o captain, my captain

— Добрый вечер, капитан. Камердинер Эрвина — его единственный слуга — обращался к Леви только так, никакого «сэр». — Добрый вечер, Марлоу. — Мистер Смит еще не вернулся, но предупредил, что вы зайдете. Изволите подождать внутри? — Конечно. Спасибо, Марлоу. Дом Эрвина был обставлен строго. Не сказать, что с каким-то невероятным вкусом, но простота обстановки делала свое. Леви прошел в гостиную. Это была небольшая комната: пара кресел у тлеющего камина, сигарный столик, карта течений Северного Моря на стене. Он рассеянно огляделся. Эрвин только что вернулся из плавания, его здесь не было, получается, месяца два. Марлоу появился тенью по правую сторону кресла, поставил на стол чайный поднос. Через полминуты он уже подкладывал поленья в камин. — Желаете еще чего-нибудь, капитан? — Ничего, спасибо. Марлоу лаконично кивнул и вышел, а Леви в очередной раз подумал, что если и есть человек, в пресловутой британской невозмутимости превзошедший Эрвина, то это его камердинер. Чай был неплох. Шел дождь — лондонский, осенний. Леви попытался представить себе, где сейчас Эрвин. Садится в кэб, осторожно пригибая голову? Или все еще сидит в какой-нибудь дымной комнате, пьет понемногу бренди и слушает занудных старших офицеров. Сам Леви только что вернулся из Америки, куда ходил уже в чине капитана. Если честно, — он вытянул ноги и закрыл глаза. Кресло было мягким и теплым. Он был не против командования, конечно. Но скучал по временам, когда плавал лейтенантом с Эрвином — еще тогда капитаном флота. Подумать только, всего три года назад. Леви допил чай и задремал, скрестив руки и уронив голову на грудь. Проснулся от звука старых напольных часов — пробило восемь. Камин потрескивал, по оконным стеклам стекали ручейки воды. Льет и льет. И чему удивляется? Леви прошелся по комнате, совсем заскучал, посмотрел в окно на мокрую улицу. Никаких кэбов не было и в помине. Дождь лил монотонно, но мягко. Он вспомнил тайфун, который накрыл их с Эрвином в Китайском Море семь лет назад. В тот день лило так, что было непонятно, с неба эта вода или из моря. Обоим казалось, что корабль сейчас развалится: качка была страшная, и все молились только чтобы не залило машинное отделение. Леви тогда думал, глядя на Эрвина, что они не выберутся, и от этого было больно как-то еще, кроме понятного. Синий мундир Британского Флота шили как будто на него. Так он и стоял, высокий и прямой, под страшным ветром. Волны перехлестывали через палубу. Ждать в гостиной стало скучно, и Леви, в обход приличий, отправился погулять по дому. Марлоу это заметил и взглянул неодобрительно, но ничего не сказал. Леви поднялся на второй этаж — скрипнули доски старого паркета, и пол качнулся, как палуба. Он посмотрел на свои руки: накрахмаленные манжеты сорочки, выглядывавшие из рукавов пиджака, были в полутьме фосфоресцирующе белыми. Он в гражданском. Никакого моря. И Эрвин где-то совсем рядом, что такое несколько миль по сравнению с длиной половины меридиана. Леви оказался перед входом в кабинет и потянул за ручку. Дверь открылась, и он, наплевав на приличия во второй раз, зашел внутрь. Было темно, пришлось зажечь газовый рожок. На столе лежали вперемежку какие-то бумаги: утренняя газета, несколько писем, несколько документов с гербом флота. Это всегда удивляло Леви: Эрвин, такой аккуратный во всем, никогда не умел держать в порядке рабочий стол. Взгляд задержался на большой тетради, похоже на бортовой журнал. Леви, особо не думая, взял ее: там оказались переплетенные печатные листы. На титульном листе значилось: «Переписка Маркиза де Лафайета и Дж. Вашингтона. 