Ожидание

Они на границе с Германикой — слишком странная пара без возраста. Но бумажники говорят куда больше чем безвозрастные, будто бы вечные глаза: пара семитских — угольно черные, и в них — сгоревший пожар всех революций, и пара серых — и в них выцветший космос, если бы его вновь поразил большой взрыв, начиная новые вселенные и миры. Они слышат здесь и сейчас, совершенно земное, двое мужчин без возраста, водитель и пассажир белого как сама девственность непорочной девы «Бентли», коллекционного альбионского производства: — Счастливого пути, господа. — Безликий офицер-пограничник повторяет по памяти. — Лорд Найтлорд и мистер Батлер. Исаак улыбается. Он не мог иначе, он не мог не подсуетить правильные липовые документы для Каина, согласно которым, тот был бы титулованным лордом. Господином. Именно таковым он будет для всех людей и всегда. Ныне и присно. Каин улыбается куда менее человечно. На первом перекрестке Дюссельдорфа, ближайшему человеческому муравейнику, что обосновался у самой границы, Каин кладет свою бесконечно белую, просвечивающуюся как плоть звезды руку на руль, которым уже почти полные сутки безраздельно правит Исаак. — Достаточно. Остановись. И Исаак — молодой двадцатидевятилетний врач и ученый, так и не защитивший свои докторские тезисы на кафедре университета, в котором он никогда как еврей, протягивающий ветвистые корни своего рода из Империи Истинного Человечества, не был бы признан светилом, останавливается на месте, слушая Каина, вернее чем отца, которого никогда не уважал по-настоящему, больше — чем слепого и немого небесного Яхве, в которого Исаак никогда не верил. — Повинуюсь, господин. — они припаркуются на обочине, и за окнами их «Бентли» бушует жизнь настоящего, живого города Германики. Дети хватают матерей за пестрые юбки, улыбаются до ушей и до визга, как способно только детство, ничего не знающее, кроме рутинного, тихого счастья, которому пока не пришли на смену лишения. Рядом снуют машины, праздно, вразвалку шествуют горожане, витрины ресторанов мерцают как нашептывающее о страсти пламя перекликающихся в комнате любовников свечи. Доносится приглушенная, будто от сдавленного ладонью динамика радио, песнь от раскинувшегося в нескольких кварталах местного карнавала. Вечер пятницы не отменить подобно концу света, и очень скоро тот наступит неизбежно. Слишком скоро, как только они составят с господином что-то наподобие секты, что завербует сильнейших террористов и добьется внимания самых щедрых, одержимым мировым господством инвесторов. Очень скоро. Слишком. — Слишком рано ты выстраиваешь свои шахматные защиты, Исаак. Нечего ладью со сбитой башней величать королем, как считаешь? Нам некуда больше спешить. — Смеясь над собой, Каин хохочет над всеми. Каин без церемоний обнимает его, Исаака, притягивая к себе, проводя ладонью по усталой темноволосой голове. Каин видит, как сочится черная вода по между его напряженными пальцами, и он рад, что голова у Исаака такая же черная. Исаак не видит, он не сойдет с ума, укоряя себя, за то что допустил это разложение преждевременно. Они вырвались почти из непроглядно оцепленного Альбиона, прорвались сквозь железный занавес нетерпимого к северянам Королевства Франков. Исаак знает, что в теле Каина заключена вся сила внеземных миров, все проклятие, что снизойдет на планету в четвертой и, наконец, последней планетарной войне, после которой, он надеется, на сей раз не выживет никто. Исаак знает, что если Каин употребил бы эту самую силу сейчас, его хрупкое тело вновь обернется непохожим на человека, уродливым скелетом, обтянутым гниющей, трепещущей черной плотью, походящей на бесконечно совокупляющихся в тесной оргии блестящих, кровавых змей. Исаак знает слишком много времени господин Каин провел вне своего регенерирующего раствора. Каин не позволяет Исааку вынырнуть из повелительных объятий: господин сильнее, и иногда господин должен это показывать. Исаак вдыхает исходящий от белого пальто сладковатый трупный запах — и это лучший воздух, которым он дышал. Истинный лик Эдема, переполненного до отвала правдивой гнилью переспелых яблок с Древа Познания. — Каин, — наконец шепчет он изможденно. Вся высокопарность доводов улетучивается, растворяется в воздухе, когда Каином внезапно и непредсказуемо овладевает новый приступ смешливого, иррационального