Держи меня за руку, Клара, и не запирай

Вы, 20:29

 

сука да что можно так долго делать в табачке

 

Задохлик, 20:30

 

я же не спрашиваю тебя что можно так долго делать в душе

 

Вы, 20:30

 

ааа ты туда подрочить забежал?

    – Ну и что он тебе сделал?   Юра сжимает руки в лодочку, пряча между ладонями острый огонёк зажигалки. Прикуривает, отворачивает голову, пальцем давит на ещё тёплое зубчатое колёсико.   – Какая разница? Господи, что за дрянь ты куришь, запах просто отвратный.   – Большая, блять, разница. Если это кто-то из очередных твоих должников...   Руслан не дослушивает дальше, чтобы Юра точно понял, где он вертел его мнение. Вместо этого просто молча смотрит на чахоточного снизу вверх: снизу, где под ногами лежит грязно-серый снег с квадратными выемками от рифлёных подошв. Вверх – к трясущейся в уличной темноте красной точке в чужих руках. У Руслана руки мягче, потому что он один тут не отрицает концепцию ухода за кожей, у Юры – намного теплее.   – Ну я же тебя не прошу идти со мной.   – Я и не пойду. Просто напоминаю, что ты уёбок.   И это всё, можно сказать о Татищеве наверняка: его никогда не зовут за собой, он сам догоняет, чтобы напомнить кто есть кто и сложить каждый минус к минусу. Ему очень важно, чтобы их всегда что-то раскидывало по разным углам, и это можно понять.   Руслан обо всём этом помнит хорошо. Даже когда вылавливает незнакомого мужчину у выхода из случайного бара и не слышит звука удаляющихся шагов позади – а ведь когда-то Юрины слова не расходились с действиями – и потом, когда безапелляционное «Антон Борисович, поговорим» плавно перетекает в «как хорошо, что мы друг друга поняли».   – Ну и чё это было вообще, – выдыхают паром в темноту, как только он возвращается к машине.   – Так тебя там не было, чтобы знать.   – Я думал, вы там драться будете, – Юра – точнее его непривычно отрешённый и острый силуэт в ночи – продолжает свою умную мысль, – даже стрелки у тебя не как у людей, уму непостижимо.   – Ага, только не перегрей мозги, тебе же нужно улететь завтра целеньким.   На капоте – дырчатое снежное полотно и пара смазанных следов в местах, где опирались ладонями. Руслан поднимает голову к уличному фонарю, нервно вздыхает и начинает вычищать голыми руками лобовое стекло.   Пока чистит, пытается загрузить голову случайными мыслями, ловя их на лету и искусственно разгоняя. Вспоминает, на что ещё можно любезно закрыть глаза, чтобы получить от неназванных личностей с работы игрушку покруче и поновее. Много думает – сначала о работе, но любые мысли о ней постепенно укатываются к воспоминаниям о восторженных отзывах на новый материал для покрытия сидения. Ещё немного о Юре, потому что он стоит рядом и раздражающе громко дышит.   Этот чахоточный в последнее время слетел с катушек с размахом и визгами, как раздражающие дети летали с «Емели», но только в безопасном пространстве воображения Руслана. И вроде все идёт хорошо и ровно, но нет-нет да и скажет что-нибудь такое, что даже у него брови поползут вверх в филигранно отмеренном выражении молчаливого ахуя. Только недавно видел, как он показывал Уралову пальцем на какую-то точку на сумеречном небе, а голос его звучал грубо и неотёсанно: «бля ну красиво, ничего не скажешь». Это был, кажется, октябрь. Юрочка – шедевр подъездных картин местных художников, и под этим имеется в виду, что крыша у него, как подъездная дверь: тяжёлая, громоздкая, открывается с магнитика. Разве можно вот так говорить о чём-то красивом? Лучше бы молчал.   Руслан стоял тогда со своими поодаль от них на одной из безымянных заправок. Широченные плечи Уралова выглядели расслабленными, он медленно пил чай из бумажного стаканчика и со стороны казался маяком спокойствия и безопасности в пучине хаоса, который они тут развели. Да, этому всему предшествовала достаточно позорная история, но думать о ней сейчас он отказывается.   На фоне тогда продолжался какой-то из унылых бесконечных диалогов Дугара с кем-то там, и Руслана отвлекло желание вставить свои пять копеек, но в итоге даже он не смог разобрать, куда нажать, чтобы вырубить эту скукоту.   Потом стоял у трассы, дышал в кулак в попытке согреть руки, смотрел на тёмно-синее полотно над головой с его мелко моросящими каплями и выдыхал пар изо рта в такт их падению. Губа продолжала саднить. Юра тогда вроде бы просил его отъебаться, а сейчас стоит здесь и вроде пока не собирается уходить, даже если чувствует, как его присутствие бесит Руслана. Ничего не понятно.   Дребезжание телефона в кармане рывком возвращает в больную реальность. Экран из-за снегопада быстро становится мокрым, некоторые буквы в сообщениях раздуваются под каплями от растаявших снежинок.  

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 21:29

 

но этот самый стремный

 

он спрашивал про мои соцсети так настойчиво а я говорю тип я нигде не сижу

 

и он такой

 

«мм ого это редкость в наше время»

 

а я сижу такая и думаю когда же это закончится

 

 

Он немного думает о новом мотоцикле, чуть-чуть больше – о ней, о Тане. Там, где есть Юра, теперь всегда она.

 

Вы, 21:31

 

а дальше че было?

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 21:35

 

сбежала

    Мокрые от снега пальцы стреляют взорвавшимися под кожей искрами. Тёплый мизинец Юры случайно цепляет его, когда они начинают оттряхивать боковое зеркало и Руслан вспоминает, что где-то в салоне завалялся увлажняющий крем.  

Вы, 21:52

 

надо было развести его хотя бы на ужин

 

поела бы хоть бесплатно

 

теперь уже поздно

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 21:56

 

зачем

 

разводить я буду только тебя

      И ведь не соврала.  

стой а почему поздно то

   

* * *

  С Юрой каждая встреча – коробочка с сюрпризом, пресловутый чёрный ящик из фильмов про авиакатастрофы. Никогда не знаешь точно, будет тебе в конце душно, классно или тоскливо до посинения. И начиная это форменное безумие, Руслан точно не знал, что иногда Юры бывает слишком много, даже если его нет рядом физически. Поэтому и пошёл одним томным вечером позднего ноября в бар, чтобы уладить дела и заодно сбросить ненужный налёт мыслей, как старую чешую.   Она потом скажет, что её зовут Таня, даже если ему будет неинтересно. А пока спутавшийся в неоново-зеленый нимб небрежный пучок над головой своим резким сиянием просит называть её ангелом, но даже в этом не найти противоречия. Тут таких подрезанных ангелов полно.   Таня выглядит так, будто если она не выйдет из бара в течение десяти минут, её карета превратится в тыкву и злая вахтёрша закроет дверь общежития прямо перед носом. А ещё через минут двадцать она начнёт звучать, как самый одинокий человек в мире – с той секунды, когда бросит в пустоту это своё пресное «спасибо».   Сначала Руслан её не замечает. Он слишком занят благодарственными одами в адрес несуществующих, но справедливых богов за то, что парень надел самый ужасный обтягивающий джемпер, который он видел в жизни. Иначе он просто не нашёл бы этого щегла, бессовестно продувшего и под шумок потасовки смывшегося с его деньгами. И этому придурку даже хватает наглости не сбежать сразу, а начать самонадеянно обрабатывать статисток у барной стойки. Что с ними не так?   Парень оборачивается, когда чувствует холодную ладонь на плече. Пьяный румянец исчезает с его лица по-мультяшному быстро. Руслан не настроен на разрушение, но перевыполнит свой план, если хорошо попросить. Но парень только тушуется и обречённо опускает глаза вниз. Это пьяное смирение парадоксально раздражает. Вонь дешёвых сигарет отдаёт знакомой глухой болью в затылок.   Руслан не прекращает улыбаться, когда послушная денежка падает в ладонь, не прекращает даже когда слышит голос статистки:   – Спасибо.   У неё на запястье – дешёвый браслет со звёздочками из детского отдела. Он бьётся о бортик стакана. Если бы не громкая музыка, от этого звука затряслись бы руки.   Руслан не старается перекрикнуть шум, не поворачивает головы и даже не пытается вникнуть, за что его благодарят:   – Не за что.   И видит её на том же месте через несколько дней, но узнает не лицо, а звук, который никогда не слышал. Бар готовится к закрытию. Руслан допивает своё и возвращает стакан на стол медленно, чтобы по вискам не ударило резким звоном. Рядом лежат сложенные в аккуратный ряд вишнёвые черешки. Где-то сбоку раздаётся похожий стук, а за ним – короткое дрожащее перебивание по стеклу чем-то лёгким и хрупким.   Боковым зрением цепляет тонкую руку, обхватившую стакан и болтающийся на запястье браслетик с дешёвыми звёздочками. Он бьётся о бортики всё так же раздражающе. Хочется сорвать.   Но Таня срывает первая – надоевший пластырь над ранкой. Для этого ей приходится с ним заговорить.   – Меня зовут Таня. Я тебя помню, а ты меня, наверное, нет?   К сожалению, фоновый шум больше не перекрикивает её голос. Таня пахнет дешёвыми сигаретами.    

* * *

 

Задохлик, 12:01

 

в холодосе контейнер с супом скоро ноги отрастит

 

Вы, 12:08

 

это ты его там оставил

 

сам и мой

 

Задохлик, 12:10

 

в служанки тебе не нанимался

 

аривидерчи

  Красноярск старше на сто с хвостиком лет, а Челябинску вот-вот стукнет третья сотня, но на самом деле они не были знакомы столько.   Это забавно. Их отношения с самого начала не предполагались как дружеские. Раньше Руслан часто думал об этом, когда выпивал один или пытался разучить новую схему в старой, как жизнь игре. Не о Челябинске, конечно, боже упаси, а об остальных.   Их с Дугаром дружба вот начиналась как-то совсем сумбурно, но потом легко перетекла во что-то естественное и непринуждённое. Когда греешь руки у вечернего костра, а твой первый друг смеётся над тем, что у тебя на голове прядь смешно закрутилась в хохолок, ты не задумываешься о том, как так вышло. Но потом, когда прошло достаточно много времени, Руслан начал гадать: Дугар у него есть, потому что он такой классный друг или за него всё решила близость расстояния и человеческие связи? Думать о том, насколько они на самом деле зависят от людей, было страшно.   Руслан рано повзрослел и очень быстро осознал, что вообще-то не существует в отрыве от своего города. Жалко только, что быстро – не значит безболезненно.   Никто никогда не учил его переживать этот кризис правильно, даже Матвей, хотя, если сказать по правде, он бы вряд ли стал его слушать. Маленькому Руслану, который когда-то не отлипал от юбки жены егеря и дни напролёт торчал с местными детьми, вовремя не объяснили, почему так делать нельзя. Дети повымирали, как косевшие от старости избы, как дворняжки на цепях. А он ходил по улице и оттряхивал руками снег с заборов, ловил свои первые трипы от дереализации задолго до того, как смог это состояние обозначить хоть каким-нибудь словом.   Здоровый слой цинизма и устоявшиеся взаимоотношения с другими городами сделали своё дело, и Руслан вскоре перестал морочить себе голову. Научился огрызаться больнее, играть в карты и пить алкоголь, выкурил первую сигарету. Хохолок на макушке так и не пригладился.   Красноярск старше Челябинска на сто лет, но эта разница настолько мизерная, что её можно не учитывать. Как так вышло, что чахоточный до сих пор так возится со своими жителями – ему не известно, а спрашивать уже поздно. С ним Руслан вечерние костры никогда не разжигал.   Юра бы и не предложил.  

* * *

  А теперь приходится собирать чужой образ по осколкам.   Вот что он узнаёт о Челябинске (кроме того, что Челябинск, как известно, самый незагрязненный и зелёный город страны) этой зимой: Юра никогда не прибирает за собой. Улетает обратно, когда декабрьские сугробы становятся плотными и хрустящими наощупь, но оставляет после себя дымные контуры и очертания, а Руслан напарывается на них, как на острые углы в темноте. Шершавый след от окурка на донышке пепельницы и на спинке дивана, барбарисовые конфеты из кармана в вазочке для ключей, кружка с царапинами на боках – скорее всего, по ней не раз проходились железной губкой. Чужая. Не встанет на своё место, потому что здесь для Юры и его вещей своих мест нет.   Марает устоявшуюся жизнь кислотными отпечатками пальцев и всё вокруг теперь кажется грязным. Никто его об этом не просил.   Руслан, разумеется, не знает, во сколько конкретно у него самолёт, даже не думает спросить. Просто проживает свой обычный день, а в какой-то момент Юра из него выпадает без предупреждения, звонков и простыней из прощальных сообщений. Ну хоть где-то выбирает экологичный расклад.   Иногда он смотрит так, будто пытается решить какую-то сложную задачу по механике, но эти взгляды слишком мимолётны и призрачны, чтобы казаться реальными. Бывает, он порывается что-то сказать, но сжимает челюсть с глухим щелчком, и это всё так нетипично, так незнакомо, что по-хорошему должно было насторожить.   Но так Руслан внезапно для себя узнаёт, что Юра, вообще-то, вопреки бескостности своего языка может быть тем ещё молчуном.   И он как-то выправил свой график так, чтобы всё сошлось идеально, так что после отъезда чахоточного жизнь течёт ровно так, как должна. И тот Руслан, который Юру никогда не провожает даже до собственной двери, вечер проводит под неоновым градом и зазывающей атмосферой невменоза в очередном забитом до отказа клубе. Он не смотрит на телефон, потому что не ждёт сообщений о благополучном прилёте. Возможно, немного набивает себе кошелёк.   Руслан, который не вмещается в Юрину скудную карикатуру жизни, просыпается утром и пьёт заботливо отложенную заранее минералку. Доделывает свои отчёты до дедлайнов, закупается продуктами на неделю, идёт с Дугаром в ресторан, о котором тот говорил. Прочищает робота-пылесоса, докупает пару игр, заказывает нашумевшую в тиктоке маску для волос, заболевает и выздоравливает.   Это правильно. Посторонние вообще не должны много знать.   Даже при условии, что до того, как Юра романтично улетает, они успевают постоять на улице в окружении уличных гирлянд и приукрашенных витрин магазинов. В одной руке у него – ещё не остывший глинтвейн, а в другой – открытая вкладка диалога с кем-то из домашних. Он хмурится в экран и быстро набирает буквы. Юра никогда не звонит им, когда они вместе, потому что посторонние, по-хорошему, не должны знать ничего. Руслан хватает его за рукав куртки и тихонько сюрпает из чужого стакана, не смея отвести взгляд от зловеще подсвеченного экраном лица, пока тот совсем не обращает на него внимания.   В процессе случайно обжигает язык, а Юра отлипает от экрана только когда слышит сдавленное шипение. Чтобы скрасить момент и реабилитировать свою гордость, Руслан говорит:   – Ну и давно ты стал трезвенником? Безалкогольный глинтвейн это не просто неинтересно, это аморально.   Юра отвечает скупо, удерживая самое каменное лицо:   – Если не интересно, то не пей.   Говорил же. Молчун.   Так вышло, что его невозможно рассмотреть вблизи, пока он сам не разрешит и не захочет: у Руслана неизбежно возникли бы трудности. Он бы споткнулся ещё на том моменте, когда пришлось бы признаться себе в том, что всё-таки интересно. Вспоминается вечер, когда он впервые встретил Таню и сходу подумал, что есть между ней и Юрой какие-то неочевидные, призрачные сходства, а потом ему расхотелось от неё уходить, потому что стало интересно. Не так интересно, как будет, если попросить Таню покружиться вокруг своей оси, пока её простенькое нутро не начнёт просвечивать сквозь кожу, а по-другому. До обожжённого языка и угольно-чёрного осадка в гортани.  

* * *

  Ей весной исполняется двадцать три и она всё ещё умудряется ездить на автобусах по просроченному студенческому билету, а на прошлый новый год пожелала, чтобы у неё появился новый друг – Руслан не помнит, при каких обстоятельствах это узнал. Он ни разу в жизни ничего не загадывал, и если так подумать, то у него накопилось уже триста девяносто пять шансов пожелать стать хорошим другом для человека. Было бы желание.   – Студентка?   – Уже нет. Вылетела в прошлом семестре, – отвечает Таня, звонко причмокнув в трубочку, – а ты?   – На последнем курсе уже.   Жизнь у Тани несоизмеримо короткая, но уже перекошенная и залатанная грубыми стежками. Для восприятия Руслана её жизнь началась вчера, а для неё она уже переливается припрятанными седыми нитями на макушке – и это в двадцать два то года. Красивый показатель её слабости, но не объективный.   Руслану вообще под нужным градусом все чужие слабости кажутся красивыми просто потому, что они не его, или уродливыми, когда они касаются Юры.   Едкие силуэты людей, которых он разносил в мясо прямо перед этими игральными столиками, приятно тлеют где-то внутри скомканными чувствами. Страх, безнадежность, отчаяние. Трусость. Руслан хорошо знает всех своих ангелов – в них же никогда не бывает ничего нового. Только эта особа ложится костью поперек горла, но мысль скачет где-то далеко впереди сознания и он не может сходу её догнать. Что не так?   – Значит, будем врать? Окей, тогда можно я скажу, что я состоятельная и самодостаточная, мне скоро будет двадцать семь и у меня нет трёхлетнего пиздюка. Айда выпьем?   Бывает, что когда он вот так разговаривает со смертными в подобных заведениях не по делу и дольше трёх минут, сразу срабатывает психосоматика: хочется отойти в уборную и засунуть два пальца в рот, как в старые добрые. Было бы здорово не доводить себя до такого состояния. Руслан щёлкает шеей, заправляет чёлку за ухо и уже почти привстаёт, одёргивая вниз рукава блузки, ненавязчиво и очень красноречиво собираясь на выход.   Дело в том, что он никогда не говорил, что ненавидит каждого человека в этом городе. По большей части ему на них плевать. Просто в местах, где он обитает, как правило собирается такой сброд, что после них всегда хочется помыть голову изнутри хозяйственным мылом. Таня с виду не тянет на них – слишком осторожно и связно разговаривает. И всё равно кажется, что в ней сидит призрак кого-то очень знакомого. Становится не по себе.   – Ты откуда приехала? – Спрашивает он у стены, барной стойки и пустого стакана, а отвечает ему всё равно только Таня. В её голосе – плохо скрытое удивление и отвратительный, до трескучих спазмов в коленях знакомый говор.   – Из Челябинской области. Как ты так быстро узнал?   Ну не скажет же он ей что узнал бы её сразу с закрытыми глазами, если бы не мешала духота в помещении и мигрень.   – Интуиция, – вместо этого ровно отвечает Руслан, вставая со стула и чувствуя мелкую вибрацию в кармане. Думает: только бы это было по работе. Мысль получается на одну половину злой, на четверть усталой, на другую – почти отчаянной. Это теперь почти самая частая его аффирмация, белый флаг на покосившейся мачте, сигнальная ракета во вселенную. Может быть, он неверно считает траекторию?  

Задохлик, 19:53

 

это мои на озере летом ловили сома

 

 [jpg]

 

вот сом

  Он читает уведомление, не открывая сообщения. О, эти его Мистер Макс и Миссис Китти с их гениальными идеями. Руслан бы на чужом месте давно рассадил их по своим городам и запретил приближаться к себе на расстояние пушечного выстрела, но ему говорили, что он не особо хорош в понимании тонкостей детской психологии.   Автоматическая настройка яркости снова сбоит, заставляя прищурить глаза. В конце концов он, конечно, не выдерживает.  

Вы, 19:53

 

эээ

 

честно лучше бы это был твой дикпик

  

Задохлик, 19:57

 

блять

 

это не тебе было

 

ТЫ АХУЕЛ?

 

ИДИ САМ ЗАНИМАЙСЯ ЭТОЙ ПИДАРАСНЕЙ В ДИРЕКТЕ УЕБИЩЕ

 

ПОШЕЛ НАХУЙ

 

  Он оборачивается к Тане полностью, даже если она уже перестала пытаться завести диалог. Беспокойный призрак всех игорных заведений, кочующий от места к месту. Антропоморфная машина, возвращающая паразитам долги.   И так вот всегда. Когда Руслан смотрит на лица этих людей, его начинают одолевать два несопоставимых по своей природе желания: сначала хочется, конечно, чтобы они все ушли от него, чтобы вышли из бара и потерялись навсегда. Потом, наоборот, отпускать не хочется, потому что кто они, блять, такие, чтобы позволить им спокойно сбежать из этого болота, если они сами приложили руку к его созданию.   Он не хочет быть для них точкой на карте, которую они любовно бы называли домом, он просто хочет, чтобы они туда никогда не добрались. А Таня смотрит на него взглядом ненапуганного человека. Взглядом человека, который пережил на одну ужасающую историю больше, чем все дальнобойщики на свете. И Руслан поднимает брови мнимо заинтересованно:   – У тебя что, правда есть пиздюк?   Телефон, с монотонной периодичностью пикающий от новых уведомлений, кладёт на стол экраном вниз.   Позже он узнает, что Таня по уши в долгах, только совсем не в тех, к которым он привык. Она сама скажет зачем-то, что у неё осталась дома семья, с которой она разосралась в пух и прах. Может, подумала что Руслан её, бесхозную, жалеть собрался. А за свою природную навязчивость и острое нежелание страдать в одиночестве она расплачивается так же, как все остальные люди – неловкой, задушенной улыбкой.   Улыбка у неё немного перевёрнутая, с продольными ямочками на щеках – в целом, приемлемая, а может даже милая – очередное проявление её человеческой слабости. Руслан не хочет долго на неё смотреть, опускает глаза, прячет взгляд за ресницами. Ничего не понятно.  

* * *

  Он как-то приноровился отлавливать на себе эти холодные Юрины взгляды ещё со времени, когда они были на той самой злоебучей выездной встрече. Хлопал ресницами в ответ, пристёгивал к лицу особенно острую улыбку, но не успевал сделать что-то ещё: Юра всегда демонстративно отворачивался, и у Руслана каждый раз получалось думать, что ему просто показалось. Воображение, наверное, разыгралось.   – Ты можешь, блять, перестать пихаться? Держи свои локти при себе, пока на очко их тебе их не натянул. – И чахоточный вроде пытается сказать что-то ещё, но бедолагу одолевает внезапный приступ кашля.   – Во-первых, дохаркай лёгкое прежде чем открывать рот, это невежливо. Во-вторых, подавись своими возражениями или придумай что-нибудь достойное, мне становится скучно.   Юра пару секунд смотрит на него пустыми глазами засушенной воблы, а потом уверенно говорит:   – Сейчас я реально харкну тебе в лицо.   Такой омерзительный, аж зубы сводит. А ещё здесь как-то странно работает отопление: руки и ноги мёрзнут, как будто входную дверь забыли закрыть. Руслан кладёт рабочий портфель на колени и взглядом выискивает хотя бы автомат с чаем или кофе, но предсказуемо не находит ничего.   Потом наконец-то вылавливает своих и летит к ним на крыльях неугасающей и чистой, как горный ручей любви:   – Мальчикиии, давайте быстрее закончим здесь и уедем домой, я заебался.   Матвей умиротворенно качает головой:   – Руслан, придётся потерпеть ещё немного, это не так сложно. Всё-таки не западные спутники из строя выводим.  

* * *

14 октября, СФО Рабочий чат

 

Николай Сибиряков закрепил сообщение

 

Выезд из гостиницы в 18:00

 

Время вылета: 00:50

 

Быть в аэропорту в 22:00 !ВСЕМ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ!

 

Николай Сибиряков, 16:30

 

После собрания у нас и так достаточно сдвинулись сроки.

Чтобы никого не подводить, прошу, рассчитайте своё личное время правильно.

Персонал отеля уже организовал нам поздний выезд в порядке исключения.

