* * *
— Княгиня Татьяна, ваша матушка нуждается в помощи при сборах, было велено сопроводить вас в её покои, — один из немногочисленных солдат, охранявших дом изнутри, выпроводил взволнованную, молодую и прекрасную княгиню из женского крыла дома, приведя в комнату матери.* * *
— Княгиня Мария, ваш батюшка намерен увидеться с вами, пройдите в его кабинет, мне велено было вас сопроводить, — ещё одна девушка стремительно отдалялась от комнат сестёр.* * *
— Ольга Николаевна, вас срочно просят к цесаревичу Алексею, нужна ваша помощь, пожилая горничная Анна не справляется, — старшая из сестер без раздумий помчалась в комнату младшего брата, поскольку знала, как он слаб при болезни.* * *
Ермаков докуривал папиросу, когда один из подчиненных доложил о том, что приказ его выполнен, и княгиня Анастасия, сама того не зная, попалась в ловушку. Желание испепеляло Петра изнутри, когда он преодолевал сразу несколько ступеней одним шагом. Низ живота уже крутило от неконтролируемой первобытной похоти. Он чертовски хотел эту девчонку. Сама мысль запятнать семью императора, и что-то другое, название чего Пётр не знал, или не хотел знать, сводили мужчину с ума. Оставалась пара считанных метров до комнаты добычи, когда Ермакова остановил возглас за спиной. — Товарищ Ермаков, — по-деловому оперившись об коридорный косяк, улыбаясь хищным оскалом, стоял тот самый глупый смельчак, которого Пётр не так давно прижимал к стене, — Будьте осторожны, говорят, княжна Анастасия – ведьма, приворожит ещё, а вам её скоро убивать, — заливаясь смехом, сослуживец быстро исчез в темноте слабоосвещенного дома. Ермаков отмахнулся от его слов, точно от мешавшей мухи. Что за глупости? Петру лишь нужна была разрядка, а царева дочка была идеальным трофеем. Ни проблем, ни разбирательств не последовало бы — всем уже всё равно на благосостояние семьи Романовых. Красногвардейца на миг даже посетила мысль, что он оказывает княжне «голубых кровей» честь, давая шанс познать ласки любовных утех с мужчиной за миг до смерти. Слова сослуживца быстро забылись, и вот мужчина уже направлялся к княжне. В комнату Анастасии он ворвался резко, без стука, пользуясь эффектом неожиданности и тем самым заранее вызвав в жертве ужас. Младшая из Романовых спешно копалась в одном из немногочисленных сундуков. Стоило ей лишь поднять глаза на вошедшего, как из рук вылетела какая-то подвеска, с характерным звоном ударившись об деревянный пол. Её глаза, отражавшие свет тускло горевшей у дверей свечи, испуганно забегали по комнате, а руки нервно сжали полы ночной сорочки. Ермаков сделал шаг в помещение, тихо, не глядя прикрыв за собой двери. Его взгляд, исподлобья направленный на сжавшуюся в судороге девушку, говорил обо всем. — Вы не имеете права входить в мою комнату без дозволения, — еле шевеля губами, но стараясь придать стану своему уверенный вид, а голосу бесстрашный тон, промолвила княжна, делая шаг назад, к стене. — Вы не имеете права на жизнь без моего дозволения, — подражая девушке, на высокопарный манер ответил ей солдат, медленно приближаясь. Анастасия подняла на Ермакова глаза. Она видела, как играли желваки на мужском лице, чувствовала, как его глаза вот-вот съедят её или проделают в ней отверстие. Княжна с ужасом осознала, в каком жалком положении оказалась. Ей совсем не хотелось верить в происходящее. На миг девушка задумалась о том, как сильно изменилась её жизнь за прошедшие пару лет. Будучи ещё озорной и веселой девчушкой, она ухаживала за раненными на войне солдатами, всегда старалась быть оптимистичной и никогда не плакала. Потом, уже в ссылке, Анастасия стремилась излучать свет и тепло, дарить улыбки всем, кто её окружал, и в особенности, своей любимой семье. Она часто запрещала себе грустить и думать о происходящем в родной