, пронизывает их насквозь. Сатору чувствует себя достаточно уверенно, чтобы прямо здесь и сейчас принять решение, стиснуть зубы и просто спросить Сугуру, что он думает. Он и так положил конец основной ветви прославленного клана Годжо, даже пальцем не пошевелив. Хотя поддержание его сраной родословной никогда не было так важно, как его дружба с Сугуру. — Сугуру… Быть геем— ну, когда тебе нравятся мужчины, это… это плохо? — затем, когда Сугуру бросает на него странный взгляд, он поспешно добавляет: — Я спрашиваю для друга! — Я говорю это с величайшей любовью к тебе, Сатору: но я единственный представитель мужского пола, которого ты считаешь другом. Сатору, притворяясь, что в его мозгу не раздался восторженный вопль, едва он услышал слово «любовь», тупо кивает. — У-Угу… Сугуру прикусывает нижнюю губу, и Сатору очень хотелось бы сделать это самому. Или дать сделать это с собой. Есть много вещей, против которых он бы не возражал, если бы их делал Сугуру. Чёрт, он пропустил, как Сугуру снова заговорил. Сатору смотрит на его рот и ничего не слышит. Он слишком занят движением губ Сугуру и тем, как на его лице, напряжённом после боя, появляется лёгкий оттенок волнения. Свет, падающий на его лицо, придает его резким чертам поразительные оттенки. Он красивый. Сатору испускает тихий беспомощный вздох. Внезапно он приходит в ужас от мысли, что Сугуру мог услышать его, как и все его до боли смущающие мысли, благодаря каким-то особым ментальным способностям чтения мыслей, о которых он никогда не упоминал, чтобы однажды застать его в этой унизительной ситуации. Ужас вырывает его из задумчивости. — ...у всех разный опыт. На самом деле, Сатору, я пытаюсь сказать, что, конечно, быть кем-то таким, если ты не властен над этим, не плохо. Особенно когда это может принести тебе столько радости, — Сатору моргает. Медленно он позволяет этим словам омыть себя, как святой воде. Ужас проходит, как дурной сон. Он задаётся вопросом, знает ли Сугуру, что он разрешил недельные внутренние споры и борьбу с помощью одной-единственной фразы, случайно услышанной сквозь затуманенные мысли. Сатору дышит, и на его душе становится легче. — Кроме того, я гей и— — Ты гей? — Да? Вообще, я пансексуал, но если говорить по-простому, то да, я гей. — Что значит пансексуал? — Сатору наклоняется вперёд, но сразу же неловко отступает на шаг назад. Они стоят слишком близко. — Это значит, что мне нравятся все, независимо от их пола. Мысль о том, что у него может быть шанс, проносится в его голове так громко, что он почти забывает продолжить разговор. — А! Ну, я почти уверен, что мне нравится только***
Для Сатору разбор полётов в исполнении Яги оказывается до невообразимости скучным. Стулья в классе как всегда неудобные, а они и так знают, что произошло. Они ведь были там. Ну вот зачем это всё? Он бросает взгляд на Сугуру, чтобы узнать, что он делает, и, по правде говоря, для того, чтобы проверить, безопасно ли пялиться. В последнее время он часто этим занимается. Его шесть глаз позволяют ему запомнить каждую частичку Сугуру, и этого всё ещё недостаточно. Когда он оглядывается, то обнаруживает, что Сугуру уже смотрит на него. Точнее говоря, пялится. Он смотрит в ответ, прямо в глаза, и на этот раз Сугуру не отводит взгляд. У Сатору перехватывает дыхание. Они думают об одном и том же. Яга говорит что-то, чего он не слышит. Сугуру поднимает бровь, глядя на Сатору, и это самое горячее, что он когда-либо видел. Чёрт возьми. Всё происходит на самом деле. Он не знает, какое выражение у него на лице, он даже не осознаёт, что приоткрыл рот, пока Сугуру не