Бесконечная дорога

Лето плавит асфальт. Порывы ветра, попадающие в салон авто через открытые окна, кажутся горячими и не приносят облегчения. Билли одной рукой удерживает руль, а другой плещет в лицо нагревшуюся воду из бутылки. Брызги попадают на руку Макс, и та, поморщившись, просыпается. — Какого хрена? — Устал сидеть в тишине. Я тебя зачем вообще с собой брал? Чтобы ты дрыхла все эти несколько дней пути? — Ты не пускаешь меня за руль. — Ещё чего! Чтоб ты угробила мою малышку? — Мою малышку, — передразнивает Макс. — Никто её не угробит так, как ты. Она злится. Не по-настоящему. Она потягивается после сна, стирает попавшие капли воды с кожи, поправляет сильно отросшие волосы и тянется к радио, которое едва слышно. Это Билли сделал музыку тише, когда Макс заснула. Сейчас она хмурится, крутя колёсико громкости, и ничего не спрашивает. Знает, что Билли нахамит, но не признается. Она слишком хорошо его знает, мелкая стерва. И музыку оставляет ту, которая ему нравится. Значит, пробуждение раньше срока не испортило её настроение. Или всё-таки? Макс перестаёт мучить магнитолу и поворачивается на сидении боком к Билли. И не сводит с него взгляда. — Что? — Что? — Ты пялишься. — Я хочу сесть за руль. — Ни за что. — Тебе нужно отдохнуть. — Я в порядке. — Сколько ты за рулём? Выглядишь так, будто вот-вот вмажешься в столб. Дорога пустая и однообразная. Ни одного столба в пределах видимости. — Ты сядешь за руль только в случае моей смерти. Вообще-то шутки о смерти между ними запрещены. Негласно. Но Билли раз за разом нарушает это правило. Его никто не озвучивал вслух, значит, и придерживаться необязательно. Макс молчит. Не отворачивается. Пялится с тем же выражением лица. Возможно, думает о смерти, которую Билли всё-таки вспомнил. Странно, что он жалеет о сказанном вслух. Раньше он никогда не жалел. Жизнь казалась проще, когда Билли был конченным мудаком. Макс его побаивалась и ненавидела, но не вела себя так. Не пыталась ставить под сомнение его слова, спорить, переубеждать или пытаться вывести из себя долгими немигающими взглядами. — Нет, Макс. — Ты выглядишь так, будто твоя смерть совсем близко. И тогда я всё равно сяду за руль. И, вообще, я уже брала твою машину. И не разбила. — В смысле «не разбила»?! Ты поцарапала боковину и подвеску! — С тех пор я стала ездить лучше. Стала, конечно. Билли уверен, что никто не доверял ей машину за прошедшие два года. — Ты говорил, что, возможно, мы будем меняться, — продолжает настаивать Макс, — когда пытался меня убедить поехать с тобой. — Я не пытался тебя убедить. И я сказал «возможно». — Вернуться в Кали на машине было твоей мечтой. Я поддержала. Поэтому я требую, чтобы ты пустил меня за руль. Требует она, как же. Билли играет желваками, глядя исключительно на дорогу. Он чувствует усталость, но не такую, чтобы взять и поддаться уговорам. По крайней мере, сразу. Макс садится за руль спустя двадцать километров. Вместе с водительским креслом она забирает его солнечные очки и право выбирать музыку. Билли качает головой и морщится, хоть и считает, что легко отделался. Очки идут ей больше. — Не газуй так сильно. Мягче. Мягче, говорю! — Ты бы поспал, — говорит Макс, глядя поверх затемнённых стёкол. — Иначе станешь помехой слева. Ему совсем не хочется спать. Его усталость не из-за отсутствия сна. Ну, или он так считает, пусть и просыпается время от времени от кошмаров, в которых тварь, размером с дом, переваривает его внутренности, превращая в слизь. Но он следует совету Макс и закрывает глаза. Боится поседеть, наблюдая за её манерой вождения. И думает почему-то, что взросление пошло ей на пользу: сделало той красавицей, кой она и была, не утратив нахальный тон и упрямое бесстрашие. Под ритмы попсы никак не удаётся уснуть. А потом Макс ещё и начинает подпевать Мадонне. Билли сжимает челюсти, чтобы не проронить ни одного лишнего слова; она издевается над ним! Тем более нельзя показать, что она достигла цели. К дурному голосу прибавляется ещё и стук о руль, не попадающий в ритм музыки. Билли в шаге от того, чтобы завыть. Он