стране, Настя просто хотела быть беспечным ребенок. Анастасия никогда не верила в печальный исход, считала, что у каждой сказки должен быть хороший конец, а каждая принцесса просто обязана встретить благородного принца. Что же ждало её сейчас? Какие еще испытания ей, 17-летней дочери некогда великого императора, уготовила судьба? Впервые за многие годы девушка позволила себе слабину, она просто устала быть сильной. За те мгновения, в течение которых княжна успела мысленно прожить последние несколько лет, Ермаков подобрался ещё чуть ближе к её сжавшейся от отчаяния фигурке.* * *
Ермакову нравилось играть с ней. Будь его воля, он растянул бы эту игру в кошки-мышки на несколько часов, но у него оставалось всего ничего – около 40 минут. Пристально следившая за ним княжна отступала ровно на столько, на сколько сам Пётр к ней приближался. Его цепкий взгляд жадно хватался за каждую эмоцию, мелькавшую на её миловидном, как подметил сам мужчина, личике. Ермаков в целом убедился в том, что она красива. Слишком красива для той, кто должен был умереть через жалкие 40 минут. Правая его рука потянулась расстегивать пуговицы солдатской рубахи, едва не срывая их, в то время как левая ослабляла ремень и портупею. Лицо княжны устремилось вверх, глаза её наполнились слезами, а губы тихо и неразборчиво шептали что-то, норовя напороться на губы мужчины. Острые, худые бедра цесаревны упёрлись в широкий резной комод, пока взор беспорядочно носился по комнате, боясь уткнуться в лицо своего мучителя. Кода же мужчина приблизился настолько, что девушка оказалась прижата к старинному комоду, её маленькие ладошки в останавливающем жесте прижались к его широкой груди. Когда глаза их вновь пересеклись, Пётр на мгновение словно даже потерял дар речи. Как прекрасна она была в отчаянии и безнадёжной печали. Её чуть растрёпанные волосы мягко струились по плечам и небольшой груди, прикрытой сорочкой, а губы мелко дрожали, наконец затихнув на время. На миг мужчина остановился, застыл в немом восторге, чуть распахнув глаза. Секунды тянулись мучительно долго, и Петра привел в себя лишь очередной болезненный спазм внизу живота. Пелена спала, чары цесаревны оказались недостаточно сильны. Разница в росте как никогда играла роль, ведь Анастасии пришлось буквально задрать голову, дабы попытаться достучаться до Ермакова, но всё было тщетно. Пленённый её очарованием и чувством своей всеобъемлющей власти, красногвардеец лишь сильнее прижал девушку к поверхности мебели. — Нет… Прошу, не надо… — лишь успела выдохнуть брюнетка, прежде чем огромные руки солдата обвили её бедра, жесткой хваткой впились в них, стискивая тельце между своим массивным туловищем и пыльным комодом. — Увы, это выше моих сил, — почти вымученно прорычал Ермаков, прежде чем рвануть с фарфорового тела цесаревны легкое ночное платье и обрушиться на её искаженные в гримасе страха губы. Ткань жалобно затрещала, оголяя грудь и выточенные ключицы жадному взору мужчины. Вновь на миг остановившись, точно стараясь запечатлеть эту картину в голове, Пётр ухмыльнулся лишь уголками губ, и вновь прильнул губами к девушке, терзая теперь её тонкую шею. Анастасия точно онемела. Горло будто сдавило тисками, а голос охрип или вовсе исчез. Так и сжималась от страха, стараясь лишь прикрыть грудь руками. Будучи неспособной что-то сказать, и, тем более, сделать, ей оставалось лишь с ненавистью и презрением смотреть на увлечённого процессом мужчину. — Повернись спиной, — сухо скомандовал Ермаков, угрожающе сомкнув свои ручища на девичьей шее. Увидев в ответ непослушание, мужчина лишь усилил хватку и результат не заставил себя ждать. Дорвав и бросив в сторону то, что осталось от сорочки, Пётр очертил руками худую талию девушки и рывком притянул ближе к себе, лишь шепнув в ухо: — Хорошенько запомни тот миг, когда ты и твоя царская кровь падут так низко, — оставив на бледной коже спины болезненные синяки, мужчина силой нагнул девушку, прижав её осунувшееся, мелко дергавшееся лицо к поверхности комода. Анастасии казалось, будто это всё происходит не с ней. Будто она является немым и бесполезным наблюдателем. Когда чужие, жесткие руки грубо прикоснулись к промежности, цесаревна беспомощно трепыхнулась. Петра удовлетворила реакция девушки, оттого он лишь интенсивнее продолжил свою экзекуцию. Лишь услышав тихие всхлипы девушки, красногвардеец остановился, убрал руку и на мгновение затих. Остановился только для того, чтобы поудобнее устроиться, перехватив дрожащее тело. Анастасия почти забилась в томных объятиях мужчины, стоило ей почувствовать его желание. Громкий и рваный крик пронзил острый слух мужчины, когда он одним резким и быстрым толчком заполнил собой девушку.* * *
Крики доносились из комнаты девушки ещё долгое время. Стоявшие по ту сторону дверей солдаты ухмылялись под нос каждый раз, когда голос цесаревны срывался, походя на животный возглас с мольбой о помощи. Анастасия даже не поняла, когда все закончилось. Она вышла из некой прострации и очнулась, сидя на полу, с собранными под головой коленями абсолютно голая, лишь тогда, когда в поле её зрения попали солдатские сапоги. Пётр, уже одевшись, сел на корточки напротив девушки и обратил взгляд на её потухшие, вымученные глаза. — Вытрись и приведи себя в порядок, — грубо бросил он шелестящим голосом, кинув под ноги княжны небольшое полотенце, — У тебя несколько минут. Таковой была она сейчас. Дочь Николая Второго, Императора и Самодержца Всероссийского. Носившая некогда изысканные шелка, ныне сидевшая нагой и замерзающей. Бывшая некогда самым ярким лучиком во дворце и империи, теперь же словно потерявшая лик и блеск глаз, мрачная тень. Собиравшая когда-то многочисленные восторженные взгляды и признания в любви, чистая и невинная, сейчас осквернённая и запачканная ручищами жестокого красногвардейца, Анастасия Романова. — Когда будете меня убивать, бейте в сердце, — тихо, безжизненно вымолвила княжна, поднимаясь на ослабевшие, точно неспособные выдержать её небольшого веса, ноги. Ермаков застыл. Его лицо выражало искреннее непонимание и удивление. Девчонка вот так просто сказала такое, после того, что между ними было, будто точно зная, что совсем скоро умрет. Цесаревна поразила его до глубины души. Быстро справившись с эмоциями, вновь нацепив маску хладнокровия, мужчина взглядом проследил за тем, как девушка, кривясь и сдерживая крики боли, поднялась и прошла в ванную комнату, смежную со спальней. Анастасии понадобилось всего пара минут, чтобы смыть кровь между ног, ужаснуться синякам и красным бороздам на бедрах и спине, а затем, обернуться в полотенце и вернуться в злосчастную комнату. Он не ушел. И это заметно разозлило цесаревну. Оперевшись спиной к стене, Ермаков с интересом стал наблюдать за тем, как княжна, пройдя к шкафу, с равнодушным видом сбросила с худых плеч полотенце и отвернулась от него, выставляя на показ почти торчащие ребра и «разукрашенную» спину. Желание почти сразу овладело мужчиной вновь, ведь видеть красивую девушку с отметинами, которые ты сам оставил — безумно приятно, особенно если это царская выскочка. Он не сводил с княжны глаз, за что ненавидел себя и её еще больше. Совсем неправильные и неожиданные чувства начала она в нем пробуждать. Ему точно совсем расхотелось её убивать. Вместо размышлений о скором расстреле, Пётр жадно наблюдал за тем, как острые женские лопатки прячутся под тканью элегантного, воздушного платья. Когда же девушка привела себя в относительный порядок, она бесстрашно подошла практически вплотную к мужчине и, стараясь не обращать внимания на их разницу