Выкранный в сумерках

Укун был дотошным мечтателем. Когда дети в пять лет выбирали, что станут космонавтами, когда вырастут или доберутся до луны пешком, а то спасут мир, Укун выбирал справедливость. Ею он был повязан, когда каждый раз влезал в чужие споры, чтобы их разрешить и когда добивался честности во всём. Он верил в грёзные реалии, где побеждает всех плохишей, но без магии — силой. И когда после окончания школы Укун умотал в полицейскую академию, Макак был не удивлён. Таковым, как его лучший друг, он себя никогда не считал. Макак предпочитал искать красоту в простоте: в кривых картинках, нарисованных на школьных партах, пока Укун рядом почти на пятёрки тесты решал, в банановых коктейлях, которые предпочитал алкоголю и — без иронии — в преступлениях. Совершить идеальное ограбление — иллюзия и мастерство, окрашенное в ежевично-черничные тона, как взлёт перьев голубя на фоне заходящего дня. Макак был очарован. Он не считал себя поборником справедливости — да и на кой нужно? — лишь лжец красивый и актёр своего театра, объятый фанфарами глаз, что наблюдают за каждым шагом. Когда Макаку было пятнадцать он впервые украл из магазина шоколадку, чтобы разделить с местными ребятишками. Это было не так красиво, эффектно и — без скептицизма — убого. Но Макак считал, что всё удовольствие далеко не в преступлении — прелюдии рождают истинное наслаждение, доводящее до пика услады. Ему нравилось не иметь, а забирать. Когда Макак окончил школу, его имя прогремело на мир. Ночной вор, подобный тени, воспаряющий в небесах. — Я думаю, — в одно утро выдал Укун за завтраком, и лицо его стягивалось хмуростью. Макаку до боли хотелось его ущипнуть. — Его поймают. Очень быстро. Просто любитель. — Разве не все преступники в своём роде любители? — Макак рассуждал, сунув в рот ложку. То ли от нечего делать, то ли Укуна позлить, который всё морщился. — Профессионалом можно стать только заимев стаж. Джек Потрошитель, Зодиак. А парень только начинает свою карьеру и ты, такой гордый, осуждаешь его первые шаги. Макак ложку вытянул, закончив говорить. Зачерпнул ещё хлопья с молоком и отвёл взгляд к телевизору, где крутили новости о пропаже драгоценного колье из ювелирной. Он улыбался, а Укун был темнее туч, что вились снаружи. — Вот стану полицейским и живо избавлюсь от всех таких карьеристов, — он заключил. Макак усмехнулся невпечатлённо под нос. Так уж быть, он дождётся. — Ну, а пока завтрак доедай, любитель. Его лоб встретился с ложкой Укуна. На фоне для театральности прогремел гром и с шумом чуть не упала тарелка. Макак прыснул. Когда кончился дождь, колье было аккурат возвращено ювелиру. Укун долго рассуждал о мотивах и следствии. О них рассуждали и другие каналы по телевизору, полицейские и главный инспектор, у которого стажировался через два года Укун. К этому времени Макак уже носил звание профессионала — самопровозглашенно, но гордо. За ним лежало множество ограблений — как одно представление за другим, полные наигранной фальши. Макак напоминал тени и лишь их, уходя, за собой оставлял. Ещё он оставлял кукол — как визитная карточка. А дома сшивал новые, пока Укун за стенкой жаловался на работу или опять ругал вора на чём свет стоит. Макак попутно подумывал, что для элегантности лишним не будет выдумать псевдоним. На пятую годовщину совместного проживания и новой должности Укуна, Макак испёк торт, забрал костюм из химчистки, купил персикового вина и успел заскочить в только открывшийся недавно музей, чтобы выкрасть картину. — Снова он, — Укун был на взводе: почти насиловал вилкой кусок бедного торта, отламывая и бросая всё в рот. — Этот чёртов