поворачивается к ней и смотрит. Думает, чувствует ли она его взгляд? Делает ли вид, что не чувствует? Она театрально разевает рот, раскачиваясь телом. На дорогу бы смотрела, дура! И всё же он любуется ею. С отросшими неубранными волосами, с веснушками, такими яркими на солнце, с улыбкой до аккуратных ушей. С намеренно дурным голосом и кривляниями, которые в жизни не использует. — Ты пялишься, — заявляет Макс, когда заканчивается припев и начинается куплет, слов которого она не знает. — Что? — Что? В эту игру можно играть бесконечно. Билли скалится и тоже устраивается на боку, хотя это чертовски неудобно. Лучше представлять бесконечную полосу песка и набегающие волны. Макс в зелёном платье пытается справиться с волосами, которые безжалостно треплет ветер. Смеющаяся, громкая, похожая на чайку с нелепо расставленными в стороны руками-крыльями. Такая же свободная, как чайка. Такая же противная, как чайка. В придорожном кафе они покупают кофе и сэндвичи. Съедают всё купленное за пластиковым столом, накрытым клеёнчатой скатертью, глядя на ленту дороги, пустую в обе стороны. Похоже на «Безумного Макса» пустынностью и отсутствием признаков человеческого жилья, если не смотреть на кафе и крохотный мотель. Но они и не смотрят. Единственное направление их взглядов — вперёд. Поэтому он может представить себя в фильме. С ним рядом даже есть собственная версия безумного Макса, пусть и в девчачьем теле, но с хорошо поставленным ударом справа и взрывным характером. Дурацкую игру в «кто сядет за руль первым» выигрывает Билли. Хотя узнаёт об этом только тогда, когда Макс надувает губы. — Я больше не могу слушать Мадонну, — заявляет он и не чувствует себя обязанным извиняться. Макс закатывает глаза и отворачивается к окну. Вряд ли она действительно обижена. Но и у Билли нет никакого желания разговаривать. Возможно, они превысили лимит разговоров. Они никогда не разговаривали так много, как в начале этой бесконечной дороги, хотя и молчали тоже много, когда не могли продолжать. Когда спотыкались о события лета 1985 года. Или чуть позже. Или ещё чуть позже. Проще молчать и смотреть вперёд. Как будто не было прошлого. Как будто они никогда не ненавидели друг друга и не портили друг другу жизнь. Как будто они начали с вот этого пути, с борьбы за водительское место, солнечные очки и музыку. Как будто им не впервой молчать, не придумывая друг для друга страшные казни. Хотя, может, Билли чего-то не знает. И Макс убивает его в мыслях сейчас самым кровавым способом. Ещё более кровавым, чем тот, которым он уже однажды умер. На ночь они останавливаются в безликом придорожном мотеле, полупустом, с комнатами, похожими на картонные коробки, и с не самым свежим бельем. Девушка-администратор надувает пузырь из жевательной резинки, подмигивая Билли, когда Макс смотрит в сторону. И он вполне мог бы замутить с ней сегодня, но есть слишком много «но». Они пробовали снимать разные комнаты в мотелях. Это не работало. Они не стали близки, но его смерть что-то поменяла. Всё поменяла. Они не называют друг друга «братом» и «сестрой». Они никогда не были братом и сестрой. Они не испытывают стыда, когда по очереди просят двухместный номер с одной кроватью. А если такового нет, то сдвигают кровати. Это не похоже на то, что было у Билли прежде. Для Билли теперь всё в новинку с ней. Макс выросла. Билли умер и перестал быть тем мудаком, с которым удобно. Между ними ничего не изменилось. Между ними изменилось всё. Обычно Макс засыпает на другом конце кровати, пока Билли пялится в потолок и ненавидит недостаточно плотные шторы, пропускающие свет автомобильных фар — они всё-таки не в «Безумном Максе» и машины редко, но появляются. Билли подстраивается под её тихое размеренное дыхание, без которого уже не помнит, каково засыпать. Перед сном он всегда представляет бесконечную полосу песчаного пляжа и набегающие на неё пенные волны. Проваливается в сон без сновидений, чтобы проснуться от кошмара — либо её, либо своего. Они никогда не спят спокойно до утра. Кому-то из них всегда становится страшно и больно. Кого-то из