Гладиолус

      Аскеладд оглядывает поле битвы с удобного бугристого холма — не самого высокого в округе, но представляющего собой весьма комфортную точку обозрения. Этот холм и небольшие участки пары прилегающих холмов — единственное место во всей округе, куда падают солнечные лучи. Они скользят по свежей зеленой траве, словно странная ирония насчет происходящего достаточно близко — там, куда не падает солнечный свет. Здесь, под теплым золотым солнцем, — спокойствие и безопасность. Там, под тенью густых, почти черных туч — битва, крики, боль. Мешанина из копий и мечей, из людей и лошадей… А он наблюдает это с высоты, как и положено кукловоду. Они все трое, находящиеся здесь, на освещенном солнцем холме, кукловоды.       Палпатиос, властелин королевства Италии, сидит верхом на рыжей лошади чуть поодаль справа. Шерсть его лошади такая яркая и блестящая под солнцем, что у Аскеладда невольно возникают ассоциации с драгоценными металлами: золотом или бронзой. Этот человек не мог выбрать себе другого коня. Везде, где проходит Палпатиос, остается шлейф из толков о его несметных богатствах и власти. Аскеладд видит его сегодня не впервые, потому может с уверенностью сказать себе, что привык к постоянной демонстрации высокого положения седовласым правителем южной страны. Этому дню предшествовали месяцы планирования, закулисных интриг, тайных писем и провокаций на чужих территориях. Сейчас они втроем пожинают плоды своего союза, который если был для кого-то тайным, то сейчас определенно стал явным. Но колесо уже завертелось, и битву уже не остановить. Все эти люди, сражающиеся сейчас в долине между холмами, могли бы легко объединиться и отправиться на них, да вот только рассорить людей легко, очень. Примирить между собой гораздо труднее… На это Аскеладд и ставил, предлагая свои идеи в общий план.       Леди Елена сидит позади него, и Аскеладд жалеет, что сквозь металлическую нагрудную броню не ощущаются прикосновения ее изящных пальчиков. Свою лошадь леди Елена потеряла в бою, но, не растерявшись, вскочила на его коня — ловко, грациозно, прямо на ходу. Аскеладд даже успел поразиться столь дерзкому и отчаянному поступку, хотя эта женщина с первой встречи казалась ему настоящим воплощением амазонки, о которых он слышал легенды от купцов из далеких стран. И в рассказах это казалось ему немного диким, ведь женщины из его краев не воевали, они занимались хозяйством, растили детей, следили за домом. При этом легенды его народа тоже содержали сказания о девах-воительницах, но… наверное, свои легенды всегда кажутся менее причудливыми, чем чужие. А уж увидеть женщину-воительницу не на страницах древних сказаний, а вживую… Аскеладд привык не выказывать своих настоящих эмоций напрямую, но тогда просто не смог их скрыть. Миниатюрная, изящная девушка, само воплощение воздушности и нежности на первый взгляд, владеет мечом не хуже него самого, а еще великолепно ездит верхом, разбирается в военной стратегии, и умеет еще немало других штук, в которых он никогда бы не заподозрил женщину.       Внизу пробегает, шатаясь, раненый воин, утыканный стрелами. Аскеладду не нужно оборачиваться назад, чтобы знать: леди Елена задумчиво хмурится, слегка закусывая нижнюю губу. Этот воин не из ее армии. Но она ему сочувствует. Нет, она не в ужасе от происходящего — а если и в ужасе, то слишком тщательно это скрывает. Она не пытается внутренне сбежать и спрятаться. За много лет правления Грецией, ее родиной, она привыкла к боям и войнам. И все же не растеряла сострадания. Сначала эта черта казалась Аскеладду наивностью. Теперь же он этим восхищался. Его так и тянет прикоснуться к руке этой красивой черноволосой правительницы, накрыть своей ладонью ее тонкие пальцы. Но этого делать нельзя — это будет не по правилам игры, которую они ведут между собой под шатром могучего преданного союза. Палпатиос и так слишком часто на них косится, пытаясь выдать свой взгляд за ожидание от них какой-либо реакции на ход битвы внизу. На самом деле он изучает не их отношение к битве, а их взаимодействие. Когда леди Елена явилась на холм не на своей лошади, а позади Аскеладда, он явно подумал, что гречанка уже выбрала себе союзника на будущее. Такие альянсы нужно создавать после победы, но разве можно было оставить ее посреди боя без помощи? Да и… Аскеладд усилием воли возвращает себе привычную манеру демонстрировать легкое пренебрежение ко всем, кто его окружает. Разве вообще у него был шанс возразить, когда она лихо вскочила на его лошадь позади него самого?       