Койнойокан

День 1. Я просыпаюсь и вижу, что нахожусь в каком-то мрачном помещении, сюда не проникают звуки, только слабый луч солнца. Я не знаю, какой сейчас день, месяц, год, из последнего, что помню, — появление третьего всадника Апокалипсиса в нашем лагере, падение всех моих друзей, которые ползли на четвереньках в поисках выхода, красные глаза Люцифера, умоляющие убегать отсюда. Собственную панику в голове, животный страх, раздирающий душу в клочья, и пустоту, такую необъятную, одинокую. А еще мужчину, его длинные черные волосы, зеленые глаза, в которых играли скука и смертоносная усталость, его взгляд с ленцой, осматривающий падших бессмертных вокруг и заинтересованно остановившийся на мне. А за ним темнота… День 6. Я не знаю, сколько еще продержусь здесь, не догадываюсь о том, кто запер меня в четырех стенах, заставляя каждую секунду бояться за себя и свою жизнь, а также переживать за друзей и Люцифера. Я даже не могу представить, что с ними произошло, живы они или же?.. Нет, Вики, не смей думать о плохом. Ты выберешься, обязательно вернешься домой к ним и Люциферу, все будет хорошо. Нужно только потерпеть… День 15. Меня держат в плену без воды и еды, хоть бессмертным ни к чему людские привычки, но почему у меня в голове стойкое чувство, что мира больше не существует и я осталась одна? Брошенная всеми на произвол судьбы, живой труп… День 21. Тик-Так. Тик-Так. Тик-Так. Тик-Так. Это единственная константа реальности, которую я могу себе позволить, помимо маленькой щели, через которую проникает слабый луч солнца и показывает мне, когда начинается и заканчивается день. По моим подсчетам, прошло три недели с момента, когда я открыла глаза и оказалась в полном мраке, без права на спасение, без надежды на будущее. Я сижу на полу, обхватив колени, в обществе собственного одиночества и тишины. Мысли о близких больше не тревожат мой разум, а душа понемногу привыкает к тому, что имею. Тик-Так. Тик-Так. Тик-Так… День 31. Все время, проведенное здесь, я думаю о третьем всаднике Апокалипсиса. Его вид пугающий, а смертоносная аура слишком опасна. Мне кажется, что он самый жуткий представитель их больного семейства. Я встаю с пола и медленно бреду вперед, пытаюсь дотянуться хоть до одной из стен своей темницы, забавно, что не пробовала сделать этого раньше. Мои ладони сжимаются и разжимаются, стараясь ухватиться хоть за какое-то строение, но каково мое удивление, когда пальцы ничего не ощущают. Остановившись, я анализирую произошедшее и чувствую, с какой скоростью крутятся шестеренки в голове, а после резко срываюсь на бег в темноту, неизвестность. Ноги отвыкли от физической нагрузки, но я не знаю, будет ли разумно раскрывать крылья, ведь могу их повредить. Легкие горят, а усталость на фоне стресса сильно бьет по самочувствию. Я не хочу больше быть демоном, я не желаю вообще быть кем-то в этом мире. Сколько я должна бороться, чтобы наконец-то зажить в спокойствии без боязни наступления завтрашнего дня? Почему на мою долю выпадает столько испытаний? Ноги запинаются обо что-то непонятное в темноте, и я падаю вперед, раздирая руки и колени до крови. Запах металла отрезвляет и заставляет подняться и двигаться дальше. Я не представляю, сколько бегу по коридору, но, замечая свет в конце туннеля, ускоряюсь, молюсь Шепфе, чтобы это не было миражом. Я больше не сильная, мне тяжело держаться за эту жизнь. Яркий белый свет ударяет по глазам, и, не ожидая такой резкой смены обстановки, я снова падаю, закрывая лицо ладонями, автоматически прикрываясь от ударов. Я слышу чьи-то шаги, которые прекращаются около моего тела, но руки не убираю, мне не интересен незваный гость, я не желаю его видеть, мне хочется домой, на землю, обратно к отцу. — Как же долго ты искала путь к свету, Вики, — холодные пальцы нежно прикасаются к моему лбу, а мужской таинственный голос ласкает уши, мне кажется, что он обманчиво нежен. Я мечтаю открыть глаза и понять, что все это страшный сон, что никогда не существовало всадников, что при пробуждении меня будут крепко сжимать руки Люцифера, который тихо посапывает за спиной. Но, убрав ладони, я замечаю перед собой только того самого мужчину, которого видела будто бы целую вечность назад. Те же скука, холодность и отстраненность, но на дне его зеленых омутов я вижу удовлетворение и детскую радость, которые он пытается скрыть. Хмурюсь от непонимания такой реакции и стараюсь оттолкнуть его пальцы от себя, но он держит крепко, словно не может отпустить. — Тише, тише. — Я начинаю задыхаться и, подняв запястье к щекам, чувствую капли, которые непроизвольным потоком падают с ресниц. Шепфа помилуй, что со мной происходит? — Тебе нужно поспать, я позабочусь о тебе. Я не верю ему, ведь он до сих пор даже не представился. Мог ли он оказаться Смертью, и если да, то почему тогда я еще дышу? Сотни вопросов крутятся в мозгу, но все мигом пропадают, когда меня начинает клонить в сон, хотя спать в этот момент хочется меньше всего. Голова наливается свинцом, тело тяжелеет, и я проваливаюсь в спячку, ощущая крепкие мужские ладони на себе. День 50. Его руки нежно скользят по изгибам бедер, пробираясь выше, поднимая подол юбки. Громкий стон срывается с моих губ, когда мужские пальцы проскальзывают под белье, аккуратно стягивая. Я опускаю голову и вижу такие родные красные глаза, но если всматриваться глубже, то могу разглядеть там смерть. Люцифера больше нет… — Прости и прощай… Я резко кричу и вскакиваю с теплой постели, холодный пот проступает на коже, дыхание тяжелое, загнанное. Приложив руку к сердцу, чувствую, как часто оно ударяется о корсет ребер. Очередной кошмар в золотой клетке. Не более. Я стараюсь успокоить себя этим, но почему мне кажется, что преследующая меня смерть Люцифера не плод моего больного воображения? День 73. Моя клетка находится на самом пике башни, где раньше сидел Бонт, она убрана, тут есть большая двуспальная кровать с балдахином, ванная комната, но главным атрибутом я считаю только зеркало. Каждое утро после пробуждения долго смотрю в него, пытаясь понять, кто та незнакомка в отражении. У нее