the bug collector

      Говорят, что в обмен на свою жизнь, люди делали Королю Проклятий подношения.       Умерев в этот раз, Сатору не попадает в рай. Он даже в ад не попадает. Вместо этого маг отправляется молиться. Он молится Рёмену Сукуне.       У алтаря его приветствуют.       — Годжо Сатору.       Сукуна ухмыляется, восседая на святыне в свою честь, и наклоняет голову. Он до сих пор носит лицо Мегуми, и Сатору становится не по себе не то что от его образа, но от одного только присутствия. И все же Сатору прибыл, чтобы почитать, пресмыкаться у ног Сукуны, если потребуется. Маг смотрит Сукуне в глаза, встает на колени. Сгибается. Ломается.       — Рёмен Сукуна, — отвечает Сатору. Он сдерживает рвотные позывы. Это Мегуми, но и не он. Лицо Мегуми, его глаза, его улыбка, но все не то. Сатору почитает не того человека. Сатору преклоняется пред ложным Богом.       Сукуна опускает голову на свое запястье.       — Чему обязан сим удовольствием? — спрашивает проклятие, хотя знает ответ. Он все равно говорит: — Я думал, что избавился от тебя.       Избавился. Сукуна разрубил его пополам, бросил на жесткий асфальт и позволил мухам облепить его тело, пировать на его коже, отшвырнул Сатору, будто тот был вчерашним мусором, а не сильнейшим магом своего поколения — а может, и всех времен, — пока Сукуна, одевшись в лицо Мегуми, воспользовавшись телом Мегуми, не убил его.       — Говорят, — начинает Сатору, — что со своими почитателями Король Проклятий был милостив.       — О, — усмехается Сукуна и потирает подбородок. — Милостив, но не задарма.       Сатору знает, что власть не дается без последствий. Он знает это лучше всех остальных: можно быть сильнейшим, но это не значит, что ты получишь все, что захочешь. Если уж на то пошло, то чем ты сильнее, тем больше отдаешь. Чем больше у тебя власти, тем больше ты теряешь. Чем ближе ты к статусу Бога, тем дальше отталкиваешь от себя тех, кого желал защищать.       — Я бы хотел, — говорит Сатору. Он сжимает и разжимает кулак и делает вдох. — Я бы хотел сделать тебе подношение.       Сукуна издает мерзкий смешок. Никогда в жизни Сатору бы не подумал, что Мегуми способен на что-то мерзкое. Его мальчик был прекраснейшим созданием на всем белом свете, ярчайшим лучом в жизни Сатору, тем, что поддерживало его после кончины Сугуру, после того, как все обратилось в безнадегу, тьму и отчужденность. Мегуми всегда был рядом, всегда всех прекраснее, ярче, как сверкающая звездная пыль.       До сих пор. При взгляде на него Сатору думал только о том, что это мой мальчик, это мой чертов ребенок, это мое все и таковым навсегда останется. Но теперь… теперь Сатору смотрит на Мегуми: татуировки Сукуны испещряют его кожу, волосы откинуты назад, глаза того же оттенка зеленого, но все это неправильно, неправильно, неправильно. Они не смотрят на Сатору с тем спокойным напряжением, с тем всезнающим взглядом — даже когда Мегуми было шесть лет, он видел Сатору насквозь. Кто ты? — с многолетней мудростью спросил его Мегуми, и с того момента Сатору понял, что мальчик никогда не перестанет смотреть на него, что бы маг ни сделал.       Но сейчас… сейчас он хочет, чтобы Мегуми отвернулся. Это не Мегуми. Это просто Сукуна, держащий Мегуми в заложниках, завладевший телом его мальчика, завладевший его лицом. На него невыносимо смотреть, но и отвести взгляд Сатору не может. Этот мальчик принадлежит ему.       — Ты действительно думаешь, что в состоянии торговаться, Годжо? — спрашивает Сукуна. — Ведь это я победил. Я одолел тебя. В моих руках Махорага. Девятнадцать пальцев. И мальчик тоже мой. — На этих словах Сатору напрягся, а Сукуна улыбнулся. — Я победил. А ты хочешь вести переговоры?       Маг качает головой.       — У меня есть то, чего нет у тебя.       — Правда? Помнится, я был жив, а ты — мертв. Так что же такого ты можешь мне предложить?       Поднимает руку. Показывает на свои глаза. Божественно-голубые.       — Разве ты не хочешь их?       Пространство между ними словно сжимается. Они в территории Сукуны. Сатору стоит на коленях в бассейне крови, в которой накладываются друг на друга тысячи и тысячи загубленных душ, тысячи и тысячи людей, которых Сатору не смог спасти. Демоническое святилище. Сатору, разумеется, имел о нем представление — знание передавалось из поколения в поколение. Но одно дело — слышать о Рёмене Сукуне и его святилище, стоять на трупных костях, которыми он питался, телах — личинках, как называл он людей, судя по воспоминаниям Сатору, — которыми подпитывалось чудовище из легенд, и совсем другое — лицезреть самого Короля Проклятий, вальяжного на троне, подзывающего Сатору целовать ему ноги.       И подзывая, Рёмен Сукуна надевает лицо его мальчика, и Сатору едва не сыпется на месте, сопротивляясь желанию свернуться калачиком и умереть. Он словно муха, которую прихлопнули. Сороконожка, порубленная на тысячу крошечных кусочков.       Проклятие хмыкает. Изображает безразличие. Но Сатору — он все видит. За лицом Сукуны — а это, несомненно, Сукуна — Мегуми, который никогда, никогда бы не посмотрел на Сатору как на пустое место, как будто маг не был ответственен за то, кем стал в итоге Мегуми.        (— Иногда, — прошептал однажды мальчик. — Я не знаю, кто я без тебя.       — Почему ты так считаешь?)       — Шесть Глаз, — бормочет Сукуна. Он постукивает пальцем по щеке, почесывает татуировки. — Заманчиво. Но я уже победил. Они мне ни к чему.       (— Мегумиии-тян! У меня для тебя сувенир!       Пальцы Мегуми путаются в цепочке. Сатору купил ее втридорога в одном из ларьков Амстердама, пока был на задании. На конце цепочки — маленькая золотая бабочка, в центре ее — изумруд глубокого зеленого цвета.       — Я не ношу украшений, — сказал Мегуми. Раздраженно закатил глаза. Притворяется. — Она мне не нужна.       Только вот… Сатору все видит. Видит, как Мегуми прячет подарок в ладони. Носит его каждый день под рубашкой. Как талисман, цепочка висит прямо над сердцем, там, где, как он думал, Сатору не заметит. Но Сатору — он видит все.)       — Мегуми, — не отступает Сатору. — Ты освободишь Мегуми.       Сукуна смеется над ним.       — Ты что, оглох? Я тебе уши рассек? Ты не в том положении, чтобы предъявлять требования. Тебе должно унижаться у моих ног хотя бы за то, что я позволил говорить со мной.       Сатору проиграл. Его рассекли пополам, насквозь. Зрелище оглушало — твои собственные ноги, что все еще твердо стоят на земле, и голова, что покоится плашмя на асфальте. Он проиграл, а Сукуна выиграл, но для Сатору это не препятствие. Он должен вернуться. Он должен вернуться к своему мальчику.       — Я знаю, где находится последний палец, — произносит Сатору. — Три главные магические семьи хранили это знание между собой. Я расскажу тебе, если освободишь Мегуми.       Это привлекает внимание Сукуны. Он поднимает бровь и, словно богомол, потирает ладони.       — Но Мегуми? Он не знает, — утверждает Сукуна. Сатору вздрагивает. Каждый раз, когда проклятие смеет произнести имя Мегуми, тело мага будто покрывается ползающими туда-сюда жуками. Сукуна словно вкладывает в свои слова особое значение, словно хочет, чтобы Мегуми принадлежал ему одному. Но он его не получит. Сатору не позволит.       — Мегуми не знает, — отвечает маг. — Я никогда ему не говорил.       Сатору никогда не рассказывал Мегуми о пальце. Он вообще много чего не рассказывал. Ему нравилось, каким невинным и наивным Мегуми был, как он смотрел на мир и все еще находил в нем прекрасное. Сатору видел столько, столько юности, и чем больше он познавал мир, тем больше его ненавидел. Мир гораздо краше, когда в нем есть неизведанное. Этого маг хотел для своего мальчика. Хотел, чтобы Мегуми по-прежнему любил жизнь, любил мир и воспринимал его сквозь розовые очки, а Сатору его ему покажет, медленно, наикрасивейшими способами, таскаясь с ним туда-сюда. Вот города, в которых живут люди. Вот океан, в котором мы купаемся. А вот леса, в которых мы теряем себя. Разве мир не прекрасен, Мегуми? Не прекрасен ли он, потому что в нем есть ты?       — О, я догадался, — отмахивается Сукуна и снова постукивает ногтем по щеке. — Между прочим, я его слышу. Знаю, о чем он думает. Что он чувствует. — Проклятие злобно скалится. — Какое же оно жалкое, знаешь. Его нытье.       Сатору близок к смерти. Снова. Чуть не валится в груду костей, сдается, прямо на месте, потому что там, в пропасти, в тенях он представляет себе Мегуми, не способного ни на что, кроме как сидеть и смотреть, пока магу снова и снова не удается его спасти. Мегуми ждет Сатору, а он просто, мать его, опускает руки. Идет и умирает на глазах у Мегуми, и позволяет Сукуне пировать его телом, пожирать его душу.       — Прекрати, — Сатору не удается говорить во весь голос, он шепчет. Он хочет звучать решительнее, требовательнее — сильнейший же, мать его, в конце концов, почему, блять, не получается повысить голос, — но слова просто отказываются выходить наружу. — Не надо, не надо так о нем говорить.       — Ах, — воркует Сукуна. — Я задел чувствительную точку? Ну, разве не прелестно. Скажи мне, Годжо: он всегда такой жалкий, или это он начинает так по-бабски выть, только когда помирает его милый маленький нареченный…       Тело Сатору движется быстрее его мыслей. Он бросается вперед, готовый… готовый, мать его, убить Короля Проклятий, и все равно, что он мертв и не может использовать технику или что-то еще. Не имеет значения. Он убьет Сукуну голыми руками. Свернет ему шею одним резким движением. Плевать, что у Сатору нет техники, что он фактически мертв — Сукуна не заслуживает говорить о Мегуми. Не заслуживает даже на него смотреть, или использовать его тело, или иметь доступ к его мыслям, самым сокровенным эмоциям Мегуми — к его чувствам и детскому, полному удивления трепету…       Сатору не слепой. И не глупый. Он знает, что Мегуми влюблен — влюблен с самого детства, с тех пор, как Сатору потрепал его по макушке и сказал: Я со всем разберусь, а Мегуми посмотрел на него с наивной верой, свойственной только ребенку. И его маленькая влюбленность — маленькая любовь к своему Тору-нии, любовь, бурлящая в сердце и грозящая выплеснуться наружу всякий раз, когда Сатору хотя бы делает ему комплимент, смотрит в его сторону или хватает за талию, позволяя руке задержаться на мгновение дольше, чем нужно, — с годами только росла.       