в росте, уверенно задрала голову и произнесла: — Ваше сердце перестанет биться вместе с моим, — её тонкие губы мелко дрожали, а в голосе слышалась хрупкая, но сталь. Она не говорила, она давала клятву. Мужчина ухмыльнулся, подавив в себе желание повторить произошедшее совсем недавно ещё раз. Вместо ответной странной колкости, Ермаков опустил свою огромную ладонь на нежную девичью щеку и обрушился на губы Анастасии прощальным, грубым, обжигающим поцелуем. Почти рвано отстранившись от цесаревны, сморщившейся в гримасе отвращения и ненависти, Пётр резко зашагал к выходу, остановился у двери, как бы намекая на то, что Анастасия вынуждена пройти с ним. Направляясь к выходу, цесаревна вытянулась как струнка, вальяжно расположила руки вдоль туловища, а на лицо нацепила маску равнодушного высокомерия и тихой ненависти. Она на него не смотрела, но всем нутром своим чувствовала, что его взор поглощает её. Перед самым её носом как бы вежливо распахнув дверь, мужчина под пытливым взглядом выпустил девушку в плохо освещенный, уже опустевший коридор. «Значит, за остальными уже послали» — мелькнуло в голове мужчины, кончики пальцев которого неожиданно похолодели. В душе поселился необъяснимый страх, дыхание сбилось и стало будто отравляющим. Пот проступил на лбу, голова потяжелела, а ноги переставали держать массивное тело. Княжна шла рядом спокойно, словно мертвец. Её точёное лицо не выражало ни единой эмоции, в то время как руки сжимали ткань скромного платья. Рядом уже с трудом плёлся еле дышавший солдат, железной хваткой вцепившийся в локоть девушки, в голове которого так не вовремя вспомнились слова сослуживца. — Что ты сделала?!.. — давясь воздухом, точно не имея возможности вдохнуть его, прохрипел мужчина, — Что ты со мной сделала?!.. — Я? Ничего, — еле слышно ответила Анастасия, — Это всё моя царская кровь, — произнесла она, передразнивая мужчину, — Вы слишком слабы, низки и жалки для того, чтобы этой кровью пачкаться. Ермакову потребовалось собрать все силы, чтобы выпрямиться и резким движением схватить тонкую девичью шею, прижимая рывком к стене и придавливая своим ослабевшим, но оттого не менее мощным телом женскую фигурку. — Я могу убить тебя прямо здесь! — прорычал мужчина в белую, украшенную редкими бордовыми пятнами шею Анастасии. — Это вам не поможет, — так же тускло сказала княжна, — Вам уже ничего не поможет, — дочь императора соизволила поднять взгляд на её персонального мучителя. — Не смей смотреть на меня с лицемерием, ты, царское отродье! — здоровенный кулак приземлился в стену совсем рядом с лицом девушки. — Мучайся, — сказала, как хлыстом ударила. Мужская хватка на шее княжны сомкнулась. Дыхание солдата уже напоминало хрип умирающего дикого животного. В его глазах всё плыло и теряло форму, но её лицо он видел настолько четко, что хотелось кричать. Её равнодушно-холодное, немигающее лицо — то, что наверняка никогда уже не выйдет из мыслей и воспоминаний мужчины. Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Для Ермакова пытка внезапно прекратилась. Дыхание почти моментально восстановилось, глаза прояснились, разум посвежел, а тело вернуло прежнюю силу и мощь. Пётр выпрямился и отпустил девушку, ставя её на ноги и прожигая одержимым взглядом. Прибежавший солдат всем своим видом говорил о том, что остальные уже заждались их двоих. Дальше они шли втроём, в сопровождении тишины. Голову Петра не покидали тяжелые мысли. Исподтишка кидая взгляд на шедшую рядом девушку, Ермаков не понимал, что с ним происходит. Он больше не чувствовал себя беспомощным мешком, ему не мерещилась убийственно-грозная Анастасия, но что-то внутри словно сквозило и пустовало. Послышался звук открывающейся в подвал двери. Скрип эхом раздался по всему этажу, открывая взору лестницу вниз. Ермаков