такие же черты лица, цвет волос и глаз, как у меня, у нас одинаковый возраст, но почему в ее взгляде я вижу такую обреченность? Почему, когда я протягиваю свою ладонь к ней и мы соприкасаемся кончиками пальцев, я чувствую холод и апатию? Почему мы одинаковые и разные одновременно? Но главным вопросом остается: что мне делать с ней, когда я вижу, как та девушка увядает? День 80. Сижу на подоконнике, мои плечи ссутулены, и я провожаю взглядом очередной закат. Раньше, когда я еще училась в школе, мы с Мими, Ади и Сэми часто приходили к обрыву острова и молча наблюдали за тем, как розовели облака, а ночь вступала в свои законные права. Если бы тогда кто-нибудь сказал мне, что через десятилетие я буду в плену у всадника и скучать по таким вечерам, то точно покрутила бы пальцем у виска и отправила лечиться к психотерапевту. Но вот она я, здесь, мои крылья тяжелым грузом висят на спине, отягощают и без того сложное бремя, нахожусь на грани отчаяния и истерики, но до сих пор не сдаюсь. Я знаю, что где-то там живы мои друзья и любимый демон, и, пока их сердца бьются, я буду продолжать искать выходы из сложившейся ситуации и надеяться на то, что кто-то из ордена обязательно объявится. Нужно просто подождать… День 95. Он приходит ко мне сам, с подносом еды в руках. Я лениво приподнимаюсь на кровати, разглядываю горячее жаркое и стакан вроде как морковного сока. Не понимаю, зачем он принес все это сюда, если бессмертным не обязательно употреблять пищу, мы можем прожить и без нее. Видимо, недоумение все же отражается на моем лице, потому что мужчина, прочистив горло, отставляет свою ношу в сторону. — Ты давно ничего не ела, — он чешет затылок, пытаясь подобрать слова. Я вижу, как тяжело ему было говорить со мной, но ничего не предпринимаю, мое любопытство всегда выходит мне боком, и нынешняя ситуация не исключение. Я молча убиваю его глазами, силясь понять, кто он такой из оставшихся всадников: Смерть или Голод? Мое чутье затихает, оставляя меня вместе с логикой и догадками о том, что ему нужно и почему не убил? Возможно, я интересна ему для каких-то целей, но он не скажет мне об этом так просто. Может, он хочет выведать местонахождение ордена сопротивления? Мы несколько секунд прожигаем друг друга взглядами, пока он не разворачивается и направляется в сторону выхода, не дожидаясь ничего от меня. Какой-то невиданный порыв охватывает меня, и я подскакиваю со своего ложе, молниеносно оказываюсь около мужчины. Рука берет его за запястье, останавливает, и я ощущаю могильный холод, исходящий от его кожи. Механически отпускаю и прикладываю ладонь к груди в надежде согреть. Я смотрю на него, как лань в свете фар, которая предвидит свой конец, и для меня становится шоком, что в зелени мужчины проскальзывает нотка разочарования. Будто бы мой поступок ранит его. — Скажи, кто ты? — на одном дыхании произношу я. — Мое имя Голод, — шепотом, словно нехотя, произносит он, а я каменею. Я оказываюсь не готовой к встрече с ним. Мои глаза быстро мечутся в сторону столика, где стоит принесенный поднос. Ироничная усмешка слетает с губ от понимания, что всадник, отвечающий за самое ужасное из всех людских страданий, пытается накормить обычную бессмертную. Еще в институте, изучая летописи и различные книги, я сталкивалась со всадниками Апокалипсиса и искренне считала, что Голод являлся самым жестоким из всех. От Чумы, Смерти и Войны ты можешь умереть быстро и только в некоторых случаях болезненно, но Голод заставляет тебя бояться, доходя до точки отчаяния, загоняя в самые ужасные катакомбы страданий и страха. Именно Голод рассадник долговечной боли, с которой тяжелее всего бороться. И сейчас он принес мне еду. Переваривая все произошедшее, я не замечаю, как он исчезает, оставляет меня в тишине и одиночестве. Взгляд снова натыкается на жаркое и сок. Что же, будет ли это кощунством, если я объявлю голодовку? День 100. Он продолжает приходить ко мне с едой, пытаясь разговорить, и я не знаю, как еще показать, что он неинтересен, что мне чуждо и омерзительно его общество. Я веду себя как капризный ребенок, демонстративно переворачиваю еду, выливаю напитки в окно, делаю все, чтобы мужчина оставил меня в покое. Но Голод всегда возвращается, и я не понимаю зачем… День 115. Я чувствую, как что-то умирает внутри меня с каждым днем все сильнее и сильнее. Сколько сил остается во мне для борьбы? Хватит ли их до появления членов ордена? Я не встаю с кровати последние несколько дней, мечтая уснуть и больше никогда не просыпаться. Смотреться в зеркало страшно, ведь осознаю, что увижу там — бледную, худую девушку, которая является тенью самой себя. Жалкая. Никчемная. Брошенная всеми, но почему-то продолжающая верить в счастливый исход. Очнись, Вики, реальность полна разочарований… — Ты совсем ничего не ешь, — его голос заставляет меня вздрогнуть, и, резко обернувшись, я носом утыкаюсь в мужскую грудь, его руки с опаской ложатся на мои плечи, слегка сжимая. — Что с тобой не так? Его вопрос вводит меня в ступор, и я непонимающе хмурюсь, анализируя происходящее. Ладони обхватывают плечи, и я ощущаю проступающие под кожей кости, которые раньше там не замечала. На секунду паника закрадывается в мысли, и я, не ведая, что творю, обхожу его, продвигаясь к зеркалу. Она ужасна. Она некрасива и худа. Ее волосы грязными прядями лежат на спине, а мешки под глазами выдают вековую усталость и апатию. Девушка из отражения никак не может быть мной… Хриплый выдох вырывается из груди, когда я протягиваю ладонь вперед, кончиками пальцев очерчивая впалые скулы. Господи, как она так запустила себя? — Я не знаю, — такой честный ответ срывается раньше, чем я успеваю осознать, с кем говорю. Я не замечаю, как всадник оказывается около меня, как его рука осторожно проходится вдоль основания крыльев, слабо касаясь кожи. Мне бы вздрогнуть, оттолкнуть его подальше, накричать, укусить, сделать уже хоть что-нибудь! Но я позволяю ему трогать себя и не понимаю, почему от его теплого, мягкого взгляда я чувствую, как подгибаются колени… День 141. Что такое надежда? Почему в самый темный час