закон притяжения

— Все вон из класса. Дети, весь урок говорившие в полный голос на задних партах, громкость только увеличивают, сталкивая учебники в рюкзаки с визгливыми восклицаниями. — Наконец-то домой! Куно похуй на физику. — Давай, Куно! Бежим, пока этот идиот не схватил нас! — Куно вообще похуй. Жан ничего не отвечает, только трёт виски. Надо всего лишь дождаться, пока две рыжие головы и ещё десять русых исчезнут, и в классе установится звенящая тишина. Дети, уставшие от необходимости сидеть в течение сорока пяти минут, выскальзывают из класса быстро, оставляя за спиной мерзко скрипящую дверь, распахнутые окна и запах жаркого мая. Как же хочется просто положить голову на стол и уснуть. Жан заставляет себя медленно и спокойно закрыть портфель — с его зарплатой новый купить получится нескоро, а этот уже потёрся со всех сторон и почти расходится по швам — и спуститься по лестнице. Чем быстрее он вернётся домой, тем быстрее сможет проверить контрольные и лечь спать. Но темнота лестничной площадки вдруг обретает форму, смотрит на него серо-зелёной радужкой и расширенными зрачками, и Жан понимает, что надеяться в его жизни бессмысленно. Всё равно ничего не идёт так, как положено. — Чего такой хмурый, Вик? Жан подходит ближе, и от запаха алкоголя начинает щипать глаза. Судя по самодовольному выражению лица и позе, — руки сложены на груди, голова чуть вздёрнута, развязность в сочетании с расслабленностью, — сегодня было только несколько бутылок пива. Иногда он думает, как Гарри всё ещё не убил большую часть детей в Джемроке. Иногда он думает, как Гарри всё ещё не убил себя — и надеется тайно, что этот вопрос останется константой в его голове. — Устал. Жан делает шаг в сторону — и Гарри зеркалом повторяет за ним. От него пышет жаром, как от далёкой звезды, и в сочетании с ухмылкой это делает его почти привлекательным. Но сегодня Жан чувствует слишком мало, и хочется только оскалиться с твёрдым «отстань, Дюбуа». — Ты весь напряжён! Тебе нужно расслабиться. Гарри не перестаёт обезоруживающе ухмыляться, точно ничего особенного и не происходит, и кладёт руки на затёкшие плечи. Пальцы с силой давят на усталые мышцы, и Жан невольно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Психотерапевт каждый раз говорит, что если очень хочется уебать человеку, надо начинать считать. Раз. Два. Три. Четыре. Терпение лопается. — Блядь, Гарри, если ты не уберёшь свои руки… — Брось, Жан, тебе всегда нравится. Я просто хочу, чтобы ты расслабился. Он не даёт даже додумать предложение: целует посреди темноты лестничной площадки, пока где-то за стенами неповоротливо шевелятся старые преподаватели и лениво листает книги библиотекарша. От осознания, что в любой момент их может высветить луч фонаря или чей-то внимательный взгляд, всё внутри скручивается в узел, и Жан пытается сделать шаг назад. Но после пива Гарри особенно жадный, безжалостный, и его хватка на талии не даёт даже дёргаться. От того, как он второй рукой зарывается в волосы, дёргаться и не хочется. Сука. Они ведь не партнёры, не любовники даже — коллеги, которые «просто выпускают пар после тяжёлого рабочего дня». Двойные звёзды, у которых вся жизнь вращается вокруг друг друга. Поцелуи превращаются в укусы, но боль не отрезвляет, а туманит разум всё больше, и Жан невольно подаётся вперёд, вжимаясь в Гарри бёдрами. У того уже стоит, и эта мысль льстит, жаром расходится по всему телу. Подавись, Дора. У вас с ним никогда не было того, что происходит в подсобке спортзала. Потому что у Доры Ингерлунд светятся лёгкие, и можно только прикасаться к губам трепетно, осторожно, чтобы сияние капало с подбородка на руки. Дора иного не терпит. Она вольная птица, выскользнувшая сквозь пальцы — или просто Гарри испил её без остатка. С Жаном можно делать что угодно. Он кусает, но никогда до крови. Он позволяет отбирать сигареты, позволяет над собой шутить, огрызаясь обязательно для порядка, и позволяет себя трахать, потому что кто ещё и когда захочет к нему прикасаться. Гарри влажно прикасается губами к его рябым щекам, и Жан просыпается и отпихивает его рукой. — Если ты действительно не можешь удержать