безумия. Это значит, что нано-машины одолевают его иммунитет, нет, заменяют его собой, и тогда Исаак должен молиться, ибо лишь такой тон нано-машины способны услышать. Уверенно. Но слезно и с болью. Словно уговариваешь не растерявшего социальную интеллигентность маньяка. Словно просишь бога. — Каин, мы должны добраться до Берлина. Мы должны следовать изначальному плану, прошу. Каин. Господин мой. Мы не можем позволить нашей идеи разойтись по швам из-за того, что мы какие-то сутки-вторые провели без сна. Каин. — Четвертые, — поправляет его Каин. Исаак забыл, что петлять ему пришлось словно ветхозаветному Моисею, через всевозможные усеянные пустынями миры на пути к Земле Обетованной. И правда, до того как прибыть в Дюссельдорф, пришлось не раз запутать их маршрут, выбросить две пары ненастоящих паспортов. А еще Исаак стрелял. Стрелял из оружия, обыкновенного шестизарядного кольта, впервые в жизни. Закрыл собою Каина. Убил случайного человека, посмевшего встать у них на пути. Впервые совершив настоящее преступление. Своими живыми человеческими руками, отобрав чужую жизнь. Полковник — всегда живущий где-то в самой основе сознания Каина — ликует, улыбается. Будь они почти тысячелетие назад на проекте «Красный Марс» — Каин даровал бы Исааку звание. И еще: Исаак, двадцатидевятилетний человек, наследник богатого еврейского рода Альбиона, пока не знает, что означает их путь на самом деле. Это не о мировом господстве, не об обманах и махинациях, не об искусственно выведенном в лаборатории вирусе, что уничтожит все, словно цивилизации человека разумного и не существовало. Нет. Исаак будет убивать. Много раз. Тысячи. Миллионы. Своими руками. Вот что означает война. Не революция принципа, сотканная красивыми руками врача с сердцем абсолютного идеалиста. Руками Исаака. Исаака, знающего о настоящем геноциде только из исторических трудов о своей же породе, и потому — с таким высокомерным спокойствием книжного революционера о нем рассуждающего. Исаак понятия не имеет, что такое допрос, пытки, и как намного хуже чем все вышеперечисленное, когда предают тебя. Исаак не был на Марсе, Исаак не знает, что означают слова «третья» и «мировая», когда они — в связке. Исаак не растворялся до состояния осознанного пепла в атмосфере Земли, когда каждую секунду ты продолжаешь жить настоящим созвездием боли, только потому что нано-машинам «крусник» хочется существовать больше, чем самому богу, которого никто никогда не видел. Возможно, нано-машины — и есть настоящее лицо внеземного, ветхозаветного бога, которого невозможно увидеть — как и сказано было в священной книге Танаха. — Я забронирую нам номер, Исаак. — Шепчет Каин ему в ухо ласково, как мать — сказку своему ребенку на ночь. — Ты должен отдохнуть. Сейчас. — Но это… — Приказ. * Благо, ванная глубока как небольшой детский бассейн: ее можно наполнить регенерационным раствором. Исаак думал, что если будет трижды в сутки вкалывать инъекции концентрата раствора в черные вены Каина — это позволит им выиграть время. Это помогало раньше — пока Каин, находясь на границе мира живых, целых два года восстанавливался в подземной лаборатории Исаака в Лондиниумском семейном поместье. Это помогало, пока Каин вновь учился жить и функционировать как настоящий человек, снова испытывая свое тело на планете Земля. Это — оказалось совершенно изматывающей практикой во время их побега. Земля. Функциональные ноги, которые ходят. Руки, которые могут даже сейчас снести половину планеты в прах. Побег из Альбиона. Подумать только. Обнаженный Каин выныривает белоснежной головой, исполненной светом из темной материи животворящего раствора. Подумать только — улыбается Каин — а ведь Исаак и не помнит наверное во всей сентиментальности деталей, как они бежали из привычной разумной человеческой жизни уважаемого и многообещающего врача со знаменитой еврейской фамилией, который, тем не менее, никогда не выбрался бы из тени аристократа Вильяма Уолтера Водсворта. Исаак, кажется, должен был женится на хорошей, соответствующей ему, невинной девушке из чтящей единого Бога семьи. Исаак должен был бы зарабатывать до седин честной человеческой жизни тем, что стал бы кем-то вроде прочной подножной платформы для научных деятелей альбионских благородных кровей. Если бы Каин не прожил около тысячи лет, он бы сказал: Исаак — человек принципиальный, порядочный, или, по крайней мере, влюбленный. Но, хвала безликим, несуществующим богам, хвала бесконечно жестокому безмолвному космосу, что Каин видел все, что мог увидеть тот, кто смеет верить, что бог — это он. Каин знает людей, понимает их, казалось бы, даже лучше, чем колонии нано-бактерий, дышащих в унисон каждой его мысли. Иногда они говорят Каину, когда он внимательно наблюдает за Исааком, нашептывают ему, как тысячу демонов, в унисон, единым голосом дьявола: «Сверни ему шею. И это — тоже враг.» Потому что Исаак человек. Ибо смертный. Ибо не нужен — даже как вампир в качестве пищи. Каин помнит, как Исаак подарил Каину формулу раствора. Каин посмеялся тогда, ведь он знал, что эта формула — ложная, и она будет — его погибелью. Ведь только истинная формула спасения Каина является единственной гарантией завтрашнего дня Исаака. В противном случае — Исаак будет не нужен ему. Никак. Никогда. Исаак никогда не пойдет на подобные риски. Об этом знают нано-машины крусник, в это верит, как в силу устава, полковник и руководитель проекта «Марс» Каин Найтроуд. Исаак — на пороге ванной комнаты, и он в ужасе. Пока он беспокоился о провизии в ресторане отеля, Каин сам замешал нужные пропорции порошков и микстур, заполнил ванную водой. С минуту — они молчат. Исаак не соврал ему. Ни одного лишнего данного, все элементы верны. Кожа Каина, соприкоснувшись с жидкостью, сияет жизнью. — Мне ничего не остается, как назвать тебя глупцом, но ты ведь, дьявол тебя подери, все же самый большой умник из всех, кого я знал. Это лучше, чем все, что знал Каин о лучших из людей: это лучше — чем тихий и хитрый конформизм Сет, пересидеть и пережить любое несчастье в темных углах космических станций, лучше, чем показное благородство Лилит, что для безнадежно глупого, бездарного большинства выглядит неизменной, козырной картой, лучше чем Авель — с его бунтом, с которого начинаются витки мировой и военной истории. Вместо того, чтобы радостно принять похвалу господина Каина, Исаак смотрит на него тяжелым, гаснущим взглядом: — Ты думал, я хочу уничтожить тебя? Ты думал: я — убийца богов? — и переключаясь со своего обычного отстраненно гордого учительского тона, он снисходит до такого, каким надобно говорить людям молодым, страстным и горячным. — Ты будешь ужинать сам, полковник Найтроуд, наедине со своими порочными, недостойными мыслями солдата, который видит черное в белом. Когда Исаак так чист, он, на самом деле, еще более хитер. Рассчитывает господские реакции — на века вперед. Его руку перехватывают, и Каин тянет Исаака на себя, прямо в одежде и в воду. — Останься. Это снова приказ, Исаак. — Каин… — Ты так безрадостно все выполняешь, что скоро я начну поневоле принимать тебя за дезертира. А ведь мы с тобой только начали. Более шутливого тона не подобрать, и Исаак впервые смеется за все безумное время их побега. Смеется, потому что Каину — смешно, а значит все происходящее вокруг — правильно. Каин думает, что если и существует эта восточная ритуальная ересь о Сансаре и перерождении, в которую, кажется, верила сестренка Лилит, то наверняка, в прошлой жизни Каин — был начальником концентрационного немецкого лагеря, а Исаак — его пленником, отмеченным белилами шестиконечной звезды на сукне грубой арестантской робы. Пленником, который победил, но который решил отдать победу своему арийскому богу, и остаться умирать в лагерях на белоснежных руках совершенного немца. потому что если ты не рожден богом, куда лучше быть символом, а не человеком * Самая приятная часть воспоминаний Каина о том, как Исаак, не думая о последствиях, уничтожил все, все столпы, на которых стояла-балансировала его предыдущая жизнь. Каин всматривается в огни ночного города за огромным окном в ванной комнате их гостиничного номера. Обнаженный Исаак лежит подле него, весь в том же темном, регенерационном растворе, своем собственном творении. Каин перебирает мокрые черные волосы Исаака, длинные как у женщины. Каин вспоминает по воле случая прочитанную в какой-то псевдоисторической книженции легенде, о том как был остановлен гроза всего древнего мира, непобедимый предводитель гуннов Атилла. Поставившего на колени эпоху империй Римского масштаба, его в брачную ночь задушила длинной черной косой невеста из восточных варварских племен. Возможно, это