мы пытаемся тянуться к свету, зная, что в самом конце его не будет, что это все мираж? Почему я вижу на своей спине крылья, но ощущаю болезненные шрамы от них? Мне хочется плакать от боли или забыться во сне, но каждый раз на подступе отчаяния я нахожу в себе силы верить в лучшее. Однако почему мне кажется, что мое падение в бездну неизбежно? День 163. Он сидит на моем подоконнике, а его глаза устремлены куда-то в ночное небо, усыпанное миллиардами звезд, вся его поза показывает, что этот мир одновременно наскучил ему и принадлежит. Его меч покоится рядом со мной на кровати, и я аккуратно протягиваю ладонь вперед, увлеченная переливом черной стали. — Я бы на твоем месте его не трогал, — Голод не обращает на меня никакого внимания и достает сигарету, прикуривает. — Он не убьет тебя, но может оставить ожоги. — Облако дыма выходит из его рта, и я, как завороженная, наблюдаю за этим. — Этот металл не предназначен для бессмертных. — А как же ты? — быстро проговариваю, даже не замечая его удивления. — Ты же тоже бессмертен? Он может убить и тебя? Я обнимаю себя за колени, когда он спрыгивает и медленно подходит ко мне, всматриваясь в мое лицо. От его присутствия мне становится холодно, и почему-то рядом с ним я теряю саму себя. Не знаю, как так выходит, что на протяжении нескольких дней я терплю его общество, изредка перебрасываясь парой фраз. Но ни я, ни Голод не понимаем, что происходит со мной и почему я иногда сама тянусь к нему. Возможно, сказывается отсутствие социума и общения с другими существами, ведь после того, как проснулась здесь впервые, я никуда не выхожу. Одиночество часто толкает нас на самые необдуманные поступки, но я никогда не догадывалась, что быть запертой в четырех стенах в тишине, без разговоров, без понимания происходящего будет такой пыткой. Если Голод пытается таким образом сломать меня, то он находится слишком близко к этой точке невозврата. — Что мертво давным-давно, — схватив меч за лезвие, Голод резким движением перекидывает его через плечо, — умереть больше не может. День 188. Он приносит какую-то игру, напоминающую мне «UNO». Голод не просит, но я вижу, как тяжело ему дается понять, что нужно здесь делать, я молча наблюдаю за сменой реакции на его лице, как он хмурит брови, закусывает нижнюю губу. Делает вид, что увлеченно читает и вникает в правила, а главное, осознает, но я же вижу, что для него это темный лес. Слабая ухмылка искажает мой рот, и я решаюсь на самый отчаянный шаг, который может перевернуть наши взаимоотношения в неизведанное русло. — Я готова научить тебя в обмен на одну услугу. — Он резко поднимает голову, пытаясь скрыться за маской холодности и скуки, но я вижу в глубине его глаз восторг и детский интерес. — Я хочу полетать, — подаюсь ближе к нему, наглым образом нарушая личное пространство. — Пожалуйста… Он смотрит долго, пристально, и я уже ощущаю, как разочарование нежной вуалью накрывает мои плечи, и готова расплакаться от неудачной попытки, не рискуя пробовать дальше. Но он протягивает мне зеленую карточку с цифрой семь. И я парю… День 189. Мои крылья рассекают нежно-розовые облака, и я вдыхаю полной грудью морозный воздух. Замерев в небе, я резко складываю их за спину и отдаюсь моменту свободного падения. Боги, как я скучала по этому! Уже в метрах от земли расправляю крылья и чувствую, как приятная боль отдает в лопатки, принося за собой разряды спазма по всему телу. Мне хочется кричать от радости и переполняющих эмоций, я не желаю приземляться, а только взмыть ввысь и спрятаться на оставшуюся вечность. Но Голод терпеливо ждет меня внизу, и мне не остается ничего, кроме как вернуться к мужчине, ведь я обещала ему объяснить правила игры. День 200. Я просыпаюсь в холодном поту, потому что мне снова снится смерть Люцифера и близких, но сегодня мое подсознание услужливо подкидывает то, что не отпускает до сих пор. Мои руки по локоть в крови, земля усеяна трупами бессмертных, мир в хаосе и огне, и я на его обломках судорожно пытаюсь понять произошедшее. И Голод. Он гордо возвышается над всей этой вакханалией, но в его глазах пустота, будто бы мужчина действительно умер — и присутствовало только его тело. Резко поднявшись с кровати, я бреду в душ, надеясь смыть с себя последствия проведенной ночи. Я обязана спросить у него, что с моими друзьями, но почему душа шепчет мне, что ответ будет разрушающим? День 215. Я точно сошла с ума, потому что прямо сейчас, сидя напротив Голода, я медленно подношу горячее жаркое к губам, аккуратно откусывая кусочек. Моя голодовка продлилась больше ста дней, этот мужчина постоянно приносил мне вкусности, от которых я добровольно отказывалась. Научить его играть и составить компанию в досуговых развлечениях это одно, ибо взамен я могла требовать от него хоть что-то. Но всаднику нет никакого резона заботиться обо мне, если только он не готовит меня на убой, как домашний скот. — Хватит, я уже понял, что у тебя есть гордость и характер, — Голод фривольно садится на кровать и протягивает мне стакан с соком, взглядом заставляя принять его. — Пей, Вики, там нет яда. На секунду в голове проносится мысль об отравленном напитке, и я резко поднимаю глаза на мужчину, непонимающе хмурюсь. Он что, может слышать мои мысли? — Святая Матерь, тебя можно только по одному выражению лица читать как открытую книгу, — он плавно встает с постели, потягиваясь, и направляется на выход. Сотни вопросов в разуме не могут устаканиться и прыгают туда-сюда, я пытаюсь взять себя под контроль и спросить, что происходит с моими друзьями, где они, какой сейчас день недели или месяц, как долго на самом деле я нахожусь в его плену. Но с губ тихим шепотом срывается то, о чем я не думала вообще: — Почему ты пытаешься быть мягким со мной, когда вся твоя чудовищная сущность направлена на уничтожение? Мне кажется, я готова к любой его реакции: от резкой смены настроения до полного разрушения всего, что находится в этом помещении. Однако даже не догадываюсь, что он остановится посередине комнаты и надрывным голосом проговорит: — Ты считаешь меня монстром? — Я боюсь