свой хуй в штанах, то доставай его в укромном месте, — тихо шипит, стирая слюну с лица. Гарри смеётся, будто ненавидеть своё лицо — его очередная прихоть и глупость, и тянет его в сторону, обвив талию рукой. — Хорошо, хорошо, Вик. Я понял. Сегодня тебе нужно что-то особенное. Обычно их встречи заканчиваются тем, что Жан отсасывает Гарри. В подсобке становится невыносимо душно, и стоило бы уйти, но он продолжает стоять на коленях, и ощущение члена во рту нравится ему больше, чем он готов признать. Ему нравится, что это член Гарри, ему нравится, что Гарри держит его за волосы — и от того, как стонут его имя, а не Доры, всё внизу живота скручивается. Иногда Гарри отсасывает Жану. Мир смыкается до маленькой комнатки и прикосновений губ — потому что Гарри всегда удивительно, невероятно хорош во всём, за что берётся. Это злило бы, но он не может по-настоящему думать, и дышится рвано, и приходится зажимать рот ладонью, чтобы не показывать, как позорно сильно ему нравится. Расстёгнутая наполовину рубашка скрипит в его судорожно сжатых пальцах. Гарри смотрит на него снизу вверх — и его глаза хитро улыбаются. Он знает, что делает. Иногда — обычно после дешёвого вина — Гарри тянет экспериментировать. Он подходит к Жану со спины, и его член упирается между ягодиц. Он не спешит, растягивает, как красное полусладкое, только притирается, держа Жана за талию. Ему не остаётся ничего, кроме как подчиниться — и опереться локтями о стол. Гарри тяжело дышит над его ухом, пытаясь расстегнуть его ремень, и он только огрызается на бесполезную заботу. Он ещё может справиться с собственными штанами. И пусть заканчивает со своими экспериментами быстрее, ночь на дворе. Но когда член проскальзывает между бёдер Жана, а тёплая шершавая рука касается его, пропадает всякое желание спорить и убегать. Он кусает свои пальцы, а Гарри кусает его шею прямо под воротником рубашки. Это одно из самых приятных воспоминаний в его жизни — и сама мысль об этом унизительная до скрипа зубов. — Гарри, что ты задумал? — Жан говорит с тихой усталостью, проходя в подсобку по странной привычке, а не из желания. — Развлечь тебя, конечно же, — Гарри грубо толкает его к стене, и всё, возникшее из внезапного, острого поцелуя, пропадает. — Не упрямься. И кинь портфель в угол, тебе не понадобятся твои бумажки. — А может, стоит научить тебя нормально себя вести и не набрасываться на людей, ублюдок? — Жан скалится, пихая его в плечо, и тут же жалеет, потому что Гарри упирает колено ему в пах. От неожиданности с губ срывается стон, и он обессилено рычит, упираясь затылком в стену. — Хм? Хочешь научить меня какой-то своей теоремке? От того, как Гарри наваливается всем весом и проводит языком вдоль кадыка, становится трудно дышать. — Иди нахуй. Жан в выходные исправно ходит в зал, чтобы его тело хотя бы казалось привлекательным, но этого недостаточно, чтобы справиться с человеком, который посвятил спорту всю свою жизнь. Но из чистого упрямства он пытается вывернуться из-под крепкого тела. — Хочешь, чтобы я на твоём хую посидел? — Гарри смеётся, удивительно ловко ослабляя петлю галстука. — У меня на сегодня другие планы. Остынь, Вик. Тебе понравится. — Долго будешь указывать мне, что делать? — Жан не любит сдаваться и отдаваться, но Гарри крепко держит его за талию, расстёгивая рубашку, и довериться приходится. Как будто кто-то ещё в его жизни остался. Влажные прикосновения языка к коже становятся поцелуями, а они превращаются в засосы вдоль ключиц. У Гарри всегда есть свой определённый ритм, и Жан прикрывает глаза, подстраиваясь под прикосновения. Может, действительно станет легче. Может, он отвлечётся от вязи тяжёлых дней, тяжёлых мыслей и бесконечной усталости. Гарри опускается ниже, прикусывает кожу на груди, и по телу пробегает мелкая дрожь. Он слишком хорошо знает Жана. Он знает, каким тоном уговорить, куда надавить, когда уткнуться носом в пах, чтобы застать его врасплох и заставить тихо застонать. — Блять, Гарри… Медленнее… Гарри не любит говорить во время секса. Он на всё отвечает укусами и движениями пальцев. Сегодня он черезмерно уверен в себе и в своих действиях, поэтому лапает