После боя, закончившегося именно так, как они и планировали, они собираются для переговоров в холмистой местности, устланной изумрудной травой. Вокруг то тут, то там возвышаются колонны — по две, по три, некоторые из них обломаны до середины, и мраморные осколки прячутся в высокой траве и кустах, проглядывая иногда легкими белыми пятнами, словно залежавшийся в высокогорье снег. Леди Елена настояла на таком формате встречи — в традициях, уходящих глубиной в века. Без свиты, без армий, без охраны. Лишь трое победителей, завоевателей, готовящихся разделить добычу. На лоне природы, в окружении древних руин, хранящих мудрость поколений. Без агрессии и фоновых интриг. С собой можно принести лишь цветы, символизирующие намеренья.       Аскеладд прекрасно знает всю эту схему, даже не вникая особенно в описание витиеватой традиции. Фоновые интриги были и будут всегда, этот раз не станет исключением. Было бы глупо поверить на слово, как только все явные сложности закончились и наступили более спокойные на вид времена. Быть может, битвы и окончены, победители определены, но это самое начало чего-то более глобального, более серьезного, того, что может ввергнуть их и их народы в пучину такой битвы, какой прежде они еще не видели. Аскеладд поправляет длинный красный плащ с римскими узорами, переброшенный через одно плечо. Сегодня и ему предстоит выглядеть как королю, а не как варвару. И забыть на время ставшее столь привычным имя. Он Люциус Артуриус Кастус, вождь данов и властитель Уэльса, своей родины, откуда когда-то давно забрали его мать, сделав рабыней. Он покончил со своим отцом, убил своего короля, наследных принцев сослал куда подальше, чтоб не мешались, и ему присягнули, потому что викинги охотно присягают тому, у кого есть сила. Он король, теперь — настоящий. Только некоронованный, но это совершенно не имеет значения. Он всегда хотел носить имя, данное ему матерью как наследнику римских вождей, в открытую, с гордостью, позабыв это выглядевшее скорее прозвищем «Аскеладд». И теперь он мог, только вот… однажды он обмолвился об этом леди Елене, и она сказала, что ей нравится, как звучит имя «Аскеладд». И он подумал, что, наверное, оставаться Аскеладдом не так уж и плохо.       На встречу он приходит со сжатым в пальцах цветком ромашки, олицетворяющий невинность и чистоту намерений. Как он и ожидал, Палпатиос приносит те же самые цветы, целую охапку. Тоже пытается показаться невинным и искренним. Как можно более искренним. Только Аскеладд знает, что невинности и искренности в этом человеке еще меньше, чем в нем самом. Он куда более честен в своих намерениях, потому за спиной, во второй руке, он держит длинную стрелу белого гладиолуса — символа храбрости и бесстрашия. Цветок, название которого связывает Аскеладда с его корнями, уходящими в старинную Римскую Империю, превратившуюся теперь в королевство Италию, которой правит Палпатиос. На Италию у Аскеладда претензий нет, да и не было никогда. Он просто помнит свою родословную.       А леди Елена приходит без цветов. Аскеладд, пожалуй, догадывается, почему. Все, что она захочет, она выразит словами, ей нет нужды делать тонкие намеки или играть полупрозрачными смыслами, спрятанными в растениях. Цветы на этой встрече — лишь часть традиции, да и то необязательная. Ее за это никто не осудит. Когда она смотрит на ромашки, рассыпанные на блестящем шелковом ковре, которым покрыт участок травы, чтобы можно было присесть, ее лицо выражает некое понимание и то, что она ожидала подобного. Аскеладду совсем чуть-чуть усмехается, думая о том, что, быть может, если бы леди Елена захотела обмануть чью-то бдительность, она бы тоже принесла ромашки. И ей, в отличие от Палпатиоса, это удалось бы с большей вероятностью. Странно было бы предполагать, что леди Елена не умеет хитрить. Даже если это не в ее натуре, за столько лет правления она однозначно научилась нужным уловкам. Аскеладд это замечал, он и вовсе не раз ловил себя на мысли, что к ней присматривается куда внимательнее, чем нужно для того, чтоб разгадать ее намеренья и понять, что она за человек в политическом плане.       