них нужно возвращать в реальность прикосновением или успокаивающими словами, пусть даже те — наглая ложь. — Всё закончилось, — шепчет Билли в мягкие волосы. Трясущаяся после кошмара Макс вжимается в него всем телом, опутывает руками и ногами, сжимает до синяков, царапает отросшими ногтями кожу. В первую ночь с отдельными комнатами он проснулся от её жутких криков. Во вторую (и последнюю, начавшуюся в разных номерах) она будила его пощёчинами, и те были не такими болезненными, как кислота монстра, разъедающая его лицо до костей. Никто из них не спрашивал, как они попали в комнаты друг друга. Номера с отдельными кроватями тоже оказались неважным вариантом. Потому что от кошмара не так-то просто отойти, пока реальность ускользает. Потому что приснившаяся жуть тянет щупальца сквозь измерения и кажется более реальной, чем всё остальное. — Всё закончилось, — Билли гладит Макс по спине, по прилипшей от пота футболке, по острым лопаткам. В первый раз, когда она оказалась настолько близко, он подумал, что сходит с ума. Что хрупкое девичье тело, податливое и горячее под руками, принадлежит кому угодно, но не Макс. Он никогда не думал о ней так. Ну, то есть, отношения между ними никогда не подходили под братско-сестринские стандарты. Он перегибал палку с контролем: выспрашивал о парнях, с которыми она общается, полыхая к ним ненавистью — ему, на самом деле, не важен был цвет их кожи — он придрался бы к чему угодно, потому что не мог представить, как кто-то прикасается к ней или смотрит на неё… Он оказывается не готов к тому, как тело реагирует на неё. У него нет возможности подумать, объяснить, понять. Потому что Макс не смущается. Из них двоих Макс ведёт себя так, как будто всё происходящее — единственный верный вариант. Единственный правильный. У неё влажные жадные губы. Билли обманул бы, заявив, что она неопытна в прикосновениях и желаниях. После он думает, что всё равно будет гореть в аду. Если уже не горит. Так какого хуя? Он засыпает, чувствуя осторожные, не заводящие, а успокаивающие и благодарящие поцелуи в плечо и руки, которые касаются без отвращения жутких шрамов на боках. А утром рассматривает её руку, лежащую поперёк его груди. Как будто, засыпая, она так и не смогла его отпустить. Как будто всё, чего она хотела — это касаться его всю ночь. Возможно, у неё было время подумать о них, пока он был мертв. Сколько там времени прошло — полгода, год? Почему-то Билли не сдерживается и будит её, целуя тонкие пальцы. Со сна она растрёпана, пытается рассмотреть его мутными глазами и округляет опухшие губы, пытаясь выговорить хоть что-то конкретное. Наверное, при свете дня то, как он берёт её, ещё не до конца проснувшуюся, но жадную, ещё ужаснее, чем если бы он делал то же самое, но ночью. И Билли не жалеет. И Макс вряд ли жалеет, хотя и жалуется, что он не принёс ей даже кофе в постель. Хотя мог бы. Он исправляется на следующее утро, но вместо счастливого «спасибо» ловит полубезумный взгляд и бормотание: «я думала, что ты исчез, что ты не возвращался». Из-за смерти длиною в полгода (или год?) ему всё происходящее кажется в новинку. Но Макс не рассказывает, как прожила это время. А Билли не решается спросить — мало того, что его не было рядом, так он ещё и не подозревал, насколько ранил её своей смертью. Наверное, он даже не догадывался, что причинил ей боли больше смертью, чем издевательствами в качестве мудака-брата. Хотя после переезда в Хоукинс и после злосчастной драки со Стивом, когда она вырубила его шприцом с наркотиком, он перестал доканывать её своим обществом. Но и не стал нормальным старшим братом. Теперь то ему понятно, почему: он мог стать ей кем угодно, но не братом. Но даже при всех значительных изменениях, они только чаще ругаются. Спорят. Не идут на компромисс. Издеваются друг над другом. — Кофе в постель, — хмыкает Билли, когда они выезжают с полупустой парковки мотеля. — Откуда ты только взяла эту мерзость. Из тупых романтических фильмов наверняка. Или из не менее тупых статей в женских журналах. Такие клишированные желания могли быть вызваны чем