с ненавистью наблюдал за тем, как солдат грубо толкнул княжну в плечо, намекая на то, что ей нужно спуститься первой. Он направился следом. Каждая ступень, преодолённая девушкой, казалось, отягощала её и без того нелегкую жизнь. Она лишь сейчас поняла, как сильно устала. Она так устала. Устала быть сильной, устала бороться и защищаться. Но когда длинная лестница осталась позади, взору девичьему открылся слабоосвещенный подвал, в центре которого перепуганной толпой стояла её семья и приближенные. Отец, матушка, три старшие сестрицы и младший, по обычаю болезненно-бледный брат, семейный доктор, повар и гувернантка. Грудь сдавило от боли и неизданного крика. В области сердца что-то защемило, и Анастасия в миг возненавидела всех стоявших здесь с пафосным видом солдат. Хрупкая фигура девушки кинулась в родные объятия матери, пока глава царской семьи с непониманием оглядывал присутствовавших. — Николай Александрович, пришло время для вас, — холодно начал Ермаков, — Ответить за преступления перед российским народом! — его голос с каждым мгновением набирал силу и уверенность, поскольку в нём говорила вся желчь и ненависть, копившаяся по отношению к царской семье. — Что за чушь?!.. — начал император свою гневную тираду, но её оборвала не менее яростная и ошеломляющая речь красногвардейца. — Вы, и ваша семья, — мужчина выдержал паузу, ни то собираясь с силами для следующих слов, ни то с интересом наблюдая за застывшими в гримасе ужаса и паники членами царской династии, — Приговариваетесь к расстрелу! — уже кипя от злости, закончил мужчина, ища среди завопивших в истерике царских выродков Анастасию. Она притаилась в углу пыльного подвала, собрав руки у лица и обрывисто, неразборчиво шепча что-то. Её губы нервно тряслись, а по щекам покатились слезы. Нацепив маску равнодушия и уже осознав неизбежность грядущего, Ермаков жестом показал товарищам схватиться за оружия, пока царская семья жалобно вопила и теснилась у стен. Когда револьвер был высвобожден из кобуры, Ермаков, озлобленный сам на себя из-за минутной слабости, с яростью нажал на курок оружия, наведенного на императора. Выросшая из ниоткуда, возникшая между солдатами и императором невидимая преграда скоропостижно остановила пулю. Некая дымка вдруг застлала образы княжон, препятствуя попаданию снарядов. Уже часом уставший от этих снобов Ермаков вновь и вновь нажимал на курок, создавая в маленьком полупустом помещении резкий пугающий звук. Анастасия от неожиданности дернулась, выронив из рук что-то едва поблёскивавшее на тусклом свету. Не совладав с собой из-за паники, девушка не смогла продолжить защитное заклятие. Чары спали. Солдаты, после секундной заминки, тучей двинулись на Романовых. Отовсюду были слышны выстрелы и стоны боли, Анастасия лишь испуганно закрыла уши руками. — Настала твоя очередь, княжна, — ядовито подчеркнув последнее слово, перед глазами цесаревны появилась громадная фигура Ермакова. Выхватив у стоявшего рядом солдата винтовку, мужчина рывком всадил в девичью грудь штык. Точно в сердце. На лице Анастасии застыла гримаса страха и жалости. Её глаза, бегло посмотревшие на Петра, обратились к месту, где совсем недавно стояли все близкие ей люди. Сейчас их окровавленные, застывшие в предсмертном ужасе и неестественных позах тела часто дергались, а голоса ещё полуживых сестриц издавали сотрясающие душу стенания. — Ты ничтожен, — едва слышно выдохнула княжна последние крупицы жизни; длинные ресницы девушки дернулись, ноги подогнулись, тело бесформенным мешком рухнуло на пол.* * *