Ветка белого гладиолуса вызывает у леди Елены неподдельный интерес. Аскеладд видит, как вспыхивают искорками теплые темно-карие глаза, как женщина склоняет голову то в одну сторону, то в другую, стараясь как можно лучше рассмотреть явно дивное для нее растение. Она держит свое любопытство в негласных рамках, это тоже заметно, и Аскеладд догадывается, что на самом деле оно куда глубже и ярче. Он, не выдавая ожидания, следит за ее реакцией, и она все же спрашивает.       — Что это за цветок у Вас, сударь? — ее глаза лучатся почти детской заинтересованностью, в то же время сдерживающейся гранями, накладываемыми осторожностью. В обществе правителей никогда нельзя быть до конца открытой. Наверное, впервые Аскеладд жалеет, что это так. — На моей родине такие не растут.       — О, — он улыбается, словно довольный кот, и на мгновение прикрывает глаза. — Это гладиолус. Название произошло от слова, означающего «меч». Этот цветок — символ храбрости и бесстрашия.       Взгляд леди Елены разгорается еще ярче, и Аскеладд понимает, почему. Конечно, это не могло оставить ее равнодушной. Сильную, смелую, отважную женщину. Во всем мире, пожалуй, именно этот цветок подошел бы ей лучше всего. Аскеладд оглядывается, словно ища что-то на окружающих холмах, пару секунд он смотрит куда-то за леди Елену, краем взгляда касаясь ее смоляно-черных волос и смуглой кожи, отмечая, как замечательно оттеняет эту кожу белая, перехваченная золотой лентой ткань ее платья. Когда он находит взглядом искомое, его лицо озаряется мягкой, несвойственной ему и непривычной для него самого улыбкой.       — Они растут и здесь, в этой местности, — проговаривает он, задерживая на пару секунд взгляд в глубоких теплых глазах леди Елены, но не давая ей задать так и рвущийся с ее губ вопрос, добавляет, поднимаясь с ковра: — Позвольте, я принесу Вам еще.       И, выпрямившись, он шагает прочь, в сторону, не переставая улыбаться — теперь, пожалуй, загадочно. На Палпатиоса он не бросает ни единого взгляда — нет нужды. И так понятно, что старик крайне возмущен, потому что такое поведение — вызов. А вызов, столь открытый и бесстрашный, под стать гладиолусу, — это демонстрация силы. Силы, которой Палпатиос определенно боится. Аскеладд мыслит как стратег, долгие годы управления уже сформировали привычку. Однако сверкающий, мягкий, любопытный взгляд леди Елены занимает в его мыслях далеко не последнее место.       Леди Елена недоумевает. Она провожает предводителя данов непонимающим и откровенно встревоженным взглядом. Этот человек, Люциус Артуриус Кастус, которому, на ее взгляд, куда больше идет его старое имя «Аскеладд», по ее мнению, откровенный безумец. При его уме, проницательности, великолепных стратегических навыках — все же безумец. Такие, как он, не могут недооценивать угрозу, не должны, по крайней мере, однако… Он просто ушел, оставив без внимания весьма значительного человека. Человека, который собирался его убить.       Палпатиос не зря так усердно старается изображать простодушие и чистоту. Скромность даже, наивность. Елена знает правителя Италии не первый день, и ей его намеренья ясны как день. У таких людей всегда есть в рукаве нож, которым они готовы ударить в самый неожиданный момент. Аскеладд не мог этого не знать или не просчитать. И сейчас он дает Палпатиосу еще больше поводов покончить с ним. Такого оскорбления тот не потерпит. Елена прекрасно знает, что эта встреча «без свиты» и «без охраны» только формально. На самом деле как минимум несколько соглядатаев Палпатиоса прячутся сейчас в укромных уголках окружающего пространства, чтобы в случае чего выскочить и ринуться в бой. Он сам не силен в битвах, потому и выставил своих шпионов вокруг. Если бы они трое действительно были бы здесь одни, и ей, и Аскеладду ничего не стоило бы убить его.       