Сумеречный Вор. Макак думал, что это звучало неплохо. Выдумал он, конечно, не сам — СМИ постарались, но ему даже нравилось — звучаще и гордо. Недавно кто-то даже нарисовал арт и насоздавали фан-клубов. Макак бы правда назвал всё подобное попросту небрежным-излишним, но купался в восторге и внимании публики, стянув с головы шляпу чёрного бархата. Весь костюм Макака состоял из цветов ночи — фиолетовый с чёрным. За ним веял плащ — Макак считал: для большей раздутости — и одну сторону лица таила маска — там, где глазом он попросту не мог видеть. Но больше всего забавлял интерес Сунь Укуна. Макак был готов слушать часами, какой он плохой, ужасный-ужасный злодей, если лишь от него. Макак мог выкрасть множество драгоценностей ловкостью кошки, но одно вору теней было недоступно — сердце одержимого им полицейского. Глупый до абсурдности замкнутый круг. Через месяц они встретились снова нос к носу. И Макак был в фиолетовой маске, а Укун инспектором, вызванным как охранник. Макак всегда помнил: Укун дрался сильно, почти задевая важные органы и попадая. Но Макак не уступал, правда, силе полиции и пистолетам он — как ни забавно — мало что мог сопоставить. — Увидимся снова, — пообещал тот и был таков, растворившись в тенях. Вечером Укун свирепствовал долго и некрасиво, а Макак до мурашек вздыхал, приложив к лицу лёд, пока заботливо руки другого гладили волосы. — Вот поймаю я его и!.. — Укун выдохнул шумно носом и вздрогнул, вспомнив о руках. Вся злость мигом распалась, а морщины стянулись меж бровей. Он запереживал. — Извини не больно? Макак смеялся, влюблённый до безумия. — Ничуть. Больно было первые несколько раз от пуль и рук полицейских — воспоминания вспышками болючими и неприятными. Больно было — он помнил — в детстве, когда лишили глаза, а Укун плакал рядом, пытаясь его успокоить. Остальное так, — неприятно. Даже та попытка неудачная выкрасть кольцо, как сегодня, когда Укун его остановил. Сейчас сам же зализывал раны, а Макак любовался — невыносимый. — Где же ты так поранился, горе моё? — Укун хмурился снова, но без упрёка. А затем улыбался, фырча от тычка пальцем в нос. — Прекрати. — Знаешь, — Макак начал кошмарный, довольный, — учить детей боевым искусствам — страшная вещь. — Они тебя толпой так? — Да, прям всем Шаолинем. — Ну и лжец же ты. Не только лжец, но и вор, жнец и на нервах тот еще игрец, но об этом Макак снова тактично предпочёл промолчать. Вслух хвастаться, ну, некрасиво, а для него и опасно. Во вторую их встречу Макаку повезло больше. Картина, правда, оказалась безвкусицей — Макак повертел её в руках пару раз вернул через полдня. Знаете, даже он нарисовал бы лучше. Макак доказывал то ни раз, когда высылал Укуну предупреждения. Тот говорил, что стиль рисования и почерк кошмарный, а Макак — раненный в самое сердце — думал, что кошмарный тут только Укун. Ну, ещё и нахал. Их битвы напоминали танцы на сцене — переплетение рук и ног и отточенное движение каждого слова. Однажды Макак станцевал с ним вот так просто и завороженно — под луной. Укун был потерян — его взгляд золотой мазался со цветом мандариновых облаков, персиком неба. Он огрызался и хмурился по-родному, а Макак всё смеялся-кружил. Они разошлись с первой луной. В ту ночь домой Укун пришёл поздно, заблудший, как звёздное небо. А Макак не украл ничего. — Знаешь, — через неделю наутро встретил Укун, а Макак — сонный и с пастой зубной на щеке — кивнул головой. — Я думаю, что близок к тому, чтобы понять, кто скрывается под маской Сумеречного Вора. В то утро у Макака не вздрогнуло ничего. Снаружи ветер тёплый убаюкивал уходящее лето, а Макак лишь моргнул пару раз и