Блеск и нищета

      Драко заворожённо наблюдал за развернувшемся на грубо сколоченной сцене действом. Тело девушки, гибкое как струна, извивалось подобно змее, смертоносной в своей грации. Яркие блики ночных огней окрашивали её и без того смуглую кожу багрянцем и киноварью. Плавные изгибы бёдер и груди приковывали к себе внимание, но стоило взгляду скользнуть выше, к глазам — единственной детали её лица, что не была сокрыта за маской золотых монет и камений — и в тот же миг уже чудилось, будто ничто, кроме этих карминовых глаз не имеет значения в этом мире, а один взор танцовщицы стоит того, чтобы утопить целые государства в крови.       В очах цвета осени и адового огня бушевала вся страсть, вся похоть, всё величие этого мира, но тогда Драко ещё не знал, сколь губительна эта отрава сладострастия и сколь неотвратима судьба того, кто добровольно пожелает вкусить её, отрекаясь от права на индульгенцию; не знал, сколь коварна прекраснейшая из дочерей Евы, неминуемо влекущая свою жертву в глубины Ада; не знал, сколь опасна вся прелесть чувственных наслаждений, что дарует тебе женщина, с губ которой стекает яд аспида. В это мгновение он просто наслаждался этим диким, вакхическим танцем, как Дионис, некогда наслаждавшийся необузданным весельем своей свиты, как фанатично влюблённый любовник, наслаждающийся телом боготворимой им девы — его святыни, его порока и наслаждения, его проклятия и благословения, его любовницы, его музы.       И в этот момент Драко осознал, что за чувство порождает на свет тирана; осознал, как уникален был в своём безумстве Нерон, и как печально было жалкое существование вечно жаждущей любви блудницы Мессалины — он хотел убить каждого мужчину, раздевающего сокрытое под полупрозрачными шелками тело Гермионы; каждого, кто лелеял мысль о том, что она может извиваться подобным образом и стонать под ним; каждого, кто был столь самонадеян в своей дерзости, что смел желать её. Он бы усыпал тропу, по которой ступают её босые, закованные в тяжёлые браслеты ноги звенящими золотыми монетами, благоухающими алыми розами и костями тех, кто посмел посягнуть на его сокровище. Его танцовщицу. Его Гермиону.

***

      Губы Забини изогнулись в лукавой, едва различимой усмешке — в уголках рта крылось презрение, коим флегматичный итальянец щедро одаривал и бедняков, и представителей так называемого привилегированного сословия. На дне бездушно скучающих глаз Блейза тлели губительные искры в некотором роде сатирического удовлетворения, что он испытал, в очередной раз найдя, подобно Лючио Риманцу, скорбное подтверждение греховности человека, неисчерпаемая алчность которого никогда не может быть удовлетворена, а отвратительная пошлость помыслов и деяний и осквернение заветов божьих не только не порицается обществом, но и является своего рода веянием моды.       Забини бросил беглый взгляд на Драко, побледневшее лицо которого переливалось оттенками зависимости, нездоровой мученической одержимости, первозданного желания обладать девушкой, чьи глаза сияли подобно звёздам в короне Бога.       Гермиона, красивое тело и ангельское лицо которой были только пленительной маской для души гарпии, что своими когтями прокладывает путь к сердцу, терзая его подобно зверю, не могла не вскружить голову высокомерному честолюбивому Малфою, а горделивый аристократ, прожигающий свою молодость в казино и публичных домах Лондона, не смел бы даже вообразить, какова истинная личина той, что воспламенила искру исступлённого влечения, теплящуюся в утробе его животной натуры.       Едва ли Драко мог помыслить о том, что женщина, известная тем, что сладострастными танцами распаляет самые грешные желания представителей рода людского, охотится вовсе не за деньгами, коих у Малфоя было в избытке, и на которые, как тот беззастенчиво полагал, при желании можно купить не то что любовь — место по правую руку от Престола Божьего, только отсыпь священнику достаточно золота.       Женщина в его понимании — драгоценная, но прелестная безделушка: товар, который запросто можно приобрести за определённую плату, а образец красоты, по его суждению, представляет собой просто хорошее мясо — ничего более. Мясо, красиво размещенное вокруг безобразного скелета, мясо, окрашенное и мягкое для прикосновения, без шрамов или пятен.       Однако платой за упоение наслаждением, за божественный нектар, за призрачный намёк на возможность раболепно покрывать её ступни поцелуями, возлагая сожжённый фимиам на алтарь её чувственной сладости, станут вовсе не каменья и шелка, а тайны гнусной мелочной души Драко.       Жаждущая власти Гермиона, обнажая своё тело перед похотливыми мужчинами, одурманивая их разум и ублажая их плоть, выведывала чужие секреты, обращая сокрытые флёром загадочности сведения в прах. Она лгала и порабощала, испытывая несказанное удовольствие, сравнимое с экстазом, упиваясь своим положением, взбираясь по горе черепов и костей своих бывших любовников на пьедестал славы и величия.       Звон монет давно не прельщал эту чертовку. Чистый азарт, безумное обожание и упоение собственной властью — именно эта квинтэссенция чувств и побуждений плескалась на дне её аметистовых зрачков, глубина которых неминуемо влекла нерадивых любовников к краю бездны.       И этой ночью в сети фальшивой любви и лживых заверений попадётся Драко Малфой. Ведь таково желание Блейза — теневого кукловода этой милой куколки, единственного мужчины, которого прельщает не только тело Грейнджер, но и то, что сокрыто под её рёбрами; то, что расцветает в лёгких, подобно диким цветам по весне; те тайны, что хранит её чёрствое, но прекрасное в своей безжалостности сердце. Сердце, не способное любить, ведь некогда оно любило столь самоотверженно и неистово, что иссушило это глубинное чувство до дна.