угодно, но не нормальными человеческими потребностями. К тому же, ему пришлось успокаивать её от чего-то, до боли напоминающего панику. Но она отказалась пить кофе и после: тот остыл до гадкого состояния, а она ведь даже не чистила зубы! Он мог бы сорваться на крик из-за непоследовательности, но отвлекался, чтобы вытирать слёзы с её щек. Он так долго был ублюдком. Он утратил право оставаться ублюдком. Иногда Билли пытался понять, как она вообще попала в эту западню? Она казалась маленькой, вспыльчивой, упрямой и на дух его не переносящей. В какой момент всё изменилось? Не то, чтобы он думал, будто испортил её своим тлетворным существованием, но мысль, что он приложил руку к её желаниям, время от времени появлялась в его голове. И не казалась отвратительной. Происходящее между ними можно назвать как угодно, но только не отвратительным: они никогда не считали друг друга братом и сестрой, возможно, уже тогда неукоснительно следуя этому правилу. Они оба знали, что что-то в этом роде произойдёт. Даже умерев, Билли не помешал этому случиться. — У меня кофе, у тебя — слюноотделение при виде большой женской груди или задницы. Иногда их разговоры переходят те грани, которые делают всё реальным, не только по ночам. Но и по утрам. И посреди дня, когда они сворачивают в кювет, рискуя больше необходимого, потому что, распробовав друг друга однажды, не могут остановиться. — О чем ты? — О той девке, которую ты облизал взглядом. Она, конечно, заслуживает этого, но не смей говорить мне, что я очевидна. Билли прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Он знает, что и Макс смотрела. Он знает, что Макс способна оценить и, возможно, даже запасть на девчонку. Возможно, они и в этом чрезвычайно друг на друга похожи, потому что Билли порой провожает горячих парней взглядом, который далёк от платонического. — Как будто ты не знала, что я очевиден. — Твоя смерть как-то исказила мою память. Сделала тебя умнее, красивее и нормальнее в моих воспоминаниях. — Тебе не повезло, — хмыкает Билли. Почему-то ему становится не по себе: Макс отворачивается, но он успевает заметить нежность в её взгляде. Это пугает. Это не должно заходить настолько далеко. Пусть они и не брат с сестрой, но они по-прежнему остаются самыми неподходящими друг для друга людьми. Макс заслуживала большего и раньше… Он не настолько мудак, чтобы этого не понимать. Но ночью его выворачивает наизнанку фантомными химикатами, а она сидит рядом, на холодном полу в ванной, и гладит его по спине, сжимает руку и не отпускает, даже когда он орёт матом, чтобы она оставила его в покое, потому что он отравлен. Макс такая же упрямая, как и Билли. Возможно, всё дело в том злосчастном дне, когда она не смогла заставить себя подойти к нему ближе, пока монстр рвал его зубастыми щупальцами. Она сделала правильно, когда не подошла, но скажи он об этом вслух — она не услышит. К тому же, об этом они не говорят. Делают вид, что этого не было. И иногда успешно. Когда он приходит в себя, использовав, кажется, половину всемирных запасов питьевой воды, чтобы избавиться от жуткого привкуса во рту, они не трахаются, как обычно, чтобы забыться, не занимаются любовью, не пытаются врасти друг в друга теснее. Они лежат в темноте на постели поверх одеяла и держатся за руки. — Иногда мне кажется, будто я в больничной палате, — шепчет Макс. — Вся опутана проводами. Дышу через трубку. Мои руки и ноги в гипсе. Я пытаюсь открыть глаза и пошевелиться, сообщить хоть как-то тем, кто рядом, но кого я не вижу, что я пришла в себя. Но я не могу. Тело не слушается. Все мышцы отказали. А рядом кто-то есть. Кто-то читает вслух. Пересказывает последние новости. Касается моих пальцев. Просит, чтобы я подала знак. Билли сжимает её маленькую руку крепче. А как ещё он может показать ей, что слышит? Он не тот, кто может ей помочь, но он тот, кто слышит. — Но я не могу. Я просто лежу. А они сходят с ума от переживаний за меня. Это потому, что она — хороший человек. За таких, как она, всегда найдётся, кому переживать. Билли уверен, что его палата оставалась бы