Ермаков остервенело и громко зарычал. Его массивный кулак впечатался в ближайшую стену почти сразу, как до его слуха дошло сказанное этой мерзавкой. Даже в секунду собственной смерти — последнее слово было за ней. И Петра это угнетало. Крепче схватив винтовку, солдат снова и снова яростно вонзал острие штыка в уже безжизненное тело цесаревны, поддаваясь какому-то необъяснимому, застлавшему глаза пеленой чувству. Оставляя глубокие раны раз за разом, мужчина думал только о том, что легче ему не становится. Лишь когда девичье тело было обезображено настолько, что Ермаков уже об этом пожалел, он с вымученным стоном отбросил оружие в сторону и приземлился на корточки рядом с истекающим кровью телом княжны. Её смерть не принесла должного облегчения и удовлетворения. Тяжело дыша, стараясь не думать о присутствовавших товарищах, Петр лишь устало закрыл лицо руками, а затем вспомнил о вещице, которую из-за испуга выронила девушка. Небольшой медальон, скромно украшенным камнями и филигранью может и не показался бы Ермакову стоящим его внимания, но сама мысль о том, что это принадлежало ей заставила мужчину рвано вскочить на ноги и незаметно спрятать кулон в карман. — Товарищ Ермаков, вам, как местному, было доверено дело по устранению тел, — сказал скупо наблюдавший за всем этим Кабанов. — Заверните их во что-нибудь. И всё. Это всё, что он сказал. Последний раз взглянув в лицо убитой лично им княжны, Пётр вдруг поймал себя на мысли, что даже в смертной бледности она прекрасна. Внутри точно что-то треснуло. Петра затошнило. Мужчина спешно вылетел из подвального помещения.* * *
С трудом добежав до входной двери в поместье Ипатьева, Ермаков, не сумев сдержать рвотного позыва, испражнился на землю. Ему было противно от самого себя, слабость окутала всё тело, стало неимоверно тяжело дышать. От проявления собственной слабости, коей не было никогда при исполнении подобных приказов, стало еще хуже. Девчонка прокляла его, не иначе. Придя в более сносное состояние, Ермаков вернулся в дом, где сослуживцы встретили его скептическим взглядом. В подвал мужчина спускаться не стал, лишь ждал у лестницы, пока вынесут тела. И вот в проходе показались товарищи, по двое несшие убитых, накрытых первыми попавшимися тряпками. Сперва вынесли императрицу. Затем маленького цесаревича. Следом появилось израненное, окровавленное тело Анастасии и после этого Пётр уже ничего не видел. Рука сама по себе потянулась к груди, туда, где должно было биться сердце. Оно прекратило свою работу. Стука не было.* * *
Петру доверили захоронение «главных тел» — последнего императора, юного царевича и молодой княжны Анастасии, оставшиеся тела товарищ Юровский с нескрываемым удовольствием доверил остальным членам расстрельной команды. Трупы уложили в грузовой автомобиль и поручили Ермакову «отвезти их туда, куда ни один любопытный лесник не забредёт». Задачка из нелегких — простые зеваки в поисках наживы сновали везде. На выбранное место приехал быстро — дорогу знал лучше, чем кто-либо. Закопать решил недалеко от дома бабки по линии матери. Земля на окраине поселения, вдали от города, рядом лес, болото и заброшенная угольная шахта. Тела ни за что не найдут просто так. Ермаков заходил в кузов, почти не дыша. Его тревогу могла почувствовать лишь тишина, окутавшая свертки тел, с выступавшей где-то кровью. Стараясь не смотреть на кучу трупов, мужчина схватил заранее приготовленные лопаты и вышел из кузова, жадно вдыхая свежий ночной воздух. Принялся копать по-летнему сухую землю почти сразу, как только нащупал в кармане штанины безделушку цесаревны. Уже светало, когда, выкопав одну широкую, несколько метровую яму, Пётр устало свалился на землю. Капли пота медленно стекали по лбу мужчины, а рубаха, впитавшая в себя пыль и влагу, потяжелела. Однако самая грязная работа была еще впереди. Устало прикрыв глаза, Ермаков шумно выдохнул. «Пора закончить со всей этой паршивой семейкой и зажить спокойно, в новой России» — утешал себя он. Нехотя поднявшись на ноги, Пётр подошел к