 

Вы, 16:12

 

Коля, иди подыши воздухом пожалуйста

 

  Он с определённых пор жил, руководствуясь единственным правилом: не можешь понять – напугай. Но раньше ему не приходила в голову мысль, что он не один такой дальновидный.   До того, как окурки Юры начали посягать на его диван, а сам он – на его коллекцию мотоциклов, у них случается разговор. Точнее – небольшая сцена. Ещё точнее – ссора, в ходе которой они чуть основательно не подрались. Для Руслана именно она стала точкой обратного отсчёта. Она и удушающая вонь дешёвых сигарет от Юриной куртки.   Начинается с того, что он случайно открывает для себя одну из самых паршивых ипостасей Юры, и происходит это на той самой выездной встрече. Он даже не вспомнит точно, где конкретно они были: в холле гостиницы или в конференц-зале, но им точно нужно было скоро уезжать.   Если бы ему было известно то, что известно сейчас, может, чахоточный ушёл бы спокойно на своё дно в свободное плавание. Но тогда у него были недомолвки с Колей (господи, блять, а когда их не было), ему за это чуть не перегрыз глотку Матвей, а когда он захотел наконец расслабиться и выпустить пар, встретил только нетипичную для Юры скованность, мрачную густоту под глазами и то, как по-пёсьи он иногда посматривал на своих дорогих друзей. Всё это вызывало глухое щекотное раздражение, которое очень хотелось куда-нибудь слить.   Если не вглядываться, то кажется, что всё как обычно: Камская о чём-то говорит с Юрой, шутливо бьёт кулачком в плечо, стреляет глазами, и последнее что-то из нового. Руслан как может незаметно оборачивается к Дугару, одними круглыми глазами и приподнятыми бровями пытаясь невербально просигналить: «что это значит?». Дугар непонимающе хмурится, переводит взгляд куда-то ему за плечо и закатывает глаза, а Руслан фыркает и неосознанно копирует его выражение лица. Собраться вот так вместе раз в сто лет и даже не посплетничать нормально – и разве это жизнь, которую он заслуживает?   Когда он оборачивается к парочке снова, Юра рядом с ней уже не выглядит, как щенок, который только что обосрался радугой, то есть так, как было на памяти Руслана всегда.   И на свете есть ровно одна вещь, которая у него получается лучше, чем играть в карты на деньги. Это нападать на след потенциально классных историй, которые можно потом потенциально классно обсосать с кем-нибудь дома. Поэтому, когда Уралов подзывает Камскую к себе, а Юра остаётся совсем один, он уже не может и не хочет себя останавливать.   – Блин, – говорит Руслан, подловив момент, когда тот нервным жестом пытается открутить крышку бутылки с водой, и удачно цепляет взглядом широкий разлёт плеч Константина, спрятанный под плотной тканью строгого костюма. Впечатляет. – Почему я раньше не замечал, что глава твоего округа весьма... Весьма.   Юра, которого он худо-бедно, но знает не первый год (который не держит в сумке перцовку, потому что это как-то слишком по-бабски) даже не смотрит на него. Медленно отпивает воду, удерживая тяжёлый взгляд где-то на стене. И отвечает, даже не шелохнувшись:   – Лапы свои извращённые подальше от него держи.   Руслан специально не хочет на него смотреть.   – А то что?   – Свои не выдержали и отослали куда подальше, поэтому ко мне пришёл?   Где-то там, в стороне Камская поправляет куртку, пихает Уралова в бок и настороженно на них кивает. Уралов поднимает взгляд – уставший и холодный, но не как октябрьские тучи, которые скалятся на них из панорамных окон, а как что-то, что держится на плаву из последних сил. А Юра, который никогда не лезет за словом в карман, отмахивается от Руслана молчанием, разрезаемым знакомой грубой интонацией, в которой он всё равно не находит ничего из того, на что привык нанизываться.   Может, в этот момент и начинается их настоящее знакомство: он узнаёт, что Татищев не находится в состоянии разъяренной карманной шавки двадцать четыре часа в сутки по дефолту, а Татищев в свою очередь впервые видит, как Енисейский защищает кого-то, кроме себя.   Однажды чахоточный, которому было внезапно так не все равно на его образ жизни, обозвал Руслана на букву «ш» – от слова шулер. Ну, на самом деле там была другая формулировка, но смысл он не потерял. Это не имеет значения. Значение имеет только то, насколько пошатнётся его гордость, если Юра своими чёрными, изжившими из себя любой свет глазами выследит ещё один его мошеннический приём. Самый гнусный, между прочим, по мнению самого Руслана, непростительный даже. По крайней мере, он себя за это не прощает.   Немножко даже ломается внутри, пока сворачивает свою кампанию по добыче сенсаций, старается сделать это как можно незаметнее, чтобы над ним посмеяться потом смог только Дугар.   Всё потому, что он не прислушивается особо, но не заметить не получается. Если додумать, то можно даже услышать глухой треск, как у выпотрошенного на снегу костра. Звучит знакомо и отсылает к воспоминаниям о чём-то личном и многократно сломанном.   Это многострадальное трио ещё во время обеда показалось ему странным и непривычно скованным. Уралов впервые на его памяти смотрел в телефон чаще, чем на лицо своего блистательного лучшего друга, а тот как будто и не замечал этого, почти всё время витая где-то в облаках. Камская вообще выглядела так, будто скоро заплачет, но никто из её верных рыцарей не рвался расспрашивать и доставать носовые платочки.   Руслан бы успел разнюхать что-то ещё, если бы его тогда не выбил из потока Дугар своим простодушным:   – Эй, шею свернёшь. И почему у тебя такое лицо, как будто кто-то предложил взорвать над твоим краем бомбу.   И почти сразу вслед прилетело стерильно-безэмоциональное от Коли:   – Да, Руслан, ты обещал не создавать неприятностей.   Умеют же они всё-таки испортить веселье. Даже мелкий что-то вякает, осуждающе опуская брови. Очаровательно. Вот бы ухватиться за его шею и как следует придушить для профилактики. Разве он ещё не дорос до осознания, что клятвам Руслана в лучшем случае можно верить наполовину?   – Пиздец. Не мог я такой хуйни наобещать. И кому?   – Мне, – сходу сладкоголосо пропел Матвей, – печально, что ты не помнишь.   Яяясно. Окей. Ладно, Руслан обещал, что на этот раз всё обойдётся без эксцессов, а обещания нужно держать, даже когда они тупые и выбиты добровольно-принудительным образом.   Но то, что прямо сейчас останавливает его от привычных пикировок, связано не только с этим. Просто он слишком отчётливо помнит время, когда не друг – никто, а данные обещания и связи срываются с натянутым скрипом, как мясо с костей. Хотя, не исключено, что Руслан слишком глубоко копает.   Коля слишком впечатляется, раз называет его маленькие скучные партии в казино нечестными, потому что настоящее мошенничество творится прямо сейчас, и это неосознанная попытка схлопнуть кого-то ужасно раздражающего, но прижившегося, приросшего к его привычной жизни до размеров ручной клади. Чисто на всякий случай, чтобы оно не мозолило глаза, не выпрыгивало, как чёрт из табакерки, но всё равно умещалось где-то в ящике комода. Просто лежало поближе к руке.   А если Руслан не остановит себя сейчас, сладкого мальчика-тракториста под рукой больше может и не быть.   – Чего язык в жопу засунул?   Вот только, наверное, он успел забыть, за что этого мальчика в своё время прозвали танкоградом.   Юра рывком возвращает его в реальность вместо того, чтобы позволить уйти, и Руслану почти смешно. В чём-то они и правда унизительно похожи. Его слова ловят в клетку, когда он уже стоит вполоборота. Он замирает на секунду и примеряется, потому что эта схема стара как мир: если кто-то хочет услышать ответ, Руслан даёт чёртов ответ, чего бы ему это не стоило.   – У небезызвестной троицы, кажется, какие-то проблемы между собой. Как жаль. Хочешь, обсудим?   А октябрьский Юра копошится в карманах, дышит тяжело, спрашивает первый, голосом рождая знакомые искры. Это ещё не конфликт, но его обещание. Ну просто волшебно. Ещё и спрашивает вдогонку, и не понять всерьёз он или нет:   – Тебе обязательно всегда быть таким?   Руслан, возможно, впервые в осознанной жизни конфликта не ищет, а Юра берёт за шкирку, как котёнка и тыкает в него носом. Когда-нибудь они все научатся чёртовой благодарности.   – Каким?   Он не отвечает на вопрос, но хотя бы больше не молчит, и кажется, что отпускать просто так тоже не собирается. Поразительно, потому что Руслан бы и правда ушёл. Но в этот день неправильным кажется всё. И то, как заторможенно Юра подрывается, и то, что его даже почти не пришлось распалять, и даже то, что он срывается до слов, которых бы не было, будь всё как раньше.   Давай, думает Руслан. Давай, скажи что-нибудь, чтобы я удивился.   – Такой грубый. Может быть, я хотел искренне поинтересоваться, всё ли у моих дорогих коллег в порядке?   – Всё в порядке, спасибо за заботу, не лезь не в своё дело и иди нахуй.   – Может, тогда сбавишь тон? У Костика судя по виду начнётся тахикардия, если ему придётся снова убирать за тобой беспорядок.   – Если сейчас тебе что-нибудь отшибу, придётся ему убрать ещё раз, не развалится.   Руслан коротко промаргивается и мягко пропевает:   – Звучишь, как плохой друг.   У Татищева от его слов на мгновение как будто спирает дыхание. Этого хватает, чтобы его и без того промораживающий взгляд моментально налился беспросветной, пугающей темнотой. Какой-то неправильный, разошедшийся по швам Юра цепляется за его слова как за адскую пародию на спасательный круг:   – На нас уже столица твоя палит. Будь хорошим другом, пожалей ребёнка или доведи его до слёз, как умеешь, мне в целом похуй.   Руслан от неожиданного напора, если честно, даже растерялся бы, не будь он собой. Сводит брови, напряжённо сгибает губы, но чувствует на себе обеспокоенный взгляд Дугара и ещё чей-то там раздражённый, а спину пробирает демонический душок Матвея. Какая разница теперь. В голову приходит запоздалая мысль, что зря он переступал через себя.   – Ну ты же своих не пожалел.   А потом Юра, который как будто его даже не слышит и выглядит слишком паскудно ядовитым, чтобы казаться реальным, бормочет себе под нос:   – ... Может, правда рановато было пацану соглашаться на такую должность, раз даже своих псов цепных удержать до сих пор не научился.   Руслан останавливается мерно, как лодка, прибившаяся к мели. Опускает глаза на пол. На нём почти невидимые лужи от подошв, а длинная лямка Юриной дорожной сумки незаметно мокнет в одной из них. Наверное, всё-таки холл.   В плане с самого начала не было ничего плохого: он был надёжным, как швейцарские часы. Юрин искромётно-озлобленный взгляд и нервно поджавшиеся пальцы, как будто неосознанно ожидающие драки – это то, что он собирается приложить к рапорту, когда его вызовут на ковёр дети-переростки сразу после того, как он запихнёт эти слова уёбку в глотку настолько глубоко, что он будет чувствовать, как они варятся в желудке.   Юра истекает в ответ чёрным торфяным болотом из глаз, передёргивает плечами и в целом выглядит как кто-то, кто напрашивается на драку. Руслан подлетает к нему почти бесшумно, шипит – тоже, но по упрямому излому чужих губ точно понимает: его услышали.   – Да весь ваш округ в его годы крапиву палкой бил и коров пас, уёбище.   А Татищев ухмыляется совершенно по-скотски и мелко кивает, повышая голос до интонации воспитательницы, которая объясняет ребёнку, почему в пустынях не бывает снега. Руслан даже не знал, что он так умеет. А он на самом деле, наверное, и не умеет пока, учится на ходу. Век живи, говорят.   – Ну да, ну да. Мы с моей столицей вместе били крапиву, вместе выросли и я за Костю очень горд. Тебе дали фору в почти три века, но ты даже так не справился со своей работой. Поправка, ты не справился вообще ни с чем.   С такого расстояния наконец-то отчётливо видно, в каких местах он уже надломлен. Стоит такой отчаянный, сердитый и потерянный, совсем как щенок, бегущий по трассе по следам знакомого запаха, чтобы добраться до дома. Руслан больше не хочет, чтобы у Юры была эта пресловутая безопасность. И если так подумать, то даже хорошо, что в октябре он ещё не познакомился с Таней.   – А вы я смотрю прямо расцвели.   – У нас всё просто прекрасно, намного лучше, чем у тебя будет когда-либо и с кем-либо.   Да чахоточный, похоже, решил конкретно отжечь.   Если бы Руслан на тот момент знал Таню, он нашёл бы её в баре сразу, как только приехал обратно, вывернул бы из карманов все её спички, разбил бы её стакан. Сказал бы ей: «Я видел на днях твой город, и, боже, чуть не сблевал. Я серьезно, Танюш, меня почти стошнило прямо на пол, ты должна мне поверить. Честно, я не знаю, мне лучше пожалеть тебя или заставить рыдать, но если бы мы спросили твой город, возможно, он бы сказал, что ему похуй. И это – единственное, что нас с ним объединяет, так что ты зря страдаешь, он ничем не лучше меня».   И она бы ревела, а потом влепила бы ему пощёчину. Или, может, она подумала бы что он сумасшедший, и потом бы влепила пощёчину. А может, она бы просто сломала ему нос.   Но он бы точно посмотрел на её лицо и увидел бы в ней Юру, потому что Юра в октябре подошёл слишком опасно близко к грани, после которой Руслан бы начал путать его с человеком. Таким же примитивным, ведомым какими-то своими драмами, потерянным и таким же...таким же –   – Ахуеть, ладно. А ты точно такой же дисфункциональный, как ваша дружба, которую ты сейчас так ревностно передо мной –   Руслан не успевает договорить, а тяжёлая рука уже размазывает по скуле тягучую боль и жжение. Голова кренится на бок по инерции, а во рту появляется противный металлический привкус. В горле у Юры сипит и глохнет маленький моторчик. Он тарахтит и красиво ломается изнутри, не отпуская из рук ворот. Шипит:   – Не следишь за словами, потому что думаешь, что тебя нельзя напугать? Думаешь, ты ебать какой сложный? Ты такой пиздабол, Крас.   Будь на его месте сейчас Матвей, он бы скрупулёзно подметил, что Юра стоит в закрытой позе, но у Руслана наоборот возникает ощущение, что он слишком сильно злится, чтобы заметить, насколько уязвимым становится.   Так они и знакомятся заново. Уралов что-то говорит ему в спину, но этот Юра – тот, который всегда окружен заботой близких, тот, которому проще на салфетке начертить схематично несущую систему трактора, чем не стрелять влюблёнными глазами в свою подругу хотя бы одну минуту, которому даже Коля может позвонить в час ночи по местному времени и получить нужный отчёт – этот Юра берёт и не откликается.   Может быть, он занят тем, что пытается вытрясти из Руслана душу своей железной хваткой, и в этом всё дело. А может быть, кто-то, кроме него, наконец понял, что иногда подставленного по-дружески плеча всё-таки бывает недостаточно.  Юра выглядит так, будто правда хочет найти способ его напугать. И если даже Уралов оказывается не в состоянии его удержать, то Руслан готов предложить кое-что от себя.   Он смотрит на Татищева снизу вверх и шепчет приглушенно, чтобы только он услышал, потому что то, что он собирается сказать – его самый большой секрет:   – Нет, Юр, ты все делаешь неправильно, – говорит Руслан и с большим усилием отрывает от ворота чужие пальцы, не чувствует, что улыбается. Ему скажут потом, а он не поверит. – Смотри, сначала нужно оторвать мне голову.   У Юры нижняя ресница немного завернулась внутрь и наверняка неприятно щекочет глаз. Взгляд его – чёрный, топкий, теряющий в себе – остужается, когда глаза распахиваются сильнее, но их растаскивают намного раньше, чем Руслан успевает его чему-то научить.   А дальше начинается позорная часть истории. Состоит она в том, что они доводят всех остальных до такого состояния, что в итоге их оставляют на какой-то задрипанной заправке «проветриться», но если Руслан правильно помнит, там было скорее «подберём через полчаса, если оклемаетесь, ну или нет» и унизительно громкий хлопок дверцы. И вот он внезапно – снова ребёнок, которого за уши оттянули и поставили в угол. Коля где-то там смотрит на него разочарованно, поджимает губы – большое спасибо, Руслан не забыл об этом его взгляде. Хотя на самом деле на этот раз всё и правда зашло слишком далеко.   По угрюмой физиономии Юры и по тому, как он устало отнекивается от диалога с кем-либо вообще, не то что со своей группой поддержки, становится ясно: он тоже это понимает.   Под дождём потрясающее дорогое пальто постепенно мокнет и становится жутко холодно. Прогадал даже с выбором одежды по погоде и морозит теперь зад на осеннем ветру, а он, на минуту, всё ещё сибиряк. Позорище.   На улице пасмурно, мокро и воняет бензином, поэтому Руслан сразу забегает в придорожный магазин, зная прекрасно, что Юра за ним не пойдёт. Когда вылезает обратно, дождь уже почти кончается, впрочем, как и зарядка на телефоне.   – Вызывай такси и съебываем.   Юра сидит на скамейке, запрокинув голову, выдыхает холодный пар куда-то вверх.   – А в жопу тебя не поцеловать? Куда съебываем, если остальные скоро вернутся.   – Ты тупой? В аэропорт?   – И сидеть там тыщу лет?   – А лучше сидеть здесь?   – Лучше дождаться ребят, нормально извиниться и поехать вместе.   Руслан кротко моргает, шевеля заледеневшими пальцами в карманах. Юра, должно быть, видит что-то в его лице, оттого и рявкает невпечатлённо:   – Что?   В ответ он барабанит пальцами по внутреннему шву.   – Тебе это вообще не кажется унизительным или у тебя чувство собственного достоинства напрочь отшибло?   – Сука, даже не думай снова начинать.   Руслан раздражённо выдыхает. Вышагивает по мокрому, кое-где уже покрытому наледью асфальту, стараясь обходить редкие лужи, как может.   – И не собирался.   Он ещё не знает, что вот этот поломанный, покоцанный по краям Юра – это то, что по какой-то причине достанется именно ему. Всем остальным почему-то каждый раз попадается «смешной и уютный Юра», «Юра, который хороший друг», «тот Юра, который свой пацан для всех и всегда». И если то, что Руслан до мелкого тремора в руках заносчивый, все знают и видят прекрасно, то как бы они охуели, если бы видели то, что увидит он, если бы могли считать те же сигналы, если бы вслушались в это его яркое «пошёл нахуй» и знали, насколько буквальным Юра, оказывается, способен быть.   Да, если честно, он бы сам не поверил.   – Ну и куда ты собрался?   – Покурить. Но ты сиди на месте, дай отдохнуть от своей рожи.   Юра сзади послушно замолкает на пару секунд, а потом резко начинает копошиться с удвоенной силой. Руслан глушит подступивший истеричный смешок в вороте пальто. Знакомо.   – Ещё от тебя я приказов не получал.   Прекрасно.   И вот они стоят, разглядывая на придорожных лужах блики проезжающих машин. Юра роется в карманах, но, видимо, не находит ничего, кроме зажигалки. Зачем-то решает остаться здесь же, не уходит восвояси. Руслан ставит почку на то, что этот маленький кусок дерьма тоже пытается его побесить. Несмотря на ползучий холод и саднящую губу, в груди наконец-то становится чуть-чуть легче.   Чахоточный молчит, Руслан молчит тоже. Но ему всё равно хочется что-нибудь сказать, и он говорит первое, что приходит в голову.   – Мы же не собираемся серьёзно поговорить, как эти придурки хотели?   Где-то на периферии грубо хмыкают в ответ.   – Шутишь что ли? Нет, конечно.   Он оглядывает искоса чужой силуэт. Подёрнутый таинственной дымкой, краснощёкий, крутящий в руке зажигалку, но ничего с ней не делающий Татищев – незнакомец, ну и чёрт с ним, это он уже выучил. И куда теперь его такого томного и меланхоличного прогонять, не на ЧТЗ же отрабатывать тринадцатичасовую смену?   Но уколоть всё равно хочется. Может, даже чтобы стало взаправду неприятно и чтобы точно понял: Руслан ещё ничего не забыл.   – Даже если в награду твоя зазноба назовёт тебя хорошим мальчиком?   А Юра, как будто бы ожидая, что он что-то скажет, тут же нетипично-складно отбривает в ответ:   – А тебя когда-нибудь называли хорошим мальчиком?   И всё только для того, чтобы Руслан от неожиданности взял и поперхнулся дымом.   – Твой папаша, – он сипит, когда наконец получается откашляться.   – В смысле, блять, какой ещё папаша?   – Ну. Твой папаша Уфа.   – Он не мой папаша, ты ебанутый?   Руслан выдыхает поражённо и кидает окурок в лужу:   – Реально? Ну тогда я ебал целых двух твоих родственников. Кстати, папаша у тебя ничего такой.   Юра поворачивает голову резко, и в тишине почти слышно, как хрустнули его позвонки. Но дальше не заходит. Может, тоже уже нечего сказать. Может, сказать есть что, но слова от сердца совсем не ему предназначены. Смотрит враждебно, но с кулаками больше хотя бы не лезет, не пытается физическими воздействиями Руслану флягу прикрутить обратно, и на том спасибо. Татищев всё-таки не бесплатный психолог, чтобы практиковать на нём сакральную кинезиологию, а Енисейский – не зашуганный семнадцатилетка, чтобы открывать рот только когда его просят.   За плечами приличный опыт из всех тех разов, когда они гасили друг друга месяцами и за стычки помельче. А всё равно выжать из себя что-то большее сейчас не получается.   – Терпеть тебя не могу, – напряжённо отвечает Юра, а Руслану нужно постараться, чтобы спрятать улыбку. По крайней мере, не у одного него запал подутих. Это хорошо, наверное.   Он вдыхает воздух через рот так тихо, как может, сжимая руку в кармане. Собирается с силами.   Бросает в нейтральную пустоту между ними неоткрытую пачку. Она бьётся Юре куда-то в грудь, и тот успевает рефлекторно её схватить. По его неопределённому выражению лица не очень понятно, о чем он вообще думает. Может быть, вообще ни о чем – это же Юра. Нет, останавливает Руслан сам себя на подступах, уже нельзя так думать.   А тот сначала смотрит, как на умалишённого, но все равно закуривает.   Потом, когда они заходят погреться в магазин уже вместе (расстояние в четыре метра и моментальное расхождение по разным углам не считается. Пару часов назад Юра бы его поджёг вместе с магазином), в него летит что-то чёрное и мягкое.   – Если посадишь хотя бы одно пятно или прожжёшь мне рукав, я тебе такой счёт выставлю, всю жизнь расплачиваться будешь.   Ему нужно время, чтобы вытащить голову из-под тяжёлой куртки, а после того, как это происходит, он показательно оскорблённо фыркает и надеется, что Татищев его слышит. Но тот уже уходит от него к кассиру, берёт что-то по мелочи и конечно же оставляет сдачу. Стойкий запах табака, дождя и ветра забивается в ноздри.   Больше всего на свете Руслан ненавидит не понимать: почему Юра такой странный, как вернуть устойчивое и твёрдое обратно под ноги и что происходит.   Или не происходит?  

Дугарчик, 19:19

 

эй, ты как там?

 

скоро подъедем

 

я тут Уралову мозги промывал чтобы следил за своей собакой

 

хочешь, ему тоже пару ласковых скажу?