1787-1790». Приписка, сделанная от руки, гласила: «Эрвину Смиту, в качестве занимательного свидетельства революции столетней давности». Биография Лафайета, настоящего авантюриста, всегда вызывала у Леви симпатию. Джордж Вашингтон, как говорили, сделал Лафайета своим адьютантом, не будучи с ним знаком лично, после того, как увидел его на поле боя. Тот дрался храбро, умело и безрассудно. Леви в этом находил знакомое: Эрвин ведь тоже нашел его среди матросов своего корабля, а потом отправил учиться — за свои деньги, и Леви, которому в жизни не светило ничего, кроме портовых кабаков, внезапно стал офицером британского флота. Еще говорили, что Лафайет был большим ловеласом. Тут Леви не мог провести параллель: в свои тридцать два он так и не потрудился завести жену. Mon général Писал Лафайет. Письмо было на английском, но заглавие — мой генерал — на французском. Маркиз волновался о том, что узнал — предыдущее письмо не дошло. Однако в том не было его вины, время такое. Писал о том, как «разрушаются вековые устои несвободы и о том, как ругаются аристократы, жаждущие контрреволюции, с теми, кто стремится к уничтожению всякой власти». Вот такими словами и писал. С пафосом французского маркиза. Позвольте мне, мой дорогой генерал, представить вам изображение Бастилии, какой она выглядела через несколько дней после того, как я приказал ее снести. Как я приказал ее снести. Он тогда еще, конечно, не знал, не мог знать, чем это все обернется: тюрьмой, изгнанием — для него, террором, безумным Робеспьером, Директорией, а потом и Бонапартом — для пожелавших свободы. Он, конечно, не представлял, что король Людовик взойдет на эшафот на площади Революции. Леви подумал о том, сколько знает сам. Мысли вернулись к Эрвину. Никак нельзя было узнать, как у того дела, пока они были каждый в своем море. Письма Лафайета были небольшими и бережными. Приветы миссис Вашингтон, а еще Гамильтону, Ноксу, Харрисону, Джею, Хамфри и всем друзьям. Adieu, мой любимый генерал, мое самое нежное уважение. Недавно, в мае, перед отходом их корабля, оказывается, судили Уальда. — Капитан. Мягкий голос — как будто одеяло на плечи. Леви поднялся, отложил листы на стол, а потом в пару движений преодолел комнату, чтобы уже через секунду держать руку Эрвина в своей. — Командор. Он выглядел точно так же, как в день, когда они виделись в последний раз — чуть меньше, чем полгода назад. От него немного пахло алкоголем. — Страшно рад тебя видеть здесь. Спасибо, что дождался. Леви кивнул и отнял руку. За полсекунды до этого Эрвин, кажется, коснулся кончиками пальцев его запястья, прямо у края манжеты. На Эрвине был мундир — и Леви не хотелось отводить взгляд от красивого разворота его плеч под синей тканью. Эрвин бегло взглянул на письма, которые Леви читал, потом на него самого: — Непривычно видеть тебя в гражданском, мой капитан. У Леви пересохло в горле. Он снова посмотрел на манжеты своей сорочки. — Это хорошие письма, — сказал наконец. — Действительно, «занимательное свидетельство революции столетней давности». Эрвин улыбнулся. — Прежде чем мы пойдем, как подобает, пить чай и обмениваться новостями, хочу тебя обрадовать, — Эрвин подошел к столу, оказался очень близко, и вытащил из бумаг одну, с печатью флота. — Ты теперь снова у меня в прямом подчинении. — В самом деле? Это вырвалось быстрее, чем Леви мог поймать. — Да. — Не буду скрывать, я рад. — Тогда решено. Через два месяца плывем в Мадрас, — Эрвин лукаво улыбнулся. — Нет, — Леви обреченно опустил голову. Вложил в этот жест все, виденное когда-либо в постановках Шекспира. — Никакого Мадраса. Я уже говорил, ноги моей не будет на этом проклятом полуострове… — Твоя нога может вообще не касаться берега. Спи на корабле, а я буду наслаждаться чудесами Индии. — Брюшным тифом и уличными ворами? Что ж, желаю успехов, — Леви, конечно, просто ворчал. У него быстро билось сердце. — Спасибо. Леви обернулся. Эрвин стоял на том же месте, как будто немного нерешительно. — Леви, — сказал он наконец. — Я рад. — Да, — Леви кивнул, сделал шаг ближе. — Без тебя плавать — совсем не то. — А потом, через один удар сердца. — Мой командор. Эрвин замер, кажется, задержал дыхание на секунду. У Леви похолодели пальцы. Он посмотрел на свою белоснежную манжету, и в эту секунду его правая рука снова оказалась в пожатии — на этот раз сразу двух больших ладоней. Леви закрыл глаза, а через секунду руки исчезли. — Правда непривычно видеть тебя в гражданском, мой капитан, — сказал Эрвин невозмутимо. — Самому хочется тоже сменить одежду. — Не торопись, — Леви отступил на шаг. — Я подожду здесь. — Я подумал, — Эрвин помолчал пару секунд. — Может быть ты, капитан, поможешь мне с этими ужасными заклепками? Он указал головой на золотые пуговицы мундира у себя на груди. Леви сглотнул, а потом кивнул: — Да, конечно. Конечно, помогу.