оставленному недалеко грузовику. Лицо его искривилось в гримасе отвращения, когда пришло понимание всего предстоящего. Но он не понимал, от чего его тошнит — от собственного нелепого и удручающего положения, или от смирно лежавших тел. Мужчина совсем не помнил, как его руки схватили край одного из самых маленьких свертков с остывшим телом цесаревича Алексея, и поволокли в сторону выкопанной ямы, а затем проделали то же самое с трупом императора, небрежно швыряя груз в могилу. Всё делалось словно не им, точно механически. Пётр с презрением осмотрел собственные руки. Нужно было возвращаться. Внезапно прояснившийся разум навел тревогу на Ермакова, отчего грудь сдавило, а в ушах противно сквозило. В самом дальнем углу кузова лежала она. Девчонка, которой оказалось под силу выбить почву из-под видавшего многое красногвардейца. Княжна, поселившая свистящую пустоту в груди Ермакова одним лишь появлением. Он её ненавидел. Искренне и всецело. Но столько же он её боялся и желал. Руки сами ненавязчиво обвили девичью талию сквозь грязную ткань и осторожно приподняли казавшееся невесомым тело. Пётр вынес мёртвую цесаревну из кузова на руках, совсем не заботясь о быстро испачкавшихся в крови рубахе и штанах. Анастасию грубо кидать в яму совершенно не хотелось. По крайней мере, не сейчас. Аккуратно уложив тело в невысокую траву, Ермаков, едва дыша, стянул с лица княжны материю. С трудом он заставил себя не дернуться в рвотном рефлексе. Девичьи глаза, отражавшие в своей синеве рассветное небо, застыли в аристократичной несломленности и презрении. Поджав широкие колени под голову, Пётр долгое время еще сидел и смотрел в безжизненные глаза девушки, унижение которой сломило что-то в нём самом.* * *
Когда солнце уже начинало припекать, Пётр с ужасом осознал, что заснул. Неужели его возбужденному рассудку компания мертвой цесаревны показалась безопасной?.. «Смертная бледность ей не к лицу» — подумал почему-то красногвардеец, чуть хмурясь и уже убеждаясь в том, что нуждается в помощи доктора. С ним не всё в порядке. Вновь подняв уже холодное тело на руки, Ермаков направился в сторону выкопанной ямы, где забытыми мешками лежали тела двух членов царской семьи. Каждый шаг давался мужчине с трудом. Ноги будто прирастали к земле, а собственное тело так и тянулось вниз. До ямы он дошел почти ползком, такой непосильной сейчас казалась ему ноша. Стараясь как можно медленнее и осторожнее укладывать труп девушки, точно не желая предавать её земле, Пётр так и не смог пересилить себя и едва заметно коснулся напоследок бледной девичьей щеки. Еле ощутимое касание выдавило из мужчины хриплый выдох сожаления вперемешку с отчаянием. Он точно сходил с ума.* * *
Ермаков смотрел на полыхающий огонь пустым взглядом. Его глаза почти не цеплялись за пожирающее свёртки пламя, он думал лишь о том, что даже сейчас, когда главная партийная задача была выполнена, он совершенно не чувствовал себя удовлетворенным. Чуть щетинистая щека редко дергалась, тяжело было даже дышать, пальцы беспорядочно шарили вдоль тела, а взор, будто специально, снова и снова возвращался к разгорающемуся огню. Когда пламя начало стихать, Ермаков решил засыпать останки землей. Механически выполняя работу, Пётр всеми своими мыслями был в доме Ипатьева, в тот самый треклятый момент, когда Анастасия только показалась из-за дверей. Закапывал, и всё больше переносился в воспоминания прошлого вечера, понимая, что хоть и сделал то, что должен был, чувствует себя чудовищем. «Это всё её чары…» — старался успокоить себя мужчина, — «Я герой революции!» — снова и снова убеждал и обманывался красногвардеец, — «Меня представят к награде и об этой ночи будут говорить как о ночи спасения русского народа! Я — герой! Герой!» Педантично разровнял могилу лопатой и сам не