ухмыляется. Яга замолкает. Раздаётся ровный стук шагов, а затем дверь закрывается. Они все так же смотрят друг на друга. Глаза Сатору вроде как начинают гореть, но он не хочет упустить ни одного мгновенья. Сугуру первым нарушает молчание. — Можно я тебя поцелую? — спрашивает он, затаив дыхание. В его голосе тихое благоговенье, с которым читают молитвы в храме. — Ты можешь делать со мной всё, что захочешь, — легко признаётся Сатору. Адреналин захлестывает Сатору при виде голодного блеска в глазах Сугуру, когда тот подходит к нему. Одним плавным движением Сугуру снимает очки Сатору и наклоняется к его лицу. Хорошо, что Сатору всё ещё сидит, потому что в этот момент в его ногах такая слабость, что они едва ли выдержали бы его вес. Сатору слишком нетерпелив и слишком сильно наклоняет лицо вперёд. Их лбы сталкиваются, и он недовольно шипит. Они подстраиваются друг под друга, и их губы наконец встречаются. Сугуру хихикает сквозь поцелуй, и Сатору позволяет этому звуку заполнить пустоту в своей груди. Он хочет хранить его там, как божественный артефакт в святилище, хранить в безопасности вечно. Он смутно задаётся вопросом, не следует ли им заняться этим в более уединённом месте, но это ведь работа Сугуру — заботиться о приличиях, верно? Эта мысль полностью исчезает, когда Сугуру проводит языком по нижней губе, требуя входа. Сатору непроизвольно приоткрывает рот и ахает, когда их горячие языки встречаются. Что-то взрывается у него в животе. Здесь нет соперничества за контроль, только взаимный ритм, который они находят, исследуя друг друга. Руки Сатору обхватывают шею Сугуру, взъерошивая его аккуратные волосы. Сугуру прикусывает нижнюю губу и делает что-то непристойное языком. Сатору стонет, и этот звук поглощается поцелуем. Сугуру просовывает колено между бёдер Сатору, придвигаясь ещё ближе. Поцелуй становится глубже, и Сатору не чувствует ничего в этом мире, кроме точек соприкосновения их тел. Жар и желание обжигают его и так разгорячённую кожу, как лесной пожар. —Эй, вы— Они оба взвизгивают в унисон и резко отстраняются друг от друга. Сугуру спотыкается об их переплетённые ноги и заваливается назад. Прежде чем тот упадёт на пол, Сатору вскакивает со стула. Они оба выдыхают с облегчением, когда им удается ухватиться друг за друга и восстановить равновесие. Он чувствует бабочек в животе, когда Сугуру, вместо того чтобы отстраниться, переплетает их руки вместе. — Короче, — снова начинает Секо, с такой же озадаченной интонацией, что и до этого, — у вас есть какие-нибудь травмы, которыми мне нужно заняться? У Сатору слишком сильно кружится голова от охватившего его экстаза, чтобы что-то ответить, но он всё равно слышит, как Сугуру говорит «нет». Слишком тихо, чтобы кто-то посторонний услышал, поэтому Сугуру повторяет. Во второй раз это звучит почти чопорно. На душе Сатору становится легче, когда он видит, что Сугуру ведёт себя как обычно, словно их только что не застукали целующимися в пустом классе. Хотя Сёко, похоже, это совершенно не удивило. Она кивает. — Рада, что ты наконец сказал ему, Гето. Никогда больше не пиши мне о глазах Годжо. Что? Сёко закрывает дверь и уходит. Сатору поворачивается к парню. Волосы Сугуру распущены, пряди рассыпаются по плечам, соблазнительно обрамляя его лицо, и он демонстративно смотрит в другую сторону. Он определённо смущён. Сатору улыбается, слишком широко и слишком хитро, чтобы казаться невинным, и непринуждённо влезает в его поле зрения. Преувеличенно хлопает ресницами и надувает губы. — Почему ты никогда не пишешь мне о моих глазах, Сугуру? — О боже, пожалуйста, заткнись.