angels r watchin'

Они родились в один и тот же год, в один и тот же день, в одно и то же время и с одним и тем же лицом. 'Ты знал, что близнецы – это проклятье? Раньше, если мать рожала близнецов, ей нужно было понять, какой из них подослан дьяволом и убить, а другого оставить, иначе казнили всех троих,' – Рой хихикал, когда они были маленькими, пугал его какой-то чушью, вычитаной в книжках, которые он находил где-то на чердаке, подсвечивал свое лицо снизу фонариком, потому что света опять не было, потому что электричество опять урезали за неуплату или лампочка в их комнате перегорела, а отец уже неделю говорит, что вкрутит новую завтра. Его лицо, даже когда он был ребенком, в этом свете было жутким, а он ещё и улыбался, пытаясь ещё больше вывести брата. "Отстань," бубнел Аарон, отпихивая его от себя и накрываясь с головой одеялом, а потом все же вылезал, с глупым лицом спрашивая, правда ли это, а Рой смеялся и гасил фонарь. Аарон вскрикивал, когда свет резко затухал, а Роя это так забавляло, что он почти катался по полу от смеха. Мама умерла, когда им было десять. Не то, чтобы она была таким уж лучом света, классовая мать типажа cigarette mum, но она хотя бы знала, что детям нужно хоть немного ласки и временами защищала их, когда отец снова напивался вусмерть и пытался напасть на кого-то из мальчиков. Аарон сказал бы, что как сейчас помнит, что когда ее хоронили, шел дождь. С тех пор все было по-другому, он сказал бы, а может, так он просто пытался придать этому событию больше значимости. В самом-то деле, изменилось не так уж много – били чаще, вспоминали про то, что их нужно кормить, реже, отец только иногда спрашивал, как у Аарона там в школе, когда слегка трезвел, хотя и то было с небольшим намеком, сквозившим в его словах, выходящим из его зловонного рта беззвучным духом: 'если что-то не то, я из тебя всю хуйню выбью, сопляк'. А что насчёт Роя? Все всегда делали вид, что его нет. Из Аарона хотели слепить что-то, вырастить его хорошим, сделать его работягой, шестеренкой в механизме невероятного Криксайда, следили за его оценками в школе, водили в воскресную школу, отдали на церковный хор, а что насчёт Роя? Они просто проверяли, сможет ли он перейти в следующий класс. Будто в тот самый день, когда они родились, отец с матерью посмотрели друг на друга, сказали 'этого назовем Аарон, а на этого забьём болт' и пожали руки. После того, как мама умерла, отец не так уж и сильно следил за тем, как там тот его сын, на которого они возлагали больше надежд, но Аарон, кажется, не умел ничего, кроме того, чтобы зубрить, петь в хоре и просто быть паинькой. Не успел научиться. Он был отличным ребенком, действительно, но человеком – никакущим. Ню-ня. Определения точнее никто ещё не подобрал. Он не умел за себя постоять, не умел завязать разговор, не умел ничего. Поэтому когда все ребята в его классе разбились по группам друзей, он остался один, а вклиниться никуда не мог. Никто и не хотел с ним разговаривать – в детстве, когда мать была ещё жива, он сказал что-то не то за столом. Отец начал кричать, а потом запустил ему в голову банкой консервированного томатного супа. Аарон будет лежать без сознания какое-то время, мать будет плакать, а Рой носиться по дому, умоляя сделать хоть что нибудь и отец отвезёт его в больницу только тогда, когда закончит ругаться с женой. Отец скажет, что не целился в него, просто хотел напугать. Скажет, что он думал, что сын просто придуривается, все как обычно, хочет, чтобы его пожалели, 'ты просто его избаловала, тупая сука, теперь смотри, он всю жизнь будет у тебя под юбкой прятаться'. Брызг содержимого банки останется на обоях и пятном на ковре. Потом, когда Аарон снова начнет говорить, узнается, что он теперь заика. Отец больше не хотел разговаривать с ним, может, испытывал вину, а может стал ненавидеть его ещё больше. Девочка в школе как-то сказала ему 'ты так мало говоришь, но тебя так долго слушать, может, тебе лучше молчать?'