 

Вы, 19:23

 

отлично, поищи в сумке мой повербанк, пожалуйста

 

и да забей

 

наговорились уже

 

* * *

  Это даже не казалось ему трудновыполнимой задачей – держаться от людей подальше, то есть. На самом деле Руслан вскоре понимает, что жизнь его просто щадила, подкидывая только тех, кто и сам не особо хотел выходить с ним на контакт. Вину он складывает на мысли, которые не успокаиваются с самого октября. Бывает же, когда усиленно пытаешься не думать о чём-то, а это что-то внезапно начинает то и дело маячить перед глазами и приковывать взгляд? Вот и он думал, что не бывает.   Когда Руслан устаёт от неё бегать, приходит время признаний. Таня – уникальный человек в самом худшем, блять, смысле этого слова.   Не ясно, в какой момент он дошёл до этой мысли. Может, как только впервые за ну, мягко говоря, очень долгое время оказался не тем, кто умудряется следить одновременно за всем, что происходит в этом чёртовом баре, а тем, кого стабильно и успешно выслеживают раз за разом. В общем да, такая вот Руслан теперь овечка на заклание, получается. Когда он снова слышит её голос за спиной, правое веко подёргивается уже очень знакомо.   – Да брось, – говорит Таня сходу, – Не занимай моё место своими вещами, тут есть гардероб.   – Да, – с готовностью отвечает Руслан, – мне как раз туда и надо.   – Да ёмае, посиди со мной, мне тут больше не с кем якшаться.   – Мне тоже не с кем. Поэтому я ухожу.   – Видишь, значит мы точно подружимся, – и с этими словами она небрежно бросает его же куртку ему на колени, присаживаясь на освободившийся стул как ни в чём не бывало.   – Блять, девочка... – Руслан взрывается с ядерным шипением.   Не договаривает, потому что язык отнимается, а мозг слишком занят борьбой сознательного и бессознательного. Сознательное говорит: успокойся и отшей её крепким словцом, делов то. А бессознательное говорить не умеет, оно общается только смазанными образами. Руслан в мыслях готовится всадить ей в грудь какое-нибудь грубое слово, как ржавый гвоздь. Руслан в реальности берёт и рассыпается перед этим чудовищем, как какой-то школьник.   Она опирается подбородком о руку и смотрит внимательно, накренив голову вбок. У неё густые чёрные брови, застывшие в таком положении, будто она вот-вот собирается засмеяться, и взгляд, который искрится теплом. Нет, думает он устало, это уже переходит все грани. Отмахивается от мыслей с остервенением бродячей кошки.   – Давай сейчас выпьем, – говорит Таня, с которой всё как с гуся вода, как будто заметив перемену в его лице, – и пойдём перекурим.   Голова сразу забивается воспоминанием о Юре на той самой проклятой заправке, когда он выдыхал раздражённо и постоянно что-то бубнил себе под нос. Терпеть тебя не могу, говорил он тогда. Да, Руслан отлично это помнит, только девчонка то всё равно зачем-то из Челябинска, известного города солнца и романтики именно к нему в рассадник разврата сбежала.   Он – большой и сильный дракон, дышит огнём за счёт неиссякаемой агрессии, которая кипит и разгоняется в венах, как от стероидов. Он не сдаётся, не сдаётся, не сдаётся никогда, кроме тех случаев, когда... всё-таки делает это.   Руслан иногда забывает, насколько сильно боится огня.   А Таня – действительно уникальный человек. Хотя бы потому, что Руслан в последний раз видел, как кто-то стабильно и непререкаемо поджигает сигарету спичками вместо зажигалки когда-то далеко в девяностых. А она даже не ведёт бровью, отвечая на безмолвный вопрос:   – Ну, их у меня много просто, – щебечет под нос, пряча лицо под молочно-белым облачком дыма. – Они уральские.   Он точно знает. Некоторые города не используют людей для своей выгоды. Некоторым из них хорошо и так. В это почти невозможно поверить, но другие проще относятся ко многим вещам, и если попросить у них мелочи на проезд, они спокойно её дадут, и в автобусе уважительно уступят место старшим, как будто эта бабуля не ходила пешком под стол, когда они уже вовсю варились в своей унылой бесконечной жизни.   Руслану не нужно цепляться за слова: это просто люди и их тупые сантименты, попытка найти что-то знакомое и отдающее забытым домашним теплом в чужом городе. Ему хочется довести её до слез. Должна была понимать, куда едет до того, как стала потенциальной звездой какого-то третьесортного шоу по типу «ДНК». Мечтала стать социальным педагогом, но слетела даже с социальной стипендии. Руслану не нужно цепляться за слова, но он всё равно это делает. И это ошибка, потому что он зарёкся воспринимать человеческие переживания всерьёз.   Но её слова переваривает внутри, не ожидая от себя отдачи. Оттого так пугается, когда её получает.   Руслан вспоминает Юру из октября, угрюмого и колючего, держащего в руках пока ещё пустой бумажный стаканчик, выбирающего на стойке пакетик чая за тридцать пять рублей. Вспоминает, как Юра порывался что-то сказать на заправке, но останавливал себя раз за разом. Тогда хотелось верить, что на языке у него вертелось что-то обидное.   Обидные слова – не высказанные, мёртвые, а откатом прошибает совсем настоящим. Руслан впервые за долгое время чувствует, что на самом деле имеют в виду люди, когда говорят, что хотят домой.   Тоска, – думает Руслан инертно и скомканно, – она скучает по дому.   А Таня вкалывает спичку в сугроб сгоревшей стороной вниз и наверное уже забывает, что стоит не одна.   Некоторые из них раздают деньги на балетки и школьные принадлежности потерянным женщинам вместо того, чтобы с ними спать. И относят кофе бездомному за углом, и покупают своим мелким варежки, и показывают их стрёмные фотки, просто потому что «это мои пиздюки, слева направо, ты вообще видишь какие финты на скейте мой проворачивает, ему этот навороченный Костя на день рождения подарил, ээ, не отворачивайся блять, я ещё не всё показал –», и Юра неосознанно делает всё, чтобы Руслан остро чувствовал, что занимает чужое место.   Тоска.

* * *

  Когда этот неловкий эпизод случается, они уже попили глинтвейн в окружении предновогодней суеты, но ему ещё не успели разбить губу во второй раз. Руслан не знаком с добрым, ласковым до тошноты, искренним и простым, как рублёвая монета, Юрой, но когда-то поклялся, что если однажды его встретит, обойдёт стороной и даже не попросит прикурить.  

Задохлик, 17:22

 

охуеть у главы твоего округа конечно презентации

 

красочные

 

не спрашивай где увидел, случайно получилось

 

Задохлик, 02:15

 

и всё-таки я лучше тебя

 

во всем

 

вот прям вообще во всем

    Раздражающий звук входящего звонка обрубает мутный калейдоскоп снов ещё на подступах. Руслан морщится от рези в ушах и не глядя тыкает куда-то на дисплей, приложив нечеловеческие усилия разлепляет глаза и видит хмурое Юрино лицо на пол экрана. И это всё начинает ощущаться, как сон во сне.   – Ты ахуел? – говорит Руслан в подушку, великодушно решая оставить секунд пять на ответ, прежде чем отрубиться. – Время два часа ночи.   Чужой голос, искажённый и приглушённый расстоянием, всё равно кажется как-то слишком живым для такого позднего времени. Руслан ещё не знает, что Юра не злоупотребляет энергетиками на ночь, если завтра ему нужно рано вставать на работу и поэтому мысленно интересуется, сколько банок этот придурошный уже успел вылакать.   Татищев тоже ещё не в курсе, что Енисейский не привык отказываться от контроля и не отрицает концепцию мало-мальской ответственности, поэтому задаёт закономерный для себя вопрос:   – Я не понял, ты почему в такое время не блюёшь в туалете клуба?   – Потому что я не долбоеб. Что нужно?   Юра с экрана скашивает взгляд на что-то за кадром и раздражающе долго копошится, прежде чем удосуживается продолжить.   – Я звоню, чтобы сказать, что твой рекорд в той детской развивашке, которую ты любовно называешь игрой, только что провертелся на моем хую.   – И ты доебался ради этого? У тебя вот прям настолько большие проблемы с самооценкой?   Следующее, что он узнаёт о Татищеве: он иногда всё-таки вспоминает о его существовании, даже если Руслан не отсвечивает где-то поблизости.   – Дело не в самооценке, я до этого рубился в нормальные игры весь вечер, а потом как вспомнил твоё мерзкое довольное крысиное ебало так и...   Он не дослушивает. Устало откидывает голову к подушке, возможно, немного надеясь, что она сможет его задушить, бесстыдно прерывая поток внезапной агрессии без намека на контекст:   – Как похуй.   Ответная тишина засасывает в свою приятную теплоту, отяжеляя конечности, и он почти засыпает снова, когда вспоминает, что всё ещё не отключился. Переворачивается на бок, прячет ноги под одеяло. Юра на той стороне тоже что-то делает, и все эти маленькие детали окрашивают происходящее в какой-то новый непонятный цвет пыльного уюта.   Руслан спрашивает, хотя, наверно, ему не стоит:   – Зачем просто не написал?   И Юра в растянутой футболке звучит и выглядит совсем не так, как обычно. Точно не стоит. Вообще, по-хорошему пора бы им сворачивать лавочку.   – Ты бы прочитал утром, если повезёт, и не ответил бы ничего. Ты же всегда сливаешься, когда оказывается, что кто-то лучше тебя. И ещё, у тебя на подбородке зубная паста застыла. Кстати, улыбнись, сейчас будет скрин. Только попробуй докапываться ко мне на собраниях теперь, обосрыш.   Руслан намеренно игнорирует шпильку, безмолвно обещая отыграться потом перед Юрой троекратно.   – Ладно, а как объяснять будешь?   Юра там, за экраном отпивает пиво из банки и шумит жестянкой, а Руслан уже окончательно просыпается.   – Скажу, что позвонил случайно или что-нибудь ещё придумаю.   – Хорошо. А этот чем объяснишь?   Он молниеносно перемещает телефон так, чтобы его лицо оказалось в верхнем углу экрана – слегка обрезанное, но всё ещё легко узнаваемое, единым движением тянет вверх футболку и закусывает губу, очень старательно копируя самые злачные, отвратительно кринжовые пошлые селфи из года так две тысячи пятнадцатого. Юра за экраном сначала стопорится, а потом кряхтит и заливается такими криками, что даже у Руслана стекла скоро начнут дрожать.   Он разрывается непродолжительным хохотом в подушку, говорит в неё же, надеется только, что всё равно услышат:   – В следующий раз постарайся получше.   И не дослушивает дальше, громогласно завершая звонок. Всё равно ничего нового не услышит. Спится ему, для справки, как младенцу.  

* * *

  Татищев когда-то был танкоградом, а Енисейский, наверное, подрывником. Ну, тем самым крашем из вахтовых посёлков в отдалённых районах с суровыми климатическими условиями. Юра прёт вперёд, как танк, разворачиваться и уходить, когда надо, не умеет, а Руслан подрывать умеет только чье-то доверие и очко.   И в свой новогодний вишлист, в отличие от девчонки, добавляет только реально ценные вещи. Например, дорогущий итальянский мотошлем. У него от одного только вида этого потрясающего, полностью регулируемого козырька заочно сносит башню от восторга.   Руслан мечтает о красивых шлемах и в голове поносит танки за отсутствие мало-мальского понятия эстетики, но даже не осознаёт, как берётся осуществлять девчачью новогоднюю мечту.  

Таня члб, 15:37

 

ку

 

переименуй меня пожалуйста как-нибудь красиво

 

Вы, 16:19

 

я передумал

 

удали мой номер

 

или выброси свой телефон в окно прямо сейчас

 

Таня члб, 16:20

 

ага а новый ты мне сам купишь?

 

  – Почему ты до меня докопалась?   – Потому что ты кажешься мне интересным.   Руслан смотрит на неё выжидающе, но Таня сидит и молчит, совсем как неприступная крепость. В конце концов, он не выдерживает:   – Хватит пиздеть.   Таня опускает голову и бросает на него взгляд исподлобья. Это очень тупой и нерабочий способ надавить на жалость, но Руслану слишком смешно от того, насколько нелепо она выглядит, чтобы что-то сказать.   – Ладно-ладно, – она тараторит, нервно накручивая на палец прядь, – я пытаюсь заняться профессиональной фотографией, и мне нужно собрать портфолио. А у тебя такое лицо фактурное, и я как увидела тебя, сразу подумала..   – О, всё ясно. Нет.   – А если я заплачу?   – Оставь себе свои деньги.   – Я куплю тебе выпить.   Ладно, это даже забавно. Руслан медленно отпивает кислотно-розовый коктейль и заламывает брови:   – Я не пью.   Таня устало охает, прикрывает глаза и качает раздасованно головой:   – Жалко. Ты производишь впечатление человека, который любит смотреть на свои фотки. Возможно, по ночам. Возможно, под одеялом. Я видела, как ты разглядывал своё отражение в бокале, так что даже не отрицай.   Какая посредственная попытка провокации. Ей ещё учиться и учиться. Только она, кажется, даже не думает останавливаться.   – У меня был классный фотик, мне его папа на день рождения дарил, но он остался в Челябинске. Зато здесь я нашла классный винтажный кодак почти что задаром, представляешь?   Руслан решает не удостаивать её ответом и пространство между ними тонет в тягучем молчании. У Тани на лице написана вся последовательность мыслей: вспомнила о доме, заскучала, захотела вернуться обратно, но упрямо делает вид, что ей по барабану.   Вот что его в них так бесит в них. Юра и Таня – настоящие брат и сестра, родственные, мать его, души, потерявшие друг друга в тайминге и природе этого бренного мира. Просто в какой-то момент жизни их синхронно переклинило и повело не туда. Всё потому, что Руслан – про что угодно, но только не про верные решения. В их картине мира он – инструмент, который не против в тяжёлые моменты отсвечивать, переводить фокус на себя и теряться потом в тумане, как будто его и не было никогда.   Ему интересно: если к нему всю жизнь приходят, чтобы скрасить время и тоскливо вздыхать о доме, о семье, о друзьях – ну, о настоящих друзьях, к которым потом обязательно надо вернуться, когда доиграешься тут – тогда может ему устроить их на работу вахтовым методом, чтобы хотя бы получать копеечку?   – А, – тянет Руслан понятливо, а молчание рассыпается, как первый снег под ноги, – могу под дверью насрать, чтобы ты почувствовала себя как дома.   Таня отвечает грустно и серьёзно, как будто он предложил действительно хорошее решение:   – Ты не сможешь насрать так, как насрано у нас.   – А ты меня на слабо не бери.   Но злость подутихает и оседает обратно, когда он замечает, как она растягивает пальцами резинку на рукаве своего худи. Ну что с неё взять, это же просто девчонка.   Он спрашивает, но не знает зачем – всё равно ведь не особо интересно:   – У тебя вообще есть друзья?   – Остались некоторые из университета. Это в основном те, с кем хорошо попить кофе или сходить в магазин. Но для плохих дней этого недостаточно, сам знаешь.   Руслану сразу же хочется остудить высокомерно-холодно: «нет, не знаю».   Она немного напоминает ему Колю из двадцатого века, когда ребёнок был ещё совсем зелёным. Он тогда смотрел на Руслана с таким же неуёмным интересом в глазах, исправно делая вид, что не замечает его грубых слов, как если бы они были ненастоящими. Коля в итоге вырос и смог направить своё вечное любопытство в другое русло, научился себя отстаивать и за его руки цепляться перестал, путаться под ногами – тоже. Руслана не было рядом, когда Коле был нужен кто-то старше и опытнее, но у него был кто-то другой.   Поэтому неудивительно, что опытом в адекватном обращении с детьми Руслан так и не обзавёлся.   – Какие плохие дни.. – Он начинает, а потом искусственно заглушает запал. Настолько незаметно, насколько возможно. Языку очень хочется прямо сейчас что-нибудь обесценить. – И как ты их проводишь?   Это глупо и жалко, если так подумать. То, что он вообще находит в ней что-то общее с ними и вопреки всем его желаниям мостики за мостиками выстраиваются с ней, когда отстраивать что-либо с остальными оказывается слишком поздно.   В девятнадцатом веке в Красноярске случился страшный пожар, когда дотла сгорели целые улицы. После этого ещё долго при виде догорающих печных угольков немели непослушные руки. Матвей тогда успокаивающе хлопал по плечу и говорил, что ни один город бы не прожил так долго, если бы не научился забывать о сгоревшем. О том, что сгоревшее способно само напоминать о себе, Руслану никто не докладывал.   Сначала пламя выжгло желание искать в человеческих поступках здравый смысл, а потом кто-то из этих идиотов-энтузиастов решил поджечь заброшенный скотомогильник, а огонь шустро перешёл на лесок поблизости. Видели бы они его лицо в этот момент. И Руслан правда забыл, что люди могут быть совсем другими, как и предсказывали занудные старшие.   Таня напомнила обо всём и сразу.   – Ну, провожу как обычно. Готовлю сыну завтрак, смотрю с ним мультики. Звоню кому-нибудь из друзей и слушаю, как у них идут дела. Знаешь, когда я слышу, как они чему-то радуются, мне тоже как будто становится лучше. Или болтаю с тобой. Как думаешь, кстати, насколько я ужасная мама?   – Сносная, – Руслан отмахивается, закончив укладывать свои черешки в ряд на столе, – Ты типа как филлерная мать. Не играешь роли в сюжете, а потом сынок твой вырастет и будет собирать твой образ по флешбекам.   – Пиздец, – отвечает Таня, судя по тону ощутимо задетая, – ну спасибо.   Ну и чёрт с ней. Не станет же он говорить, что судит по себе.   И может быть, с Юрой у них почти то же самое.   Руслан не врёт, когда говорит, что хорошо читает своё окружение, но невозможно копать так глубоко, оставаясь на стороне. Он знает об этом только потому что Юра, которого он случайно застал в октябре, которого ломает и перерубает на части собственное прошлое, позволил ему узнать, потому что постоянно ошибался.   Таня не уходит даже так, и сначала это распаляет ещё сильнее. Юра, может, тоже такой в обычной жизни. Быстро взрывается и так же быстро оттаивает, если рядом кто-то, кто не Руслан.   И когда он становится таким, очень важно не пытаться его понять – в первую очередь в целях безопасности. Попытаться – это всегда риск потерять контроль, это значит позволить трясти и вести себя за ниточку, как куклу или брелок с керамической птицей на ключах. А в их обдолбанном союзе он хочет быть единственным, кто ведёт – сейчас, завтра и до того самого момента, когда это кончится. Руслану нравится риск, но только когда он оправдан. Ему нравятся куклы, но не те, которые носят бижутерию из «Мира чудес». И птицы нравятся, но не перелётные. Не те, которые заставляют ждать свои песни и холодную весну, стиснув челюсть и завалившись по уши делами.   И всё-таки, как же она похожа на Юру. Такая же простая с виду, заводящаяся с полоборота, говорящая всё, что думает без задних мыслей.   Слова сейчас даются тяжело, но любые мысли ощущаются ещё тяжелее. Лучшим вариантом будет просто не думать.   – Я собираюсь выйти подышать воздухом. Дважды звать не буду.   Руслан просто жить без ошибок не может. Не интересно ему так.   На том и порешили.  

* * *

 

Таня члб, 17:17

 

я не буду заставлять если тебе не понравится

 

Вы, 17:18

 

нет

 

Таня члб, 17:23

 

я тебе сейчас скину одну ссылочку

 

посмотри первую серию

 

с тем переводом о котором я говорила

 

Вы, 17:25

 

нет

 

Таня члб, 17:25

 

отлично кидаю ссылочку

 

  Это – золотое время, когда они с Таней уже потусили в Черёмушках, но на сопливые сериалы для школьников она его подсадить ещё не успела.   Клетка захлопывается, когда Юра приезжает в Новосибирск в начале декабря. Видимо, дождался момента, когда последствия позорного инцидента с заправкой улягутся в голове, и на этот раз на повестке дня действительно стоит рабочий вопрос. Руслан по воле случая оказывается там же в этот день, но ему везёт столкнуться с Юрой только у выхода, когда рабочее время уже закончилось.   – Ничего себе. И давно ты стал посыльным? – говорит Руслан ему в спину, когда сомнения в том, кто перед ним стоит, отпадают.   – Крас, блять, до последнего надеялся успеть слинять до того, как ты прискочешь.    А Юра кажется раздражённым до предела, но ни капли не удивлённым.   – Я тоже рад тебя видеть.   – У тебя ко мне какое-то дело?   – Нет, конечно, с ума сошёл? Когда это я обращался к тебе по делу?   – Говори, что хотел и съебывай уже куда шёл.   А Руслан уже почти успел забыть, что Юра никогда не называет его по имени – так же, как не озвучивает при нём это его мягкое «Катюша» или «Анечка» – наверное, ещё одна его маленькая месть за всё хорошее. Пуля эта холостая, но Руслан молчит. Пусть мальчик старается. Ему немного интересно, неужели Катюша и Анечка не замечают, как Юру прижало к стенке каким-то непонятным и прелым дуновением ветра перемен, или у них просто не хватает сил что-то с этим сделать?   И примерно в момент, когда чахоточный топчет ногами уличную грязь вперемешку со снегом, Руслану в голову приходит потрясающая идея. Он не может отследить, откуда конкретно эта идея вылезла, оттого не удаётся заштопать эту пробоину внутри наглухо холодной сваркой. Хотя нет смысла таить: ему правда интересно, что из этого всего получится.   – Если пообещаешь засунуть свой гнилой язык куда-нибудь подальше, я тебе кое-что покажу.   Юра в ответ смотрит непонятливо, приподнимает скептически брови и раздражённо выдыхает:   – Ты ебанулся? Зачем мне это?   А Руслан пожимает плечами и выпускает свою самую легкомысленную улыбку наружу, жмуря глаза от мешающей из-за ветра чёлки. Это должно сработать. С остальными же работает.   Срабатывает молниеносно: Татищев начинает пыхтеть и пыжиться, шипит что-то на своём злобном языке под нос, но Руслан его даже не слышит.   – Потому что это, возможно, немного разукрасит твою однообразную жизнь. И потому что это первый раз, когда я тебя куда-то зову.   Юра долго высматривает что-то у него в лице – может, пытается понять, не собирается ли Руслан отвезти его в местный притон, и по его красноречивому взгляду можно отследить все стадии сомнения, которые эта светлая голова переживает. Достойный повод погордиться тем, как сильно он всё-таки запугал эту псину. У страха глаза велики. Если бы ещё и видели хоть что-то, цены бы им не было.   Татищев достаёт из кармана старый чек, мнёт его в руках и бросает скомканную бумажку в урну. Руслан ждёт как может терпеливо, но в конце концов не выдерживает этих гляделок и вопросительно приподнимает брови, хлопая ресницами:   – Ну что?   Юра хлопает своими длиннющими в ответ и спрашивает серьёзно:   – Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя лицо цвета тех стрёмных белых отростков на картошке?   Руслан закатывает глаза так глубоко, что ещё чуть-чуть и он сможет разглядеть свой мозг.   – У тебя оно такое же, гений.   – Я даже не хочу представлять, что это может быть.   – Тебе не нужно ничего представлять. Если согласен, запрыгивай.   Он кивает на свой новенький мотоцикл, а подутихшее было сомнение на чужом лице начинает играть новыми красками. Татищев тормозит и глохнет, а Руслан уже перестаёт ждать.   Оказывается, ожидания иногда всё-таки могут оправдать себя, и нет, это не сказка, которую люди выдумали чтобы скрасить свои серые будни. Хотя он тоже сначала от непривычки подумал, что спит.   Но с чего бы Юре вообще ему сниться. Он озирается на маленькие шапочки зданий немного потерянно, и такую придурковатость точно не придумаешь. Смотрит вниз, как какой-то напуганный олень на слепящие фары машины.   – Ты серьёзно? Нам по шестнадцать что ли?   Имеет ли его скептический настрой какое-то отношение к тому, что Енисейский завёл их на крышу какого-то дома с окраины? Никто не берётся судить, но вообще-то силком его сюда никто не тащил. Руслан, который до этого шёл впереди, поворачивается к открывшемуся перед ними виду спиной, не замедляя шаг.   – Ты хочешь сказать, что помнишь что-нибудь из времени, когда тебе реально было шестнадцать?   Когда Татищев перестаёт огрызаться своими однообразными детсадовскими фразочками по типу: «нет – пидора ответ», Руслан узнаёт кое-что новое: иногда чахоточный может ничего не говорить, а просто как-то по-особенному посмотреть исподлобья, и вот ему уже приходится собирать себя с пола, как желешку.   Как, например, сейчас.   Юрино лицо перед ним теряется в сумеречной тени, а далёкие огни вечернего города отражаются в заледенелых лужах под его ногами, когда он открывает рот:   – Блин, – и разминает слова каким-то странным, тягуче-мечтательным тоном, – так мило, что ты позвал меня к себе домой в родную мусорку. Я подозревал, что тебя из своего города уже выставили. Сколько отсюда ехать до центра теперь?   Руслан хочет это проигнорировать, переступить и не споткнуться обо что-то настолько незнакомое и раскованное в чужом голосе. Оглядывает его как может беспалевно, но ошибки быть не может: это тот же самый Юра, по которому он мог защитить диссертацию о том, как можно довести город до состояния бешеного карманного шпица за три шага. Точнее, в обычное время достаточно было бы одного: Юра бы просто не стал дослушивать предложение Руслана и они бы опять сцепились, высосав тему для очередного спора из пустоты. И что-то заставляет чужака, казавшегося пустоголовой куклой с заданными по умолчанию настройками, меняться в его глазах и дополняться новым цветом, а не только чёрным и белым, как было всегда.   Неужели вселенная пытается доказать, что Татищев – не симуляция, которая создана для того, чтобы придавать перчинку в его уютную приключенческую жизнь главного героя визуальной новеллы? Руслан скорее поверит, что это Таня заигралась в таро и случайно обрушила проклятие на его голову.   А потом Юра мелко улыбается чему-то, и от него такого хочется отшатнуться. Блять, пусть вселенная поставит эту безопасную четвёртую стену на место в сию же секунду. У Руслана есть подозрение, что она была несущей.   Это всё наваливается разом и просто вынуждает вести себя немного иначе. Он внезапно надеется из-за всех сил, что Юра не заметит его заминки и не откинет его ударной волной каким-нибудь подколом из разряда фантастики в стиле: «че, любуешься?». Потому что если он это сделает, Руслану возможно придётся таки спрыгнуть с этой крыши.   Он подходит почти к самому краю, наклоняется и лёгким движением руки достаёт из-под листовой стали знакомый предмет. Когда оборачивается к Юре обратно, сразу жалеет, что телефон лежит где-то далеко во внутреннем кармане – настолько ярко охуевшее у него лицо.   – Только не говори, блять, что это закладка. Если это она, я тебя прямо сейчас отсюда скину.   Руслан смотрит вниз – на проходящие где-то там змейки дорог и квадратные крыши домов. Хочется открыть рот и всё испортить. Сказать например, что Юра пиздец как красиво ломается. Конечно, он ничего не говорит.   – Это закладка, – послушно отвечает Руслан вместо этого, откручивая подмёрзшую снаружи крышку термоса и сразу прикладываясь к горлышку, ощущая на языке вкус любимого ликёра.   Татищев моментально сдувается от состояния разъярённого кабанчика до состояния лопнувшего надувного шарика.   – Тебя что, наконец-то перестали пускать в бары? Ты совсем не ведёшь себя на свой возраст.   – Если бы я хотел послушать про возраст, позвал бы кого-нибудь другого.   – Тогда зачем ты позвал меня?   – Попался под руку. Ты будешь или нет?   Если бы Юра правда был настолько в порядке, насколько пытался показать, он бы отказался. Если бы Юра был в порядке, он бы с ним ни за что никуда не пошёл, а Руслан затеял это всё в первую очередь для того, чтобы подтвердить свои догадки.   Вот зачем он его позвал, не рассчитывая на согласие. Только для чего ему вообще нужно что-то подтверждать? И что происходит? Что происходит с Татищевым и кто его сюда отпустил?   – И как давно ты воспылал любовью к таким местам? – Спрашивает Юра и звучит при этом совсем не злобно. Даже прицепиться пока не к чему.   – Да так, с некоторых пор.   Руслан смотрит на мерное покачивание снежинок в небе снизу вверх. Становится как-то по-особенному спокойно. Сейчас уже начало декабря, но погода остаётся хорошей, как ни странно. Распахивает свою красную куртку у горла, и туда, кажется, тоже припорошило. Не хочет даже думать о том, что творится сейчас с его волосами. А Татищев не уходит – подходит ближе к краю и хватается за заботливо протянутый ликёр. Он в ответ хихикает так глупо, что самому внезапно становится немного неловко:   – Я же говорил, что это освежает.   По чужому неопределённому выражению лица сложно предсказать, о чём там в этой черепной коробке думают. Ну и ладно. Если нельзя понять, значит не так уж и важно. Хотя для чахоточного это странно – у него же язык обычно работает быстрее мыслей.   Когда-то давно Руслана учили правильно ставить капканы в тайге. Золотое время, когда сибирских косуль ещё не было в Красных книгах. Он быстро научился и вскоре стал справляться сам, довёл каждый шаг до автоматизма. Вот и сейчас не думает ни о чём, не собирается никого ни ловить, ни заманивать. Когда поймёт, ещё долго будет гадать: как же так чахоточного зацепило? Что он делал в этот момент, что говорил, о чём думал.   Руслан никого сознательно не пытается сцапать. Возможно, за него всё делает мышечная память. Возможно, чахоточный сам оказался дефектным.   Ничего больше не имеет значения, когда Юра делает первый несмелый глоток.  