Эти чувства смущают Мегуми, поэтому он играет в недотрогу, притворяется, что ему все равно, но с самого детства тянется к руке Сатору, просит его внимания, просто хочет, чтобы его признал, обнял, заметил и полюбил единственный человек, который всю жизнь оставался рядом. Надеялся подтвердить, что его достаточно, чтобы остаться, что Сатору не собирается бросать его, как все остальные. Но как Сатору мог, когда Мегуми смотрел на него со всей тяжестью и гравитацией Вселенной, словно Сатору — единственное, что еще удерживало на Земле?       Поначалу Мегуми подходит к вопросу по-детски. Ребенком, находя камушки в лесу и ракушки на пляже, он отдавал их Сатору, потому что они красивые, да, Тору-нии? Постоянно ища его одобрения. На словах спрашивая: Я хорошо справился, Тору-нии, я молодец? На деле подразумевал: Я достаточно хорош для тебя? Ты тоже меня бросишь? Пожалуйста, останься. Я буду хорошим. Для тебя я буду хорошим. Потом Мегуми взрослеет. Становится немного умнее. Но не менее осторожно, не менее отчаянно надеется на взгляд Сатору, в вечной борьбе стремится к нему и привлекает своей сладостью и яркостью, будто Мегуми — мед, а Сатору — пчела, будто один — это мотылек для пламени другого.        (— Тебе нравится? — спросил однажды Мегуми, прижимая к плечам топ. Он всматривался в Сатору, сверлил его широко раскрытыми глазами. — Думаешь… думаешь, мне идет?       Сатору хмыкнул. Мегуми все идет.       — Мне ты больше нравишься в голубом.       Мегуми кивнул. Следующую неделю он носил только голубое. Что-то росло в груди Сатору. Метаморфоза. Из ничего в нечто… чудесное, и отвратительное, и прекрасное. Это его мальчик. Это его ребенок. Сатору сотворил его собственными руками.)       — Не говори о Мегуми, — надломлено произносит Сатору сквозь сжатые зубы.       Он вытирает рот тыльной стороной ладони. Когда Сукуна скалится, уж очень довольный собой, Сатору трясет головой. Ему нужно собраться. Быть лучше. Ради себя. Ради Мегуми. Однажды маг потерпел неудачу, и теперь он не может позволить этому повториться.       — Рёмен Сукуна, — говорит Сатору, сжимая челюсти, и снова падает на колени. Проклятие разражается смехом. Вот так, шепчет Сукуна. Умоляй. — В качестве своего подношения… я предлагаю тебе Шесть Глаз. За свою жизнь.       Сукуна пожимает плечами.       — Они мне ни к чему. Кроме того, мне чрезвычайно удобно, что ты мертв, — он прищуривается. — Что еще ты можешь предложить?       Сатору глотает комок в горле.       — Последний палец. Три главные семьи спрятали его. В тенях. — Он помнит, как в детстве мать рассказывала ему сказку о том, что когда Сукуна наконец-то был запечатан, их предки разбросали его пальцы по всему миру, надеясь, молясь, чтобы Король Проклятий никогда не переродился. Мечта мертва. Король Проклятий воскрес. И Сатору готов пожертвовать все, что есть — пожертвовать тысячей лет тайн, сокрытий и надежд — ради одного мальчика. — Только пользователь Десяти Теней может найти его. Освободи Мегуми — и он достанет его для тебя. Ты сможешь вернуть свое прежнее тело. С ним у тебя будут Шесть Глаз. Ты станешь сильнейшим. Сильнее, чем ты был в эпоху Хэйан. Сильнее всего сущего и всех, кто только грядет.       — Ты приводишь убедительные доводы, — размышляет Сукуна. Он перебирает пальцами по колену, напоминая Сатору ползущую по коже многоножку. Он вздрагивает. — Но почему ты считаешь, что Мегуми пойдет навстречу?       Это не проблема.       — Он послушает меня, — в этом Сатору уверен, как ни в чем другом. — Я сделал его тем, кто он есть. Он выполнит все, что я скажу.       Мегуми и правда слушается. Сатору просит, а Мегуми повинуется. Без вопросов. Без сомнений. Без промедления. Мегуми понимает, что Сатору знать лучше. Он отправится за ним на край земли. Сатору говорит прыгать — Мегуми прыгает. Сатору говорит упасть — Мегуми падает. Сатору говорит пережить — несмотря на боль, несмотря на то, что Сукуна его мучает, отнимая душу Мегуми и давя ее между пальцами ради забавы — и Мегуми живет. Для Сатору.       — Да, он действительно везде ходит за тобой хвостиком, — бормочет Сукуна и вздыхает. — Ты бы его сейчас слышал, Годжо. Он как маленькая сучка. Сатору то, Тору-нии это. Плачет, ноет. Если бы не его красивое личико, давно бы вырвал ему глотку.       Сатору держит эти чувства в себе. Он запечатывает их — свой гнев, жажду крови, желание уничтожить весь мир, — он их прячет. Вернувшись, без Шести Глаз, без вожделенной техники клана Годжо, ему не хватит власти, чтобы испытывать эти чувства, и ему также не будет оказано чести воплотить их в реальность. Он будет сильным магом, даже сможет использовать Бесконечность в каком-то пределе, но он не будет Годжо Сатору, сильнейшим магом из ныне живущих. Он будет просто… Сатору.       Часть его противится. Часть его знает, что о большем нельзя и мечтать.       — Рёмен Сукуна, — произносит Сатору. — Ты принимаешь мое подношение?       Глубоко задумавшись, Сукуна еще раз хмыкает.       (Мегуми восемь, и он напевает, свесив ноги с кухонной стойки. Сатору пытается понять, как приготовить блинчики. Он читает поваренную книгу с такой же необъятной сосредоточенностью, с какой обычно идет в битву против проклятий особого уровня.       — Я ничего не понимаю, Гуми! — захныкал Сатору и надулся, опустив голову на ладонь. — Помоги мне!       Мегуми отмерил стакан муки, разровнял горку пальцем и пропел еще пару строчек.       Шел сезон-другой, живу.       Старше став, своим зову.       На кончике носа у Мегуми осталось немного муки. Поскольку маг отличался вредностью, а еще ему нравилось, когда Мегуми, охваченный чувствами к Сатору, чуть-чуть краснеет, Сатору склонился к нему — достаточно близко, чтобы почувствовать жар маленького тела. Он внимательно смотрел, как розовело личико Мегуми и блестели его глаза. Мегуми был немного смущен и одновременно рад тому, что Сатору наблюдал за ним.       — У тебя что-то на лице, — прошептал Сатору и тут же смахнул муку. — Вот так, Мегуми. Намного лучше.       Сатору видел, как бьется сердце Мегуми. Трепещет, как крылья бабочки, бьется о ребра, грозя разорваться, грозя развалиться на части.       Бахнул раз, второй — попал.       И на землю я упал.)       Медленно, неизбежно Сукуна тянет руку вверх. Поднимает палец, щелкает им. А потом — все становится черным. И Сатору кричит.       —       Это чертовски больно. Конечно, больно. Сукуна сжимает его глаза — да, его, и его матери, и деда, глаза семейства с тысячелетней историей, — и Сатору только что их отдал. Сукуна катает их на ладони, рассматривает, подкидывает, как будто это сраные личинки, а не венценосные драгоценные камни клана Годжо.       А Сатору… он не видит. Он, мать его, не видит. Он может чувствовать — энергию, движения Сукуны, его массивную проклятую энергию, следующую за ним, куда бы он ни направился. Чувствует и Сукуну в своем прежнем теле, все четыре руки на месте, как что-то из кошмаров и ужастиков, но самое главное — Сатору чувствует Мегуми. Его мальчик. Его ребенок вернулся. Сатору… Сатору вернул его.       — Сатору.       Мегуми напротив него. Маг чувствует, как Мегуми медленно наклоняется, и вот уже одна рука в его волосах, а другая — на щеке. И кровь. Кровь течет по лицу Сатору, из его глаз, потому что… потому что Сатору отдал их. Он жив, но Сукуна взял и выдавил ему глаза, и Сатору скребется пальцами об асфальт, давясь воздухом, осознавая, что произошло, осознавая, что он натворил.       — Сатору, Сатору. Послушай меня, — это Мегуми. Руки Мегуми на его теле. Дыхание Мегуми на его коже. Его мальчик. Его мальчик к нему вернулся. — Ты в порядке. С тобой все будет хорошо. Дыши со мной, пожалуйста. Просто… — Пальцы Мегуми обхватывают скулы и брови мага, втирая круги туда, где… где у Сатору глаза. Были. Когда-то были. — Сатору. Почему?       Почему. Почему почему почему. Почему Сатору так поступил? Он просто смеется.       — Мегуми, — говорит Сатору, и это так очевидно. — Мегуми, ты же… это ты. Я сделал это ради тебя.       Мегуми плачет. Сатору не видит, но чувствует горячее отчаяние мальчика, густой тенью липнущее к его коже.       — Сатору, нет… — цепочка Мегуми болтается, раскачивается, ударяется о тело Сатору, потом снова о Мегуми, золотая бабочка порхает между ними. — Ты не… это того не стоило.       Они умрут. Наверное. Мегуми только что вернул контроль над своим телом, а когда Сатору сражался с Сукуной — пока тот был в личине Мегуми и направлял все удары мага в его душу, забавлялся с Сатору, как с гребаной марионеткой на ниточках, ради собственного веселья, — то играл далеко не по правилам. Еще Сатору, мать его, потерял свои Шесть Глаз, и хрен знает, где сейчас остальные. Может быть, Мегуми прав, и они умрут, и все это — подношение, сделка, новое тело для Сукуны и новая пара глаз — не стоило того.       И все равно Сатору тянется вперед, обнимает Мегуми, и ему трудно поверить, что игра не стоила свеч, ведь теперь у него появляется возможность сделать следующее, в последний раз.       — Мегуми, — шепчет Сатору, и произносит вот это, потому что и так уже все потерял, и ему хочется заморозить этот момент во времени, поймать Мегуми в стеклянную банку, защитить их двоих от всего мира и подержать их там еще немного. Может быть, вечность. — Мегуми, я люблю тебя.       А Мегуми — любовь, которую он сдерживал в себе с тех пор, как ему было шесть, маленькая влюбленность, которую он хранил в сердце в течение девяти лет — обрушивается на них. Воспламеняется. Жучьи внутренности. Грязные. Отвратительные. Разрушительные. Сатору погребен под ней, под всепоглощающей, всеразъедающей, эгоистичной, избалованной любви, принадлежащей Мегуми.       — Вам, магам дзюдзюцу, только дай возможность поунижаться, а? — Сукуна усмехается. В этом теле голос его вырывается глубоким, словно из самых врат ада тембром. — Пожалуйста, избавьте меня от необходимости смотреть на это.       — Сукуна, — произносит Мегуми. Нет. Не просто произносит. Требует. Это призыв. Он осознал, что сотворил Сукуна. С ним. С Сатору.       Сукуна шагает вперед.       — Да, благословение? — он издает еще один смешок. — Вечно бы смотрел, как они корчатся.       Мегуми прижимает что-то к щеке Сатору. Поцелуй. Нежный. Как крылья бабочки. Его нежные, мягкие губы, измазанные кровью Сатору, которая вытекла из тех мест, где в черепе когда-то находились глаза. Он бормочет, прижимаясь к коже Сатору, так тихо, что маг едва его слышит: Тору-нии, я не позволю ничему тебя коснуться. Позволь мне хоть раз позаботиться о тебе.       Сатору не нужно видеть. Он знает, чувствует проклятую энергию, чувствует ярость, обиду и жажду мести Мегуми, чувствует, как Махорага выходит из теней, как монстр кланяется своему хозяину. Мегуми мстительно смотрит на Сукуну. Его мальчик. Его ребенок. Рёмен Сукуна, Король Проклятий — всего лишь букашка, которую можно раздавить. Мегуми пришел забрать то, что ему причитается.