— Почему не заметил? Не предотвратил?
С самого рождения Годжо жил с властью, что была дарована ему силой. Он думал, что всего на свете можно достичь с ее помощью. Упорно оттачивал свои навыки и тренировался. Действительно стал сильнейшим. Тогда почему сейчас во рту стоит горечь от собственной ничтожности, а внутри все сильнее закипает ярость. Никакие шесть глаз не помогли ему заметить перемены в Сугуру.— Именитый Сатору Годжо не такой уж и сильнейший? Тебе подвластно не все?
В эту минуту он вновь задыхается, вновь уязвим настолько, насколько мог позволять себе быть только с ним. Сейчас его нет. И Сатору один. Один наедине со своей дурацкой силой, в дурацком мире, где ее наличие полностью обезличивает в глазах окружающих. Усиливается тошнота и головокружение. Дыхание учащается, продвигает волны рвоты по пищеводу. Каждая секунда становится пыткой. Годжо, заваливаясь и спотыкаясь, на ватных ногах вылетает из комнаты сразу к туалету. С грохотом падает на колени, хватается руками за холодную керамику. Поднимается кисло-сладкий запах желчи, от чего тошнит еще больше. Сатору сплевывает вязкую слюну, вытирает рот тыльной стороной ладони, размазывая остатки рвоты, слюну и слезы по щеке.Поглощение проклятых духов. Вкус тряпки, которой вытерли рвоту. Холодное помещение санузла. Мальчик на коленях и рядом второй. Мелкая дрожь по всему телу. Стакан воды в руке. И тихие жалобы под нос.
Только сейчас Годжо понимает, каково ему было.
На секунду кажется, что вместе с содержимым желудка вышла и вся та дрянь, что заставляла Сатору себя так отвратительно чувствовать. Нет. По накатанной все возвращается: и тянущая боль под грудиной, и ком, стоящий поперек горла, и мысли и сожаления. Морщится, неспешно встает и склоняется у раковины, умываясь сточной холодной водой. Еще долго он стоит напротив зеркала, рассматривая в отражении того, кем стал.— Это действительно то, чего ты хотел добиться? Такой силы? Так возрадуйся, Сатору.
Пустой коридор. Холодный лунный свет, падающий из многочисленных окон. Скрип деревянных половиц под стопами. Годжо неторопливо возвращается в свои покои. Вскользь пальцами касается стен, металлических дверных ручек, останавливаться у одной. Веет одновременно и холодом и теплом воспоминаний. Мысли в голове противоречат друг другу. Он разом выдыхает и наконец решается. Щелкает, открывая ту дверь, и заходит. Внутри все сжимается. Сатору поджимает губы и делает еще один шаг. Как будто и не было здесь никого, но… крупицы его проклятой энергии вместе с пылью до сих пор витают в комнате. Легкие наполняются воздухом. Очередной острый спазм в груди.— Скучаешь?
Скучает. Настороженно он ступает дальше. Присаживается на стул у рабочего стола, открывает один из ящиков. Мятные леденцы. Годжо подкидывал их ему в карманы, чтоб перебить мерзкое послевкусие проклятий во рту. Так много… видимо, и вправду, настолько не любил сладкое. Выдвижной ящик возвращается на место, а Сатору, пробежавшись глазами по всей комнате, подходит к идеально заправленной постели, падает на нее и до боли в костяшках сжимает покрывало в пальцах, утыкается носом в подушку, что еще хранила в себе его запах. Лишь это и леденцы остались от прошлого жильца. Вся остальная комната выглядит по мертвому пусто. От этого становится только больнее. Пушистые ресницы смыкаются. Приходит слабое успокоение. Как будто он рядом. Лежит на другой части и лениво клацает по кнопкам телефона. Уголки губ содрогаются. Больно.***
Проходит год. Приступы отступают и больше не беспокоят. Жизнь, кажется, начачинает налаживаться. Но его больше нет. А Сатору теперь учитель в магическом техникуме. Ученики его стали некой отдушиной. И он действительно беспокоится за них. К тому же Мегуми…— В тебе не видят ничего, кроме сосуда с силой, ты же понимаешь это?
В Мегуми он видел сына. Забрал совсем крохой, но тот, отрешенный от мира, никогда не сближался. Но ведь это не важно, правда? Главное, что с ними Годжо спокойнее. Спокойнее и за себя и за будущее, в котором никому больше не придется испытать той боли, что пережил он сам.— Оболочка без внутренностей.
Он посчитал долгом взрастить поколение способное изменить привычные устои. И оттого на душе становилось легче.— Не ври сам себе, Сатору.
***
Дождливый и морозный. Улицы пустые, даже машин практически нет. Один Сатору. Вокруг только лужи, паутинистые голые ветви деревьев и утренний туман. Кончиками пальцев цепляет повязку, сильнее натягивая на глаза. Выдыхает и образуются клубы пара. Наблюдает за ними, как рассеиваются в воздухе, но резко поворачивается и прикрывает глаза, будто принюхиваясь. Тут же срывается с места, бежит на источник того, что удалось почувствовать. Пейзажи быстро сменяются друг другом: жилая улица, сквер, автобусная остановка. Начинает кружиться голова, а легкие неприятно покалывают. Торговая улица. Яркие вывески и много людей. Откуда? Толкаются и торопятся. Ничего не видно. Неужели он? Совсем рядом. Только протянуть руку. Годжо останавливается, тяжело дышит, вытирает испарину со лба. Даже на носочках через толпу ничего не видно. Не думает — ныряет в поток и, как рыба, ловко продвигается все дальше. Темная макушка со смешной гулькой, мешковатая одежда и тонкий запах бергамота с пергаментом. — Сугуру! Окликает, не зная на что надеясь. Мурашки по телу и сердце в пятках. Мужчина оборачивается и расплывается в улыбке. Сатору бежит, чуть ли не валится. Напрыгивает и вместе они падают. Дыхание еще не пришло в норму, потому речь сбивчивая и непонятная слуху. Он что-то мямлит под нос, словно исповедуется. Мужчина лишь молча улыбается и поглаживает белесые пряди. Годжо прижимается сильнее, боясь потерять. — Пора просыпаться, Сатору.