Вы, 19:29

 

дугар блять кальянный сомелье

 

так заебал со своим холодком

 

у меня горло болит так будто я ел снег всю неделю

 

Задохлик, 19:33

 

а может дело в том что ты хлещешь холодную алкашку на ветру

 

Вы, 19:35

 

я вроде не просил читать мне нотации

 

Задохлик, 19:57

 

реально

 

иди на улицу поешь волшебный снег

 

для тебя в желтый выкрасил

 

 

* * *

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 16:16

 

получилось

 

меня взяли на стажировку

 

надеюсь я не буду сильно реветь

 

Вы, 16:18

 

что значит не будешь

 

это колл-центр

 

просто сделай так чтобы потом ревели они

  – Добрый день, меня зовут Татьяна, я звоню по поводу сверки по единому налоговому платежу, хотела бы с вами обсудить..   – Не «хотела бы», а «хочу», а ещё лучше «мне нужно». Не транслируй свою неуверенность на клиента.   – Но тут скрипт...   – Всем поебать на этот скрипт, учись лучше увиливать и пудрить мозги.   – Я не хочу пудрить мозги!   – Хочешь. Тебе нужно чтобы их бухгалтер отказался от прочистки канализации в пользу той хуйни, которую ты им впаришь, так?   – Руслан, я не нанимала тебя своим коучем по успеху.   – Я сам себя нанял, не беспокойся об этом. Заставь их всех заплатить.   – Это... окей, это немного жутко.  

* * *

  Из насущных умозаключений этой зимы:   – У Санкт–Петербурга на лбу написано, что он дырявый. Нормальные мужики не пользуются пилочками для ногтей.   В начале декабря Юра приехал в Новосибирск и позволил Руслану увезти себя в ебеня, и он, ну, мягко говоря охуел. Юра впервые побывал у него дома ближе к середине месяца. Это было странно и да, немного неловко, но потом это повторилось, и стало намного хуже.   К тому моменту их диалог в телеграме, в котором до этого обитали только очень редкие сообщения с закреплёнными рабочими файлами, выбрался из состояния анабиоза и тихонько забурлил чем-то, отдалённо напоминающим жизнь.   В какой-то отрезок времени Юру нелёгкая случайно столкнула с Барнаулом (он не знает как так вышло, но от этого крысёныша можно ожидать чего угодно), и у Руслана с чахоточным завязался случайный брифинг, где они ёмко перемыли ему косточки, потому что никто из уральских этим заниматься не хотел.   Диалог жил и дышал короткими урывками: от пересланных сообщений с анонсами новых игр, всегда остающихся в прочитанных, до ехидных скринов с какими-то злачными новостями из Красноярска, от половины из которых в ахуе был даже сам Красноярск и ответных сводок новостей из Челябинска, которые не стоили даже постироничного стикера от самого Челябинска. Кажется, Юру собственные жители вообще ничем уже не смогли бы удивить. А зря. Руслан бы рассказал о девчонке, которая прицепилась к нему, как энцефалитный клещ, если бы вдруг сошёл с ума.   Юру бы, наверное, расстроило, что у кого-то из них всё-таки есть чувство вкуса.   Они никогда не назовут себя друзьями, а Руслану вообще нравится думать, что они едва знакомы. В памяти ещё живо то счастливое время, когда они не заваливались к нему домой и не делили на двоих тесный диван.   Сейчас так странно вспоминать, как вопреки расхожему мнению в обычной, правильной жизни даже при встрече они почти не замечали друг друга. Чахоточному с его потрясающе плоским мозгом в этой ветке реальности сиделось, как влитому, но он разок-другой оступился, сглупил и в конце концов решил сделать всё по-своему, как всегда.   – Владивосток, в целом, хороший пацан, только он иногда постит какие-то девчачьи танцы. Это выглядит странно. Если любит танцевать, не проблема, но почему не что-то другое?   У Руслана с вестибуляркой всё хорошо, но даже его начало подташнивать на поворотах – и это тоже странно. Что этим пыталась показать вселенная? То, что в горячо-холодно весело играть, только когда водишь ты сам? Руслан не знает и не хочет знать ответа ни на один её чёртов вопрос.   И будь Челябинск хоть самым уютным городом на свете, будь Юрины друзья трижды самыми родными, а его политика холодной отстранённости и безразличия к чужакам – самым правильным и стратегически верным решением, Питер всё равно остался «странным манерным чудаком, но мне всё равно, пока это меня не касается, пусть занимаются у себя чем хотят, главное подальше от меня», но Руслан стал единственным, кому даже не пришлось особо стараться, чтобы выбить из Юры злое-искристое «я по своей воле ни за что не поеду в вашу Сибирь, знаю я таких как вы, не подходи ко мне ближе, чем на две тысячи километров, Енисейский».   Юра ещё не преодолевал тогда эти самые километры, так что Руслан со своей стороны мягко отстранил руку Матвея, сжавшую плечо и любезно проинформировал о том, что он, вообще-то, в Сибири тоже никому не сдался.   Только вот этот идиот, получается, тогда напиздел.   – Костя меня уговорил, но это был последний раз. Ноги моей больше не будет на ваших сибирских гомовстречах, которые вы любовно называете собраниями.   Сейчас то уже прекрасно видно, что он на самом деле ошибался постоянно, просто у тех придурошных замылился глаз: диалогами, сравнениями, мнениями.   – Яхонтовый мой, тогда что ты, блять, тут забыл?   Его обиженная на жизнь субличность чувствует угрозу даже от мужского маникюра. Эти причитания до сих пор звучат настолько искренними, что Юру, этого целомудренного узника в доме терпимости, почти становится жалко. Но только до того момента, пока это сокровище случайно не выдаст что-то такое, что даже у Руслана щёлкнет челюсть от неожиданности.   Он милосердно позволяет чужаку подобраться поближе – просто так. Интересно посмотреть, во что это выльется.     Иногда это больше про простые выборы: достать из домашнего бара тоник, который Юра раньше никогда не пробовал, размешать в непривычных пропорциях. Юра привык не зашторивать окна, потому что ему нравится, когда солнечно, а здесь Руслан за такое выцарапывает руки. Это не кажется чем-то, о чём можно долго раздумывать.   У Татищева, оказывается, есть свои странные привычки. Например, когда ему нужно разгрузить мозг или отвлечься от назойливых мыслей, он берёт простой лист бумаги А4, садится и начинает чертить что-нибудь случайное, просто берёт идею из головы. Заполняет края листа ровными линиями расчётов, половину из которых отсчитывает в уме. Набитой рукой наяривает чёрточки за чёрточками, как по линейке. И лицо у него становится одновременно и отрешённым, и сосредоточенным на чём-то, что известно и подвластно одному ему. Руслан в такие моменты отвлекается от своих дел и вкипает взглядом в эти беспокойные руки – всё равно его не поймают.   Но иногда это про выборы посложнее. Те, которые никак не могли обойти Юру стороной – такой как он просто не мог не обдумать это заранее, попутно обосрать себя, в перерывах обсирая всех вокруг.   Он чуть не сломал ему нос, когда впервые поцеловал. Вот, о чём действительно стоило бы поговорить. Ещё, возможно, Руслан тогда потянул связку.   Когда Юра только появляется в его поле зрения в этот день, уставший и взмыленный после самолёта, он видит его на пороге и молча пропускает внутрь, потому что выбора у него как будто уже и нет. Татищев снова начинает вызывать гулкое раздражение одним своим дыханием, потому что сюрприз, не только у него бывают плохие дни.   И невозможно не думать о том, как это всё выглядит со стороны, даже если этот придурок сам увидеть не способен. Но Руслан не собирается тратить на эти мысли слишком много времени: это не его ответственность, в конце концов. Вот только если Уралов однажды узнает, куда стал так часто пропадать его дружок, Руслан всё равно хочет подойти к нему первым и задать пару незамысловатых вопросов. Например: «как твои дела?».   – Знаешь, – говорит он однажды, – ты мне таким намного больше нравишься.   Юра подозрительно на него озирается и спрашивает:   – Каким?   – Ну, раньше ты казался мне жалким. А теперь я смотрю и восхищаюсь. Ты и правда охуенный друг.   – Крас, – говорит он так тихо и спокойно, как ещё никогда не звучал рядом с ним, – если ты скажешь ещё что-нибудь, я тебя ударю –   – Что за херня с тобой происходит? – Руслан перебивает его почти бесшумно, а чахоточный застревает, не договорив, как будто никаких слов на самом деле и не было. Откашливается в кулак, другой рукой пытаясь отыскать что-то в карманах штанов. Руслан знает, что он ищет салфетки, и он знает, что там их нет. Юра забыл их на стиральной машине. Об этом он тоже молчит.   В первый раз, когда Татищев завалился к нему домой, бледный и с подрагивающими крыльями носа, он харкался кровью совсем по-чёрному. Не захотел и дальше беспокоить родных и зацепился за кого-то, кто на его проблемы никогда не ответит сладкоголосым «ты поправишься, обязательно поправишься, а пока попробуй хотя бы меньше курить»? Татищев ведь стопроцентно знает, что не поправится. Енисейский знает, что не поправится тоже. В этом причина?   – Хорошо, садись поудобнее, я расскажу тебе прямо сейчас. Стой, а может мне стоит сначала показать своё нижнее белье или скинуть пароль от почты?   На выпад Руслан никак не реагирует, только смотрит внимательно на чужое лицо. Вглядывается до тех пор, пока по краям глаз не соберутся маленькие ниточки-морщинки. Слышит, как лопается тонкая скорлупа Юриного терпения. Вот и славно. Вот и поговорили.   – Что же, – насмешливо тянет Руслан, – так старался и пыжился, но всё равно не угодил папочке, да? В этом дело?   Татищева начинает ощутимо потряхивать. Он снова тарахтит, снова заводится, подрывается и двигается резко. Руслан наблюдает за ним, как кошка за мышкой, мягко покусывая свои ногти.   – Или подруга всё-таки отшила?   – Я тебе сказал завалить ебало.   – А может они устали от того, что ты никогда не меняешься? Давай обсудим это, у меня была похожая история. Послушай, Дугар как-то давно нашёл меня угашенного в каком-то подвале и сказал, что я конченый, а я тогда подумал..   Он не успевает договорить, но уже видит, как двигается Юрина рука, потому что очевидно, в последнее время чахоточный вообразил себя главным героем «Бойцовского клуба», не иначе. Руслан не жмётся к стене и не дёргается, но удара не происходит. Не как в тот раз.   Ему просто категорически не хватает исходных данных для полноценного анализа. Зачем Татищеву всё это нужно? Что есть в нём такого, чего нельзя было отыскать дома? Енисейский вопреки всей своей любви к сплетням не стал бы пиздеть о настолько личных вещах на стороне, но Юра ведь об этом не знает, и всё равно его находит раз за разом. Неужели один вечер на заброшенной крыше и несколько бессмысленных сообщений в телеграме – это всё, что нужно, чтобы разбить расстояние в две тысячи километров на маленькие и достижимые дробные частицы?   С такого расстояния можно рассмотреть даже тоненькую линию зажившего шрама у Юры на переносице. Наверно, тоже чьи-то кулаки постарались. Руслан немного жалеет, что это был не он. Поэтому когда его осторожно клюют в губы, пытаясь плавно перевести это во что-то намного более опасное, он чуть не поскальзывается от неожиданности, едва успевает удержать равновесие, цепляясь за чужое предплечье.   И..да. Да.   Все-таки одни только проблемы с лёгкими – это как-то мелковато для настоящей причины.   Всё сразу как будто встаёт на свои места. И то, что октябрьский Юра так странно себя вёл со своей зазнобой, и то, каким потерянным всё время казался среди них. Руслан отворачивает голову, ловит собственный ошалелый взгляд с настенного зеркала, всматривается в чужое ссутулившееся отражение, отчётливо чувствует жжение на губах. Как же он заебался быть промежуточным пунктом между чьими-то депрессивными эпизодами и недалёким будущим, где всё снова у всех станет, как в сказке, и можно будет перестать отыгрывать на нём свои нервные срывы. У Юры красивая, точёная линия челюсти, такую хочется только ломать.   А можно было переосмысливать свою сексуальность с кем-то другим? Руслан свечку не держал, но уже давненько догадывался, что добровольцы бы отыскались. А. Точно. С добровольцами же потом нужно будет дружбу водить. Иногда само собой забывается, что он – испытательный полигон.   Чужие сбитые попытки отдышаться по коже проходятся как-то по-особенному остро. Становится немного не по себе, потому что когда Юра наконец понимает, что что-то попутал, Руслан уже не так уж и хочет, чтобы он сдавал назад. Пространство вокруг в какой-то момент резко пустеет, но перед глазами до сих пор пляшут такие пятна, что становится не до этого.   Потом уже, когда Руслан наконец возвращает себя с небес на землю, он опирается спиной о дверь и говорит:   – Может быть, я бы смог воспринять серьёзнее твои слова о том, что Санкт-Петербург на свою реставрацию точно не только своими подробными докладами заработал, если бы твой язык пять минут назад не копался в моей глотке, не думаешь?   Юра, спрятавшийся в ванной, не подаёт признаков жизни. Руслан слышит только шум воды и тяжёлые звуки чужого отката – вдохи и выдохи, местами слишком сильно похожие на сдерживаемый из-за всех сил плач.   Он проверяет время на наручных часах и снова заговаривает с пустотой, раз Юра отказывается.   – А я вообще-то в какой-то степени даже люблю сплетни. Ты мне всё испортил.   Не отвечают.   Руслан пересиливает себя в который раз, осторожно постукивая ладонью по двери. В такой тишине звук получается просто отвратительным – слишком личным и излишне нежным.   – Ты там в порядке? – Он спрашивает, а потом сам морщится от того, насколько неуместно это прозвучало.   Ему снова никто не отвечает, и Руслан сдаётся с тихим вздохом. Уходит на кухню, осознанно давая путь к отступлению. И по его соображениям Юра должен сам послушно им воспользоваться, в армейском темпе собрать вещи и уже вскоре исчезнуть из квартиры, оставив после себя только оглушительный хлопок входной двери.   На столе – тарелка с ровно нарезанными кусочками бездрожжевого хлеба. К бортику тарелки аккуратно приставлен нож. Хочется прямо сейчас сказать или сделать что-то гадкое, чтобы Юру не просто огреть, а ошпарить по-настоящему. Тяжело сопротивляться таким желаниям, но Руслан всё таки живёт не первый век, и контроль над собой возвращать умеет.   Юра появляется в дверном проёме через полчаса, с покрасневшей кожей под глазами, стеклянным взглядом и каплями воды, всё ещё стекающими по подбородку. Долго смотрит на то, как Руслан стоит у стола и остриём ножика ковыряет кухонную доску.   – Ты чё делаешь?   Он поднимает голову на звук шагов, мажет взглядом мимолётно по чужому лицу, спотыкается на губах и медленно отводит глаза к какой-то точке на стене.   – Стою.   Отворачивает голову и делает вид, будто не замечает, насколько беззащитным Юра вдруг становится. Указывать на это пальцем сейчас – слишком жестоко даже для него.   На самом деле, Татищев, конечно, не стал бы вот так просто уходить. Мысли и последствия собственных действий ведь не приглушаются ни расстоянием, ни тотальным игнором, от них-то точно сбежать не получится.   Руслан всё ждет, когда он что-нибудь скажет. А когда Юра открывает рот, из него вылетает совсем не то, что он ожидает услышать:   – Извини.   От неожиданности он поворачивает голову слишком резко, и маленькие мошки снова начинают мельтешить перед глазами. Когда он в последний раз ел? Так дело не пойдёт. Язык развязывается сам по себе, и Руслан просто говорит, что думает, потому что фильтровать речь уже совсем не осталось сил.   – Ты не сделал ничего плохого.   Юра вздрагивает ощутимо и снова начинает искрить знакомыми злыми искорками. Вода с его волос капает на паркет.   – Чё за хуйню ты несёшь? Я себе чуть желудок не выблевал.   Руслану от чего-то внезапно становится смешно. То ли от того, насколько нелепо выглядит Татищев сейчас, нахохлившийся и сердитый, как курица, попавшая под дождь, то ли в целом от комичности ситуации.   – Ахуеть, а вот это уже обидно.   Какую температуру воды он там, интересно, настроил, пока приходил в себя? С виду кажется, что ещё чуть-чуть – и это тщедушное тельце начнёт колотить от холода. Юра по-рыбьи хлопает ртом, но не находится с ответом. Опускает голову с очень громким утробным вздохом, видимо вымещая этим всё своё возмущение, потому что в его голосе уже не остаётся ничего от той отрезвляющей грубости, когда он ворчит тихо и умоляюще даже: «ну почему ты такой».   Руслану хочется дотянуться до него рукой, но он немного боится, что тоже ошпарится. Ладонь всё равно на секунду ложится на чужое плечо, и никакой боли он больше не испытывает. Наверное, дело в регенерации.   С тихим кряхтением доползает до подоконника, чтобы прикрыть окно. Желание отвесить отрезвляющий подзатыльник медленно угасает. В этом плане он всегда был склонен упрощаться до размера атома, а Юру хочется успокоить. Поэтому отвечает приглушенно:   – Знаешь, что отличает меня от них? Мне абсолютно, вот прям совершенно похуй. И тебе тоже должно быть похуй, пока ты здесь.   И, возможно, впервые за долгое время немножко привирает сам себе.   Следующее, что Руслан узнаёт о Юре, когда продолжает знакомиться с ним заново: он настолько сломан сейчас, что соглашается, пусть даже безмолвно. Это заметно по тому, как опускаются напряжённые плечи. Это заметно по тому, как Юра с ним говорит. А он никогда, никогда, ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не должен соглашаться с Русланом.   И ещё кое-что из насущных умозаключений зимы. Когда Татищев его впервые целует, Енисейский начинает подозревать, что кого-то из них это обязательно разрушит.  

* * *

  Что в ней действительно хорошо, так это то, что она постоянно подкидывает смешные стикерпаки. На этом, пожалуй, всё. Ну и ещё его немножко смешат очаги её затухающего максимализма и элемент наивности, который граничит с отчаянным желанием верить в чудо.   В остальном Таня раздражает, но не до белого каления, как было раньше. Эта неизведанная теплота, которую он так отвык получать от кого-то совсем незнакомого. И эта возможность временно забыть о своей жизни, незаметно даже для себя вплетаясь в чужую. Незнакомо, зыбко, обезоруживающе. Свежо. Это должно чего-то стоить.   Руслан, бывает, не отрывает мутный взгляд от стены, даже не притворяясь уже, что ему интересно слушать её рассказы. Таня в такие моменты таранит рукой его плечо с такой неожиданной силой, что он чуть не слетает со стула. Потом по-хозяйски и чуть ли не за ручки сажает обратно. Это – наглость, которую невозможно стерпеть.   Он спрашивает у барной стойки, стакана и стен:   – Скучаешь по дому?   Отвечает только Таня:   – Каждый день.   Спустя всего лишь неделю знакомства она зовёт его куда-то с собой, и он задаётся вопросом, как она вообще дожила до своих лет с такой непосредственностью.   – Черёмушки, – невпопад отсекает она, подгоняя его к его же машине, уже наполовину утонувшая в своих мыслях.   – А как же твой пиздюк? – закономерно спрашивает Руслан, делая вид, что в этом его показушно-осудительном тоне нет ничего лицемерного.   Таня стопорится и глупо хлопает глазами пару секунд:   – Думаешь, стоит взять и его?   Руслан от шока тушит сигарету раньше, чем успевает докурить.   – Блять, нет!   По заледенелым крышам Черёмушек ему ещё гулять не приходилось. А потом Таня начинает рыться в своей поясной сумке, достаёт оттуда старенький фотоаппарат и Руслан думает, что даже при желании не сможет разглядеть пределы коварства её человеческой натуры. И она не отпускает его, пока не набирает достаточно материала для своего драного портфолио, а он чувствует себя ебаным диким животным, на которое объявили фотоохоту.   Потом, когда от него наконец-то отстают, Руслан устало плюхается прямо на припорошённое снегом покрытие.   Может быть, ему впервые так свободно дышится, потому что рядом нет никого из них? Тех, кто знает его дольше, чем Таня и тех, кого он помнит дольше, чем себя. Никто не встревает со словами о том, что в Новосибирске легче дышится, чем в Красноярске, хотя это, очевидно, не так. Никто не начнёт вспоминать давно забытые деньки и не будет учить его жизни, как будто в ней ещё осталось что-то, что он не выучил.   Таня учится жить прямо сейчас, набивает себе настоящие шишки, копит опыт и впечатления, и в её голове Руслан – такой же. Она не ждёт от него взрослых решений. Она вообще ничего от него не ждёт.   Её силуэт в длинном пуховике очерчивается где-то на периферии скрутившейся в рогалик гусеницей, когда она садится на место относительно чистое.   Таня признается потом, намного позже, что пристала к нему, потому что почувствовала себя как в своей тарелке, как только впервые с ним заговорила. Он мягко её исправит: «не на своей тарелке, а на моей». Она рассмеётся громко и лучисто, потому что подумает, что он шутит. Руслан будет молчать и обаятельно улыбаться, как всегда умел.   А сейчас он спрашивает:   – Тебе не страшно быть одной?   И не скажет даже себе, зачем ему это знать. Зачем мерить свои страхи со страхами смертной, если их априори невозможно даже поставить рядом. Но должно же быть что-то общее всё-таки, где-нибудь там, на самом дне? Забытое. Корнями приросшее. Не просто так же он мальчишкой дул себе на ранки так же, как делали дети со двора, не просто так же боялся леса так остервенело, как будто лес смог бы его убить. Как будто он сам не выжрал потом этот лес, разрастаясь, как раковая опухоль.   Таня берёт горсть снега в руку и пытается сдуть его с варежки, как пух. Получается плохо.   – А я и не одна. У меня есть сын и семья дома, просто пока что нет денег и сил, чтобы до него добраться. Я ещё с родителями до сих пор не помирилась, и просить у них ничего не хочу.   Это значит, что у тебя нет дома, говорит он у себя в голове. Вот как. А у Руслана есть и деньги, и силы, и... на этом, наверное, всё.   Зачем ей куда-то уезжать? Здесь же тоже классно. Если постараться, можно жить вообще где угодно. Почему тут нельзя?   – Я люблю своего сына, – Таня заговаривает невпопад, разрезая словами устоявшуюся тишину, тихо и осторожно. – Я провожу с ним почти всё свободное от работы время. Мы рисуем, лепим из пластилина, смотрим вместе мультики. Я не ругаю его, когда он не хочет есть мой суп.   Она проводит рукой в чёрной варежке по тонкому снежному покрову у своих ног, не замечает на себе его тяжёлый взгляд и это топкое молчание, которое больше не кажется лёгким и приятным. Или успешно делает вид:    – Я не ругаюсь, когда он пачкает обои. Даже если арендодательнице это не понравится. И поменять всё по щелчку пальцев не так-то просто. Я очень боюсь, что больше никогда не приеду домой. И залог за квартиру просто огромный. Ну, ты знаешь.   Из него почти вырывается это: если не хотела так жить, не раздвигала бы ноги тогда, даже если он прекрасно осознаёт, что это так не работает. То, что привычно замыкало внутри от таких вот историй, на этот раз не отзывается никакими сигналами. Пусто. А если пусто, то значит нет смысла ничего тормошить. Было и было.   Руслан не отвечает, потому что больше не знает, что сказать. Но Тане как будто и не требуются его слова – она оглядывает его искоса и в следующую секунду уже грубо валится куда-то ему в плечо, заставив лечь на снег и больно удариться затылком. В её голосе нет и следа той грусти и тоски, когда она хмыкает куда-то в куртку:   – Зато вот такие моменты хорошо помогают отвлечься. Вспомнить, что я, вообще-то, ещё жива.   Руслан под ней кряхтит и сдувает со лба мешающую чёлку.   – Жива, даже если упала лицом на крышу?   Таня где-то рядом смеётся тихо, но совсем не скованно. Не так, как было в самую первую их встречу, когда она пыталась отвязаться от навязчивого недоухажера. Такой смех – лёгкий и прыткий – идёт ей больше.   – Особенно после того, как упала лицом на крышу, – говорит она, а потом медленно садится на корточки. Снимает перчатку и проводит рукой под носом.   – Как думаешь, – Таня спрашивает вдумчиво, разглядев на пальцах маленькие красные капельки, – я сломала себе нос?   Руслан не думал, что что-то сможет рассмешить его сильнее, чем тот старый мем в их рабочем чате с паспортным фото Максима на обложке учебника по окружающему миру. Между прочим, одна из лучших его работ. Он до сих пор иногда хихикает с этой рожи, как дурак. Так или иначе, Руслан ошибался: сейчас получилось немножко ярче.   А он, вообще-то, тоже ещё жив.   