тебя, — совсем не понимаю, зачем говорю ему такое. — Но мне кажется, я не сопоставляю тебя с чудовищами, — подгибаю колени под себя, накрывая ноги одеялом. — Ты не такой, как твои братья с сестрой, но я не могу понять тебя и твои поступки, и от этого мне тяжело. Он хмыкает и, не поворачиваясь в мою сторону, направляется к двери, и только по тому, как громко она хлопает, я могу осознать, что мои слова задели его. И почему-то от этой мысли мне становится не по себе. День 240. Он так ни разу и не появляется после нашего последнего диалога, но каждое утро я просыпаюсь и вижу поднос с едой без каких-либо записок. И я, честно, не знаю, то разочарование в моей душе вызвано его игнорированием или моей потребностью в разговоре с кем-то живым? День 250. Когда-то давно я слышала, что от усталости приходит спасение в ненависти и ярости, в злобе, в боли и слезах, и я продолжаю разрушать все то, что находится в моей комнате, раздирая обои, ломая стены и кости, но, Шепфа, какого черта мне ничего не помогает?! Почему зияющая дыра в груди не зарастает, зачем я ищу выходы, зная, что их просто нет и никогда не будет! Что я делаю не так? Какого черта все мои решения в прошлом привели к полной изоляции в настоящем, и единственное, что я ощущаю, — полностью разбитые сердце и душу? Где мне найти морфий для усмирения внутренних демонов? Существует ли в природе лекарство от бессмертия, и если да, то где его искать? День 260. Обжигающие слезы скатываются по моим щекам, и я не могу сдерживать их. Все тело дрожит, разум уже не соображает, где я, и я действительно больше не могу цепляться, мне просто не за что и не для кого. Никто не пришел за мной, и, видимо, ждать больше бессмысленно. В этом и есть суть надежды? Она дает силы, а потом в самый темный момент забирает с собой все, удерживает тебя на самом дне, заставляет захлебываться в страхе и горе без права на помилование. Такое странное сравнение. Имея здоровые крылья за спиной, я понимаю, что больше никогда не смогу взлететь. День 277. Он сидит рядом, словно ничего не произошло, и курит, смотря прямо перед собой. У меня большая двуспальная кровать, но мы находимся в непосредственной близости к друг другу, я ощущаю могильный холод, исходящий от Голода, а тишина, в которой мы сидим, гнетущая, давящая. Я не знаю, для чего делаю это, но моя рука соскальзывает с груди и пробирается к ладони мужчины, аккуратно соприкасаясь пальцами. Он вздрагивает и переводит взгляд вниз, а затем на меня, но я упорно игнорирую это, продолжая смотреть вперед. День 300. Я лежу на животе, читая какой-то пыльный фолиант, а мои мысли беспокойно скачут в голове от желания валяться пластом и ожидать своего конца до идеи отыскать Голода и попытаться снова разговорить его, пока этого требует моя душа. Мне правда не хватает общения, и сидеть в четырех стенах без права на банальные потребности живого существа слишком надоедает. Я хочу часами разговаривать с кем-то о мелочах и не только, зная, что никто не осудит меня за это. Я мечтаю снова очутиться в нашей с Мими комнате в школе и собирать всевозможные сплетни, а затем пересказывать их Ади с Сэми и наблюдать за тем, как глухой телефон разносит информацию. Я сажусь на постель и обнимаю себя за плечи, пока мой пустой взгляд направлен на окно, за которым пламенеет розовый закат. Я даже не замечаю, когда Голод приходит ко мне, лишь то, как он аккуратно заправляет мои волосы за уши, заставляет меня вернуться в реальность. — Ты грустная, — его голос спокоен и мягок, и я не понимаю почему. — Что-то случилось? Я думаю рассмеяться ему в лицо от абсурдности ситуации и вопроса, но стоит мне оторвать взгляд от солнца и встретиться с искренним любопытством мужчины, как я теряюсь. Словно рыба, выброшенная на сушу, открываю и закрываю рот, пока мой мозг судорожно соображает, что нужно сказать. На языке вертятся ругательства и обвинения, но они не срываются с него, лишь надрывный шепот разрушает воцарившуюся тишину. — Я так устала… Мне кажется, он не понимает, о чем я говорю, но на дне зеленых глаз я вижу огонь вины и сожаления, от которого мое тело начинает бить крупная дрожь. Вдруг еще не все потеряно? День 315. Босиком ступаю по траве, покрытой росой, вдыхаю прохладный утренний воздух. Мое тело облачено только в тонкую ночнушку молочного цвета, которая слегка прикрывает грудь и бедра. Так странно, что мой день в плену начинается не с типичного сожаления к самой себе и стене, на которую я смотрю каждое утро, а с возможности встретить рассвет на альпийских земных лугах, пока остатки красоты планеты не пали под гнетом всадников. Мне стоило только один раз намекнуть об этой маленькой просьбе, как Голод все сделал, и теперь мы здесь. Это одновременно пугает и завораживает: за моей спиной стоит существо, которому нужно лишь щелкнуть пальцами — и весь мир перестанет существовать, но вместо этого он исполняет мои прихоти, жалкой и никчемной бессмертной. Я чую, как он вновь закуривает, и, развернувшись к мужчине вполоборота, замечаю, как сигарета застревает между его губ, рука с зажженной зажигалкой находится в нескольких сантиметрах от заветной цели, а он смотрит на меня исподлобья, как будто любуясь. Все мысли, что до этого крутились в голове, разом пропадают, и я ощущаю, как на щеках вспыхивает румянец. Словно маленький ребенок, я протягиваю ладонь к волосам, зарываюсь в этом коконе и прячась от его взора. Я слышу усмешку с его стороны, но она почему-то не задевает меня, как раньше это было с другими бессмертными. Словно Голод не хочет казаться выше меня, будто бы он старается сохранить между нами нейтральный статус. В заключительный раз глубоко вдыхаю аромат здешних полей, но начинаю кашлять от едкого дыма, исходящего от мужчины. Резво разворачиваюсь всем телом к нему, вижу, как его взгляд с интересом проходится по мне, и, Шепфа, замечаю, какую большую он делает затяжку, когда его глаза на несколько секунд дольше положенного останавливаются на моей груди. Я не чувствую смущения, а лишь, наоборот, исходящие силу и уверенность внутри меня. Расправляю плечи и кокетливо иду в его