Реинкарнация

Старинный готический особняк возвышается над обычными неприметными домиками незримой стеной — ни магглы, ни волшебники без особого приглашения не видят этот дом. Глубокая ночь, льёт проливной дождь, но по дорогам время от времени пролетают с рассекающим воздух свистом автомобили. Двадцать первый век — эпоха автоматизации, роботизации и всеобщего равнодушия. В отличие от первых двух с последним пунктом обитатели дома по адресу «Гриммо, двенадцать» были более чем согласны. По холодным тёмным коридорам особняка разносятся болезненные, уже давно ушедшие в хрип стоны. Молодая женщина, больше похожая на подростка, чем на взрослую металась по старинной резной кровати с тяжёлым бархатным балдахином. Высокий лоб покрылся испариной, губы искусаны до крови, длинные светлые волосы сбились и намокли от пота. Маленькие тонкие пальцы судорожно сжимались на влажной ткани покрывала, а сквозь плотно сцепленные зубы доносились лишь сдавленные стоны. Вокруг неё суетилась худощавая и низкая пожилая женщина. Маленькие чёрные глаза-бусинки, похожие на жучков глубоко посажены, сморщенная, цвета старого пергамента кожа. На низком дубовом столике, украшенным резьбой и позолотой стоял серебряный таз с тёплой водой и стопка белых шёлковых полотенец — все подготовлено для ещё неродившегося малыша, первенца молодой четы, которому очень стоило быть мальчиком. Уже практически десять часов семнадцатилетняя Эрлин не могла освободиться от бремени. Ей казалось, что ещё немного, совсем чуть-чуть и она умрёт от боли или хотя бы потеряет сознание. Из-за завесы боли Эрлин услышала скрипящий голос бабки-повитухи, приглашенной вместо квалифицированного целителя из Мунго. — Терпи, милочка, ещё немного осталось. Такова наша женская доля. Спустя ещё два часа, а именно такой промежуток времени повитуха назвала «немного», спальню огласил слабый детский плач, больше похожий на писк. — Слабенькая девочка, ой, слабенькая, — начала причитать себе под нос бабка, обтирая новорожденную девочку водой из таза и оборачивая в ткань, — если до рассвета дотянет, значит Силы Рода благословили. Эрлин казалось, что спустя двенадцать часов мучительных родов если она умрёт, то точно будет неспособна мыслить, но услышать «слабенькая девочка» она смогла. — Как девочка? — сиплым от криков голосом спросила светловолосая. — Девочка, — непонимающе ответила повитуха, закончившая пеленать ребёнка, — что ещё можно сказать? С трудом Эрлин смогла повернуть голову в сторону бабки и постараться рассмотреть собственную дочь. Само словосочетание «моя дочь» вызывало у светловолосой странные и неестественные ощущения — женщина старалась, но не могла поверить, что она теперь мать, у неё есть ребёнок, беспомощное маленькое создание, о котором нужно заботиться и которое надо любить. Новорождённая девочка была плотно закутана в несколько слоев белой ткани так, что свёрток оказался в разы толще самой малышки. В просторной затемненной спальне слышался лишь тихий плеск воды в тазу и шелест пелёнок. — Хочешь посмотреть, дочка? — обратилась к женщине повитуха, ловко беря свёрток на руки. Хочет ли она посмотреть? О нет, Эрлин не хотела даже слышать о дочери, нет-нет-нет, от неё ожидали сына, наследника, а не девочку, которая рано или поздно выйдет замуж и уйдёт в семью мужа. — Нет, не хочу, — собрав все силы, женщина смогла сделать так, чтобы голос не дрожал, — уберите её. Пожалуйста. Однако бабке было все равно на мнению роженицы — принято было давать новорожденного матери на руки, но перед этим спрашивать, значит она спросит и даст, не акцентируя внимания на сказанное. В слабые худые руки, покрытые следами-полумесяцами от ногтей вложили свёрток, показав как надо придержать головку. Эрлин держала на руках родную дочь и не чувствовала ничего кроме раздражения — маленькое и красное личико со сморщенной кожей заставило уставшую женщину удивиться — она не верила, что её дочь может быть так некрасива. Редкие тёмные волосы, зауженный разрез глаз и, это было видно даже за новорождённой краснотой, бледная кожа. На руках у повитухи девочка прикрыла глаза и кажется даже заснула, но когда её взяла на руки родная мать она открыла свои яркие, но словно покрытые мутной плёнкой, синие глаза. Девочка не канючила и вообще не издавала никаких звуков кроме тихих попыток достать ручки из пелёнок, но слова с языка Эрлин слетели раньше, чем она подумала о том, что рядом стоит чужая их семье женщина. — Лучше бы ты не рождалась. — Правильно, — донесся холодный мужской голос со стороны двери, ведущей из спальни в коридор, — у Кастора вон сын родился. У двери стоял Альферац Блэк, девятнадцатилетний молодой человек, который к своему юному возрасту уже был Лордом, мужем, а с совсем недавних пор ещё и отцом. — Да? — устало спросила Эрлин, откладывая ребёнка рядом с собой, благо ширина кровати более чем позволяла так сделать, — наверное стоит поздравить Кастора и Иви? Кастор был старшим двоюродным братом Альфераца и как