Иллюзии

Первое, что Мей видит, робко размыкая веки – небо чужих глаз. Там летний дождь, охапка васильков и глубина сапфира. Его глаза до невозможности светлые, до сердечного трепета чистые, как щербатый лед, сотворённый из мёртвой воды. Как горячие слезы и многогранность алмазов. Вдох – изгиб его длинных ресниц, выдох – осколки неба, застрявшие в беспокойном сердце. Михаэль Кайзер хорош собой и он знает об этом, улыбаясь её восторгу любви в глазах снисходительно, как неразумному ребёнку. Кайзер дошлый, всегда таким был, – всё понимает сразу. Соулмейт его – лишь ребенок в красивом обличье. Ребёнок задыхается радостью от красивых сказок о переплетении судеб и со всей внимательностью запоминает каждое его движение, даже не подозревая, какое раболепие за этим стоит. Мей смотрит на Михаэля, но не видит его. У неё потому что счастье, запечатленное под веками, обрывки бесконечных снов на репите и целый дворец ожиданий. Она ждала его всю свою жизнь, искала наивной блеклостью глаз в каждой очереди, во всяком случайно встреченном лице, чтобы влюбляться в Кайзера снова и снова. Девичье сердце бушует, опаляя липким румянцем щеки: случайное прикосновение чужой ладони, чтобы быстро понять, что стылой осенью так легко согреться. Мей улыбается. Пусть пока улыбается, но только пока, потому что мир глух и нем, сколько не кричи. Простая истина и одновременно первый урок от Кайзера Михаэля для Мей. Соулмейт – не значит центр мира. Не значит бесконечную любовь, надежду и веру. И это даже не определенность. Потому что Кайзер рядом. Кайзер рядом, но Мей в тишине одиночества – Михаэля со спины прижимают к себе чужие руки так по-свойски, что мир вдруг теряет краски. Мир трескается и ползёт ломанной гранью вкривь и вкось – так розовые очки бьются стёклами внутрь. Мир безвозвратно рушится. И Кайзер уходит, уводит с собою высокую красотку, искренность мейской улыбки и, кажется, все её робкие, только взросшие, как хрупкие подснежники, чувства. Соулмейт, как завещали лживые, – черт их дери! – книжки, всегда снует где-то поблизости, Мей всём нутром это ощущает каждый раз как впервый, но никогда он не рядом с ней. Михаэль по-прежнему снисходительно улыбается, качает головой почти довольно, как если бы ребёнок делал успехи, и позволял ей быть с ним поблизости. Просто поблизости: у них были и поцелуи, и объятья, и большее – лишь в физическом плане — но ничего душевного не было. Мей быстро устала от этого. Слишком горько. Слишком больно. Всего слишком – осознание прошибает навылет. И Мей застывает неподвижной статуей, неспособной дать достойный отпор реальности – плата за наивные иллюзии. Этот удар она не выдерживает – стирается между придуманным и явью, чтобы застрять где-то на грани, но начать сначала. Тишина и пустота обступают дальнейший путь, Мей теперь с дырою в душе, но жить пытается сначала, не обращая внимания на реальность снов. Михаэль всё также всегда где-то поблизости, но никогда – рядом с ней. И Мей к этому привыкает, пусть и больно. Кайзер научил, что мир глух и нем, как ни кричи – это она уяснила, прежде чем решиться потерять берег из виду и плыть дальше. Злобные тени тянутся призрачным следом – Мей боится оборачиваться, но теперь принимает, что они есть. У Мей, вообще-то, мало, что есть, но она учится ценить, честно учится. И страшные дни в приюте, и первый опыт в любви неудачный и единственного близкого – Хаято, что прикрывал её своей спиной в приюте, грел в широких объятьях, когда Михаэль растоптал ей сердце, и, наконец, просто был. Мей поздно поняла, насколько это важно – просто быть рядом, не связанным судьбой, связью и прочим-прочим.