* * *

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 10:12

 

я же говорила тебе что он подонок

 

Вы, 10:14

 

да там по глазам видно было

 

так тупо слили сезон

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 10:15

 

по твоим кстати тоже видно что ты не чист на руку

 

Вы, 10:17

 

я думал ты заметила когда я вымогал у того пацанчика деньги

 

но оказывается меня подвели глаза

 

ладно мне пора работать

 

такое хорошее настроение сегодня

 

пойду на работу и испорчу кому-нибудь день

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 10:24

 

туда их

 

  Таня ненавидит любой кофе, который не флэт уайт, и этим она похожа на Юру. У Тани в глазах – бездонное болото хронической усталости и тревожные огни – все, что оставила после себя отчаянная влюблённость в жизнь. И этим она похожа на Юру. Она закрывает глаза и жуёт жвачку, чтобы прийти домой весёлой и доброй, потому что её маленькому сыну не нужна уставшая мама. Юра прячет окровавленные салфетки по карманам. Это – больше, чем можно сравнить.   Это забавно даже: то, с каким постоянством продолжается их обыденная жизнь, когда Юрины салфетки начинают вовсю колонизировать его квартиру.   – Технические характеристики проекта Высокогорного моста в Енисейском районе. Нужно?   – В стопку с макулатурой.   – А это что? Извещение о том, что ты к концу века наконец сдохнешь от смога?   – Нет, это извещение о том, что я тебя переживу. Оставь.   Юра складывает бумагу в трубочку и подглядывает через неё за Русланом, как тупой ребёнок.   – Я сейчас принципиально хочу его испортить. Можно, сожгу?   Руслан поднимает голову с резким щелчком. Перед глазами беснуются маленькие искры.   – Нет, совсем ебанулся?   Но в руке у чахоточного уже блестит колёсико зажигалки. Он знает, что Юра просто играет на его нервах, не собираясь даже пальцем пошевелить всерьёз. Можно было и не припахивать его к разбору скопившейся дома макулатуры, всё равно пользы никакой. Но инстинкты работают быстрее, чем мысли. Руслан резким движением выхватывает лист из чужих рук.   – Я же сказал нет, ты долбоеб?   Юра моргает потерянно и говорит:   – Да успокойся, господи, я пошутил.   Руслану очень хочется сейчас его задушить, но приходится себя пересилить. Мало ли, вдруг этому больному ещё и понравится.  

* * *

  Татищев сидит в гостиной и собирает свои скромные пожитки в дорожную сумку. Через шесть с хвостиком часов ему улетать. Он хочет отметить с семьёй новый год, а тридцать первое уже не за горами.   Енисейский в принципе к праздникам дышит ровно, так что в целом похуй, этот нелепый фанатизм больше в стиле Тани. Оно и понятно: у неё в жизни таких вот дней, вообще-то, ограниченное количество. Таня вроде как собиралась провести новый год с сыном, что прекрасно. Значит, будет хоть какая-то передышка.   А Татищев после того самого инцидента начинает беречь тыл пуще прежнего. Руслану на самом деле интересно, почему они всё ещё продолжают видеться, и он даже немного удивлён, что Юра вообще находит силы смотреть ему в глаза. Ведёт себя намного более осторожно, чем обычно, держит дистанцию – но возвращается снова и снова, даже так.   – Если ты так всегда складываешь вещи, то понятно, почему ты вечно такой помятый.   Юра вольготно располагается на диване, а Руслан встаёт перед ним с вырвиглазного цвета кружкой в руках – чтобы в этот раз наверняка не забыл прихватить.   – А ты всё никак не заткнёшься?   – Если бы я всегда вовремя затыкался, я бы так всем не нравился.   Татищев как всегда хмурит брови в порыве неясного раздражения.   – Ты никому и не нравишься, Крас. Просто остальные тактично об этом молчат.   Он в ответ отмахивается, надеясь что странная не проходящая нервозность не проступит над кожей и её никто не увидит. Говорит первое, что пришло в голову:   – Да-да, а ты воняешь мазутом и бедностью, у всех есть недостатки.   Ну что поделать, неудачные шутки тоже бывают у всех.   И то, насколько глубоко Юра успел познать такую выдающуюся личность, как Руслан, тоже такая же впечатляюще ужасная шутка. Только вот он тоже херней не страдал. Чахоточный этого никогда не признает, но Руслан думать умеет. Он выцеживает что-то из чужих интонаций, из редких, но долгих звонков, но по большей части из того, что Юра сам ему рассказывает, потому что он, очевидно, не в порядке и никто не знает, когда точно это началось – честно и в меру открыто, как собутыльнику, а не другу. Остальное Руслан связывает и додумывает самостоятельно.   Он бросает случайный взгляд на кружку и вспоминает. Где-то там у Юры же есть своя маленькая условно идеальная жизнь.   Они все, конечно, любят Юру сильно, и он их тоже любит, безусловно и жертвенно, как умеет только тот, кого Руслан в глаза никогда не видел. Только Юра всё равно начал ошибаться диалогами, и Руслан исправно делал вид, что верит. Юра ронял его куртку с вешалок на пол в редкие дни, когда они собирались вместе по работе – а Руслан не замечал в нём эту неуклюжесть раньше.   Все остальные могут думать о нём что угодно, но инцидент в ванной тогда стал большим сюрпризом даже для него. Юра, оказывается, тоже может быть очень деятельным, когда хочет – говорят же, бойся змеи в траве. И может быть, с таким неуравновешенным чудовищем под боком это ему надо беречь тыл в первую очередь.   Он не хотел бы, чтобы это продолжалось. Вернее, осознанная его часть не хочет этого, пока другая, та, которая с шилом, каждый раз открывает входную дверь и наливает воду в чайник заранее. То, что он позволяет всему продолжаться, даже если его это раздражает, даже если иногда его тошнит, однозначно, неприятно, но оно настолько неприятно, что становится хорошо.   Наверняка Юра разделяет его мысли. Это заметно по тому, какими тупыми оправданиями он начал разбрасываться: «я приехал, потому что нужно было по работе», «Красноярская водка – всё таки, вещь» и что там ещё было, он уже даже не вспомнит. Успел уже наобещать чахоточному, что ему вот точно, стопроцентно всегда будет похуй, приходится теперь свыкаться.   Свыкнуться получается плохо, когда Юра снова смотрит на него своим особенно чёрным взглядом, когда крутит карандаш в руках или замирает с кружкой у балкона и хмурится. А хмурится он всё чаще и чаще.   Руслан тянет свободную руку, чтобы разгладить эту вечную морщинку между чужих бровей, потому что она ему надоела. Татищев под ладонью цепенеет. Это заметно, даже если её не отталкивают прямо сейчас. Его эмоции не нечитаемы – их как будто просто нет, но это же не правда. Непослушные пальцы спускаются к вискам, что-то там пытаются заправить за ухо. Неплохо было бы заодно проверить пульс, потому что кое-кто, похоже, уже какое-то время назад перестал дышать.   Руслан наклоняется к нему настолько близко, что может пересчитать ресницы. Ну и что случится? Кармический долг, если верить Тане, штука серьёзная: бескорыстным быть не только не весело, но и опасно. А Тане он верит. Если Юра возвращается к нему, не спрашивая разрешения, чтобы облегчить себе голову, он не должен удивляться, когда Руслан захочет взять что-то взамен. Поэтому он секунду стоит, замерев, прислушивается и примеряется, а потом мажет губами по чужим. Сладко, потому что полчаса назад Юра в одиночку зачесал полбанки мёда с чаем. Только на этот раз его и правда отталкивают.   – Ты что творишь? – безвольное тело под ним внезапно оживает и брызжет во все стороны искрами цвета раскалённого железа. Руслан чужое лицо всё равно не выпускает, хватает за обе щеки и сдавливает пальцами, чтобы это уж точно не выглядело как что-то, что подпало бы под определение «нежно».   Отвечает с надёжно приклеенной на лицо полуулыбкой, трепеща ресницами и выглядя, наверно, больше зловеще, чем зазывающе:   – То, что ты сам начал, но у тебя кишка тонка довести это до конца.   Немного не состыковывается с его флегматичным «забей хуй» из той ночи, когда всё пошло по наклонной, ну да ладно. Он лицемер, а ещё у него самые уникальные и необычные травмы на свете, ни у кого больше таких нет, и вообще, любой психолог был бы счастлив иметь с ним дело.   Мажет пальцами случайно по шее, а потом ловит с неё чужую ненормально крупную, болезненную дрожь, и она одна говорит ему больше, чем Юра когда-либо. Раскрывает чужие секреты и без проблем даёт покопаться в личных вещах. Страх – это худшая подружка на ночь, такую не заставишь держать рот на замке.   И эта подружка нашёптывает на ухо то, что никто больше вслух не произнесёт. Например, как чужое сердце драли люди, не соответствовавшие тому порядочному образу жизни, которым его пичкали насильно всё сложное детство и юность. Она показывает, в каких местах Юрины кости трескались под подошвами, хрупкие и совсем неприлично, не конвенционально мягкие. Слишком мягкие для того, чтобы безболезненно пронести его через это кровавое время, когда хорошо не было никому, но как раз достаточно для того, чтобы извратить понятие мужчины в глазах того, на кого он равнялся.   Руслан с тяжёлым вздохом отстраняется, потому что это всё слишком. Насильно мил не будешь, вся хуйня.   Его тянут обратно на полпути, но он не совсем понимает, что это значит: дрожь говорила совсем не о том. Успевает опереться рукой о спинку дивана прямо возле Юриного уха, а потом эти руки тянут ещё ближе, и держаться за что-либо становится намного сложнее. Они холодные – заметно проходят ледяными волнами по пояснице, задирают футболку, утягивают за собой ещё дальше и глубже.   Они холоднее, чем были батареи в октябре. Кажется, что под ногтями застревает снег; кажется, что лёгкие тоже леденеют. Прикрыться нечем.   Это становится первым разом, когда Юра опаздывает на рейс до дома. А всё выигранное у вселенной время Руслан без зазрения совести тратит на то, чтобы вжать себя в чужое абсолютное дно, тормошить его, упиваться им, и падать в него, падать и падать.   А ещё это ощущается, как жизнь.  

* * *

  Потом, стоя на кухне, хватаясь руками за кружку и медленно костенея после прохладного душа, он спрашивает:   – Всё-таки, что у тебя там с ними?   В прошлый раз с такими вопросами его без лишних слов послали нахуй, но тогда это было полностью оправдано. А сейчас Юра то ли оттаял, то ли просто устал сопротивляться. Потому что не огрызается почти, когда отвечает, а его голос звучит очень пусто:   – Всё замечательно, Анька вот в любви призналась.   Руслан давится чаем так сильно, что слезы на глазах выступают.   – А, – тянет потом понимающе, хотя на самом деле теперь уж точно не понимает нихрена, – ясно.   Юра не отлипает от рассматривания скатерти на столе, водит оледенелыми кончиками пальцев по кромке, молчит и очень долго не поднимает взгляд. К горлу подступает комок, а по телу пробегает дрожь осознания. Будет здорово, если он ошибается.   – Юр, – Руслан начинает непривычно мягко, заново учится подбирать подходящие слова. Слова не подбираются, возможно, потому что нет ещё в языке таких, которые бы смогли отразить всё, что он хочет: – То, что было сегодня – это же не измена, да?   Татищев долго высматривает что-то в его лице, прежде чем ответить. Бока кружки обжигают ладонь. Руслан только сейчас замечает, что по ошибке взял чужую – ту самую вырвиглазную и аляпистую. Появляется желание её отложить и не трогать больше. Каким бы он ни был беспринципным, ему совсем не хочется, чтобы надуманное оказалось правдой. Одна только мысль об этом заставляет чувствовать себя... грязно и использованно, пожалуй.   Давно ему не было так паршиво.   – Нет, – твёрдо говорит Татищев, когда Руслан уже не надеется услышать ответ. Плечи опускаются, как будто им очень долго пришлось нести что-то тяжёлое, и он почти не слышит конец: – Это было изменой задолго до сегодняшнего дня.   А потом бросает свою кружку в раковину и уходит в гостиную. Руслан выливает туда же остаток своего чая, тянется за средством для мытья посуды. Эхо чужих слов достигает с запозданием.   Он так изменился. Вот бы можно было вернуться в прошлое и вовремя закрыть на это глаза.   Вырвиглазные осколки катаются по полу, и они похожи на вывернутые рёбра. Через пару минут уже влажно поблёскивают в мусорке.   Думать не хочется ни о чём.  

* * *

  Таня помогает.   Ей можно завуалированно рассказывать о своих рабочих буднях и обо всех, кто бесит достаточно сильно, чтобы хотелось им втащить, но не достаточно, чтобы рассказывать об этом Дугару. Дугар, к большому сожалению, склонен оставаться объективным и не стесняется этого совершенно. Он не понимает, что Руслану далеко не всегда нужна объективность. Или понимает, но под чужую дудку плясать отказывается. Но у Тани вот принципы работают по собственным внутренним часам, и это намного ближе. Однажды Руслан купил на сдачу жвачку и отдал ей от нечего делать, а Таня сказала что все, кому он не нравится, заслуживают гореть в аду.   Это – тот самый момент, когда Руслан осознаёт своё огромное упущение. Без разницы, из какого эта девчонка города – да хоть из заполярного края – он со своей стороны просто обязан научить её своим житейским приколам. Таня не то что не может сглаживать углы в разговоре, она даже врать не умеет, если сама не верит в свою ложь. Он думает об этом, пока гневно заваривает себе утренний кофе. Не порядок.   – Надо, чтобы все остальные видели что ты сдаёшь верхнюю карту, а на самом деле ты всегда сдаёшь вторую. Смотри, вот.   – Так?   – Не так. Я всё видел.   – Так?   – Да нет, блять, вторую, вторую, вторую, не первую!   Он прижимает холодные кончики пальцев к прикрытым векам, чтобы хотя бы немного унять жжение в глазах. Свет от настольной лампы бликами отражается на пёстрых глянцевых рубашках. Таня полулежит, опираясь подбородком о стол. Можно даже додумать, как из её макушки поднимаются густые клубы пара.   – Я вспомнила, Руслан. Мне надо готовить суп, отпусти меня домой.   – Отпущу, когда победишь.   – Я никогда это не запомню.   – Пробуй ещё.   – Вот так? – Отчаянно спрашивает Таня, не надеясь уже вообще ни на что.   Руслан безвольно откидывает голову, дышит через раз. Собирается с силами и снова оглядывает стол:   – Нет, не - А. Подожди. Всё правильно.   Таня не кажется воодушевлённой. Ведёт по карте отсутствующим взглядом, берёт в руку и сжимает её между средним и указательным, несильно подкидывает вперёд. Карта скользит и послушно ложится прямо к нему под руки, как будто безмолвно признавая своим хозяином. Приятно.   Она вдруг говорит:   – А может, мне пройти курсы на таролога, м? Как думаешь?   Руслан немного отклоняется на стуле, чтобы посмотреть, приоткрыто ли окно на кухне. Прикуривает прямо так и бросает на стол опустевшую пачку.   – Зачем тратить деньги на всякую хуйню, если я могу научить всему бесплатно.   Таня прибирает пачку к рукам, а потом зачем-то рвёт её, как будто пытаясь что-то там найти. Грубо отрывает квадратик от картона и расправляет смятые края в руках, а потом негромко ойкает:   – О, в детстве у нас эти круглые знаки все коллекционировали. Ты так не делал? И нет, Руслан, я лучше сдохну, чем буду у тебя чему-то ещё учиться, без обид.   Он тихо прыскает в кулак. Дёргает рукой в ленивом отгоняющем жесте:   – Да-да, на сегодня всё, иди вари свои борщи, – и успевает машинально отвернуть голову, чтобы её глупый девчачий недоподзатыльник не успел испортить причёску.   Таня устало отмахивается, пока проходит мимо, срываясь на ворчливое «вот хам» себе под нос. Там было что-то ещё, но он даже не пытается разобрать. Когда входная дверь запирается, скрепя сердце идёт в гостиную за ноутбуком. Всё-таки, ему тоже нужно иногда работать.  

* * *

  К этому невозможно подготовиться на все сто процентов. Последствия собственных слов и повторяющихся раз за разом действий настигают медленно, но неумолимо. Столкнуться рано или поздно приходится с каждым из них.   В целом в их округе дела идут очень даже мирно. На выходе из лифта он иногда встречает Максима (они, не сговариваясь, часто приходят в одно время). Омск вяло приветствует его каким-нибудь: «ну что, ещё не сбил из строя западную радиоэлектронику?», а Руслан так же сонно отвечает: «извини, с утра не успел».   Это не совсем то, что он от себя ожидает. И очень скоро становится ясно, что это совсем не то, чего от него ожидают другие. На самом деле, в какой-то степени ему льстит, что к нему до сих пор приковано столько глаз, но по большей части это ужасно раздражает.   Руслан вспоминает тот злополучный день, когда эти придурки какого-то чёрта оказались в Красноярске, а Таня встретила его у выхода с работы и запрыгнула на сидение, как к себе домой, даже не осознавая, что навалила для всего офиса инфоповода на месяц вперед. Ещё гротескнее эту потрясающую картину сделало резко оборвавшееся притаптывание Максима где-то за спиной, но Руслан тогда просто не мог позволить себе вернуться и вежливо попросить его заткнуться заранее. У него было мало времени, а он всё ещё не знал, почему Сухо улетел в Америку, если так любил главную героиню, и что у них там вообще происходит.   Стыдно признать, но навалившиеся за эти месяцы дела вкупе с копающимся в голове осиным роем непослушных мыслей периодически сбивают с колеи даже его, между прочим, к жизненным трудностям привыкшего.   Дугар однажды ловит его прямо в офисе. Спрашивает как ни в чем ни бывало, а где-то за кадром Максим заливается гаденьким смешком.   – У тебя появилась подружка и ты мне не сказал?   А у Руслана в голове цифры из ежемесячного отчёта сплелись с сюжетом «Алых сердец Корё» и приправились сверху зубодробительной мигренью. Он непонимающе моргает, далеко не с первого раза понимая, о ком речь. Потом, конечно, видит довольное лицо Максима и всё вспоминает. Возможно, это уже пошли первые галлюцинации от недосыпа и бездумного скроллинга в сети, но он почти видит на их лицах наложенные фильтры с крысиными мордашками.   – А. Ну. Так мы не друзья.   И Максим неистово ржёт, катаясь на кресле вокруг своей оси. Руслану даже приходится пнуть это кресло, чтобы этот дурачок укатился куда-нибудь в другой угол кабинета. Даже зашедший к ним на минуту Матвей заинтересованно поворачивает голову на звук. И только когда Руслан видит приподнятые брови Дугара, он понимает, что забыл вникнуть в контекст. О боже. Не может же быть, чтобы даже друзья считали его настолько односложным?   А через пару недель после этого он чуть случайно не сносит Тумова, степенно вышагивающего из-за угла коридора, и эта встреча становится очередным доказательством того, что судьба никогда не была к нему благосклонна. По стечению обстоятельств он забывает оставить полупрозрачную маечку где-нибудь внизу. Как бы то ни было, Руслану приходится столкнуться лицом к лицу с той реальностью, которую он сам же кропотливо выстраивал. Реальностью, в которой сироп от температуры с изображением розового бегемота на упаковке и витаминные мармеладные мишки компрометируют его намного сильнее, чем самое жёсткое хоум-видео. Руслан отрешённо здоровается и уже почти уходит восвояси, когда Матвей окликает его своим мягким голосом:   – Ты же не собираешься никому вредить, Красноярск?   Руслан от неожиданности останавливается и медленно оборачивается, только чтобы обнаружить прямо перед собой спокойное и как всегда умиротворённое лицо этого блаженного, который стоит и ждёт от него ответа. Только указки в руку ему не хватает. Матвей же всегда любил конкретику, так что случилось сейчас?   – А?   – Послушай, я действительно рад, если ты завел себе друга-человека, но я надеюсь, что ты не станешь переходить черту. Ей хотя бы есть восемнадцать?   И на этом моменте у Руслана от резко вспыхнувшей агрессии сводит челюсть. Да кто он вообще такой, по их мнению?   Остальные, конечно, не виноваты в том впечатлении, которое он складывал о себе по кирпичикам веками. Но их непрошенная реакция подбивает мысли, о которых он даже не подозревал, выбраться наружу. Они с Таней – две параллельные линии, и пересеклись они случайно только отражениями в кривых зеркалах. Дураку понятно, что отражение – это обманка. А там, где есть Таня, теперь всегда Юра. Руслан когда-то так решил. И все эти мысли заставляют его начать по-настоящему раздражаться.   В такие моменты всегда удаётся отбрить надоевших коллег острым словцом. Только на этот раз ему очень не везёт нарваться на Матвея.   Руслан клонит голову в бок, щурит глаза, цепляется пальцами за чёртов пакет мёртвой хваткой.   – Я сам разберусь, что мне делать, а что нет.   – Я не спорю, просто..   И беда как всегда случается, когда он перестаёт контролировать свой рот.   – И я не вожусь с ясельной группой, потому что это по твоей части. У твоего подопечного всё прошлое собрание, по-моему, глаз дёргался. Презентация, кстати, вышла дерьмовой.   Он знает, что на самом деле не имеет в виду и половины того, что говорит. Матвей это знает тоже. Защищать честь их мелкого перед уральскими не равно подписаться на постоянное его облизывание у себя дома. Проблема всей ебаной Сибири и Томска в частности состоит в том, что когда дело касается взаимодействий Руслана и Коли, всем так не терпится именно на последнего повесить ярлык жертвы. Руслан знает наверняка: уж кем-кем, а жертвой Коля точно больше не является. Он перерос эту наивную и нежную оболочку так же неумолимо и стремительно, как перерос его самого.   Но разве объяснишь это Тумову, у которого при одном упоминании Коли не в позитивном свете губы всегда застревают в остаточно-сладкой улыбке Джоконды?   Матвей говорит:   – Должно быть, я погорячился, подумав на мгновение, что ты правда так заботишься о каком-то человеке, Руслан. Это хорошо. Колю бы это, наверно, расстроило. Ну, ты знаешь.   Руслан только в очередной раз нервно сжимает ручку пакета и поднимает бровь:   – Знаю что?   – Он бы этого никогда не сказал, но ему было бы обидно, что о ком-то незнакомом ты печёшься больше, чем о нём когда-либо. Ну, ты же всегда презирал людей. А он всё таки рос и может, когда-то даже восхищался тобой, а ты так и не стал для него настоящим старшим братом или хорошим другом, на худой конец. А для незнакомки вот пытаешься, – говорит Матвей, добродушно похлопывая ладонью по его плечу. – Поэтому я даже рад, что ты не привязываешься к людям. Если для нормальной жизни тебе обязательно надо кого-то использовать, то ты правильно делаешь, используя их, а не его. Ну ладно, до встречи, Руслан.   Матвей уходит, оставляя его с привкусом талой грязи во рту.   И в эту секунду действительно кажется, что сама Таня, её номер в его контактах, её сообщения, просьбы и даже этот дешёвый пакет – всё из перечисленного просто муляж. Вышедшая из-под контроля симуляция внутри другой симуляции.   Он встречает её у подъезда и передаёт пакет. Она скомканно благодарит и даже устало пытается улыбнуться. Руслан никогда не бывает у неё дома, и даже сейчас, когда она зовёт на чай, только отмахивается сигаретой. Таня никогда не уговаривает, потому что она умная девочка. Намного умнее чем все, с кем приходится иметь дело в течение дня.  