ягодицы Жана, второй рукой проводя от тазовой кости вверх к рёбрам, — и тормозить не собирается. Жан шипит сквозь зубы, но Гарри Дюбуа не сдвинуть с места, если он того не захочет сам. Он отчаянно хватает его за волосы, и это Гарри только больше заводит. Он прикасается к члену губами сквозь ткань штанов, сжимая пальцами талию, и Жану приходится закусить кожу на тыльной стороне ладони. Голова начинает приятно пустеть. Но когда он забывает и об экспериментах, и о работе, — укусы по всему телу, собственнические и предупреждающие, горят, а прикосновения сквозь ткань раззадоривают до болезненного стояка, — Гарри стаскивает с него штаны и боксеры. Исчезают руки и тепло чужого тела, и Жан открывает глаза. Внутри скручивается острой пружиной страх. Но Гарри только резким движением открывает один из ящичков — и по столу с гулким звоном разливаются остатки пива. Он бросает ругательство сквозь зубы, но не заморачивается. В его руках смазка, и это волнует его куда больше. — Закинь одну ногу мне на талию, — Гарри улыбается довольным хищником, и всё встаёт на свои места. Конечно. Они же ещё не пробовали классику гейского секса. Еблю в жопу. — Гарри, блядь, ты серьёзно? — А что? Тебе разве не интересно? Он склоняет голову и разве что глазками не хлопает, сама невинность и очарование. Ублюдок. Жан фыркает, не найдя правдоподобных причин для отказа (и сил для признания, что ему попробовать хочется), и ногой обвивает тело Гарри. Член от странного предвкушения дёргается. В следующую секунду Гарри входит резко, одним движением, и даже смазка не смягчает эффект. — Блядь! — Тихо! — Гарри накрывает его рот рукой с недовольным шипением, не переставая размеренно двигаться. — Мы в школе не одни. Боль и жар распирают изнутри, и Жан вгрызается в прижатые к губам пальцы. — Что ты!.. Сука! Гарри кривит озлобленную ухмылку. Начинается игра на выживание. В Жана вдалбливаются с такой силой, что его спина трётся о шершавую стену, но это кажется меньшей из проблем. Глаза у Гарри полубезумно горят, когда он шепчет на ухо: — Ты узкая шлюшка. — Заткнись! — по всему телу расходится боль вперемешку с наслаждением, что-то совершенно новое, и голос невольно дрожит. Сдержать стоны становится всё сложнее. — Ты… ублюдок… Приходится извернуться, чтобы оставить болезненный укус на его плече. Гарри от этого дёргается, замирает в нужной точке, и Жан стонет куда-то в изгиб шеи. Становится так хорошо, что он невольно подаётся бёдрами назад — и Гарри мстительно выходит, притираясь членом к бёдрам. — Ты сегодня особенно плохо себя ведёшь, — ухмыляется, но ответить не даёт — целует, вновь прикусывая губы. В конце концов, без игры не было бы никакого интереса. Жан отвечает на поцелуй жадно, заполняя пустоту, и от отчаяния прикасается к своему члену. Двигает рукой по всей длине так же грубо, как двигал бы Гарри, сжимая сильнее и задевая ногтями, и стонет в губы. — Шлюшка, — повторяет он в ответ нараспев. Но он и сам уже терпеть не может, поэтому снова резко входит на всю длину. Жан, уже привыкший к боли и ритму, всё равно шипит и цепляется руками за покатые плечи Гарри. — Это ты ни дня без меня не можешь, ублюдок, — отвечать выходит только сдавленно, стонуще, и напряжение внизу живота становится невыносимым. Жан изливается в собственную руку и обмякает, просто позволяя Гарри закончить начатое. Тот рычит ему в ухо на колкость, но ничего не отвечает, вдалбливаясь рвано, с громкими шлепками. Он кончает через несколько мгновений и ещё сильнее вжимает Жана в стену. Лопатки ноют от любого прикосновения. — Слезь с меня, быстро, — голос после оргазма становится хриплым и тихим, поэтому Гарри его самодовольно игнорирует, проводя носом вдоль шеи. — Ну что, понравилось? — Слезь и узнаешь, ублюдок несносный! Гарри смеётся — так открыто и счастливо, как ребёнок с конфетой — и отступает на шаг, всё ещё придерживая Жана за талию. — Сейчас салфетки достану, не вредничай. Жан закатывает глаза, пытаясь не думать о возвращении в холодную квартиру, о том, как иногда Гарри Дюбуа удивительно мил и забавен, и о том, что он обязательно сюда вернётся. У него нет шанса сойти с этой орбиты. — Пошевеливайся.