Моя битва

*** - Я готов, Хуан, - Ричард серьезно смотрел на кэнналийца. – Говори, что и как делать. - В церкви святой Октавии, в гробнице Франциска, - медленно начал Хуан, - в главной зале, решётка ворот оплетена пансонией. Свежая – не опасна, но сейчас зима, и она высохла. Засушенные цветки – это яд. Вдохнете пару раз – и не увидите утра. Дик лишь небрежно дернул плечом – мол, продолжай. Хуан кивнул: - Говорят, Октавия до сих пор бродит по храму, её видят и на стенах, и на потолке – она бродит неприкаянной тенью. Многие молодые дворяне – на спор – запирались на ночь в церкви, и сходили к утру с ума. Поэтому церковь стоит закрытой, и открывают ее редко – лишь в Октавианскую неделю. - Сколько пансонии понадобится? – деловито уточнил Дик. Хуан дал ему небольшую круглую шкатулку, с притёртой крышкой. Прищурившись, небрежно бросил: - Не боитесь грех на душу взять? Вы же эсператист? - Помочь страждущему – не грех, - уверенно ответил Дик. Прислушался к колоколу, отбившему полночь. – Я пошёл. *** Ричард снял с лица шёлковый шейный платок, и преклонил колени перед фреской. Еще недавно ее здесь не было. Октавия смотрела на него невозможно яркими глазами – в свете свечи они казались живыми – мастер явно вложил душу, создавая такую красоту. - Помоги, Октавия, дай мне сил помочь твоему потомку. Пошли ему спокойный сон, и желание жить. Он так сильно страдал, дай ему счастья. Покарай тех, кто глумится над твоей кровью. Если нужно – возьми мою жизнь, я с радостью отдам её, только, пусть Рокэ живет – долго и счастливо. В свете свечи улыбка святой была загадочной, а взгляд печальных синих глаз блестел непролитыми слезами. До смены стражи ждать было еще долго, и Ричард, обняв колени, прислонился спиной к колонне. Он неотрывно смотрел на Октавию, и шептал. - Благослови, Октавия… Наполненная цветками пансонии шкатулка стояла рядом. *** - Завтра, Дикон, королева будет ждать тебя в аббатстве, - разливался соловьем кансильер. Ричард давно слушал его вполуха. Мало ему измученного монсеньора, который постепенно превращался в бледную тень самого себя. Теперь Катари хочет и герцога Окделла в свою коллекцию. Дик невежливо перебил Штанцлера: - Эр Август, тогда я пойду. К встрече с королевой нужно подготовиться, верно? - Верно, - Штанцлер кивнул, с улыбкой доброго дедушки, - ты настоящий талигойский рыцарь, Дикон. Окделл, наклонив на прощание голову, подумал: «Зажился ты на свете, старик». Дома, на улице Мимоз, Ричард кивнул Хуану: - Пора. *** Утром по Олларии разнеслась горестная весть – королева Катари, получившая накануне подарок от неизвестного кавалера, не проснулась. В розовой пудре, сладко пахнущей ландышами, оказался подмешан порошок сушёной пансонии. Одна из близких фрейлин так же разделила судьбу своей госпожи. Граф Савиньяк, капитан королевской охраны, сбился с ног – король требовал найти виновника. Его люди смогли лишь проследить путь юного посыльного – до трактира «Солнце Кагеты». Дальше след терялся. За всеми треволнениями, не сразу хватились кансильера. Прибыв к нему в особняк, гвардейцы обнаружили мертвого Штанцлера – с теми же признаками отравления. И записку, написанную явно рукой старика: «Я виноват». Слуги из дома Штанцлера разбежались. Гвардейцы смогли найти лишь пару лакеев, которые, после допроса, были отправлены к Леворукому – уж слишком некрасивая картина складывалась. Фердинанду доложили о заговоре кансильера, против короны. *** Ричард неслышно вошёл к Алве. Тот, всё еще бледный, взглянул на него: - Колокола звонят, Ричард. Война? – спросил с надеждой. - Нет, монсеньор, лучше, - едва уловимо улыбнулся Окделл. Подошел, сел на кровать, и аккуратно взял Рокэ за руку. – Королева скоропостижно скончалась. Орстон. И осенил себя святым знаком. Рокэ молча смотрел в грозовые глаза своего оруженосца. Затем, судорожно вздохнув, прикрыл лицо рукой. - Не шутите так, Ричард. Это недостойно. - Никогда, - прошептал Дик, поцеловал руку Алвы, и осторожно положил её на одеяло. – Создатель решил завершить ваши испытания. Рокэ прикрыл глаза, его губы дрогнули, и из-под закрытых век скатились слезинки, затерявшись в волосах. Алва покачал головой, и прошептал: - Значит, теперь можно просто жить? Я и не помню уже, каково это. Дик несмело вытер его слёзы: - Я помогу вспомнить, монсеньор. КОНЕЦ