Допрос

Вальдес поежился, когда шагнул в камеру. Воздух тут был стылый, сырой от вечно влажных стен. По неровным каменным блокам, высеченным когда-то руками монахов, медленно стекали капли. Тут, ниже уровня земли, просачивались грунтовые воды. Вечная тишина была нарушена гулким эхом шагов. Звук отражался от каменных стен и улетал вверх, под потолок, туда, где на высоте в три человеческих роста зияло узкое отверстие окна, такого маленького, что его даже не стали забирать решеткой. Ни лязг отпираемой двери, ни шум шагов не потревожили единственного обитателя камеры, лежавшего на каменном ложе-выступе, лицом к стене. А впрочем, возможно, он просто не хотел говорить с Вальдесом. Возможно, ему более чем хватило шестичасового допроса, во время которого Вальдес охрип и, кажется, отсидел себе все что можно, а Кальдмеер дважды ухитрился свалиться в обморок. Кто бы сейчас узнал в этом дрожащем от холода, сжавшемся в комок теле бывшего адмирала цур зее? Матово белела в сумерках камеры кожа, плотно натянутая на костях — Кальдмеер, и до плена не бывший тучным, за последние недели сильно исхудал. Спину с четко обрисованными острыми позвонками кое-где пятнали выцветающие синяки — это были следы первой, совсем простой и грубой, попытки разговорить его. Сейчас приходилось действовать осторожнее, умнее. Не рассчитывая уже, что в первом же раунде победа достанется Талигу. Вальдес постоял рядом, но, так и не дождавшись никакой реакции на свое присутствие, коснулся плеча и тут же отдернул руку — настолько холодной показалась ему кожа. Бывает ли такая у живых? Больше не мешкая, он силой развернул Кальдмеера на спину, к себе. Тот не сопротивлялся, только будто сделал над собой усилие, подавляя желание свернуться плотнее, чтобы не потерять те крохи тепла, что у него были. Глаза у него были мучительно зажмурены. *** Когда-то Вальдес восхищался военным талантом Ледяного. О его победах еще во время командования Северным флотом немало говорили. И Вальдес, в числе прочих, одновременно мечтал когда-нибудь сойтись с ним в море и в то же время понимал, что это будет тяжелым испытанием. Личную ненависть и личную же, мучительную, непроизвольную симпатию Кальдмеер вызвал у него уже тут, в подвалах Хексбергской крепости. Нежеланным подарком от Альмейды стал приказ вытрясти из Кальдмеера все, что тот знает. В любом случае, отпускать его обратно в Дриксен никто не планировал, какой бы ни была сейчас там политическая обстановка, все могло измениться в одночасье, и рисковать тем, что через несколько лет Кальдмеер снова поведет флот к берегам Талига, не стоило. О возможности его перехода на сторону противника — о, это было бы хорошее приобретение! — увы, не стоило и мечтать. Не из того теста был сделан Кальдмеер. Не из того, и это в нем Вальдес ненавидел больше всего. Кальдмеер держался. Сначала обрабатывали его, можно сказать, нежно. Стараясь не оставлять следов, только изматывая. Не давая по нескольку дней спать, каждые четверть часа заставляя подниматься с холодной постели, лишая воды на сутки-другие. Вальдес лишь хмуро соглашался на все варианты воздействий, что предлагал старый, усталый и равнодушный дознаватель. И каждый раз с раздражением и все растущим уважением выслушивая, что Кальдмеер продолжает молчать.. Когда пришло время более серьезных мер, Вальдес решил, что должен присутствовать. Это тогда показалось ему честным. Позже он проклял свое решение, но изменить его уже не смог. Было в этом что-то от обоюдной пытки, когда Вальдес то пристально вглядывался в белое, покрытое бисеринками испарины лицо, то на медленно, аккуратно даже снимаемый палачом ноготь. Мучительно надеясь, что оно дрогнет, что Кальдмеер попросит пощады, и Вальдес сможет ее дать. Но за прозрачной пластинкой тянулись розовые лохмотья мяса, Кальдмеер дрожал, стискивал зубы, и молчал. А потому молчал и Вальдес. Пальцы потом прижигали над пламенем свечи, и Вальдес, задержав дыхание, смотрел, как лижет желтый огонек сырое мясо, как шипит и потрескивает огонь на капле крови, как багровеет и вздувается еще целая кожа, как она маслянисто поблескивает, когда палач, наконец, отпускает руку Кальдмеера. И как тот непроизвольно выдыхает, едва заметно расслабляя плечи, как прижимает искалеченную ладонь к груди. Только для того, чтобы пару мгновений позже вновь ответить отказом на предложение говорить. И снова — самому! — протянуть руку. Один лишь раз Вальдес запретил то, что предлагал дознаватель. Это было в тот момент, когда тело Кальдмеера билось в судороге отчаянной жажды жизни, борясь за глоток воздуха. Двое палачей удерживали его голову в тазу с водой, не давая вывернуться. Не долго, ровно такое время, какое человек может выдержать, не потеряв сознание. Потом отпускали, позволяя сделать судорожный глоток воздуха, и все повторялось снова. — Господин вице-адмирал, я бы рекомендовал, — дознаватель, видя, что Вальдес не обращает на него внимания, кашлянул, вежливо привлекая к себе внимание. — Я бы рекомендовал несколько более необычные меры. Если позволите, некоторые гайифские практики очень хорошо подходят для вот таких гордых… Вальдес не сразу понял, в чем заключалось предложение. — И у вас есть способные на это люди? — когда понял, уточнил брезгливо. — Разумеется, — пожал плечами тот. — Нет, — сказал Вальдес. Его мутило. Но было лишь делом времени, когда пришлось бы испытывать на Кальдмеере все доступные методы. *** — Кальдмеер, — тихо позвал Вальдес. — Слышите? Вы же так не протянете долго. Нам нужна информация, Альмейде нужна информация от вас, и я буду спрашивать, пока вы живы. И вы заговорите, все рано или поздно говорят. Только не все потом могут выжить. В голосе у него звучала почти мольба. Бесполезная, безнадежная, так не идущая к лицу тому, кто еще вчера отдавал страшные приказы. Веки дрогнули, прозрачно-серые, выцветшие от времени и блеска моря глаза посмотрели на Вальдеса мучительно-устало. Бескровные губы дрогнули, не с первого раза произнеся: — Нет. — Что — «нет»? — вдруг разозлился Вальдес. — Одно и то же твердите, кошки вас раздери! Ваша честь вас погубит, пойдет на дно вслед за флотом, да и Леворукий бы с вами! — выплюнул он, скидывая с плеч тяжелый меховой плащ. Бешено сверкая глазами, бросил его на лежащего, как одеяло. Кальдмеер в первую секунду вздрогнул, сжался еще сильнее, потом справился с собой, и с недоумением — первой эмоцией, кроме вечной усталости, какую Вальдес видел у него последние три недели — уставился на него. — Завернитесь, — бросил Вальдес, отступая. — Замерзнете еще до утра насмерть. Был у нас такой случай… А мне завтра снова... Спрашивать вас… Сам, шагая потом длинными узкими коридорами крепости, думал, что вряд ли кто-то удивится, если Кальдмеер и правда не проснется однажды утром, не выдержав пыток или замерзнув до смерти. И вряд ли кто-то станет слишком пристально разглядывать мертвое тело, пытаясь узнать, действительно ли оно принадлежало когда-то Ледяному, лучшему адмиралу Дриксен. Губы Вальдеса сложились в злую, сумасшедшую улыбку.