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 23:39

 

эй, с тобой всё хорошо?

 

ты как будто был немного не в себе сегодня

 

если захочешь поговорить, я всегда тут

 

Вы, 01:05

 

все хорошо

 

не захочу

* * *

  Слова Матвея предсказуемо что-то цепляют внутри, но Руслан яростно захлопывает это «что-то» и пытается жить, как жил. Как ему вообще в голову пришло сравнивать совершенно разные ситуации?   – Ээ, нет.   Степень его нежелания говорить можно безошибочно отслеживать по тому, насколько сильно он растягивает гласные. Таня называет это шкалой пассивной агрессии Руслана, и сейчас она в визуализированном виде напоминала бы градусник, который только что достали из печки. Она не отстаёт даже так, тыкая в него этими своими неуместными комментариями, невидимыми стрелами, которые вместо яда щедро смазала фенолфталеином. – Теперь поверни немного голову. Да, и ещё чуть-чуть. Руки оставь в таком положении.   Как к ней можно относиться по-другому? С Колей, может, было так паршиво, потому что на самом деле они были на равных. С Таней таких фокусов не будет. Она даже не сидит как нормальный человек, а свешивается с дивана вниз головой, объясняя это тем, что она как фотограф лучше понимает, как надо снимать нетривиальные кадры. Ну-ну, цокает Руслан про себя, воображала. Зато от навязчивых мыслей отвлекает.  

* * *

  Юра мало что знает о том, как Руслан проводит свободное время, но иногда возникает ощущение, что он видит больше, чем показывает. И Татищев до недавних пор казался таким правдорубом, а теперь вот научился отмалчиваться в стороне. Было бы проще, если бы можно было вывести это всё в ссору.   И ещё было бы однозначно проще, если бы он молчал в реально нужные моменты.   Руслан не знает, что с ним происходит, но чувствует, как после той ужасно отрезвляющей ситуации что-то внутри начинает метаться и беситься без повода. Срывается и на себя самого, и на всё, что его окружает. Терпеть Юру после того, что этот обрубок умудрился тогда выдать, становится намного сложнее. Прочистить бы ему рот какой-нибудь щёлочью, выскрести бы его слова из головы.   Но больше всего он злится на себя. За то, что не собирается никого прогонять и за то, что невысказанное душит хуже, чем липкий осадок смога в чёрное небо. Руслан не привык держать всё в себе, и выражения из разряда «иди и убейся прямо сейчас, чтобы я тебя не видел хотя бы пока не срастётся твоя башка» раньше работали по принципу кровопускания.   Он опирается ладонью о холодную раковину, пока пытается вывести на нижнем веке едва заметную линию карандашом для глаз. Под глазами – почти невидимые крупинки непигментированных блесток. Юрин силуэт отражается в зеркале и напоминает чудовище из детских страшилок про подкроватных жителей. Татищев стоит, облокотившись плечом о дверной косяк, не сводит взгляда с его отражения, отсекает тихо, почти неслышно:   – Выглядишь, как настоящий пидорас.   Руслан задерживает дыхание и единым точёным движением завершает линию, а потом проводит по ней тупым кончиком карандаша снова. От начала к концу, вперёд и назад.   – Не нравится?   Юра отмалчивается сначала, а потом размыкает бескровные, растресканные губы и смеет звучать почти неуверенно:   – Нет, не нравится. Ты не интердевочка, чтобы так ходить.   Он кидает короткий нечитаемый взгляд на чудовище через отражение, отстраняется от зеркала на секунду, а потом с мертвенным спокойствием берётся за другое веко. Доводит вторую линию до конца, и только потом бросает под нос ледяное:   – Ну тогда еби интердевочек.   Может быть, если бы получилось вывести это в ссору, все решилось бы намного быстрее. Но Руслан знает, что настоящий Юра никогда и не переступал его порог. Всё это безумие творит его злая, уставшая и поломанная тень, та самая тень, которая снова решает отмолчаться.   Было бы проще, если бы от одного этого звучного молчания не подкашивались колени. Только Руслан ещё трезвым умом успевает отследить, как сам начинает разрушаться по швам, рассыпаться пылью и содранной побелкой к ногам мальчика-тракториста. К тому, кто ни в какой вселенной не станет для него единственным; к тому единственному, кто никогда не заметит и не оценит эту гиблую красоту разрушения.   Юра не замечает его красоты, но умеет вытирать об неё ноги так, что у Руслана глаза закатываются, закатываются и закатываются до тех пор, пока под красными слипшимися стрелками-ресницами не останется ничего, кроме чистого белого.   А у Татищева губы от одного Руслана становятся багрянее, чем от самого яркого тинта со стойким остаточным эффектом жжения на холодной коже. Выглядит это, конечно, не очень целомудренно.   Об этом Юра тоже почему-то молчит.  

* * *

  Новый год проходит, переворачивая страницу календаря призрачным шорохом.   Таня до сих пор периодически возвращается к рассказам о том, как его провела, но слушать это так уныло, что каждый раз начинает клонить в сон. Руслан не рассказывает в ответ ничего, но по большей части ему и поделиться особо нечем.   Тридцать первое число он встретил у Дугара, без зазрения совести оставив свою родную квартиру тлеть в оглушающей пустоте. Там же остались и любые напоминания о том, что в доме был кто-то ещё. Было приятно наконец-то отвлечься и смыть с себя их образы, притвориться, что всё снова как раньше.   Поэтому вечером Руслан не крошит салаты, не сторожит холодильник и не включает на фоне «Иронию судьбы». Последнее делает Дугар, не обращая внимания на его отчаянные мольбы вырубить этот пиздец. Руслан вдыхает запах чужого дома и впервые за долгое время сердцу становится немного спокойнее. Вот поэтому он так не любит, когда к их вечерам присоединяется кто-нибудь ещё. Никому не нужно видеть, что он цепляется за Дугара, как бешеный кот за занавеску. Хорошо, что сейчас они только вдвоём.   Он лежит головой на коленях друга и чувствует, как уже засыпает. Дугар тоже каким-то шестым чувством это улавливает и трясёт ногами. Руслан даже бровью не ведёт.   – Ну уж нет, даже не думай дрыхнуть, на этот раз мы точно дождёмся курантов, я это лично проконтролирую.   В полубессознательном состоянии вообще мало о чём получается думать внятно.   – Куранты, – Руслан бормочет в чужую коленку, – Да, ага.. Поставь на запись.   Дугар над ним возмущенно сопит:   – Ты серьёзно?   – Неа. Ммм, вот бы в этом году землю переебал метеорит и мы все умерли.   – По нам уже предлагали ядеркой ебнуть, ты забыл?   – Забудешь такое. У меня премиум подписка на еженедельную сводку трешовых новостей Красноярска. Уже даже не пытается скрывать историю поиска.   Руслан произносит это куда-то в необъятную мягкость пледа, который появился как-то совсем незаметно, а потом резко открывает глаза. Дугар заминки не замечает, а может думает, что он начал бредить во сне. Хорошо, если так.   Ему так тихо и спокойно сейчас, что хочется сделать какую-нибудь глупость. Рассказать о Юре, например. Руслан не знает, зачем ему это. Останавливает себя на ходу: не только его ведь секрет. Не знает, в какой конкретно момент это вдруг стало важно. О Тане тоже не получается связать и пары слов даже у себя в голове. На этот раз секрет принадлежит Руслану одному. Может, стало бы легче, если бы слова сами полились из него, как вода, только они не проливаются, а он их никогда не заставит.   – Эй, ты в порядке? – Вкрадчиво спрашивает Дугар, одной рукой пытаясь разворошить плед, чтобы отыскать в этой бесформенной куче его лицо.   Руслан отмирает и показательно сонно жмурится, поворачивает голову на звук. Его друг – самое проницательное существо на планете. Лучшее, что у него было и есть. Эта дружба ощущается, как яркий след охры на снегу, самый естественный и красивый пигмент в природе. Ангарский осторожно выслушает только если попросить, потому что сам давить не хочет.   – В полном.   Руслан так мягко никому больше улыбнуться не сможет, но это ничего. Матвей может в конец разочароваться в нём, Таня может не прийти однажды в бар и исчезнуть в пустоту без следа, все остальные могут разом напомнить ему грешки минувших лет и устроить тёмную, и даже Юра. Тяжело будет или легко, он в конце концов всё переживёт. Но если эта едкая охра в чужих глазах однажды покроется тенью из-за него, Руслан лопнет от горя.   Потому что Дугар – лучшая часть его души.   Он не засыпает до самых курантов, позволяя другу наматывать волосы на палец, как колечки. Здорово, всё-таки, иметь хоть что-то постоянное в этой жизни. Где-то в час ночи наконец-то берёт телефон в руку, и экран блокировки уже вовсю пестрит уведомлениями с поздравлениями. Таня накатала настоящую речь с кучей разноцветных сердечек и снежинок. От Юры час назад прилетело простое «с нг, чмошник», и одного этого хватило, чтобы сердце пропустило удар.   Руслан быстро печатает парочку скомканных ответов на самые важные сообщения. Юра обходится стикером с танцующим котом.  

* * *

  Иногда это про что-то мирное и мягкое, как пружинистый матрас.   Она не спрашивает, а безапелляционно занимает его кресло-мешок, кружку и внимание. Сидит и делает вид, что не замечает, как пачкает тачпад его ноута соевым соусом. А голодному Руслану остаётся только развалиться на соседнем кресле, уткнувшись лицом в коробку с китайской доставкой.   – Короче, смотри, в этой дораме главная героиня школьница, которую буллят из-за внешности. Она научилась краситься, сменила школу и у неё типа началась новая жизнь. Вот этот чел это её главный любовный интерес, но я в команде его друга. А в этой дораме главная героиня тоже была страшненькой и сделала себе пластическую операцию. Теперь она красотка, но она боится, что о её секрете узнает новое окружение. Что выбираешь?   – А этому челу в кайф быть главным любовным интересом в двух одинаковых дорамах и идентичных ролях?   – Да какая разница, мы всё равно только одну посмотрим.   – Тебя дома сын не ждет?   – Ты в последний раз был какой-то грустный, так что я пока оставила его у подруги, – она говорит быстро, совсем как обычно, и несмотря на то, как нервно её пальцы хватают палочки для еды, голос у Тани почти не сдувается под конец. Молодец девчонка, быстро учится. – Пей каждый раз, когда видишь что-то кринжовое.   Она никогда не подаёт вида, что чувствует его взгляд. Руслан пересчитывает все кнопки на пульте от гирлянды, унылым мешком скатывается с кресла и некультурно втыкает палочки в удон.   Таня с ним водится, потому что рано повзрослевшей девочке приятно снова почувствовать себя ребенком. Не в плане того, что она – кусочек инфантильного поколения постсовковых диснеевских принцесс, а он – внушающая трепет своими зрелыми суждениями взрослая фигура рядом. Таня вообще с его зрелых суждений ухахатывается только так. Скорее дело в том, что она, даже не подозревая ни о чём, возвращает Руслана в такую юность, которой у него никогда не было. Туда, где можно не думать на три шага вперёд, не бояться набегов, не бояться тайги и не бояться остаться одному. Туда, где можно поныть о работе и почитать по ролям самые смачные отрывки из попсовых книг.   – Давай ту, которая про школу.   – Кстати, скажу пока не забыла. Я слилась с колл-центра, морально там просто невыносимо.   – Вот как, – Руслан лениво тянет гласные, – ну ладно.  

* * *

  А иногда – это про желание выскрести из-под кожи мутный осадок какой-то новой, незнакомой тревоги, которую он сам до поры до времени не мог никак обозначить. Горевшие в пожарах и выстроенные заново по кирпичикам города ему говорили, что всё новое – это хорошо забытое старое.   Наверно, в этом есть что-то от обиды. За то, что Таня не видела Юру никогда в жизни, но скучает по нему больше, чем показывает. Она уходит в туалет и оставляет свой недопитый стакан на него, и это доверие злит совершенно по-новому, а Руслан проглатывает эту злость в зародыше и кормит себя спасительными мыслями. Кто из их нежизнеспособного дуэта предаст другого первым – это вопрос времени. Таня в конце концов человек, а ему о людях известно всё, что нужно. Люди лгут постоянно и они не умеют держать лицо. Таня и её звёздочки, которые бьются о бортик стакана. Но он снова думает: не сегодня. И от этого ещё хуже.   Наверно, это обида и потерянное где-то давно, но вновь объявившееся жгучее ощущение несправедливости. За то, что Руслан становится тем, кто накрывает ладонью её стакан, когда отворачивается посмотреть на живое выступление местных панков. Он становится тем, кто раз за разом отговаривает её от того, чтобы подписаться на какую-то сомнительную хуйню. Он из всех людей в этом баре оказывается тем, с кем она чувствует себя в безопасности, и это тоже тупо, потому что Руслан про что угодно, но не про безопасность. Но всё равно сидит за стойкой, когда ему уже час назад нужно было садиться за отчёт, потому что Тане захотелось потанцевать, а она надела свитер в крупную вязку и юбку выше колена. И ещё она была у него дома.   И всё равно сказала ему это, когда они смотрели с его балкона на вечерние огни:   – Знаешь, я ненавижу Красноярск.   Говорил же: кто-то обязательно предаст первым. Ставил, правда, на себя, но Таня – девчонка умная, учится быстро. И Руслан переносил подобные повторяющиеся сценарии не в первый и даже не десятый раз, а однажды его вообще пережевал медведь. Мёртвые нервы не должны болеть.   У него не находится ни сил, ни желания её пожалеть. Если она не найдёт способа встать на ноги и накопить денег, то наверняка и её навязчивая мечта о возвращении домой быстро перегорит (мечты людей же живут столько же, сколько горят охоничьи спички, разве не так?). Останется здесь, постепенно привыкнет к своей новой жизни, если за годы ещё не успела. Больно будет, но сможет притереться в конце концов. Все притираются.   Или мечты людей горят долго и по-чёрному, как горят города? Тогда это действительно стало бы проблемой.   Но она костенеет и задыхается здесь. Поназагадывала себе хороших друзей и всё равно отчаянно хочет вернуться. Руслан не хороший ни в каком преломлении, но всё-таки. Всё-таки. Юра всё-таки её дом.   Он не ожидал от себя, что окажется на месте Уралова и Камской, когда одного подставленного плеча будет недостаточно. И можно успокоить себя тем, что она всё равно никуда не денется, у неё не хватит сил и денег, её руки связаны работой и воспитанием сына. Но у Юры ведь хватило, правда? Пусть даже и временно, пусть косо и криво. А сдерживающих факторов у него побольше будет.   Они заходят на кухню, когда Таня решает, что этого было мало и ей непременно нужно огорошить его новыми инсайтами. И она сидит за столом, сжимает в руке банку из-под пустого энергетика, а у него в груди что-то сжимается в зубодробительном спазме. В тоскливой зимней синеве Руслан наконец напарывается на мысль о том, что расстояние до неё давно перестало быть безопасным.   – Ты злишься? – Спрашивает Таня.   – Ой, конечно нет.   – Я всего лишь... – она начинает снова, и снова стопорится.   «Ты всего лишь человек» – договаривает про себя, не дожидаясь.   Люди глупые, и они любят ошибочно принимать его за своего. Руслану всегда нравилось вживаться в роль наглого и самонадеянного, но где-то очень глубоко внутри хорошего парня, но ещё больше ему нравилось выискивать каких-нибудь отбросов с обочины жизни и развлекать себя их жалкими потугами впечатлять всех вокруг и бросать пыль в глаза. Всего парочки заинтересованных зрителей обычно оказывалось достаточно, чтобы фотография семьи на заставке телефона начинала казаться обычным стоковым изображением.   – Я знаю, – Таня неосознанно повышает голос, сминая банку и откладывая её на стол, – я знаю, что это плохая идея.   Ему нечего сказать. Грудная клетка по ощущениям медленно наполняется жидким азотом. В желудке бултыхаются отголоски какой-то странной тяжести – не понятно, мерещится она или нет.   – Тогда почему ты вообще об этом думаешь?   Ангелы похожи на разряженные пальчиковые батарейки, прибитые к нетронутому берегу случайного моря, и они не хотят быть счастливыми. Они хотят тратить невосполняемый запас своих жизненных сил на то, чтобы водить мышкой по экрану рабочего стола, и это в лучшем случае. А иногда они устают пытаться искать другой выход и добровольно подписываются на самые худшие вещи.   – Мне же не нужно будет ни с кем видеться даже, и тем более спать.   Таня устало откидывается на спинку стула и не поднимает глаз. Её речь становится рваной и местами она проглатывает окончания. Руслан не знает, почему Таня пытается его в чём-то убедить, но ему кажется, что на самом деле она убеждает в первую очередь себя:   – Это может быть просто фото, блять, не знаю, или видео, и вообще я слышала, что можно просто переписываться. Некоторым там не хватает общения и они всего лишь говорят с тобой о жизни, о своих увлечениях, можно же просто поддерживать с ними диалог. Мне не обязательно что-то... делать.   – Рано или поздно тебе придётся что-то делать, дура.   Таня от этих слов просто сдувается, прижимает ладонь ко лбу так отчаянно, как будто старается сдержать слёзы.   Он не подписывался ни на что из этого. Она всегда разговаривает с ним и смотрит так, будто верит, что ей с ним повезло, и даже сейчас пришла зачем-то просить совета, когда давно для себя всё решила.   Но если бы Тане на самом деле повезло, она бы познакомилась в баре с Юрой или Колей. С Юрой потому что, ну, это Юра, его же всегда вставляет, когда он кого-то жалеет, а с Колей, потому что он бы изучал её с исключительно научным интересом, но без злого умысла. Если бы Тане действительно везло по жизни, она бы стала бабочкой под колпаком, а не лягушкой на препарационном столе. Но звёзды сошлись так, что по-настоящему свезло здесь только Руслану, потому что жизнь Тани – это безумно примитивный, но увлекательный ситком, от которого, оказывается, невозможно оторваться.   – Я просто хотела рассказать кому-то, чтобы не было так страшно.   – Конечно, – Руслан отвечает складно, и слова внезапно находятся легко: – Делай что хочешь. Ну для чего-то же ты существуешь, так?   У него в голове – больше ста разных сценариев избегания непрошенных мыслей и состояний, но они перестают работать, когда он видит, как закатное солнце своими лучами подсвечивает её волосы в отвратительно пошлой пародии на нимб.   Хочется выгнать её из кухни и квартиры. Хочется выдрать у неё из рук телефон и удалить оттуда свой номер, а потом провести этот ужасный день так, как ему положено было их проводить.   В такие моменты он раз за разом находил себя в самых тёмных и душных помещениях среди неравномерно качающейся толпы. Прятал глаза под веками и позволял зелёным, красным и синим бликам сползать с ресниц на щёки, подбородок и шею. Запрокидывал голову и допускал живую улыбку, потому что это всегда ощущалось так извращенно хорошо – оставаться в толпе среди неудачников, пьяниц и мошенниц и одновременно быть на таком безопасно бесконечном расстоянии от них.   Там, в местах, где тела купаются в неоне и глиттер с глаз не сотрётся даже самыми едкими слезами, он оставался тем, кого ждут и хотят, а не тем, кто вечность стоит и не может дождаться друга, морозя пальцы рук на ветру. Ему не нужно было больше думать о том, как выкраивать для себя время у дорогих ему сердец. Ему не нужно было гадать, подберёт ли его кто-нибудь по дороге, сделает ли так, чтобы перестало быть так страшно.   Руслан закрывает глаза и пытается вспомнить их всех. Мужчину в чёрной водолазке, который не помнил, почему когда-то полюбил свою жену, но сделал бы всё, чтобы его спутница сегодня выпила свой коктейль до дна, и девчонку, которая танцевала одна в центре зала и не знала, почему одноклассницы в школе смывали её тетради в унитаз, но была уверена, что умрёт, если не отберёт у коллеги парня, который ей понравился.   Или, например, одну дуру, с которой он когда-то был знаком. У неё не получилось продать готовый цифровой продукт по телефону, чтобы прокормить себя и сына, и она захотела сделать цифровой продукт из себя. Разве не сказка?   Его ангелы давно не поднимают голову к небу, когда гуляют поздно ночью, но скупают билеты в планетарий, потому что нет ничего романтичнее, чем накидаться и потрахаться под звёздами. Или вдруг сойти с ума и пошло облизать каждую звезду на камеру, чтобы на банковскую карту с них тоже немного накапало – Руслан знает, как это происходит лучше, чем хотелось бы. У него этой мерцающей волшебной пылью, может, когда-то тоже была заблёвана вся раковина.   Он смотрит ей в глаза и не испытывает ничего, кроме навязчивого ощущения тошноты. На столе – тарелка с яблочными дольками. Сердцевинки аккуратно срезаны ножом. Непроходящая дрожь в ногах и красные пятна под веками – это больше, чем способно безболезненно вынести это жалкое человеческое тело. И какая же Таня в этом приглушенном свете кухни всё-таки... уродливая.   Она не может слышать его мысли, но считывает что-то в лице. Вглядывается куда-то своими тухлыми рыбьими глазами, сутулится, когда встаёт и шатается, пока шаркает к прихожей. Выбившиеся из причёски волосы замедленно падают на её плечи. В голову приходит мысль, что он видит её в последний раз, а она в последний раз оборачивается на него и смотрит, как ребёнок на своего любимого супергероя после того, как он отпинал котёнка у него на глазах. Руслану хочется рассмеяться, потому что ни один супергерой на свете не будет спасать мусор – ну это же совсем клиника.   Возможно, его стошнит жидким азотом, когда она уйдёт, но он никогда не признается. Металлический холод медленно подступает к горлу.   Руслан почему-то вспоминает, как она дала ему свой номер, а он был настолько не в себе, что сохранил его в контактах под ёмким и холодным «Таня члб», а затем натыкался на это «члб» каждый раз, когда нужно было кому-то звонить. Потом она сама забрала телефон и записала себя так, как ей нравится.   А ещё она однажды очень быстро ела картошку и подавилась так, что картошка чуть не пошла из носа. Руслан невозмутимо подождал, пока она откашляется и спросил пустым голосом: «а мусор сможешь так переработать?», и Таня чуть снова не подавилась водой.   Осознание это режет, как нож: в момент, когда маниакальная девочка-мечта превратится в «Анжелика, в двух километрах от вас» будет слишком поздно пытаться что-то сделать.   И когда Руслан хочет познакомиться с ней заново, с чистого листа и отрезвляющего уже на подступах «посмотри, куда ты катишься», он глупо давится воздухом и понимает, что скорее отрежет себе язык, чем скажет ей это. Пресное и безэмоциональное «Тань» догоняет её, когда та уже стоит в незастёгнутой куртке наполовину обутая и подсвечивает пол экраном телефона, чтобы не включать свет.   – Тань, не надо этого делать.   А она замирает на бесконечно долгие секунды, только чтобы потом осесть на ледяной пол и растечься по нему, больше не в силах сдержать рыдание. И он не знает, что думать или говорить в этот момент. Вертолёты и звёздочки мешаются перед глазами.   – Если бы, – начинает он после затяжного обоюдного молчания, и в горле перебиваются стеклянные крошки. – Если бы ты могла сейчас уехать домой, ты бы это сделала?   Таня поднимает голову, ловит его взгляд и смотрит в ответ невыносимо долго. И выдыхает в ответ тихо, но твёрдо – так низко и хрипло, как Руслан никогда от неё не слышал и не думал, что научится считывать её настроение.   – Да, – отвечает Таня, – да, я бы это сделала.   Он вслепую тянет к ней руки, чтобы она поднялась с пола. Клеит на лицо шаткую улыбку и говорит:   – Тогда ты это сделаешь, только по-другому.   Таня уходит ещё через пятнадцать минут, когда ноги снова начинают держать. Он тратит всё это время на то, чтобы просто оставаться рядом. Квартира после её ухода собирает в себе всю тишину мира и тонет в ней, как в бездонном океане. Руслан заторможенно убирает мусор со стола, садится за него обратно, прожигает взглядом телефон. Минут через двадцать экран ненадолго включается – как раз достаточно, чтобы он успел прочитать сообщение.  