заметил, как по щеке скупо и равнодушно стекла слеза. Время уже близилось к обеду, когда Пётр, не оборачиваясь, быстрым шагом вернулся к грузовику и, боясь оглядываться, втопил газ, покидая царскую могилу. Вернувшись в город, Ермаков ввалился в первый попавшийся кабак и напился до потери сознания. И напивался с тех пор почти каждый вечер. Он сам нередко иронично вздыхал от отчаяния: днём он разъезжал по партийным собраниям, приписывая себе всевозможные заслуги перед русским народом, а вечером снова и снова примыкал к бутылке, стараясь забыться и оставить навязчивые мысли о её присутствии рядом. А её немигающее, застывшее в смертном отчаянии присутствие он ощущал почти физически, кончиками пальцев. Его сводили с ума постоянно мерещившиеся стоны и крики царской семьи, а их неупокоенные души, казалось, преследовали его везде. С тех самых пор она всегда снилась ему в ночь с 17 на 18 июля, каждый проклятый год его жизни. Ровно раз в год Пётр старался вообще не засыпать, чтобы не видеть равнодушно-осуждающего взгляда Анастасии, что звенящим молчанием убивала его из раза в раз. В последующие годы своей никчемной жизни успехов в карьере никаких не сделал, да и не особо стремился, так и не женился. Обнаруженные многочисленные болезни вынудили цареубийцу оставить работу в органах и уйти на пенсию, делая единственным развлечением его существования постоянные хвалебные оды самому себе, звучавшие скорее, как попытка убедить себя в их правдивости. На дворе было жаркое лето 1948 года. 17 июля. Вечером Ермаков должен был выступать перед работниками завода с уже выученной наизусть речью об убийстве царской семьи, поэтому напиться мужчина решил сразу с утра. До блеска начищая подаренный наградной пистолет, Пётр жадно вдыхал освежающий воздух, залетавший из открытого настежь окна. Невзначай бросив взгляд на улицу, Ермаков вдруг испуганно вытаращил глаза и застыл в немом ужасе. Прямо под его окнами стояла она! Анастасия! Живая! И всё такая же очаровательная… Пётр на миг оцепенел. Та, кто последние 30 лет преследовала его в кошмарах, стояла сейчас наяву, безмятежно наслаждаясь палящим солнцем. Всепоглощающий страх, которым руководствовался мужчина, стал неконтролируемым. Точно ошпаренный, пьяный Ермаков выскочил на улицу, опустошая всю магазинную коробку оружия. — Так ты жива! Блядское романовское отродье! — с криками он бросился на несчастную жену одного из видных офицеров округа, которую принял за великую княжну Анастасию, — В этот раз ты от меня не уйдешь! Не позволю оклеймить ничтожеством! — его крики становились всё отчаяннее и слезливее, когда выстрелы смешались с женским визгом убегающей «цесаревны». Тогда Ермакова отправили на принудительное лечение алкоголизма, которое, к слову, не принесло пользы. После этого случая он уже не заикался о своих доблестных подвигах, предпочитая сумасшествие в одиночку. Выявленный через несколько лет рак вновь вернул Ермакова в больничную палату. К концу своей жизни он уже переставал узнавать в лицо своих родных и разговаривать с ними, а каждая ночь для него проходила в ужасных болезненных спазмах, изводивших его вплоть до самого утра. Его истошные крики доносились из палаты с каждым днем всё громче, будто намекая на приближающуюся гибель. В последние свои дни Пётр уже перестал спать. Он всё время разговаривал с кем-то, кого видел только сам. И кажется, его собеседник был не особо болтлив. Ермаков всегда повторял одну фразу. «Я тебя не убивал». Даже в предсмертной агонии, когда его пальцы уже беспорядочно комкали больничные простыни, Пётр, точно молитву, жалко вторил эти слова. Умер он в муках и сумасшествии. И точно по иронии судьбы, скончался палач в больнице, находившейся напротив бывшего когда-то домом Ипатьева, и уже являвшимся архивным зданием, дома.