совершенно пуста от посетителей. И он никого не винит за это. Никого, кроме себя. — Всё будет хорошо, — лжёт он. — Однажды ты сможешь показать, что всё ещё там. Что за тебя есть смысл бороться. Он хочет, чтобы эти слова не были ложью. Утром они продолжают ехать в сторону океана. Дорога лентой стелется под колёсами авто. В приступе ярости ещё в самом начале пути Билли сломал к чертям зеркало заднего вида: не на что там смотреть. Макс покупает белое платье, когда они умудряются потеряться в поворотах и заезжают в город, чтобы понять, куда ехать дальше. Билли смотрит на неё с прищуром. Боже, как она хороша! Платье летнее, идеально подходит для прогулок вдоль пляжа. Он невольно вспоминает маму в похожем платье. Чувства к Макс другие, они лишены ярости и обиды — он просто любуется ею, пока она крутится перед зеркалом. Ради этого стоило потеряться. Чтобы представлять её перед сном в этом платье: свободную, как чайка. Противную, как чайка. Макс замечает его взгляд в зеркале, показывает сначала язык, а затем средний палец. И потом, краснея, отворачивается. Он рад, что они ещё не всё проебали друг с другом. Хотя у них, быть может, припасена для этого целая вечность? Впрочем, вряд ли. Билли старается не думать, зачем выжимает педаль газа. И почему всё чаще Макс напряжённо держит спину, чтобы не оборачиваться назад. И почему они набрасываются друг на друга, уже не дожидаясь оправданий в виде кошмаров. Макс не выдерживает первой. Хотя она сильнее. Она всё ещё жива и чувствует острее, что бы ни происходило там, где их нет. — Как думаешь, они смогут победить Его? Билли делает музыку тише. Когда бы не прозвучал этот вопрос — сейчас или через тысячу лет — он всё так же не был бы к нему готов. — Твоя подружка уже делала это. Дважды, — говорит он, хотя не знает всего, ведь в его распоряжении всего лишь обрывки чужих воспоминаний. — Она справится в третий раз. Макс не выглядит успокоенной ответом. Она могла выбирать, когда попала сюда. У неё ещё оставалось тело. Вместо того, чтобы спастись самой, она нашла его. И поддалась на уговоры уехать далеко к океану. Исполнить его мечту о дорожном путешествии. Сделать эту мечту даже приятнее — дарить ему себя каждую ночь, каждый день, каждый час бесконечной дороги. Билли подозревает, что там, впереди, нет никакого океана. Но он цепляется хотя бы за дорогу. — Как думаешь, что будет с нами? — спрашивает Макс тише. Билли крепче сжимает руль. Она нарушила главное правило, но он не позволит ей погрязнуть в правде. — Ты очнёшься в собственном теле. Пойдёшь на поправку. Возможно, поедешь с друзьями в путешествие к океану, чтобы выполнить обещание, которое не вспомнишь. — Я не хочу забывать. — Ты должна. Он тормозит, её плечи дрожат, как после кошмара, хотя она не спит. Он знает: Макс устала ждать и делать вид, что всё в порядке. Он знает, что она сама выбрала его, но этот выбор был неправильным: ей не место рядом с ним. Он благодарен ей, что она скрасила его вечность в аду, но он надеется, что она ещё не принадлежит аду. Её подружка справится, и всё, что происходит здесь, останется здесь. Иллюзией. Попыткой выжить, вспоминая его таким, каким он на самом деле не был. Но пока не время. Ей нужно держаться. Ей нельзя оборачиваться. Билли становится необходимым выйти из машины. Обойти. Распахнуть дверь с её стороны. Поймать Макс в объятия. И сжать, и целовать, и вдыхать запах, и держать в этой реальности, в которой монстры есть, но так далеко, что можно представить, будто их нет. Макс доверчиво льнёт к нему. Забывается в поцелуях. Сосредотачивается на вкусе слюны, на жаре внизу живота, на тянущей все силы и смыслы жажде, на том, чтобы царапать его спину и ёрзать от нетерпения на заднем сидении камаро. Он не позволит ей обернуться, пока еще не всё кончено. Если придётся, он обернётся вместо неё. Он сделает ради неё всё, потому что последнего «прости» было недостаточно, чтобы исправить всё, что он сделал, пока был жив. А ещё он увезёт её к океану. Надеясь, что бесконечной дороги хватит, чтобы убежать от кроваво-красной бури, которая преследует их.