По какой-то причине леди Елена волнуется. Они с Аскеладдом не друзья. Дружба — слишком большая роскошь для правителей. И она бы не сказала, что доверяет ему целиком и полностью. Доверие — роскошь не меньшая. Но он из тех людей, которые, как бы она неопределенно сказала, «оставляют след». Она не так давно начала это замечать, но все же начала. Что в тронных залах на торжественных мероприятиях ищет его взгляд, что на совещаниях по поводу военных планов ждет именно его мнения. Не то чтобы она всегда принимает это мнение и соглашается с ним… Она прекрасно знает, как действовать, и пропускает слова каждого из союзников через свое здравомыслие и понимание того, чего она хочет для своего народа как правитель. Но слушать Аскеладда ей гораздо интереснее, чем слушать Палпатиоса. И если уж говорить о доверии, которого она не может позволить себе ощущать ни к одному из них… То Аскеладд, по крайней мере, вызывает желание ему доверять.       Женщина, делая вид, что рассматривает в деталях окружающий пейзаж, украдкой изучает реакции Палпатиоса. Поначалу он и правда возмущен до крайности, его глаза сверлят острым взглядом горизонт в той стороне, куда ушел Аскеладд. Это было ожидаемо, и Елене становится еще более не по себе. Ничем себя не выдавая, она начинает прокручивать в воображении сцены битвы этих двоих, это заставляет ощущать еще более сильную нервозность. Ей бы сейчас отвлечься, но у нее не получается — мысли снова и снова возвращаются к предположениям о сражении, и раз за разом в голове все звонче, тысячей колоколов звучит вопрос: а что будет делать она? Что будет самым разумным в этой ситуации для нее? Стоять в стороне или встать между ними? Первое было бы благоразумно, второе — это то, чего от нее требует долг. И перед собой, и перед народом. Ее люди видят в ней храбрую, смелую правительницу, которая не допустит бессмысленного кровопролития. С одной стороны, такая внезапная отлучка Аскеладда с переговоров — это вызов и оскорбление, но с другой — это всего лишь отлучка. Временная. Она не стоит того, чтобы раздувать из нее новую войну. Да… Леди Елена чуть прищуривается — благо, в небе как раз пролетает птица, и этот прищур можно списать на попытки разглядеть ее получше. Женщина не сомневается — она бы попыталась остановить битву.       Пожалуй… а если бы ей пришлось выбирать сторону? Этот вопрос кажется еще более сложным, запутанным. Леди Елена хочет поступать по справедливости, хотя прекрасно знает — так почти никогда не получается. Абсолютной справедливости в политике не бывает. И поклонники абсолютной справедливости, ввязавшиеся в правление, часто очень быстро разочаровываются или же погибают — смертью храброй, но бессмысленной. Нужно уметь лавировать между полумерами и выбирать. Она, к счастью, научилась искусно сплетать свои дорожки и выбирать из предложенных ей вариантов наиболее похожий на справедливость. Здесь она может рассудить по справедливости — хотя бы относительной. Однако сердце почему-то упорно шепчет, сбивая с толку: «Ты бы выбрала сторону Аскеладда». И ни о какой честной игре даже не заикается.       Погрузившись в свои размышления, леди Елена перестает смотреть на то, как меняется выражение лица правителя королевства Италии. А оно меняется, и когда он медленно поднимается с ковра, заслоняя собой солнце, Елена его не узнает. От жесткости, оскорбленности и негодования на лице Палпатиоса не остается и следа. Теперь он выглядит мудрым седовласым старцем, немного печальным, но спокойным. В темно-серых глазах скользит неожиданная доброта, такая внезапная для этого человека, что Елена едва успевает в последний момент взять себя в руки и не проявить изумления сильнее, чем стоит. Гречанка знает: в его душе созрело какое-то решение, совсем не сочетающееся с его предыдущими намереньями, но она даже представить не может, что это за решение. Она смотрит в ожидании, не выдавая смятения. Легкое удивление она себе позволяет — в конце концов, поведение Палпатиоса в самом деле выходит за рамки ожидания.       — Береги его.       Фраза, слетевшая с губ правителя Италии, все же заставляет Елену слегка приоткрыть рот. Теперь она чувствует себя окончательно запутавшейся и не понимает ничего в происходящем, кроме того, что Палпатиос имел в виду Аскеладда. Это она почему-то точно знает. Не сомневается ни на йоту. А Палпатиос разворачивается и неспешным, расслабленным шагом покидает место встречи, оставляя гречанку в новом недоумении смотреть ему вслед.       