продолжил чистить зубы. Лишь смешок вырвался напоследок. — Почему? И Укун — такой забавный и правильный — с загадкой ответил: — Ну, просто знаю. Макак спорить не стал и, умывшись, первый отправился делать завтрак. Укун спешил на работу, поэтому собрав вещи, натянул галстук и форму, съел лишь половину омлета, а затем коснулся губами щёки на прощание, скрывшись в прихожей. После этого Макак ещё долго думал и дожёвывал чужой завтрак. А затем глядел в потолок, распахнув полностью веки. Укун сделал такое впервые и, ох, это было особенно. Сумеречный Вор не воровал почти месяц. Укун изводился, как не свой, ждал и проверял письма на объект кривых рисунков-посланий. Макак в это время сидел в комнате, листая журналы и казался самым обычным на земле человеком — счастливым, простодушным и скучным. Он предложил Укуну не дуться, а вместо этого заглянуть на выходных в ресторан. С ним — до чудного — легко согласились. Они болтали весь ужин и вечер, а затем также щебетали-дурачились у прихожей. И обнимались крепко-крепко, пока пьяный Укун налегал на Макака. Он целовал его лицо, губы и нос и хохотал. А Макак — дивный и очарованный, ну, в любви — кружил его по квартире прежде, чем вместе упасть на диван. Чтобы смеяться и там же уснуть. С тех пор Укун целовал его каждое утро, а Макак ответно — каждую ночь. Через неделю он испёк любимые пирожные с персиками для Укуна, связал пару кукол и снова ограбил известного богача. Укун даже не успел глазом моргнуть и прибыть вовремя к месту преступления, как сейф нахально увели из-под носа. Сумеречный Вор вернулся, чтобы красть и возвращать снова, как по сценарию своей роли — драматично-наигранной. Укуна успели к тому времени повысить ещё и выдать орден особых заслуг. Они с Макаком это отметили вином с поцелуями. Через неделю Укун его подстрелил. Так внезапно и глупо, когда ценился совсем не туда, а Макак выскочил сам — котом на дорогу. Пуля пролетела насквозь, приземлившись в стене. И задела плечо, разлив слишком много крови. Макак скрыться далеко просто не смог. Рука страшно болела и перед глазами плыло от потери крови. Ему требовалась передышка — спиной об стенку какого-то здания в переулке — вдох и выдох. Макак был почти труп. Укун преследовал, оставаясь у него на хвосте. И зашёл в переулок через пару минут по следу невысохшей крови. Макак подумал, да, это было совсем не эффектно — попросту по-дурацки и некрасиво. Его история закончилась на крови, которую он никогда за жизнь не пролил. Карминовый пачкал костюм, ладони и реквизит. Макак для драматичности стянул маску и хохотнул — привкус железа и сырости щекотал нёбо. Да, свет потух и спектакль окончился. Занавес. — Как странно осознавать, что его больше нет. Укун доучился до капитана полиции и уже не казался дотошным мечтателем. Теперь он был реалистом — в шрамах рваных со службы и чувством не покинувшей справедливости. Спустя нескольких десяток лет. Он общался с одним из коллег, заканчивая рабочий день. В руках сигарета, на пальце — золотое кольцо. — Он победил, — Укун рассуждал, выдохнув дым и стряхнул пепел с кончика сигареты. Затем поднёс ко рту снова и сделал с улыбкой затяжку. — В конце концов, я думаю, что он добился своего. — А чего? Укун не ответил. Он потушил сигарету об стенку, — они разошлись. Хотелось безумно домой и лечь спать или, может, поесть — Укун пока не решил. Наверное, хотелось пожаловаться и чтоб послушали, как всегда. А дома, на кухне, Укуна встретил Макак — замужний и предовольный — со шрамом в плече и ужином на накрытом столу. — С возвращением. И с поцелуями — взаимными — в губы. Как ни невероятно — мечты имеют свойство сбываться.