сторону, покачивая бедрами, с удовольствием наблюдаю за сменой его эмоции. В его зелени отчетливо проскальзывают удовлетворение, желание… Я плавно протягиваю руку вперед, боязливо прижимаясь холодными пальцами к его предплечью, а затем всем корпусом, на грани дозволенного, оставляю между нами жалкие миллиметры. Мы оба не дышим, каждый из нас ждет следующего шага от другого. Шепфа, мне так страшно и приятно одновременно, что я ногтями впиваюсь в его куртку, не поднимая головы. Голод дышит мне в макушку и, кажется, сдерживает себя из последних сил, потому что я ощущаю, как его рука находится слишком близко к моей пояснице. Слишком жарко. Слишком интимно… Запах сигареты приводит меня в чувство, и я аккуратно, но молниеносно отбираю ее у мужчины, бросаю на землю и наступаю, туша окурок. Легкая боль проходит по всей стопе, но я игнорирую это, смотрю только на пораженного моей выходкой Голода. Я улыбаюсь и, глядя прямо на него, произношу: — Здесь не место для курения. Отвернувшись от него, я иду вперед, понимая, что совершила непоправимую вещь. День 340. Он приносит мне плеер с земли, который я принимаю со скепсисом. Голод садится на мою кровать и отворачивается к окну, ничего не говорит, словно не он только что дал мне эту давно забытую человеческую вещь. Я ощущаю внутри себя борьбу между здравым смыслом и желанием погрузиться в дни, когда я была еще человеком, и второе намного сильнее. Я с опаской смотрю на наушники, боясь увидеть на них кровь, но они идеально чистые, что не может не удивлять. — Я подумал, что это неплохо скрасит твои будни, — он словно не рядом со мной, когда говорит об этом. — Ты же знаешь, как этим пользоваться? Слабая усмешка слетает с губ раньше, чем я успеваю остановить ее. Еще месяц назад я бы обязательно скрыла ее ладонью или отвернулась, но сейчас хочу, чтобы он смотрел на меня и видел, какие эмоции вызывает. — Спасибо тебе, однако на небесах нет электричества. — Голод непонимающе приподнимает брови, и я начинаю улыбаться. Искренне. — Я не смогу пользоваться им, когда сядет батарейка. Я объясняю ему такие простые вещи, которые мужчине в целом неинтересны. Голод поворачивает голову в сторону окна, намекая на то, что разговор закончен, а я пожимаю плечами и вставляю наушники в уши, включая первый попавшийся трек, которым оказывается Rammstein — Sonne. Нежный женский голос приятно врезается в слух, и, поднимая глаза на Голода, я ощущаю, как моя душа уходит в пятки. Он медленно втягивает в себя сигаретный дым, а за стеклом разливается малиновый закат, который играется в его прядях. Лицо освещают несколько поздних лучей, превращая вечно бледно-мертвого мужчину во что-то живое, словно мне пытаются внушить, что где-то там, за слоями одиночества и грусти, бьется сердце, которое также тянется к свету. Я приоткрываю рот и только сейчас допускаю такую жуткую вещь, что Голод неимоверно красив в своем мире из страданий и боли, и я снова улыбаюсь рядом с ним, хотя абсолютно точно не должна этого делать… День 365. Когда-то давно я смотрела фильм о темном рыцаре в маске и услышала там одну запоминающуюся цитату: «либо ты умираешь героем, либо живешь достаточно долго, чтобы стать злодеем». Ранее я никогда не задумывалась над этими словами за ненадобностью, но сейчас передо мной находится тысячелетнее существо, именующее себя всадником Апокалипсиса, несущее хаос и разруху, и я правда не знаю, считаю ли я его злом или же жертвой собственной жизни и предназначения. День 400. На берегу Тихого океана спокойно. Небольшие волны разбиваются о берег, запах соли въедается в кожу и волосы, а мои пальцы на ногах зарываются в темный песок. Как мне сказал Голод, мы где-то на Камчатке, среди дикой природы и умиротворения. Я глубоко вдыхаю в себя воздух, пропитанный свободой, крики чаек создают какую-то небывалую прекрасную мелодию, что-то склеивая в моей груди. Когда я была ребенком, я мечтала посетить океан и нарисовать его, чтобы потом со временем смотреть на этот рисунок и вспоминать моменты, которые никогда больше не произойдут. Но я слишком рано покинула мир живых, так и не насладившись всеми дарами этой планеты, а став бессмертной, оно прекратило иметь какую-то ценность для меня, и каждый день мы вместе с Люцифером откладывали все на потом. И сейчас я исполняю свою маленькую мечту с совершенно другим мужчиной, которому по случайности рассказала, что хочу увидеть океан. И вот мы здесь, сидим вместе, одна часть меня счастлива, пока вторая ноет от боли и ощущения утраты, потому что мой любимый демон неизвестно где. — Ты слишком задумчивая, — Голод поворачивается ко мне, пристально всматриваясь в мою реакцию. — Что-то случилось? Как сказать ему, что во мне идет борьба между сердцем и разумом? Как объяснить, что я не понимаю, что происходит со мной? Почему меня тянет к нему? Почему я не могу спросить прямо, что с моими близкими? Но главное — почему я боюсь разочароваться в нем? — Все хорошо, — нагло лгу ему в глаза. — Я не знаю, как отблагодарить тебя, вот и все. Я слышу ухмылку, исходящую с его стороны, однако никак не реагирую на нее. — Достаточно простого спасибо, Вики, — он ложится на спину, закидывая руки за голову. — Ты не обязана придумывать способы выражения своей радости. Он неправ, я знаю это. В разум ударяет самая безумная идея, которую я когда-то давно проворачивала с Люцифером, и, не ведая, что творю, быстро перемещаюсь со своего места на колени к Голоду, удобно устраиваясь на его ногах. Мужчина шокирован моей выходкой, да и, если честно, не только он. Я несколько секунд смотрю на него сверху-вниз, а затем затыкаю свои совесть, разум и душу куда подальше и отдаюсь порыву сердца, которое изголодалось по нежности и ласке. Я больная. Я неуравновешенная. Но я получаю чистый экстаз, когда наши губы аккуратно соприкасаются, пробуя друг друга, а затем более уверенно скользят в замысловатом танце. Шепфа, я ощущаю возбуждение, которого не должно быть, когда Голод отвечает на мой порыв, а его ладони крепко держат мои бедра, сжимая кожу. Так нельзя — мы враги, он убийца, я его пленница. Но почему все внутри меня