Леди Елена по-прежнему понимает во всей сложившейся ситуации очень мало, она отдает себе в этом отчет. Но при этом она осознает и то, что теперь понимает намного больше, чем раньше. В один момент некоторые вещи для нее становятся ясными, как солнце на небосклоне, они вспыхивают в мыслях неожиданно сильными, яркими лучами. Теперь слушать доводы сердца кажется ей правильным. Если бы битва между Палпатиосом и Аскеладдом все же разразилась, она бы приняла сторону Аскеладда. Потому что он сам уже давно принял ее сторону. Странно, что только сейчас для нее это так очевидно. Конечно, его вызывающий уход на поиски цветов для нее был и демонстрацией силы тоже, но… Если он готов так рисковать, чтобы удовлетворить лишь легкое, невинное ее любопытство, то это определенно что-то значит. Леди Елена не забывает, что все правители ищут выгоды, однако… Как ни пытается она разглядеть ситуацию с корыстной точки зрения, все равно приходит к выводу, что риска здесь несравнимо больше, чем потенциальной выгоды для вождя данов. А потому… она готова быть на его стороне. Раз он настолько на ее.       Аскеладд возвращается с целой охапкой гладиолусов, они все потрясающе-белые, их тонкие лепестки трепещут на легком ветру. Леди Елена смотрит на него другим взглядом. Аскеладд отмечает это сразу же, он привык замечать такие детали, это не раз помогало ему в самых разных ситуациях. Нет, в ее взгляде нет угрозы. Напротив, он стал теплее, доверчивее. И Аскеладд знает, что причина этому — не типичная женская растроганность вниманием. Леди Елена только что поняла что-то очень важное для себя, именно в такие моменты взгляд меняется так. Пожалуй, в какой-то момент, когда он смотрел на леди Елену — еще раньше, — его взгляд тоже изменился.       Отсутствие Палпатиоса он замечает тоже сразу, но не придает этому значения. Ему как-то восхитительно плевать на этого человека. Правитель Италии не представляет опасности, а если и представляет… что ж, все равно риск того стоил. Леди Елена, кажется, выбрала сторону. Это имеет важное значение для Аскеладда как для некоронованного короля данов и Уэльса, но для него как для человека, как для мужчины, имеет значение нечто другое, что отблескивает сейчас в теплых карих глазах гречанки. И он опускается рядом с ней на ковер, безмолвно протягивая ей цветы, любуясь тем, как она осторожно тянется за ними и аккуратно укладывает сбоку, стараясь не смять тонкие лепестки.       Леди Елена рассматривает цветы внимательно, склоняя хорошенькую головку то в одну, то в другую сторону, она сейчас кажется полностью открытой, как сам распустившийся цветок. Аскеладд выдает свое восхищение лишь легкой полуулыбкой, которую можно прочесть по-разному, и как хитрость тоже. Он знает, что и сейчас открытость леди Елены обманчива. И это правильно. В конце концов, правители не могут доверять кому-либо полностью, тем более, он — чужак с северных земель, предложивший свою помощь с весьма туманными и неоднозначными намереньями. Ему от этого недоверия нисколько не обидно. Уж такие вещи он понимает до конца.       — Спасибо, сударь, — нарушает женщина молчание, глядя на Аскеладда и улыбаясь теплой улыбкой.       Мужчина безмолвно кивает, отражая ее теплую улыбку своей. Возможно, он может позволить себе быть чуть более искренним, раз они здесь вдвоем. Одно редкое мгновение без прикрас и мишуры, без масок и обманчивых эмоций. Глаза в глаза. Леди Елена отводит взгляд первой — нет, не боясь быть пойманной на чистой искренности. Скорее не забывая о том, что их встреча все еще политическая, и пытаясь вернуть ее в это русло. Здесь все еще остались нерешенные вопросы.       — Король Палпатиос… — она смотрит на то место, где еще недавно сидел седовласый правитель Италии. Как именно объяснить ситуацию с этим человеком, она не знает, потому делает многозначительную паузу, позволяя Аскеладду самому выбрать направление разговора.       Вождь данов усмехается.       — Хотел меня убить, — заканчивает он фразу за гречанку, и она, воспользовавшись моментом, развивает тему:       — Да, я тоже так решила. Мне показалось, что изначально его планы были именно такими, но… — она снова замолкает, теряясь в словах, не представляя, как подать то, что произошло.       Аскеладд смотрит на нее проницательным взглядом. Голубые глаза, кажется, видят насквозь, улавливают все сокровенное, все неопределенное, все, что она сама не может до сих пор оформить в своем сознании в связные мысли, разложить по полочкам. А он будто все понимает и без слов, ему не нужно связных объяснений, он видит всю картинку в целом, как на ладони. Эта картинка выглядит странно, но… в конце концов, люди не были бы людьми, если бы время от времени не поступали странно. И он снова позволяет себе усмешку: понимающую и уверенную.       — Что он сказал? — спрашивает он, не сводя глаз со слегка растерянной гречанки.       Теперь леди Елена выпрямляется, приосанивается, перехваченные лентами на разной высоте волосы кончиком-кисточкой опускаются на шелковую ткань ковра. Кажется, она осознает, что ее поняли без слов, и теперь нужно только расставить точки в этом обсуждении.       — Сказал беречь Вас, сударь, — тон женщины наполовину игривый, но у Аскеладда нет никаких сомнений в том, что она сказала правду.       Он пододвигается чуть ближе, и Елена сама чуть подается вперед, аккуратно меняя позу и стараясь не задеть неосторожным движением лежащие на ковре гладиолусы.       — И как, сударыня? — он приподнимает одну бровь в легком вызове, но взгляд у него непривычно нежный. То, что эта встреча должна быть политической, остается где-то вдалеке, на фоне. Аскеладд не перестает быть правителем, но становится чуть-чуть больше человеком. — Справитесь с этим?       В глазах леди Елены вспыхивают огоньки странной смеси твердой, рассудительной решимости и легкого, непостоянного, как сам огонь, азарта. Она аккуратно закусывает нижнюю губу, не сводя взгляда с собеседника, и он улыбается чуть шире, в ожидании и предвкушении.       — Я всегда справляюсь с теми задачами, которые собираюсь на себя брать, — улыбка у гречанки уверенная, чуть дерзкая, и такая манящая, что Аскеладд окончательно отбрасывает назад планы на то, что эта встреча должна быть сугубо политической.       Он протягивает руку, осторожно касаясь пальцами нежной, бархатной кожи женщины. Она не убирает его руку, не пытается отпрянуть, но и не дрожит, как застигнутая врасплох лань. В ее взгляде отражается сила и уверенность, леди Елена не собирается быть завоеванной, она всем своим естеством показывает, что они — на равных. И она позволяет себя поцеловать — не как покорная и покоренная, а как правительница. Потому что сама хочет этого поцелуя.       Их союз окунает половину континента в густую, жуткую тьму войны. Королевство Италия остается неприкосновенным — в благодарность Палпатиосу, — остальные же европейские земли так или иначе оказываются охвачены пламенем, а после — покорены. Иногда процессе они покрываются тоннами пепла. Под железным натиском империи, возглавляемой викингом и амазонкой, склоняются даже самые сильные государства. Летят вниз короны, у самых непокорных — вместе с головами. А империя ширится и ширится, добавляя к своим территориям новые горы и равнины, плодородные земли, выходы к морю…       Аскеладд видит, что леди Елену гнетет то, что они делают. Все же она мастерски умеет скрывать некоторые свои эмоции и играть их оттенками, потому дальше ощущения того, что она угнетена, Аскеладду прочитать ее не удается. Иногда ему кажется, что она винит себя в том, что они устроили, винит свой выбор и решение заключить союз с ним — для вида политический, конечно, хотя кого они обманывают? Леди Елена для него уже давно просто Елена, он видит ее и в роскошных официальных нарядах императрицы, и трогательно-растрепанной, кутающейся в простынь после очередной жаркой ночи. Они до сих пор не стали мужем и женой, но вряд ли даже у прохожего зеваки из далеких краев закралась бы мысль, что они не вместе.       Елена царственно позволяет перебирать свои волосы, расплетать их, вынимая из них драгоценные заколки. Она позволяет ему, Аскеладду, класть голову к себе на колени, и тогда уже сама мягко перебирает его почти всегда встрепанные волосы. Он замечает, что все реже надевает металлическую броню, а все потому, что ощущать, как быстрые, игривые пальчики Елены скользят по его телу, когда он ее целует, — это что-то с чем-то. И прятаться от врагов за металлом хочется все реже: у империи, что они построили, нет таких врагов, которые грозили бы ему в их резиденции… а если и есть — то его амазонка защитит его. Как и он — ее.       