. Не со зла, они были детьми, но он помнит. Аарон не думал, – старался не думать, – о том, что будет после школы, что он будет делать, когда ему надо будет решать что-то самому, а не делать, как сказали, а Рой, казалось, знал все наперед. Рой был лучше, Рой был свободным, он делал, то что хотел сам, делал то, что хотел делать Аарон, если Аарон знал, что хочет делать. Он мог ответить отцу, он мог ответить приставучему долбаебу в школе, он подмигивал девочкам в коридорах и они улыбались ему в ответ. Рой говорил 'ебать' и 'ч-е-р-т'. Рой не заикался. Рой был лучше. 'Н-н-ну и поче-почему тебя не-не зас-за-заставляют н-ничего делать?' Аарон спрашивал, хмурясь и поднимая глаза из книжки на брата, лежащего на кровати в обуви. 'Скажи спасибо, что они хотя бы помнят, что ты здесь,' хмыкает Рой, искоса глядя на Аарона, прежде чем снова уткнуться в комикс. Они делали вид, что его нет. Денег у него не было, никто не давал, так что совсем скоро Рой начал воровать, обманывать и продавать. Рой умел вы-кру-чи-вать-ся. Когда Аарон стал постарше, у него всё-таки появились друзья – Линда и Алекс. Он никогда не верил в их честные намерения, не думал о них слишком много, но ему всё-таки было хорошо, что он не один. Они вместе пели в хоре и вместе учились в воскресной школе. Гуляли после, иногда встречались по субботам, пару раз даже сидели дома у Алекса. Аарон не особо вписывался в их компанию, часто чувствовал себя третьим колесом, но никогда не жаловался, был рад, что хоть кто-то у него есть; его друзей это не особо беспокоило, да и казалось, что он им нравится, и им было весело вместе, им нравилась церковь. Аарону нравилась церковь. Архиепископ обожал слушать их в хоре, не казалось, что он кого-то выделял, но однажды, заметив плохо замазаный Линдой синяк под глазом у Аарона, подозвал его к себе и спросил, откуда он. Он не хотел, но соврал ему, что упал. Рашмен не поверил, и Аарон ответил честно; сказал, что отец ударил его, а архиепископ сказал, что он может жить при церкви, как служка, если хочет. Он отказался, но что-то будто бы изменилось в нем в тот момент. Он никогда не видел, чтобы на него так смотрели. Он кого-то беспокоил. Кто-то думал о нем. Кому-то было его жаль. Рашмен – добрейшей души человек, чистый, отзывчивый и щедрый, стал для него кем-то близким, вроде отца, но слово 'отец' в голове Стэмплера было связано только с пьянством, злостью, разбитой головой и пеплом на диване. Они сильно сблизились, часто общались, он был его наставником и советником, Аарон чувствовал, что может придти к нему с абсолютно любой проблемой и не столкнётся с насмешками или осуждением. В церкви его в целом любили больше, чем в открытом мире, но с архиепископом у них были особенные, светлые отношения, пока не произошло кое-что. Аарон завалился домой, сам не зная, как не расплакался по дороге, но как только он захлопнул за собой дверь, слезы потекли сами. Ему хотелось помыться, хотя он знал, что никогда не почувствует себя снова чистым. Он думал, что сейчас проснется, и больше всего его расстраивало то, что он знал, что это не сон. Его тошнило, дышать было трудно, а он ещё и плакал, ему казалось, что голова сейчас взорвется. Он прижался лбом к холодной дверце шкафа, а его хлипкие, несчастные плечи взлетали вверх и опускались с каждым рваным, неровным вдохом, который сопровождался всхлипами. Когда заходил, он хлопнул дверью так громко, что Рой, лежащий на кровати, вздрогнул. – Чё, опять отпинали тебя? – Рой хихикнул, глянув на него со своей кровати. Он лежал, как обычно, сложив руки под головой и скрестив ноги, заброшенные на изножье кровати. Он смеялся над ним. Всегда и сейчас, потому что он был сильнее, чем Аарон, потому что он никогда бы этого не допустил, потому что он смог бы не дать этому случиться. Потому что он – это Рой. – От-отъеб-б-бись от мен-ня! – Аарон кричит, стягивая с себя старый, душно пахнущий пылью, свитер. Последнее, чего он хотел сейчас – лишаться одежды перед кем-то, но ему срочно нужно переодеться и принять душ. Никогда он не чувствовал себя таким маленьким, таким несчастным и таким грязным; ему казалось, что он мышь, живущая в дыре под плинтусом, с которой кто-то позабавился. Он чувствовал себя так, будто он – животное. Рой вдруг оказывается совсем рядом, щебечет: – Ну что ты? – Рой корчит насмехательски жалостливое лицо, облокачиваясь на шкаф около Аарона, – Если б я знал, что ты вырастешь таким нытиком, я бы съел тебя в утробе. Он снова смеётся над ним, а Аарон плачет, плачет, и ответить не