переворачивается от ощущения наполненности и полноценности? Словно он и я — это потерянные кусочки пазла, которые встречаются в нужное время в нужном месте для сотворения целой картины. Морская тишина разом поглощает всевозможные звуки, но я не нахожусь под толщей воды. Я здесь. На суше, но почему-то задыхаюсь. День 402. Я не жалею об этом. День 409. Я сделала то, что хотела. День 415. Я не знаю, правильно ли я поступаю по отношению к нему, ведь продолжаю избегать Голода уже две недели. День 423. Я сожалею о своем поступке. Я предала Люцифера, собственную мать, друзей и свои убеждения. Я ничтожная слабачка и, как с этим жить, не понимаю… День 444. Роман, лежащий на моих ногах, никак не помогает мне прийти в себя. Я игнорирую Голода уже больше сорока дней, продолжаю терзать себя мыслями о том, как ужасно поступаю со всеми, как омерзительна сама себе. Наверное, решение добровольно отстраниться от Всадника — самое глупое, что я делала за последние месяцы, но мне нужно время, чтобы привести собственное ущербное подобие существования во что-то сносное. Кошмары с эпизодами смертей родных и близких не прекращаются, но к ним добавляется еще одно — Голод на коленях, вокруг него черный огонь и аура обреченности, которые не выпускают мужчину из круга, а от мира ничего не осталось, кроме пепла и сажи. Мне страшно за него, и самое жуткое во всем этом то, что в своей голове я ничего не могу сделать, лишь только наблюдать за разрушениями и хаосом. Я морально убита от всего этого. Отчаяние все-таки сломило меня, но я продолжаю уничтожать саму себя, не понимая зачем. Для чего я вообще пытаюсь бороться и быть гордячкой? Какой толк от всего этого, если в конечном итоге я сижу одна, не представляя, сколько жизней успела сломать и не спасти? Каждый мой шаг на протяжении всех прожитых лет должен был привести меня к истинной цели, чтобы осознать ценность и значимость слов и поступков, чтобы научиться на ошибках и в дальнейшем их не повторять. Как часто говорили мама и папа, в один прекрасный и далекий момент я пойму и познаю абсолютно все таинства жизни. Но что, если мое будущее никогда не наступит? Что, если завтра не будет? Погрузившись в мысли, я не замечаю, как резко открывается дверь моей комнаты и как запах сигарет проникает в нос. Поднимая взгляд с книги, я вижу перед собой Голода, во взгляде которого решимость и злость. Не успеваю открыть и рта, как на щеках ощущаю холодные пальцы, которые пробираются к волосам. Рывок. И его сухие губы накрывают мои, пока он притягивает меня ближе к себе, окончательно разрывая расстояние и недопонимание между нами. Мне физически больно оттого, как он нежен и мягок со мной, хотя я знаю, что заслуживаю всех бед мира. Я избегала его, позорно прячась в песок, пока Голод старался понять, что происходит со мной. Слезы непроизвольным потоком начинают капать с ресниц, и я издаю то ли стон, то ли тихий хрип от ситуации. Меня разрывает от противоречивости чувств к нему. Нам нельзя этого делать, где-то там меня ждет Люцифер, с которым мы друг друга любим, но я продолжаю упиваться искренностью порыва Голода. Даже когда он отстраняется и прижимает мое дрожащее тело к своей груди. Успокаивающе гладит по волосам и спине, переходя к основанию крыльев, ничего не говорит, а просто находится рядом, давая то, в чем я очень нуждаюсь. Поддержку. Когда-то давно слышала, что сильные люди ломаются громко и болезненно. Раньше я считала себя сильным человеком, способным пережить все беды и выйти победителем в любой схватке, но брешь в доспехах моей души появилась внезапно. Изначально это была маленькая царапина, которую сложно отыскать и легко потерять, однако как я могла пропустить то мгновение, когда судьба двумя руками ухватилась за края, превращая незначительное повреждение в гниющую дыру, которую не спасти? — Что я должен сделать, чтобы ты перестала страдать? Отпусти меня… Побудь со мной еще чуть-чуть… Я поднимаю заплаканные глаза на него, не озвучивая мысли, только смотрю на того, кто доводит меня до такого состояния. — Помоги мне. Я больше не уставшая от этого бессмертия. Я просто никакая… День 466. Темнота сгущается вокруг меня, дышать тяжело, и я не понимаю, где заканчивается сон, а где начинается реальность. Я давно не сплю, но боюсь разомкнуть глаза и снова встретиться лицом к лицу со скорбью и смертью, с осуждением во взгляде близких. Однако холодные руки прижимают меня к мужскому телу, и он шепчет мне успокоения на ухо, нежно поглаживая потную кожу. Я боюсь возвращаться в мир грез, но с ним я чувствую, что нахожусь под защитой. Это так странно и естественно одновременно. День 481. Никогда не думала, что буду сидеть под старинным дубом и внимательно слушать правила игры в шахматы от всадника Апокалипсиса. Мы располагаемся друг напротив друга, и я с интересом наблюдаю за тем, как Голод пытается растолковать мне значение фигур и расположение полей, при этом попутно объясняя, как важны стратегия и холодный ум. Когда я была ребенком, папа старался заниматься со мной и прививать к умным и взрослым играм, а я всегда выбирала краски и раскраски, которые приносила мама, говоря отцу, что его развлечения для меня слишком скучны. Однако сейчас я бы отдала все на свете, чтобы вернуться в прошлое и дать самой себе по голове, чтобы та слушала папу и его наставления, а не краснела перед всадником за свои глупость и вопросы. — А королева? — я обращаюсь к Голоду, пока тот рассказывает о том, что игра не прекращается даже после падения одной из важных фигур. — Как я поняла, она самая желанная и чуть ли не самая могущественная, почему тогда все продолжается? Мужчина смотрит на меня как на нерадивого ребенка, словно я сообщаю ему какую-то глупость. Голод снисходительно улыбается, и я ощущаю, как от этого мне становится неловко. — Королевства разрушаются без королей, Вики, — он протягивает ладонь к моему лицу и аккуратно заправляет выбившуюся прядь за ухо. — Но без королевы смогут прожить, она не так важна. — Твое королевство рухнет без нее, — я перехватываю его руку, провожу подушечками пальцев по его костяшкам, не