и не легенда вовсе. По крайней, мере это очень остроумно. Каин не может сосчитать количество раз, когда жизни полковника Найтроуда на проекте «Красный Марс» угрожали. Как брошенная Землей команда постепенно, день за днем сходила с ума. А затем он как-то услышал разговор генетически идентичного ему брата со стратегически блаженной Лилит. «А вдруг чтобы стать на место полковника Найтроуда, его надо просто отправить с миссией в красную пустыню?» Это означало — убить на языке военного и разумного человека, но на языке Лилит и Авеля — это было и правда о миссии во благо. Смешно. — Исаак, если ты намерен стать для очей всего мира людей магом, ты не имеешь права стричь эти прекрасные волосы. Исаак откидывается красивой, утонченной в чертах, по-арийски правильной, но все же семитской головой на белое плечо Каина: — Смею догадаться, что и это приказ, господин. — С самого начала я — не более чем голос в твоей голове, и именно это, а не что-то иное делает меня твоим богом, не так ли? Каин очень часто выражается как слегка помешанный. Как врач, Исаак понимает, что отчасти это всегда будет вызвано вечной бессонницей паразитов, симбиотов — нано-бактерий, благодаря Каин продолжает телесно оставаться тем, кем он есть. Всесильным, вечным. Живым. И все же, в каждом Каиновом слове — трезвость самых великих людей, нет, что-то, что куда выше того, чем то, что живому существу будет дозволено увидеть. Никто и не видел, никто, кроме Исаака, который знает, какое лицо принадлежит богу. — Полковник Найтроуд… — Я люблю, когда ты меня так называешь, Исаак. Исаак хитер — знает, и умен — никогда не выдаст себя лицом. Исаак говорит об ужине, остывающем в гостиной, о крепком сне, обо всем, о чем так или иначе обожает говорить Каин — о простом, житейском, и потому — совершенно необходимом. Завтра их ждет дорога. — Нет, — противится Каин, знающий, что все их последующие двадцать лет будут бесконечной дорогой, ведущей в никуда, и потому сегодня, завтра и всю последующую неделю можно расслабиться. Представить себе, что он — успешно вернувшийся на Землю, завершивший марсианскую миссию полковник Найтроуд, прикупил квартирку в Дюссельдорфе и соблазнил в местном баре молодого, амбициозного до оголенных нервов врача. Красивого и длинноволосого как женщина. Каин помнит как легко было уговорить Исаака на это впервые. Почти так же просто, как Каину удавалось подобное на марсианской базе. — Но ведь у меня никогда не было мужчин. Признаться, у Исаака вовсе не много чего происходило. Почти ничего, кроме бесконечной учебы и мечты о невозможном. Каин сканирует его голову с легкостью наивысшего хищника пищевой цепи. Бога. Каин улыбался. — У меня тоже мужчин было не так чтобы много, Исаак. Я думаю, что это скорее хорошо для нас, нежели плохо. Удивительно, как такие простые, ироничные слова разбивают лед быстрее, чем самые пылкие человеческие признания. А ведь Каин мог бы, и Исаак — вроде как даже бы заслужил. Но Исаак никогда не позволит своему богу, или даже просто арийскому полковнику Найтроуду произнести нечто подобное вслух. Это кажется, было вчера. Нет — год назад. Для выздоравливающего, собравшегося буквально из пепла, тысячелетнего Каина, это почти что секунда. Они ужинают. Каин разрезает свой кусок стейка и перекладывает в тарелку Исаака, который, увы, поглощенный своей философией, никогда не замечает, сколько прекрасного может быть заключено в простом, человеческом. Каин повторяет свой отказ покидать Дюссельдорф завтра. Каин уже снял эту квартиру на месяц, пока договаривался о брони с владельцем. Деньги в этом мире по-прежнему решают все, как и тысячу лет назад. — Мы поживем как обычные люди, Исаак, здесь. Словно ничего не планировали ранее. А вот теперь Исааку страшно по-настоящему. Неужели эту жизнь он все-таки проживет бесславно и просто, как обыкновенный бездарный человек. Каин улыбается тому, что Исаак понятен ему до мозга кости. И это прекраснее — чем ходить по земле функционально живыми ногами. — Поверь, это вовсе не так страшно, как ты думаешь об этом. — Каин еще раз проводит рукой по длинным, до тонкой талии Исаака, черным волосам, которые навевали ему мысли об удушении часом ранее. — В этот раз тебе понравится. — А после? — не выдерживает Исаак. — А после — мы, пожалуй, все-таки сотрем эту бессмысленную планету с тела Вселенной.