назло его жена Иви родила здорового крепкого мальчика буквально на пару минут раньше, чем родила Эрлин. — Поэтому в этот раз ты права, Эрлин, девчонке и правда лучше было не рождаться. «Лучше бы я не рождалась» стало жизненным девизом темноволосой девочки с яркими глазами-сапфирами по странному разумению отца названной Вальбургой. Только девочка ещё упорно добавляла: «но я жива, поэтому дерзаем!» *** Сквер. По дорожке, засыпанной гравием бежит девочка лет четырех или пяти. Старомодное платье голубого цвета имело множество бантов, кружев и иных деталей, которые очень сильно мешали детскому досугу. Худые детские ноги были испачканы пылью и землёй практически до уровня колен, потому что кожаные сандалии абсолютно не помогали скрывать ноги от грязи. На коленях расцветали синяки разного цвета — от сине-фиолетовых свежих гематом до уже сходящих и приобредших желто-коричневатый цвет. Несколько больших синяков «украшали» руки и спину в области плеч и лопаток — наказание за очередное платье с оторванными рюшами. Густые, цвета вороного крыла кудрявые волосы достигают лопаток, а длинную чёлку закалывает лишь старая и самая простая на вид булавка — почерневший от времени металл покрыт грязно-ржавыми крапинками. Девочка перебегает с оживленной дорожки на незаметную в кустах, протоптанную людьми земляную тропинку. На тропинке ещё больше грязи, чем на гравийной дорожке, поэтому девочка старается приподнять подол платья выше. Бледное лицо обрамленное чёрными кудрями. Разрез глаз больше свойственен представителям Востока, нежели европейцам. Не только глаза — все в лице девочки словно уменьшено в несколько раз и создаёт эффект миниатюрной фарфоровой куклы в шёлковом платье из Викторианской эпохи. Маленькая Вальбурга ни с кем не общается — говорит mama, что не хочет сама, так как знает, что она Блэк, то есть лучше тех сопливых пятилеток в песочнице, но когда papa и mama не видят с тоской глядит на чужое веселье. По тропинке девочка выходит к маленькому пруду, наполненному водой с зелёным отливом. Вся рыба, выловленная в этом пруду оказывается падалью, а все, кто заходил в эту воду утонули. Взрослые поговаривают, что это дескать старое проклятье — в пруду когда-то утонул ребёнок и безутешная мать прокляла весь водоём. Девочка всегда приходит к воде, чтобы побыть одной — из-за дурной славы остальные дети и взрослые обходят пруд стороной. Однако в день, который стал знаменательным для нашей истории у воды сидели другие дети. Мальчик и девочка, примерно ровесники Вальбурги или может немного старше. Вальбурга подходит ближе, чтобы рассмотреть странных детей, которые не знают местных легенд и подходят так близко к «проклятому пруду» У мальчика короткие, неаккуратно остриженные темные волосы, прищуренные карие глаза и недовольно поджатые при виде Вальбурги губы. Постиранная и накрахмаленная коричневая рубашка с крупной зелёной клеткой снята точно со взрослого плеча, а брюки подвернуты и подшиты. Босые ноги мальчишки слегка касаются мутной водной глади. У девочки такие же тёмные волосы, только собранные в две строгие косы, карие глаза и чуть менее недовольное лицо. Вальбурга подумала, что может мальчик и девочка у пруда это брат с сестрой и тоска накрыла девочку. Она вспомнила двоюродного кузена Ориона, с которым она часто приходила на этот пруд вместе — сидеть в тишине и собирать полевые цветы. — Эй, иди к нам! — позвал Вальбургу звонкий девичий голос. Оглянувшись по сторонам и поняв, что ни к кому кроме неё самой обращаться не могут она неуверенным шагом пошла вперёд и села на небольшом отдалении от мальчика. — Привет, — продолжала говорить девочка с косичками, — я Мэри, а это мой брат Том, ты не смотри, что он молчит, он всегда молчит, но он хороший, а ты здесь живёшь, да? А мы только приехали, а почему тут никого нет? Тут всегда было так красиво? Том, ну что ты молчишь, поздоровайся! Вальбурга дома привыкла к холодному презрению, тихой ненависти всех ко всем, постоянным намёкам о собственной неполноценности и сорока минутах разговоров в неделю, посвящённых погоде и бизнесу. Девочка не привыкла к искренней улыбке на все лицо у собеседника, не привыкла к автоматной очереди вопросов обо всем в мире. Мэри стала нервно теребить рукав простой блузы, а Вальбурга тихо завидовала её наряду — джинсы и блузка выглядели намного удобнее бального платья, чтобы не говорила mama. — Я Вальбурга, но можно просто Вэл. А что вы здесь делаете? Это абсолютно противоречило правилам этикета, который в неё вбивали с молоком матери, но будучи ребёнком, она не удержалась от того, чтобы ответить вопросом на вопрос. — Сидим, а что, нельзя? — с неприкрытой угрозой и взглядом исподполья сказал доселе молчавший и разглядывающий воду Том. — Том, не злись. Я слышала от местных ребят, что этот пруд прокляли. Это правда? — Вранье это все, тут русалки живут, а им шум не нравится. Основная причина по которой у Вальбурги Эрлин Блэк нет друзей — она не врет касаемо умения колдовать.