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 21:23

 

я дошла

 

спасибо

 

можно ещё приду как-нибудь потом?

 

Когда дело касается любых взаимоотношений, лучше всего Руслан понимает язык боли.   Он не хочет знать, почему она так за него цепляется даже после того, как смотрела такими стеклянными глазами ещё час назад. Закуривает, прикрывает глаза. Никотин проникает глубже в лёгкие и немного проясняет голову. Руслан наклоняет голову вбок, пока пытается набрать ответ свободной рукой.  

Вы, 21:26

 

ладно

  Взгляд цепляется за кухонную доску, на которой ещё осталось несколько мелких слипшихся яблочных семечек. Ещё пара семечек прилипла к влажному ребру ножа. Что-то злое внутри него, от чего он никогда не избавится, предлагает написать что-то грубое, чтобы откатить её обратно к состоянию перманентного отчаяния. Руслан не слушает.  

Вы, 21:30

 

все будет хорошо

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 21:32

 

иногда ты очень сильно пугаешь меня

 

не знаю почему я вообще тебе верю

 

Что-то внутри очень просится наружу и нашёптывает, что это идеальный момент. Напиши ей, говорит, скажи, что она шлюха. Руслан губами вжимается в фильтр, выпускает изо рта густое серое облако. Чешет нос ребром ладони, блокирует телефон и кладёт его экраном вниз.   Ой, думает вяло между затяжками, меня опять начинает заносить. Ощущения немного похожи на то, что было в тот день, когда Юру пришлось вытравливать из ванной. Хотя это не имеет значения. Заносит его всегда одинаково.   Поэтому оттряхивает пепел прямо на пол, пока тянется к кухонной доске, хватается за рукоять и лёгким, слитным движением предупреждающе наводит нож остриём ближе к центру ладони.   Сказал, что не навредит – значит не навредит. Всё хорошо.   

* * *

Задохлик, 19:59

 

ты ответишь нет

 

где тебя носит опять

 

Он слышит это, когда минут пять высматривает сугробы у подъезда и чуть не промораживает все пальцы на руках, пока пытается одновременно и светить фонариком, и отыскать на снегу лунку от потерянных ключей.   – Херовый из тебя закладчик, – говорит Юра, потому что у него есть склонность приходить тогда, когда его перестают ждать.   Руслан оборачивается и спотыкается взглядом об грязно-желтый свет подъездной лампочки, о то, какие тени он накладывает под Юрины уставшие глаза.   – Давно стоишь?   – Не очень. По-быстрому находи ключи и свали с дороги, у меня пакет руку зажал уже.   А позже, пока он пытается окоченевшими пальцами провернуть ключи в замочной скважине, Юра стоит, прибитый к противоположной стене, с закинутой головой и пакетом у ног. Руслан отворачивается от него практически бесшумно, как маленькая и хитрая змея.   – И почему тебе дома не сидится?   Да понятно почему, но разве скажешь ему об этом. Он сразу ощетинится, напросится на конфликт, перестанет стрелять своими задумчивыми взглядами, обрубит все хлипкие канаты, допьёт из своей кружки, развернётся, уйдёт.   Даже если до этого не уходил, однажды чаша должна переполниться. Так это работает?   Они сидят на диване в прохладной гостиной, а бутылка портвейна и глубокая миска с чипсами – это формальная попытка очертить границы. Юра немигающим взглядом пробегается по предложке кинопоиска и фыркает в кружку:   – Че за хуйню ты вообще смотришь в последнее время?   Руслан складно отвечает:   – Расширяю кругозор, тебе тоже не помешает, кстати.   – Обойдусь.   – Нет, не обойдёшься. Если это снова будет тупой боевик, ты вообще ничем не обойдёшься на этот раз.   Возле него сидит непривычно задумчивый, поникший Юра – такой, каким он приходит к Руслану чаще всего. Одного взгляда на него такого становится достаточно, чтобы вспомнить, как он сидел так же, когда вся эта их совместная история только начиналась, не знал куда себя деть, хотя честно пытался скрыть свою нервозность. С тех пор прошло много времени и осадок чужой горечи на языке Руслан успел изучить настолько, насколько хватило сил.   – Ты же никуда не вылезаешь обычно. Неужели уже скучаешь по дому?   – Я скучаю по дому каждый день, – чужими словами говорит тот самый тёплый и незнакомый Юра, которого Руслан так боялся однажды увидеть у себя на пороге, а он взял и обманом попал прямо к нему в гостиную, – там что-то не так. Я не знаю что именно, но с нами тремя что-то происходит. Мне это не нравится, и я устал ждать, когда это изменится.   Руслан гладит пальцами холодную ручку кружки, выдыхает и невидящим взглядом рассматривает какую-то точку на стене:   – Ты ничего не знаешь об ожидании, Юр.   Где-то сбоку с надрывным затяжным скрипом начинает тарахтеть знакомый моторчик:   – Пояснишь?   – А разве нужно?   Юра смотрит по-особенному – одновременно и зло, и непонятливо, и вопросительно, но молчит. Без разницы. На язык садится противное горькое послевкусие, как после рюмки плохой водки.   Дугар вот всегда говорил, что Руслан себя спрятал за такой здоровой стальной дверью с титановой цепочкой прямо как в советских фильмах, что теперь даже ему иногда бывает сложновато пробиться. А когда он ответил, что для него у него никогда не заперто, Дугар порозовел от неожиданного наплыва эмоций и потом две недели блаженно игнорировал острые шпильки Руслана ко всем остальным. Вспоминать это достаточно смущающе.   Он только надеется, что Юра никогда не станет задавать подобные вопросы всерьёз. Надеется, что Юра не приходит к нему за помощью – за тем, что он никогда не сможет дать.   – Знаешь, – говорит Руслан, – ты такой ублюдок на самом деле. Как бы сам не отрицал. Неприятно, что друзья детства что-то недоговаривают, да? Было больно, когда братик растоптал твои цветочки? Зато они всегда оставались рядом с тобой, долбоеб. Тебе никого и никогда не приходилось ждать, так что да. Ты ничего не знаешь об ожидании. Всё, во что я вгрызался зубами, тебе подносили на блюдце.   Может быть, ему детстве в глаза редко смотрели, потому что взгляд был многослойным, как вишневый пирог. На верхушечке – неприкрытый мальчишеский испуг, под ним – детские мелочные обиды, а совсем внутри – не по годам развитая, настораживающая, совершенно взрослая злопамятность. Таня тогда верно подметила. Руки у него совсем не чисты.   Стоять по колено в снегу и рассматривать медленно исчезающий в пурге силуэт единственного друга, которому снова нужно уйти, потому что дома его ждёт настоящая семья – это неприятно. Просыпаться голым и нездорово румяным с головы до пят посреди тайги в окружении красного – немного обидно. Больно становится, когда оказывается, что этот сценарий тебе придётся повторять по жизни раз за разом, пока не захочется выжечь пространство вокруг себя, чтобы никто больше ни на шаг не приблизился.   О том, что Юрино терпение подходит к концу, вполне откровенно говорят сжавшиеся вокруг кружки пальцы и больные чёрные глаза.   – Подносили на блюдце? Не собираюсь выслушивать это от того, у кого по жизни не было ничего, кроме смазливого лица.   Мило, что он всё-таки заметил.   Руслан вспоминает ночь, когда Дугар курил с ним на балконе во время чёрного неба и говорил, что всё ещё не знает никого красивее. Дугару можно всё, потому что он – не Юра, по которому сходу уже давно не понятно, хочет он его больше ранить, трахнуть, чтобы трахнули его или чтобы от него отъебались. Руслан устал гадать.   Может быть, даже до него однажды дойдёт, что все эти мелочные попытки обезоружить на самом деле вообще ни о чём: Руслана тяжело ранить не потому что он, блять, оказывается, красивый, а потому что когда деревенские девчонки закапывали в промерзлую землю клады из шишек, засушенных цветов и деревянных гребешков, Руслан копал ямки для своей зубочистки и ждал, когда она вырастет в настоящий и острый нож.   Смазливая ребячливость – это про смущённые девчачьи воркования и первое ответное смущение. Важный этап взросления, но на этом всё.   Люди стояли и цепенели, когда мальчик, которого они сами выбросили в лапы смерти, вышел под утро из тайги – весь розовый от холода, в изодранной одежде, но целый. Руслан своей кровью доказал всё, что не получалось доказать стреляющими глазками. А Юра кого-нибудь доводил до такого ужаса хоть раз?   Это, возможно, одно из самых ярких его воспоминаний из детства, даже ярче, чем игры с Дугаром у вечернего костра. Намного ярче, чем звёзды в планетарии, потому что доказывает громогласно: Руслан всегда был сильнее их всех. Немного жалко, что Татищев не сможет его понять.   Но есть в этом всё равно что-то неуловимо новое. То, что он никуда не уходит и даже не собирается вставать с дивана, будто они тут не поругаться пытаются, а ведут вполне обычную светскую беседу, вгоняет в ступор. Руслан поднимает голову только чтобы увидеть, что Юра уже на него смотрит.   И это больше похоже на то, как раньше у них воспитывали охотничьих псов и непослушных детей: в меру строго, можно оттаскать по холке, когда начинают тявкать, но каждая собака в селе знала, что хозяин скорее умрёт, чем от неё откажется. От того, что он впервые действительно подумал про чахоточного в таком ключе и не его сравнил с псиной, хочется завыть.   Юра начинает с места, где они остановились так, будто всего остального никогда и не было.   – Ну чё ты расселся? Я сразу сказал, что не буду смотреть эту твою ерунду.   Руслан подрывается как по звонку, позволяя и себе, и ему взять передышку.   – У тебя хуй отсохнет, если посмотришь одну серию? Я принципиально включу.   Да и что такого, если они и варятся в какой-то мешанине нездоровых механизмов преодоления? Взрослые уже, возьмут на себя ответственность.   И что плохого в том, что Руслан, в отличие от Юриных дорогих друзей, не пытается его ни спасти, ни склеить, ни поменять? Ему же так классно вести Татищева за ручку в совершенно новый мир, открывать реальность с неизученной стороны, подначивать делать всё, на что они оба способны только когда по-настоящему сломаны.   Он учит Юру тому, чему так и не научил кто-то другой. Как завязывать корешки коктейльной вишни языком, почему текила санрайз вкуснее, чем обычное светлое пиво и на какое неочевидное место на теле можно нажать, чтобы стало очень хорошо.   Когда серия почти заканчивается, а Юра перестаёт ворчать на каждый второй кадр с главным героем, Руслан всё равно спрашивает у него:   – Зачем ты приезжаешь?   – Я приезжаю, – Юра отвечает, отпив из кружки и поставив её обратно на деревянную подставку, поворачивается к Руслану и улыбается до того нахально, что подгибаются колени, – потому что у тебя плойка новее, чем у меня.   И как он его вообще этому научил? Пиздец.   Руслан смотрит в окно и взглядом отлавливает падающие снежинки. Зачем-то некстати вспоминается недавний вечер в Новосибирске.   Коля разглядывал из своего кресла вид из окна и вдруг вдумчиво сказал:   – Зима в этом году снежная.   А Кару раздасованно выдохнул в ответ:   – Блин, опять не ядерная.   Он не сразу понял, что почувствовал, глядя на эту картину. Щемящее ощущение в груди – спокойное, греющее – мягкий уют, от которого он так устал бегать и в котором, оказывается, так нуждался.   Руслан глупо моргает, возвращаясь на землю и как будто пытаясь понять смысл чужих слов, а потом гаденько хихикает в тыльную сторону ладони. Карусель делает новый оборот, а душевные разговоры под боевики и Юрина больная неразделённая любовь остаются дожидаться их где-нибудь за порогом.   – Ээ, не убирай кружки, я ещё не допил, – возмущается Юра, вытаскивая из-за спины мешающуюся подушку.   – Потом, – Руслан ультимативно отсекает его недовольство и плавно опускается перед ним на колени, – всё потом.  

* * *

 

Задохлик, 19:55

 

нет тут того выебистого чая

 

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 20:11

 

ээй я хочу заглянуть на часик

 

долго не буду

 

ты тут?

  Это ожидаемо, как сцена из второсортного ромкома, но закадрового смеха Руслан не слышит.   Начинается всё с того, что чахоточный отправляется в магазин за средством для мытья посуды, чем-нибудь к чаю и малосольными огурцами. Через минут пятнадцать Руслан уже идёт к прихожей под звук дверного замка, открывает дверь, а там стоят они – Юра и Таня, слева направо, две главные причины его головной боли за последние месяцы. В принципе, на этом можно и закончить.   Первой и самой честной реакцией при виде них становится неудержимый порыв закрыть дверь прямо перед чужими носами. У Руслана все мысли сейчас слишком вялые, чтобы сказать наверняка, но, кажется, это он и пытается сделать, только ему мешает Юрина рука, протиснувшаяся в проём.   – Ну и что ты встал, – говорит Юра и смотрит ещё так неопределённо, – дай нам пройти.   У Руслана в конце концов просто не остаётся другого выхода, кроме как позволить им. Таня копошится где-то у входа и раздасованно шипит на него вполголоса, чтобы услышать её смог только он, но судя по тому, как шум воды в ванной затихает, это не срабатывает. Так он узнаёт, что Татищев очень плох в шпионаже.   – Я же писала тебе, спрашивала можно ли прийти, а ты не отвечал. Мог бы и сказать, что друга позвал.   Руслан почти уверен, что ни о чем она не спрашивала.   Он честно не знает, переживёт ли его психика очередной разбор полётов после того, как она уйдёт, или его просто кинут без лишних слов. Но давать заднюю уже поздно, хотя сердце сжимается от недоброго предчувствия: если после всего произошедшего даже Юра в конце концов решит, что он с ней спит, Руслан по крайней мере убедится в том, что целым он из этой квартиры точно не выберется.   – Да хуй с тобой, – отвечает Руслан невпопад, даже не представляя, как собирается пережить следующие несколько часов, – Забей и заходи.   Ну случилась накладка и случилась, что теперь? В худшем случае этим двоим будет просто очень неловко.   Это оказывается намного хуже, чем просто неловко.   – А тебя как зовут? – Спрашивает Таня, болтая в кружке треугольный чайный пакетик.   – Юра, – отвечает катастрофа номер два. – А тебя?   – Таня.   Руслан сидит между ними оглушённый происходящим, вцепляется в вилку, как какая-то сраная коала за ветку эвкалипта. Потом резко накатывает злость на самого себя: да кто он такой, чтобы вести себя так скованно? Их унылые попытки завести диалог выглядят жалко, и он с громким цоком роняет вилку на стол. Ответная тишина кажется всеобъемлющей, но это всё равно лучшее, что он слышал за вечер.   – Пиздец, – говорит Руслан, когда наконец отмирает, – пейте сами свой чай.   Юра, кажется, уже собирается что-то ответить, но его опережает Таня, бессовестно забираясь на стул с ногами:   – Хам. Гостей ты принимаешь так же, как учишь мухлевать в картах. Пылко, со знанием дела и с ножом у горла.   – Не пизди, ножа там не было. Я не виноват, что ты не догоняешь до таких простых вещей.   – Ты только подожди, пока я научусь. До последних трусов обдеру, заведёшь пару кредитов, как все нормальные люди.   Руслан даже не оборачивается, чтобы её обматерить, потому что уже держит курс на полку с алкоголем. Достаёт себе прозрачный стакан с толстыми бортиками, открывает бутылку, из-за всех сил стараясь выглядеть непринуждённо. Необъятное чувство неловкости не уходит, но притупляется с первым глотком. Краем глаза замечает Юру. Тот сидит потерянный и нахохлившийся, размазывает каплю чая по столешнице. С другой стороны стола Таня свешивает одну ногу со стула и болтает ей в такт тиканья кухонных часов. Оба такие отвратительные.   Что за хуйня вообще творится на его кухне в последнее время?   Потом Юра ловит его взгляд, озадаченно осматривает бутылку в руках и хмурит брови:   – Тебя что, реально не учили гостей принимать? Пиздец. Доставай даме тоже стакан.   – Кому?   – И мне пожалуйста тоже, – Таня сначала вклинивается, а потом громко ойкает и говорит: – А бля, это вы про меня?   Руслан цедит в ответ, стараясь вложить в голос столько эмоций, сколько возможно. Зачем он её впустил? Зачем он впустил их обоих?   – А тебя дома сын не ждёт?   Но, конечно, к этому моменту его уже никто не слышит. И нет ничего удивительного в том, что они в конце концов находят подход друг к другу. Так что он просто опустошает стакан и решает выйти на балкон покурить, без зазрения совести оставив их развлекаться самих по себе.   Из балкона не так сильно слышно возню на кухне, и это замечательно. Остаются только неразборчивые бормотания Юры и редкие искорки Таниного смеха. Думать о чем-то ещё просто не получается. Когда становится совсем холодно, приходится вернуться, но Руслан останавливается у прикрытой двери, протянув руку к нежно подсвечиваемой мягким жёлтым светом щели.   Когда он открывает дверь, разговор за столом сразу смолкает.   – Вы что, – шипит Руслан, нервно пробегаясь взглядом от одного умиротворенного лица к другому, – обо мне сейчас пиздели?   – Да, – Таня отвечает не задумываясь и ногой придвигает к нему стул. – Ты всегда так ломаешься, когда кто-то хочет с тобой выпить? – А потом отворачивается к Юре, чтобы бессмысленно громко и выразительно прошептать: – В первую нашу с ним встречу было что-то похожее.   Юра пускает в ответ красноречиво долгое «ммм», не сводя с его лица своего чернющего взгляда и следом говорит:   – Да нет, он обычно посговорчивее.   – Пошли вон оба из моего дома.   – Я же говорю, вот так он себя и вёл со мной в баре.   – Ты его ещё на работе не видела, вот там-то он реально отжигает.   – Нет, – Руслан стонет опустошённо, – нет.   И, может быть, он немного надеется, что Таня не рассказала Юре, откуда она. Почему-то эта часть кажется слишком личной для того, чтобы вот так просто вынести её на растерзание этим гиенам. Руслан не присаживается, а просто устало опирается поясницей о тумбу, но решает больше не уходить. Пока он здесь, у него хотя бы остаётся возможность контролировать ситуацию.   – Я короче когда впервые его увидела, подумала что он очень, ну знаешь, благородный, помогает девушке в беде, – Татищев хрюкает в стакан на слове «благородный», но не перебивает, – потом поняла, что он просто хотел загасить того пацанчика, а я тут вообще не при делах.   Руслан возводит глаза к потолку почти молитвенно:   – Ты ошиблась, из благородных тут только он.   Юра моментально торпедирует:   – А мы сейчас не обо мне говорим.   – Почему нет? Мне птичка на ухо нашептала, как подростки однажды наебали тебя, когда попросили купить им жижу и потом сбежали, а деньги не вернули.   – Откуда ты вообще- подожди, у нас что, в округе крыса?   Руслан многозначительно приподнимает брови и замолкает.   – Округе? – бойко переспрашивает Таня, – о, ты тоже иногородний?   И прежде, чем чахоточный успевает ответить, припечатывает решительно:   – Нет, это профессиональный жаргон.   Она коротко акает в ответ и говорит:   – Так и не поняла, где конкретно ты работаешь. Вы, получается, коллеги?   Юра наконец отмирает и отвечает очень категорично:   – Если так можно назвать то, что я хочу снести его головой ближайшую стену каждый раз, когда вижу его, то да.   – Может быть, ты бы уже преуспел в этом, если бы не отвлекался так часто?   – Может быть, ты наконец закроешь рот?   – О, теперь тебе нужно, чтобы я его закрыл?   – А, – говорит Таня, – ясно. Вообще-то мне уже пора. Меня можно не провожать, Руслан, мы любим тебя не за гостеприимство.   Он стискивает челюсть в ответ.   – Отлично.   Когда Таня встаёт со стола, щелкая коленками и (о господи, наконец-то) выдвигается в сторону прихожей, она устало хлопает Руслана по плечу и говорит, как будто пытаясь успокоить:   – Зато ты одним своим видом отпугиваешь всяких оффников, да и не только их. Даже Антон Борисович с прошлой работы перестал до меня докапываться.   Руслан останавливается прямо так – на пороге кухни, с слегка покрасневшими от спиртного щеками, из-за всех сил надеясь, что Юра ничего не расслышит или не вспомнит, но тело на другом конце стола замирает почти незаметно – по крайней мере, Таня ничего не видит. Руслан, к своему сожалению, всегда замечает даже такие мелкие детали.   – В душе не ебу о чём ты говоришь.   Ответ приглушается шорохом пуховика и душераздирающим скрипом подошвы по полу.   – Да ладно, за дурочку меня не держи.   И упархивает она совсем как фея, разбавляя тишину и редкие Юрины шорохи у двери своим «ну ладно, не скучайте, мальчики», а Руслан смотрит на часы и не верит, что вся эта комедия длилась меньше часа. Юра сам закрывает дверь, отпинывает ногой тапок куда-то под обувницу. Сам идёт убирать кружки, а потом шлёпает закрывать дверь на балкон. Ведёт ещё себя так вольготно, совсем как у себя дома, сучёныш. Только ничего не говорит.   – Ты пакет забыл у входа, – мрачно отсекает Руслан, просто чтобы сказать хоть что-то.   – Подними.   Он, конечно, мощно охреневает от чужой немногословности, но пакет благополучно игнорирует. Пусть катится к черту со своим повелительным наклонением и малосольными огурцами.   – Ты забыл, ты и поднимай.   Сам себе сразу даёт мысленный подзатылок. Можно позлить чахоточного как-нибудь в другой раз, не тогда, когда на языке вертится столько сумбурных, скомканных слов, которые он сам себе обещал произнести именно сегодня. Как же всё-таки неприятно и непривычно чувствовать себя уязвимым в такие моменты.   Юра выпад этот игнорирует, подбирает скатившийся на пол край пледа, усталым безжизненным мешком валится на диван, закидывает голову, не выпуская уголок плюшевой ткани из рук. У него же тоже дома есть какая-то смертная подружка, кажется. Руслан пытается выцепить её имя из бессмысленного бреда, который Татищев иногда извергал из своего рта. Значит, он должен понять. Хотя с другой стороны, что там вообще понимать?   Чахоточный весь вечер кажется немножко сбитым с толку, так что возможно Руслан его аналитические способности сильно переоценивает. В то же время, любой другой на его месте бы сошёл с ума. Чертям с работы вообще было достаточно одной единственной ниточки, чтобы к нему выстроилась живая очередь из таких же любителей посплетничать. Он любит свою Сибирь отчаянно и безоговорочно, но иногда так же сильно ненавидит.   – Подожди, Руслан, – Юра вдруг тянет, подозрительно прищурив глаза, – так ты из-за этого в последнее время таким тихушником заделался?   И пока Руслан пытается прогрузиться после того, как впервые упоминают его имя, да ещё и так бегло и просто, будто один этот звук не режет слух, он оказывается неспособным ответить внятно. Что за идиотские метаморфозы с ним творятся в последнее время? Он не замечает, как отводит взгляд и нервно поправляет волосы. Чувствует, как в него всматриваются ещё пуще и вдруг слышит еле заметный прыск со стороны дивана:   – Блять, я глазам не верю, – Юра смотрит на него с круглыми глазами и безуспешно глушит тоненький смешок, – ты смутился, что ли?   – Чё? Глаза сходи проверь.   – Нет, ты реально смутился.   – Нет, ты просто слепой.   Татищев уже откровенно и безбожно хохочет:   – Да! Меня не наебёшь!   А контакты Руслана в его телефоне всё ещё не найти в списке «домашние». И если всё, что у него было в октябре – это одна вода, теория да наблюдения со стороны, а сейчас ему кажется, что он знает Юру даже больше, чем себя, он не может определить, будет ли этого достаточно для того, что он собирается сделать. Потом сам же и укалывается этими мыслями: точно, он же, как ни крути, знает его намного лучше, чем раньше. Именно поэтому ему когда-то и засела в голову эта тупая идея.   Руслан допускает последний тяжёлый выдох, поворачивается к Юре, который внезапно снова серьёзен, снова пытается выискать что-то неуловимое своими рентгеновскими глазами.   – Если я попрошу тебя кое о чем, ты сделаешь?   Татищев отводит взгляд куда-то в потолок и устраивает голову поудобнее.   – Не знаю.   – Неправильный ответ, – не унимается Руслан, – ты должен сказать «да, сделаю».   – Ахуеть?   – Опять не то.   – Если перестанешь вести себя как конченый, я подумаю, так уж и быть. С барского плеча, так сказать.   – С барского плеча, – Енисейский шипит почти раздражённо, – я позволяю тебе сидеть на своём диване.   – Жаль. Я почти подумал, что ты снова начал нормально со мной разговаривать. Ну, нормально для твоего уровня.   Хочется сделать вид, что он не понимает, о чём Юра бредит, пока нагло лежит тут животом кверху как сытый кот, разморённый чаем и перетиранием его косточек. Но вся эта мнимая мягкость не касается глаз: там только холодная осознанность и трезвый, стальной расчёт. Чахоточный даже не думает упускать контроль. Руслан впервые в жизни думает о том, чтобы добровольно этот контроль передать, и – о, чудо – из всех чертей самому главному.   – Я не для себя прошу.   Но по непроницаемому выражению лица Юры предельно ясно, что он уже и сам всё понял.   – Мм, даже так.   И видимо, он всё же не выдерживает эту гнетущую ауру, раз закатывает глаза до орбит и передёргивает коротко плечами:   – Господи, блять, да успокойся ты, я своих вообще-то не бросаю.   Глупо было полагать, что он ничего не почувствует в ней. Руслан своих жителей тоже всегда видит издалека. Это очень странная и на самом деле бесполезная способность.   Он выпускает всё скопившееся внутри напряжение за один долгий, надсадный выдох. Мешком валится куда-то на диван, ногой отпихивает чужое колено подальше. Расселся, блин, как у себя дома, собака. Юра великодушно делится местом, но больше ничего не говорит, пока подступивший от переутомления сон не отяжеляет Руслану голову. Только тогда бросает тихое:   – Ты лучше, чем я тебя помню, – Руслан едва успевает зацепиться за слова, – и это удушает.   Надо было всё-таки гнать их прочь ещё в самом начале. Теперь уже, похоже, слишком поздно.   Его это удушает тоже.  