может, потому что от чувства перекрывают ему горло и он заикается ещё сильнее, а руки дрожат и он три раза подряд упускает край футболки. Ему хочется сделать что-то, чтобы то, что происходит у него внутри, – это сдавливающее, липкое ощущение в груди и шум в голове, – прекратилось. Хоть что-нибудь – он хочет содрать с себя кожу, расцарапать себе руки, выдрать себе клок волос, хоть что-то, на что можно переключить внимание. Он слышит, как щелкает зажигалка, пока он снимает футболку, и от этого отец тут же напоминает, что он ещё жив, перекрикивает свой блядский матч по американскому футболу, кричит 'уебок, сколько раз я говорил тебе не курить в доме?', но не поднимается к ним и Аарон рад, потому что отец сделал бы все только хуже. – Свинота ебаная, – хмыкает Рой в ответ на слова отца, но говорит это вполголоса, глянув на дверь и снова запихнув в рот сигарету, затягивающую дымом пыльную, маленькую комнату, в которой они жили вдвоем. Затем он снова бросает взгляд на Аарона и улыбается; не сильно, его уголки губ расползаются только чуть-чуть, а он головой опирается о шкаф и спрашивает, выпуская усмешку с клубком дыма, – Ну, чего ты сопли распустил опять? – От-тс-отстань, – Аарон отвечает с трудом, он не хочет говорить, но из-за заикания тратит на ответ куда больше времени, чем ему хотелось бы. Он шмыгает, отворачиваясь и хватает футболку за ткань сзади, стягивая ее через голову, пока не слышит что-то за спиной. – Эй-эй-эй, – Рой практически выдирает сигарету у себя изо рта, упирая руку с ней себе в бедро, а другой обхватывает бок Аарона, проводя по покрывшейся мурашками, холодной и тонкой коже большим пальцем. Его глаза раскрываются, а затем сужаются, когда он хмурится, разглядывая синяки на костлявой пояснице брата. Из его рта выходит вздох удивления, когда он наконец-то понимает, хоть изо всех сил пытается отрицать, что это синяки не от обычной драки или вроде того – после такого синяки большие и размашистые, а эти похожи на точки. Это синяки от пальцев. К горлу подкатывает тошнота и он отпугивает ее затяжкой, – Это что? – спрашивает. – Я ска-ска-сказал, – он всхлипывает и начинает плакать ещё сильнее от того, как он жалко звучит, беспомощный заика. Аарон вдыхает через рот, но воздух застревает у него в глотке, – Отъеб-бись! Он бы никогда не сказал ему, что случилось. Он бы никогда не сказал никому, что случилось. Аарон терпел и знал, что все знают, что его могли бить за школой, что его бил отец, что у него нет друзей, что его клеймят задротом, заикой, янки, но то, что произошло сегодня, было апогеем. Он не мог представить себе большего унижения, которое он мог бы пережить, и у него спина изнутри покрывалась холодом когда он думал о том, что кто-то может узнать об этом. О том, что он даже этому позволил случиться. Но самым гадким было то, что Рой понял, что случилось. Потому что Рой знал все наперед. Рой бы не дал этому произойти, Рой бы даже здесь оказался сильнее, и Аарону было невыносимо даже смотреть на него сейчас, весь такой сильный и крутой, будто одним своим видом смеётся над ним, будто тычет в него пальцем. Но когда он смотрит Рою в глаза, в такие же, как у него, но не опухшие и не красные от слез, чистые, спокойные, он сталкивается не с привычной ему усмешкой, а чем-то далёким, неясным для него. Выражение, совместившее в себе беспокойство и злость, но не на него, и Аарон вряд ли вспомнит, видел ли он такое раньше и увидит ли потом. Рой обнимает его, а Аарон хочет его отпихнуть, он не хочет больше вспоминать, что его можно трогать, что он – материальное существо, что он существует и может взаимодействовать с этим миром и людьми в нем, что есть то, что произошло сегодня, и что-то должно произойти потом, но только вздыхает, и как только порция воздуха покидает его лёгкие, он начинает плакать ещё сильнее, чем раньше, он рыдает, оплакивает себя, но без звука – он не хочет, чтобы кто-то на этой планете услышал его. Понял, какой он слабый, а с другой стороны его мозг прорезает мысль о том, что все уже поняли, какой он нытик и слабак. Что он позволил этому произойти. – Аарон, Аарон, – голос Роя у затылка, он не обнимает его слишком крепко или слишком сильно, будто не даёт ему знать, что он ещё здесь, даёт немного воздуха, когда