поднимая взгляда. — И будь в твоем царстве королевой я, то сказала бы первой об этом. Он напрягается, а затем резко подается вперед, замирает в нескольких миллиметрах от меня. Я понимаю этот порыв и вопрос в его глазах и сама сокращаю расстояние между нами, целуя его. Демоны в моей голове поют фанфары, пока осознание того, что я закапываю саму себя еще глубже, поднимается в душе. День 500. Шепфа, как он прекрасен… Я выгибаюсь в спине от ощущения теплых губ чуть ниже груди, которые ведут дорожку к пупку. Укусы Голода обжигают, оставляют алые следы на мне, пока я тихо умоляю его не останавливаться. Я чувствую, как он ухмыляется мне в кожу, и это заставляет меня заскулить в голос. Мои пальцы зарываются в его волосы, когда мягкие поцелуи обрушиваются на внутреннюю сторону бедра, приближаясь к заветному месту. Мне так хорошо и одновременно больно от всех этих эмоций, потому что я не заслуживаю такого заботливого мужчину рядом с собой. Пятьсот дней мне потребовалось на осознание того, что я медленно влюбляюсь в него, и это правда пугает. Я не уверена в этом, но мне кажется, что потихоньку начинаю принимать ту реальность, в которой живу. Да, я до сих пор люблю Люцифера и не теряю надежду на то, что мы когда-нибудь встретимся, но останется ли от этой Вики хоть что-нибудь, за что ее когда-то полюбил правитель Преисподней? — Ты обворожительна, — его язык плавно проходится по клитору ко входу, и я, не сдерживая себя, резко обнимаю его ногами, захватывая в свой плен. — Тише, милая, все хорошо. Шепфа нет, ничего не хорошо, пока ты болтаешь! Мне хочется отругать его за бездействие, но мужчина возвращается к своим ласкам, и все мои возмущения тают на кончике языка. Я ощущаю, как он смотрит на меня, пока вылизывает, и, Господи, от этого становлюсь еще более влажной. Его руки гуляют по моему телу, делая акцент на груди и сосках, сжимая. Мне кажется, я могу кончить только от того, как она полностью помещается в его ладони. Его кожа сухая и грубая, на ней есть тот отпечаток бесконечной жизни и войны. Так забавно понимать, что его руки способны не только управлять самым могущественным оружием, но и дарить ласку. Меня переполняют эмоции от противоречивости мыслей, но ни то ни другое не задерживается надолго, потому что Голод отрывается от своего дела, и его рот перемещается ниже, а зубы вонзаются в мягкую плоть, оставляя там кровавый след. Мне больно. Мне приятно… — За все тысячелетия прожитой жизни я не встречал столь обворожительную женщину. — Я вся трясусь под ним, пока он медленно стягивает с себя свитер. — В чем твой секрет, Вики? Я резко подрываюсь на кровати и сажусь прямо перед ним, наши носы соприкасаются, а мои пальцы проворно избавляют его от ремня и штанов. Голод аккуратно толкает меня обратно, и я не успеваю заметить, как он остается полностью голым. Его телосложение жилистое, не массивное, как у Люцифера. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его мышцам, заставляя мужчину напрячься. Я не опускаю взгляд ниже, наоборот, ищу его глаза, чтобы создать между нами контакт. То, как плавно он входит в мое тело, вырывает грудной стон откуда-то изнутри. Его движения не грубые, но и нежными я не могу их назвать. Он берет меня всю без остатка, без права расправить крылья и взлететь, он не оставляет мне выбора, кроме как полностью отдаться ему и его натиску. Я тяну его за голову на себя и целую, проталкивая язык ему в рот, а мои бедра против воли поднимаются ему навстречу. Он невероятен, но продолжает смотреть на меня так, словно я его жизнь, будто бы я дарю ему желание просыпаться по утрам и чуть-чуть улыбаться. Боги, я полностью обезумела, раз считаю, что я и всадник Апокалипсиса — это союз, одобренный Шепфой и Матерью. Однако я ничего не могу поделать с тем, как мы идеально растворяемся друг в друге, без права на спасение. Да и нужно ли оно мне теперь? День 534. Важна ли искренность в мире, где о нее вытирают грязные ботинки? Предчувствие свободы в замкнутом пространстве удручает меня, и я мечусь в агонии собственной боли, пытаясь понять, почему после принятия всей его темноты я продолжаю спотыкаться? Он держит меня крепко, не отпускает, старается гладить меня и успокоить, но как после такого удара я могу быть в порядке? Как он смеет просить у меня прощения, когда лгал столько времени? Он убил их. Всех. Он не оставил в живых никого из тех, кого я люблю. Мама, Мими, Ади, Сэми, Люцифер. Все они — пыль. — Вики, Вики! — Я сопротивляюсь ему, слезы бегут с глаз, и я просто не могу их сдерживать, надоело. — Пожалуйста, выслушай меня! Я резко впадаю в ступор, неспешно перевожу взгляд на мужчину, который остается непроницаемо спокойным. Я ощущаю острое желание вцепиться ему в горло и перекрыть воздух, но понимаю, как это бессмысленно. Его не убить так просто, если это вообще возможно. Он столько времени лгал мне, а вся его забота лишь мишура, под которой он пытается спрятать свою гниль. Я в такой бессильной злобе, что начинаю бить его, чтобы стало легче, чтобы отпустило. Голод не сопротивляется, наоборот, позволяет мне делать это. Мне чертовски больно не только от осознания, что мужчина, который мне небезразличен, прикладывает руку к моему уничтожению, но еще и предает меня после всего того, что мы прошли. — Пожалуйста, Вики, — Голод пытается схватить меня за лицо, но я начинаю кричать громче, уворачиваться от его прикосновений. Понимаю, что это может ранить его, но к черту, я не буду его жалеть. — Я не в полной мере контролирую свои силы, Вики, услышь меня наконец! — Закрой свой рот! — я срываюсь и резко отхожу от него к стене, наблюдая за ним, как загнанный зверь бдит за охотником. — Ты не имеешь никакого права говорить мне о том, что случайно убил всех! Ты — настоящее чудовище! Ты смерть этого мира, ты причиняешь только боль! — мои слова, словно острые кинжалы, попадают прямо в цель, в его душу, которую он открыл мне. — Я ненавижу тебя! Почему умерли они, а не ты? Я падаю на колени и руками обхватываю плечи, закрывая себя крыльями. Мне нужна защита, мне хочется вернуться в детство и умолять жизнь, чтобы она не была