Везде, где появляется Елена, расцветают гладиолусы. Как только империя завоевывает себе новые земли, а император с императрицей обзаводятся новым дворцом, там тут же высаживают эти цветы. Чаще всего — белые, но находится место в садах и для других их оттенков. Елена призывно смеется и грациозной походкой углубляется в самый центр сада, проводя ладонью по упругим стрелкам, покрытым нежными цветами. Аскеладд ступает за ней — осторожно, чтобы не затоптать так полюбившиеся ей растения. Иногда Елена срывает одну стрелку, вытягивает ее вдоль руки и любуется ею. В эти моменты Аскеладд задумывается, что на свой меч она смотрит точно так же — с любованием и гордостью. Только когда она смотрит на меч, в ее глазах все чаще появляются тени грусти. А на цветок она смотрит с нежностью и радостью.       Аскеладд никогда бы не пожелал рядом с собой другой женщины. Елена потрясающа во всем: он никогда не встречал женщины красивее, умнее, а еще она сильна, отважна, она настоящая правительница, она на самом деле достойна титула императрицы. Не то чтобы царственность, аристократичность в женщинах имела для него большое значение — он мог бы сделать императрицей любую, кого выбрал бы. Но из всех женщин, которых он видел, знал, о которых слышал, только Елена сама стала таковой, она сама развила в себе эту царственность, без его помощи или ухищрений. Он встретил ее когда-то, несколько лет назад, уже настоящей правительницей. Елена пылкая любовница и нежный друг, она по-женски и по-королевски мудра, она знает, где проявить мягкость и женственность, а где — мужественность и твердость. И когда империя уже какое-то время назад перестала расширять свои границы, Аскеладду приходит мысль, что Елена — единственный человек, достойный править такой империей. Править так, как нужно. Мудро и справедливо. Она единственный человек, а значит…       Аскеладд находит ее в тронном зале. Сегодня нет планов на какие-то особенные приемы и мероприятия, но Елена одета истинно по-царски — роскошно, выразительно, так, чтобы сразу было ясно, что она правительница, властительница. Стоя у колонны, мужчина какое-то время любуется ею — ее непередаваемой грацией, ее королевской осанкой, струящимися по спине черными волосами, сверху завитыми в простую, но элегантную прическу. Когда она оборачивается, ее лицо сияет особенным теплом нежности и благосклонности, она удивительным образом сочетает в себе простоту и величие. Она кажется открытой книгой, но Аскеладд знает — только лишь кажется. В ней несметное количество тайн и загадок. Она правитель, а еще она женщина. В самом деле удивительнейшая в мире женщина.       Аскеладд делает в ее сторону несколько шагов и останавливается, не дойдя всего шаг. Елена склоняет голову в легком недоумении, она и правда не понимает, почему сейчас он решил обойтись без приветственного поцелуя. Но ничего не говорит. Ждет, что он будет делать дальше, потому что иногда — она это прекрасно знает — не стоит задавать вопросов, стоит лишь наблюдать. Аскеладд смотрит ей в глаза и медленно моргает, делая тяжелый вздох почти незаметным. Он и не ожидал, что то, что он задумал, дастся ему легко.       — Ты знаешь, почему он не поднял на меня меч тогда? — спрашивает он и прекрасно знает, что Елена поняла, о ком он. О Палпатиосе, который отказался от затеи его убить несколько лет назад. — Для того, чтобы в нужное время это смогла сделать ты, — и, достав из ножен сверкающий в лучах полуденного солнца меч, Аскеладд протягивает его женщине, опускаясь перед ней на колени.       Елена понимает, чего он хочет добиться. Он хочет очистить ее имя, взяв на себя все преступления, всю жестокость, которую они совершили в процессе завоевания новых земель. Он собирается пасть от ее руки, чтобы это показало подданным ее решимость и готовность судить твердо. Он хочет, чтобы это выглядело так, будто именно он заставлял ее творить все зверства, принимать все жестокие и бесчеловечные решения, к которым они прибегали, прогибая под себя государство за государством. Понеся за это «наказание», он собирается еще сильнее возвысить ее перед народом — не только как сильную правительницу, но и как правительницу, отказывающуюся от непомерной жестокости. Пусть жестокость она проявит только по отношению к нему… Только сама Елена этого не хочет. Потому отбрасывает в сторону поданное мужчиной оружие, встает на колени рядом с ним и безмолвно обнимает его, прижимаясь ладонями к его покрытой плащом спине. Она не собирается перекладывать ношу ответственности на его плечи. Она всегда была рядом по своей собственной воле, она могла отказаться в любой момент, но не отказалась. И если она не показала должным образом, что ей претят некоторые методы, которыми они пользовались, то, видимо, не так уж ей они и претили. Елена умеет брать на себя ответственность за свои решения. Вся жестокость их империи — это бремя их обоих, и она не позволит ему становиться жертвой ради того, чтобы ее образ казался более благородным.       