* * *

  Просторная спальня тонет в холодном отсвете вечернего неба из окна, и очертания всех предметов кажутся смазанными и странными, как будто комнату сфотографировали днём и проявили потом в негативе. На ногах у Руслана – тёплые белые носки, но в сумерках они выглядят синими. Он сидит, удобно устроившись на Юриных костлявых бёдрах, пока на собственном чужими пальцами выводятся едва ощутимые линии. Татищев свободной рукой копается в телефоне, уже бросив любые попытки скинуть его с себя и морщится, когда подсветка вишневого пода опять бьёт в глаза.   – Тебя в последнее время всё труднее отличить от школьника, знаешь. – Ворчит Юра, с упрямым шипением методично отводя его руку подальше, но Руслан возвращает её обратно и снова мелочно пускает ярко-розовый кружочек света в чужое лицо.   – Ещё раз сравнишь меня со школьником и у меня начнут возникать вопросы. Если потянуло на ролевые игры, то выбери для начала что-нибудь менее педофиляйское.   Юра возмущенно вдыхает и от этой резкости даже почти роняет телефон себе на лицо. Руслан глушит смешок в затяжке.   – Фу, господи, блять, какой же ты мерзкий.   Он произносит это, откидывая голову на подушку, но серьёзного запала в его словах больше нет. Палит взглядом чернющим так пристально-обжигающе, что перед глазами темнеет. И всё в этой ситуации правильно и закономерно кроме того, что Юра не орёт, как бывало у них всегда.   Как орал что-то в голосовом на полторы минуты (Руслан никогда не ускорял). Как орал ему в ухо, пьяный, грустный и злой. Юра молча собирал пакеты от доставки по углам и комкал их, пихал в мусорку, поворачивался к Руслану, долго смотрел и орал: «я тебе повторяю сотый раз: не трогал я твой мотоцикл». Юра улыбался несмешной шутке; прятал улыбку в рукав или кружку, иногда – отворачивал голову, как ребёнок.   Когда Юра улыбается, автоматическая настройка яркости у Руслана начинает сбоить.   – То, что ты сделал тогда с этим Антоном как-его-там, – говорит Юра и должно быть, чувствует, как у Руслана напряжённо поджимаются колени, неосознанно доказывая всё, что он там успел себе надумать. – Ты поступил правильно. Но зачем?    Вдумчиво смотрит на него исподлобья. Молчит. Руслан теперь молчит тоже, потому что кое-кто решил поиграть в правду или правду, отлично зная, что он склонен всегда выбирать действие.   Может, поэтому ответ получается суше, чем воздух в квартире и солонее, чем Мёртвое море.   – Это не важно.   – Крас.   – Я же вроде сказал тебе не лезть.   – Крас, подожди –   Он чувствует, как к горлу подступает что-то неосязаемо плотное, а в желудке снова варится жидкий азот. Порывается встать и уйти, но не справляется – руки держат слишком крепко.   – Я не знаю, ясно?   – Руслан.   Срабатывает лучше нашатыря.   Он видит чужое лицо совсем рядом перед собой, и, кажется, это первый раз, когда Юра смотрит на него снизу вверх. Снизу – где скамейки с иглами-переносчицами ЗППП, вверх – к пузатому облаку и небоскребу, на крыше которого гнездятся сапсаны. Он смотрит на Руслана снизу вверх, где снизу – россыпь болючих язв на теле, а сверху – что-то романтично недосягаемое и долговременное. Говорят, там тоже любовь.   Руслан не знает. Его никто никогда не уводил так высоко.   А сейчас вот терпеливо ждут, когда он осядет обратно, и это – больше, чем надо было. Руслан же не хотел знакомиться с ним таким: домашним, чутким, пытающимся поддержать, как может. Он же обещал себе, что не будет.   Слышит его голос, когда колени перестают предательски дрожать от холода. Юра говорит:   – Я понял, кого ты мне напоминаешь. Помнишь маленькую разбойницу из сказки про Снежную королеву?   Руслан перебивает пальцами короткую дробь по его груди, вдыхает глубоко. Отвлечься сейчас будет правильно. Он тихо спрашивает:   – Как её звали?   – Клара, – Татищев отвечает, почти не задумываясь. – Снежка любила раньше эту сказку. Вроде как она держала девочку в клетке вместе с остальными животными, если я ничего не путаю, там хуй разберёшь, на самом деле. Говорила, что почикает главную героиню, если она захочет сбежать. А потом сама отпустила и её, и всех своих животных. О, ещё там был олень.   Руслан коротко моргает один раз. Потом ещё раз и ещё.   И какой же Юра всё-таки... дурной. И попытки в поддержку у него специфичные. Снова интересно узнать: дома он такой же?   А потом он вспоминает. Точно. Разве это рабочий способ – одалживать что-то из своей реальной, домашней, настоящей жизни, чтобы успокаивать чужака из какой-то странной боковой ветки реальности?   У него всё ещё есть Константин, которому достаются дружеские похлопывания по спине и слова поддержки, у Анны есть Юра и его больное, искромсанное и выхарканное с кровью сердце. У Константина вон глаза замылились от беспросветной многолетней тоски, которую он так и не нашёл, куда слить. Анна вздыхает над ними обоими, бросает сложные взгляды на Юру и тайно мечтает о том, чтобы у неё с ним снова была настоящая, не приправленная безысходностью дружба. Руслан хорошо читает своё окружение, а их драма вовсе не такая сложная, как кажется, если знать, куда смотреть.   – Пиздабол, – говорит Руслан, когда заканчивает смеяться куда-то Юре в губы, – у маленькой разбойницы никогда не было имени. Потому что она – не главный герой.   Какой кошмар, инертно думает он следом, я сейчас чуть не сказал, что люблю тебя.   – Да кому какое дело, – безапеляционно отсекает в ответ Юра, сокращая оставшиеся миллиметры в ноль.   Потом цепляет больно за нижнюю губу – до конца не ясно, делает он это специально или случайно – и слизывает проступившие бисеринки. Ведёт и кренит от этого сильнее и ярче, чем от вырванной зубами победы в самой жестокой азартной игре.  

* * *

  Юрино присутствие можно отследить по оставленным маркерам. Например, иногда он мажет окурками мимо пепельницы и портит мебель. Приходится заново вспоминать, что во всем, что не касается его, Юра всегда прозрачный и честный настолько, что становится жутко. А Руслан – всего лишь тёмное пятно в его безупречно целомудренной линии жизни. Это ведь он – тот, кто всех портит, это из-за него девочки встают на парапет, а мальчики линяют из хорошей компании. – Ты пиздабол, – Руслан продолжает мысль, которую тогда не дали закончить. Рассматривает, как Юра встаёт на цыпочки, чтобы свободно вытянуть руку с форточки. Чахоточный, видимо, настолько привык к этому их обмену любезностями, что уже даже для вида не злится. Как давно? Почему он пропустил? – Ну ахуеть, и с чего опять? – Спрашивает утомлённо. Руслан виском опирается о холодное окно, косит глаза на кривенькое отражение люстры из гостиной, вкипает взглядом в смазанную фигуру лампочки. – В том смысле, что врёшь самому себе.   В переводе с его языка это значит примерно «тебе это не нужно на самом деле, ты просто ещё не понял». Юра снова ужасно долго молчит, задумчиво стряхивает красную точку прямо так, с балкона, захлопывает форточку и наконец-то поворачивается к нему лицом. – Может, я лучше знаю? Руслан спорить не хочет. Совсем не осталось сил. Трётся виском об стекло, прикрывает глаза, заново учится Татищева игнорировать. Полезно будет вспомнить, в будущем пригодится. Он ничерта не говорит, вообще ни единого слова вслух не роняет. И все равно каким-то шестым чувством замечает, как тело напротив столбенеет – ну что сказать, возможно, от холода? Только Руслану приходится распрощаться с этим своим минутным покоем, потому что Татищев хватает его ладонь и щипает тыльную сторону так больно и резко, что искры из глаз идут (там проступят отчётливые красные мазки как от стёртой помады, они оба заметят их уже потом). Юра шипит на него злым, срывающимся на гневный свист местами шёпотом: – Ты, наверное, самая уродливая правда обо мне, которую мне пришлось узнать, сечёшь? И что с такой правдой делать? Руслан честно пытается придумать внятный ответ, но получается только пожать плечами инфантильно и грустно выдохнуть:   – Раздеть, наверное.   А Татищев в ответ возводит глаза куда-то к небу и делает очень громкий, долгий и раздраженный вздох. Молча захватает растопыренными пальцами его лицо, прямо как механическая клешня удерживает мягкую игрушку из автомата в своих тисках. Отталкивает несильно – слишком мягко, чтобы приложиться к стене затылком, но причёска безнадёжно испорчена.

* * *

  Это случается под конец февраля, когда долгая зима отбивается от весны метелями, заведомо зная, что проиграет ей. Руслан ловит Таню днём в её выходной у выхода из подъезда, тащит в бар, занимает ей стул своей курткой.   – Что, – девчонка гадко тянет, – соскучился? Тебе повезло, что сын в садике.   – Ты бы все равно свалила. Садись, сейчас будем играть.   – О нет. – Таня начинает неистово ныть, – Нет, нет, нет и нет.   Нельзя сказать, что он играет в полную силу. Это больше похоже на то, как взрослые в прятках притворяются, что не видят, где спрятался ребёнок. Руслан никогда и никому не поддавался до этого дня, но сегодня напротив него – ангел. Люди не умеют переживать проигрыши безболезненно. Они не всегда могут оставаться на плаву и умирают без помощи. Таня не сняла капюшон от худи, а на улице была без шапки, так что капюшон у неё теперь влажный и тяжёлый даже с виду. Такие вот они, его ангелы с их поролоновыми нимбами.   – Я не верю в это, – говорит она, когда стол пустеет, – ты мне поддался.   А Руслан говорит то, что думает:   – Нет, все было честно.   Таня смотрит на него и долго молчит.   – Ты в порядке?   – Естественно, что за тупые вопросы.   – Тогда что мы здесь делаем?   Руслан недовольно вздыхает, подпирая рукой подбородок.   Он думает о том, как это должно ощущаться: быть самым одиноким человеком на свете. Наверное, это когда ты запиваешь своё одиночество в баре, а единственным, кого можешь сбито поблагодарить, оказывается он – по воле случая.   Руслан теряет свой город в пузыре двадцатого века и века девятнадцатого, а потом продолжает терять каждый раз, когда находится кто-то лучше, богаче и красивее. А Юрин город ему не то чтобы знаком – он просто отказывается его впускать, пока однажды Руслан сам случайно не набредает на его пьяное тело в баре. Оно – она, то есть, томно качалась тогда на стуле в такт музыке, завитая в густой кальянный дым, как в ядовитое облако.   Они скоро выбираются на улицу. Полуденный воздух щиплет щеки и даже если ветер почти сдувает с головы капюшон пуховика, это всё ещё ощущается не так плохо. Таня молчит. Заговаривает только когда Руслан справляется с заевшей молнией, и звучит грустно и немного потерянно:   – Почему у меня ощущение, что мы прощаемся?   Руслан поднимает на неё взгляд. Хочется верить, что она смотрит в ответ хоть немного тепло.   – Наконец-то ты научилась читать между строк.   Она очаровательно хмурится:   – Что это значит?   – Ничего особенного. У меня есть знакомый, который мог бы найти тебе работу и жильё в Челябинске, ну ты знаешь его уже. И пиздюка бы наконец пристроила в приличное место.   Таня после его слов останавливается, как вкопанная.   – Что?   – Я не буду повторять дважды, дура, думай сама.   Вообще-то она в теории, конечно, может отказаться, если ей по башке ебнет достигаторство. Потом он вспоминает, на какой пиздец она была готова подписаться ради того, чтобы просто наскрести на билет до дома и понимает, что достигаторством там, в целом, никогда и не пахло. Знает, что она не откажет. Да и чёрт с ним, боже, блять, гори сарай – гори и хата.   Руслан вытаскивает из кармана мелкий мусор, но ветер сразу вырывает его из рук и уносит куда-то в свою мёртвую бездну.   – Если хочешь, поезжай хоть завтра. Если не хочешь, оставайся здесь, мне всё равно.   – А ты?   Таня смотрит на него так, будто действительно ждёт ответа, а Руслан непонимающе моргает:   – Что я?   – А ты будешь в порядке?   – Естественно, я буду в порядке.   И они стоят молча так долго, что становится холодно. Кажется, что эта морозная пустота запросто может найти в измотанном теле пробоину и стечь куда-нибудь внутрь. Горят щеки, руки и даже нежное место под коленками, как будто его раздели и натёрли снегом, в горле застревает стеклянная вата. И шея болит.   Он теряется, когда она его обнимает, потому что они никогда раньше так не делали. Первая реакция – отступить и отправить её в сугроб. Руслан сам себе кажется мальчишкой. Настолько ярко в голове проявляется это сравнение, что становится смешно. Мальчишка, который тычет острым ножиком снег, а ножик берёт и развоплощается обратно в скучную зубочистку – прямо в руках.   – Мне бы подумать, – говорит Таня, когда отлипает, но они оба уже знают, каким будет ответ, – кстати, я недавно ходила проявлять фотографии. Захватила сегодня с собой, хотела передать.   Руслан берёт крафтовый свёрток в руки с тихим «ой бляя» под нос.   – Ээ, спасибо?   – Пиздец, благодари искреннее, я вообще-то не хуйню предлагаю.   – Я два часа корячился, так что лучше бы это реально была не хуйня!   Таня смеётся себе в варежку, а потом задумчиво тупит взгляд. В следующую секунду уже выпрямляет спину и твёрдо смотрит ему в глаза:   – Руслан, можно скажу тебе кое-что. Оно постоянно на языке вертится.   – Валяй.   Она вбирает в лёгкие воздуха и говорит так громко, что в ушах звенит:   – Завали ебало. Боже, я так давно об этом мечтала, постой, давай ещё раз... стой, да стой же ты!   – Понял, домой на ножках драпать будешь.   Руслан смотрит на небо и пытается прикинуть, какая снежинка долетит до него быстрее, а Таня выпускает изо рта тихое ох вместе с клубком пара, дёргает края своего шарфа, заплетает бахрому в маленькую косичку.   – Грустно даже, что это заканчивается.   О, нет.   Что бы она там себе не воображала, Руслан не собирается просто так с этим мириться. Он решил так ещё в тот вечер, когда просил чахоточного подсобить ему, а Юра заливался гиенистым хохотом, потому что «пиздец ты лох, а девчонка молодец, помнит ещё свою малую родину». Нет, никуда Таня не сбегает. Это он отправляет её как заправскую шпионку в стан врага и обязательно убедится, что она доведёт всех до ручки, заведёт собаку, которая будет гадить исключительно в неположенных местах и может быть, разрисует их остановки дудлами с членами. Ему плевать, если Таня этого делать не захочет. Он просто заставит её захотеть.   Руслан блаженно закрывает глаза и сколото улыбается.   Вот бы сейчас можно было вернуться назад, чтобы его злого медведя из леса с одного удара ушатала девчонка со спичками.  

* * *

  Юра улетает домой ближе к концу января, а Таня – в феврале.   В аэропорту она плачет так, будто действительно собирается скучать по Красноярску. Руслан впервые видит её ребёнка и ладно, пиздюк действительно существует, а то он уже было начал подозревать, что она его выдумала.   – Приедешь в гости?   Она спрашивает, когда регистрация на рейс уже вот-вот кончится. Руслан впервые не хочет давать ей обещаний, которые не захочет держать, но молчать сейчас тоже странно.   Он отвечает просто и настолько честно, насколько может:   – Изредка постараюсь.   (Если не забуду о твоём существовании к концу года. Если будет не лень и не похуй, может быть. В течение первых пяти лет, если ты не забудешь к этому времени обо мне. Десяти – если будешь сильно настаивать, но это максимум. На самом деле их время закончилось, и он это прекрасно знает. Её не получится забыть так просто, это он тоже знает наверняка).   Прощаются они скомканно, потому что времени остаётся совсем немного.   А потом жизнь Руслана начинает медленно возвращаться в свою колею. Дугар почти что насильно вытаскивает его из дома, потому что в последнее время после нового года они виделись только изредка на работе, а непродолжительные переписки за полноценное общение не считаются. Когда они встречаются, Дугар мягко приобнимает его за плечи и тепло улыбается, а Руслан понимает, что очень соскучился.   Однажды он ищет свою записную книжку для работы, роется во всех сумках и случайно находит порядком помятый бумажный пакет. Раскладывает содержимое по полу и долго выбирает любимые кадры. Сам себе кажется глупым школьником, но оставляет все фотографии до единой, складывает в коробку и убирает на полку до лучших времён.   Какая разница, если галерея в телефоне уже забита её лицом. Таня с широко открытым ртом и ошалевшими глазами смотрит в экран ноутбука, на котором крутятся последние кадры «Обязанностей после школы». По-свински ест острую лапшу с кастрюли, элегантно прикрыв рукой рот. Сидит за знакомой стойкой и рассматривает меню, а волосы падают так, что скрывают почти всё её лицо. Она до сих пор не знает об этой фотке.   Таня улыбается перевёрнуто и машет варежкой, а снежинки падают на капюшон и немного размывают кадр. Красивая.   Иногда становится жизненно необходимо послушать историю про очередные серые будни на стрёмной низкооплачиваемой работе. Ему как всегда немного хочется пройтись по ней ногами, но если бы он сейчас был там, опять бы подумал: не сегодня. Просто потому что Тане, как и ему, звезды на ebay дороже чем те, которые на небе. Они по крайней мере полезны и их имеет смысл считать. Таня вообще вопреки всему пиздецу, который происходит в её жизни, на удивление умная девочка, а её болтовня всегда здорово отвлекала от собственных мыслей.   В конце концов, она не исчезла из его жизни полностью. У них всё ещё есть возможность свободно переписываться. Руслан кидает ей тот самый скрин из случайного видеозвонка с Юрой и она с пионерским рвением тестирует на нём самые злачные возможности нейросетей. Получается настолько потрясающая воображение картинка, что после того, как Юра получает её, иконка «онлайн» под его ником не появляется ещё несколько дней.

 

* * *

Сегодня, 15 марта

 

 Классные девчонки и Юра

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 12:18

 

я случайно разлила водоэмульсионку в подъезде бляяяя

 

 [jpg]

 

оттирать как ТТ

 

у2к-мани-пауер-глори-бой, 12:22

 

оставь

 

зассы подъезд

 

Юра, 12:40

 

водоэмульсионка оттирается не ссы

 

блять

 

НЕ ССЫ

 

хотя в принципе ссы хуже не станет

 

у2к-мани-пауер-глори-бой, 12:43

 

приятно, что ты тоже это понимаешь

 

Юра, 12:44

 

люблю делать другим приятно

 

если откроешь дверь и увидишь там какиш вспомни об этом

 

блять какие же у вас обоих уебские ники

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 12:48

 

не тебе нормису заливать мне про ник

 

фу

 

какие же мужики, блять, омерзительные, я ливаю

 

у2к-мани-пауер-глори-бой, 12:50

 

согл

 

Юра, 12:51

 

че согл

 

хуёгл

 

от

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 12:52

 

аахахахааха

 

у2к-мани-пауер-глори-бой, 12:54

 

тань танюш кстати держи денежку бери годовую премиум подписку на тот фоторедактор))

 

скинул

 

делулу-маник-пикси-дрим-чапманред-герл, 12:56

 

оо еба подгончик

 

у2к-мани-пауер-глори-бой, 12:56

 

размажь его

 

Юра, 13:02

 

так

 

ТАК

 

Пошли НАХУЙ

 

ОБА

 

* * *

  Руслан слышит этот запах впервые за год, когда выходит из такси в девять часов вечера. Так пахнет снег перед тем, как начать таять и воздух, когда перелётные птицы потихоньку возвращаются домой. В момент, когда они случайно сталкиваются у пятёрочки рядом с незнакомым пока домом, Юра так пахнет тоже.   Чахоточный раскручивает пакет между пальцами как ребёнок, потому что ещё не знает, что он всё видит. Руслан только жалеет, что не успел заснять.   У Татищева там к кому-то, кажется, были высокие чувства, но плевать. Ему до недавних пор вообще не нравилась высота, так что пусть всё остаётся, как есть. Юра может любить кого хочет, пусть просто продолжит протирать им двери, пусть тушит Руслана об стены, как окурки – ничего страшного. Это ощущается, как жизнь. Только бы пальцы так же продолжили проваливаться в мягкие бёдра, только бы локти оставались такими же острыми, и плечи, за них так хорошо цепляться, когда.. так что пусть у него останется вот это. Ещё хотя бы чуть-чуть.   Немного холодно, но не страшно. Он не в том возрасте, чтобы бояться таких мелочей.   – Тебя всё-таки занесла нелёгкая? – Говорит Юра тихо, когда всё-таки его замечает.   – Не делай вид, что это не твоя идея. Я забыл уже, как тут душно.   – Я не думал, что ты согласишься.   Руслан тоже не думал. Проще и лучше не становится, но время самобичевания успешно подходит к концу. Он никогда не умел долго страдать по хуйне. Пусть просто будет так, как будет.   Юра опять его бьёт, только на этот раз пакетом в бок, потому что, очевидно, ловит какой-то нездоровый кайф с ультранасилия. Я разрушу тебя когда-нибудь, думает Руслан про себя. Или ты меня, тут как повезёт. Юра, я не хочу, чтобы меня разрушали.   Но прямо сейчас на это нет времени, там на кухне закипает чайник. Там на сушилке наверняка висит застиранная футболка, её нужно снять. Там на столе голубая кружка, которую Дугар ему подарил на новый год. Там Татищев на балкон вышел в одной майке, как будто ему нечего терять, и один только его силуэт ощущается, как жизнь. Он всё ещё ждёт его там.   Руслан выключает чайник и тихо выходит на балкон. Его шаги слышат издалека, хотя ходит он всегда тихо.   – На этот раз фильм выбираю я на правах хозяина хаты, – говорит Юра.   Он в ответ мычит мягкое «ну-ну» и бодает лбом чужие лопатки. Татищев замирает в ту же секунду, но Руслану плевать. У него опять мёрзнут руки, он не хочет думать вообще ни о чем кроме того, как будет классно завтра и послезавтра.   На подоконнике – открытая пачка, пустое блюдце с серыми разводами на донце и коробка спичек.   Руслан отпирает свою клетку, когда воображает – надеется – что зима наконец-то скоро закончится. А когда Юра оборачивается к нему лицом, зима кончается и впрямь.