ко мне столь жестока. Я снова остаюсь одна, брошенная всеми, наедине с монстром. Кажется, в тишине комнаты я слышу, что что-то с грохотом разбивается о пол, но мне страшно поднять голову, ведь если я сделаю это, то могу увидеть, какую боль своими словами причинила Голоду, это просто добьет меня. Окончательно… — Убирайся, — мой голос мертвый, он звучит как приговор. — Я не хочу тебя видеть. Он уходит, это ведь то, о чем я просила, но отчего после его побега стало только хуже? День 666. Кошмары не покидают мои сновидения, и я перестала ложиться спать где-то пятьдесят дней назад. Голод пытается прорваться сквозь дверь, но мои отчаянные крики и слезы всегда останавливают его. Я прекрасно слышу его извинения, как он не теряет надежды объяснить мне все заново. Но в этом же и есть суть надежды — она трагична в своем конце. Я снова худею и возвращаюсь к состоянию живого трупа, без возможности на спасение, без шансов на освобождение от оков, в которые замуровываю себя сама. Я начинаю ценить все только тогда, когда теряю, и это так жутко, если честно, ведь, чтобы понять, как выстоял человек, нужно принимать его таким, каким он был, — без попыток приукрашивания, без искажений и умолчаний истории его жизни. И я понимаю, что, если бы сейчас мои близкие видели, на каком дне я нахожусь, как сильно переполнена чаша моей души, они как минимум пожалели бы меня и расплакались. Мне так обидно за саму себя, ведь по меркам бессмертных я действительно прошла такой короткий отрезок жизни, а ошибок сделала на тысячелетия вперед. Я так хочу, чтобы солнце не прекращало освещать мой путь из бездны, однако я слишком долго всматривалась в пучину темноты, плохо осознавая, что по самую шею в этой гнилой трясине. И я не понимаю, как спастись. День 729. Кажется, я превращаюсь в пепел и труху, ибо не чувствую абсолютно ничего. Я думаю, что слишком много времени провожу в темноте, ведь быстро впадаю в шоковое состояние, когда вижу Голода перед собой. Он сидит на коленях, его голова покоится на моей кровати, а холодная рука крепко сжимает пальцы, словно он боится отпустить меня. В горле пересыхает, и я натужно кашляю, привлекая мужское внимание на себя. Он поднимает взгляд, и в его зеленых глазах я вижу такие апатию и холод, как будто бы передо мной не всадник Апокалипсиса, а умирающий мужчина, и его последним желанием была возможность повстречаться со мной. Я встаю со своего места, возвышаясь над ним, и ожидаю, что он поднимется следом, но он не шевелится. Я ощущаю, как сердце обливается кровью от этого вида, однако продолжаю молчать, потому что слишком сильно соскучилась по его голосу, и где-то там внутри во мне плещет любопытство. — Ты была права. — Непонимающе хмурюсь и несколько раз моргаю, пытаясь сообразить, о чем он. — Мое королевство рухнуло без королевы, а я вслед за ним. — Рот непроизвольно открывается, и я судорожно перевариваю все, что он говорит. — Я эгоистичен, Вики, и правда верил в то, что если не стану говорить тебе об убийстве близких сразу, то это смягчит удар. Но, Матерь, я ошибся, — его лоб утыкается в мои бедра, и я интуитивно опускаю руки в его волосы, прижимая ближе к себе. — Это было глупо, скрывать такое от тебя, и, наверное, лучше разодрать рану, пока она не затянулась коркой, и обработать, нежели смотреть на то, как она гниет изнутри, и ничего не делать. — Мне больно от его слов, но я продолжаю слушать. — Я поступил ужасно по отношению к тебе и, как говорил раньше, сожалею о том, что случилось, — он отрывается от меня, и его зелень находит мои голубые глаза, ловя каждую эмоцию. — Вот я здесь, перед тобой, на коленях, не как всадник Апокалипсиса, а как мужчина, которому ты нужна, — Голод вытягивает руку и смотрит с такой преданностью, что моя душа просто не выдерживает. — Умоляю, прости меня и дай нам возможность начать все с самого начала. Без лжи, без боли, все будет так, как захочешь ты. Что отделяет нас от счастья? Жалкая секунда в вечности? Или же одно неправильное слово? А может быть, все-таки действие? Необдуманное. Нежеланное, но при этом выполненное с точной уверенностью, что оно правильно. Я делаю шаг назад. Еще один. И еще… Я вижу, какую боль причиняю ему этим, но надеюсь, что он поймет меня. Как бы я ни любила его и его компанию, я никогда не смогу простить то, во что он превратил мою жизнь. Меня всю трясет, и я чувствую, как начинаю задыхаться от этого. — Я не могу, — мотаю головой в разные стороны, показывая свое несогласие. — Не после всего того, что ты сделал и в кого превратил меня. Голод в шоке, и я не успеваю даже моргнуть, как он исчезает из комнаты. Я не ощущаю облегчение, не понимаю, почему сказала ему «нет» и почему внутри меня как будто разрывается пустота, забирая с собой все эмоции. Я падаю на колени и складываю ладони в молитвенном жесте. Когда ничего не остается и не за что бороться, приходит вера в высшие силы, и я молюсь, чтобы кто-то с небес помог мне. День 730. Почему, покидая свою комнату, я вижу вокруг пейзаж, похожий на картину «Последний день Помпеи», — все в огне и руинах? Мои ноги утопают в земле, которая впитала в себя литры крови бессмертных. Лица ангелов и демонов застывают в вечной агонии, и я несмело делаю шаги вперед, царапая нежную кожу стоп об осколки стекла и оружие. Я понимаю, кто это сотворил, а также полностью отдаю себе отчет, почему это произошло, да только ни черта не становится легче от этого! Все эти трупы тяжелым грузом лежат на моих плечах, а руины моего любимого мира простираются на многие километры вперед, догорая в огне хаоса и разрухи. Это все моя вина и ничья более. Беру себя в руки и поворачиваю голову вправо, игнорируя позывы тошноты, когда мои глаза натыкаются на черную стену, возле которой лежат еще больше искореженных тел, что, по всей видимости, пытались пробраться за барьер, но безуспешно. Шок, паника, слезы и страх застыли в моих глазах, и я несмело зову его: — Голод? Но тишина в ответ сжимает мое сердце и меня в тиски, и, наблюдая за тем, как рухнуло все королевство, я впервые не знаю, что мне делать и как исправлять все то, что я натворила…