брат хочет исчезнуть, но что-то ему всё же нужно знать, – Кто? Он не отвечает, новая порция кислорода застревает в его гортани, встаёт поперек горла, как камень. – Кто это? – он спрашивает ещё раз, терпеливо, хотя это последнее, с чем можно связать Роя. Аарон не хочет это вспоминать, но невольно через его голову проползает то, что случилось всего пару часов назад, хотя ему кажется, что он успел умереть миллионы раз после этого. – Ра-раш-рашмен, – он говорит, заикание заставляет прокатить имя по языку ещё несколько раз, а во рту остаётся горький, неприятный привкус от одного только слова. Он отпихивает Роя, но не отпускает, складывает руки у него на груди и тяжело дышит, глядя в пол, – Мен-меня се-се-сейчас стошнит. – Эй, – Рой щелкает у него справа от лица, вынуждая поднять голову, а затем хватает за локти, поддерживая его, еле стоящего на трясущихся ногах, – Иди.. – он смотрит на дверь в комнате, а затем быстро возвращает взгляд на Аарона, поджимая губы. Видно, думает о чем-то, – Иди в ванную, да, – он берет его за лицо, стирая слезы с щек одним размашистым движением, будто протирает зеркало после горячего душа, – Завтра я пойду в церковь вместо тебя. Хорошо? Он спрашивает, а вопрос больше риторический, и Аарон даже не знает, на что соглашается, но кивает головой и уходит в ванную, но там свет мигает, точнее, только в его голове, и ему кажется, что сейчас он упадет в обморок, потому что зрение сильно размывается, а ноги не держат, руки трясутся и он чувствует, как его кости касаются друг друга. Это худший день в его жизни, он думает, худший. Я бегу. Куда я бегу, не знаю, знаю, что надо бежать и как можно быстрее. Не оборачиваюсь, но слышу, что за мной гонятся, не хочу оборачиваться. Я мало что вижу, но чувствую, как моей макушки касаются ветки деревьев, как я перепрыгиваю камни, как я вкладываю все свои силы, чтобы побежать быстрее, прыгаю, а затем за моей спиной проносится что-то шумное и огромное. Я падаю, и пахнет полынью. Я в поле, понимаю, встаю и продолжаю бежать. Они меня догонят. Нельзя, чтоб догнали. Пахнет бинтами, которые Рой снимал с моей головы, пахнет жестяной банкой, на которую мне было страшно смотреть. Почему? – Ка-какого хуя ты сде-сде-сделал? – Аарон кричит, захлопывая за собой дверь в комнату, старается не заикаться, но тревога и нарастающая с каждым его вздохом паника заставляет его самого трястись. А Рой все так же лежит на кровати в обуви. Его лицо в крови, кровь засохла в его волосах, он в одежде Аарона, и она вся красная, хотя была серой. В ноздрях Аарона застыл запах металла, под ногтями Роя запекшаяся кровь. – Помог тебе, – Рой улыбается во все зубы, и он такой же жуткий, как когда улыбался в детстве, держа фонарик под подбородком, рассказывая Аарону про проклятья. Его зубы ужасно белые, потому что контрастируют с его лицом, покрытым потемневшей от времени кровью. – Не-не-нет! – он кричит, качая головой, и машет руками, – Ты его уб-убил! – Хочешь сказать, я ничего не решил? – Рой потягивается с улыбкой, глядя на него, а Аарон бьётся затылком о стену позади него. – Т-т-ты его убил! – Он кричит, надрываясь, как вдруг дверь открывается, но она скрипит куда громче, чем обычная и старая деревянная дверь в их с Роем комнату. Кто-то заходит. – Аарон? С кем ты говоришь? – Отец? Нет, это не он. Мужчина выглядит куда лучше их отца, на нем костюм, волосы, тронутые сединой, зачесаны назад. Он его не знает и жмётся к стене, словно понимает, что его ждёт что-то за то, что сделал его братец, хотя ему вдруг кажется, что он где-то видел лицо вошедшего. Что он делает в его комнате? До Стэмплера вдруг что-то доходит, и он оглядывается по сторонам, и вдруг все, все, все, что он видел каждый день на протяжении жизни начинает исчезать; их шкаф с грязным зеркалом, обклеенным наклейками, вещи Роя, разбросанные по полу, незаправленные кровати, стол, заваленный всяким хламом, даже их обои – все пропадает, пока не остаются одни голые стены и решетка. Он чувствует, как лёгкие сковывает внезапное осознание, и бросает взгляд туда, где только что была кровать, на которой лежал Рой, но там нет ни его, ни постели. Это не их дом. Это тюремная камера. Роя никогда не было. Аарону шестнадцать. Штат хочет смертной казни.