Чувствуя тепло объятий, нежные прикосновения рук, обвивающих его шею, Аскеладд хмыкает и усмехается. Усмехается той привычной для себя надменной и холодной улыбкой, которую успел позабыть, но теперь она почему-то так и просится на лицо.       — Зря Вы так, сударыня, — голос его становится вкрадчивым, в его слащавости сквозит неприкрытая угроза, а из рукава тихо, почти незаметно выскальзывает кинжал. — Я ведь могу и в спину ударить…       Рука освобождает кинжал от ножен и перехватывает его удобно и легко, голубые глаза покрываются льдом. Может, именно это и будет нужным, разумным решением в его случае? Она не успеет его остановить. Может, его принципы, которыми он пользовался по жизни, все же верны — для него как для императора. Людей, которых можно использовать, стоит использовать. Елена, должно быть, уже сыграла свою роль, и если он от нее избавится, он в очередной раз покажет свою силу и то, что с ним шутки плохи. Нельзя его недооценивать и считать, что ему можно доверять.       Только Елена, отлично слыша звон кинжала за спиной, лишь крепче прижимается к нему и, выдыхая, улыбается. Она кладет голову ему на плечо без страха, без разочарования, она спокойна, и мужчине кажется, что она чувствует себя сейчас совершенно уютно. Поверх ее плеча он смотрит на кинжал в своих руках, и в какой-то задумчивости поворачивает лезвие, чтобы рассмотреть его получше. Глупое действие, ведь он видел его уже миллион раз… Но он прекрасно осознает, что делает это потому, что ему нужно время. Время, чтобы осмыслить свои решения, решения Елены, и убедиться, что она никогда и не позволяла себя использовать. И сейчас не позволяла, не проявляла слабость. Не показывала себя покорной куклой в его руках. Она все это время видела в нем то, что он всегда пытался скрыть, если не использовал для манипуляций и достижения цели. Благородство. То, от чего он всерьез хотел избавиться, только не смог, потому что так просто принципы не искоренишь, они все равно вырываются и проблескивают в неожиданных поступках, решениях, суждениях, словах… Тогда он решил скрывать это — так тщательно, как только мог. Жестокостью, жаждой наживы, обманами, предательством ради достижения целей, циничностью напоказ можно было легко добиться славы мерзавца. С такой славой вести дела, которые он вел, было гораздо проще. Куда легче было добиться власти, подчинения. Да и… он никогда себе не врал в этом: он и был мерзавцем. Иначе не поставил бы на этот образ, засунув принципы куда подальше, спрятав их так, чтобы и они играли на пользу образу подонка. Но Елену, кажется, ему обмануть не удалось и в этом. Она все же потрясающе проницательна. Она видела это все как на ладони, и при этом ни разу не обмолвилась, не попыталась разрушить его тщательно выстраиваемый образ даже в его собственных глазах. Просто ждала. Ждала, когда он сам примет решение остановиться, чтобы увидеть все это.       Аскеладд одним точным движением отшвыривает кинжал в сторону, и оружие останавливается рядом с мечом, который недавно отбросила в сторону Елена. Быть может, пришло время посмотреть на мир и на самого себя по-другому. Теперь, возможно, стоит позволить себе быть благородным — хоть чуточку более благородным, чем раньше. Править людьми не страхом, а справедливостью. Твердо, но не быть при этом зверем. Остаться человеком. Вспомнить, что он человек. А рядом с Еленой об этом вспоминается куда легче. Аскеладд обнимает ее освобожденными от оружия руками и думает, что сегодня стоит распорядиться о создании для нее нового сада — теперь не во дворце, а в центре города, как она когда-то хотела. Она однажды обмолвилась о том, что такие чудесные цветы, как гладиолусы, должны лицезреть не только те, кому открыт вход в дворец правителей. Что ж, пусть будет так… Действительно. Пора отбросить оружие. И растить цветы.