Хочу. Могу. И буду

Коммод вошел в покои сестры и остолбенел от открывшейся перед ним картины. Утопая в ярких розово-золотых лучах солнца, Луцилла сидела в белоснежной постели и кормила грудью своего новорожденного сына. Она склонилась над ним, не видела ничего вокруг, и ее лицо выражало саму любовь. Из свободной груди сочились капли молока, сверкая на солнце. Луцилла была совершенно беззащитна и одновременно с этим она обладала какой-то необъяснимой божественной властью и силой в этот момент. Это зрелище ослепляло и ошеломляло. Коммод задохнулся от увиденного. Он чувствовал возвышенный экзестенциальный восторг и ужас, умиление и поклонение, как будто увидел нечто непредназначенное для людских глаз, нечто неземное, сверхчеловеческое. Он смотрел и чувствовал, что его душа наполняется радостью, нежностью, трепетом и жизненной силой. Наполняется самим светом, который своим сиянием освещает все самые потаенные уголки его души и может исцелить его, избавить от боли и страха, излечить раны, которые там есть. При этом его член стоял колом и душу Коммода выворачивало в болезненной агонии. Какое право он, со своей похотью, имел находиться здесь, рядом с ней? Он чувствовал себя беспощадно и отвратительно лишним. Ему было так горестно ощущать это. Как будто он не имеет права чувствовать то, что чувствует, не имеет права на этот исцеляющий свет, не имеет права жить. Коммод не знал кем ему хотелось бы быть в этой сцене. Лежать в объятиях сестры на месте ее ребенка и сосать ее грудь? Или быть счастливым мужем и отцом? Он хотел бы попробовать и то и другое. Но он осознавал, что не годится ни на одну из этих ролей. Он просто хотел быть рядом. В любой роли. С ней он был согласен на все. С ней он хотел и был готов попробовать что угодно. Вдруг Луцилла заметила его присутствие и посмотрела на него. Это были те взгляд и улыбка, полные безусловной любви, которые только что были обращены к ее ребёнку. Коммода словно поразило стрелой. Он почувствовал острое мучительное удовольствие, ему показалось, что он почти что потерял сознание. — Коммод! — сказала Луцилла тихо. — Иди сюда! — она кивнула головой в сторону рядом с собой. Коммод, не дыша, подошел и опустился на эту белоснежную постель. Он прилег на подушку рядом с Луциллой. Он пожирал ее своими бездонными блестящими глазами и жадно всасывал исходившее от нее сладкое теплое благоухание. Коммод чувствовал безумную пульсацию в паху, но ему даже не хотелось прикоснуться к себе, не хотелось разрядки, ему нравилось пребывать в этом состоянии головокружительного вожделения. Не сводя глаз с сына, Луцилла откинулась на подушку и прислонилась лбом ко лбу брата, запуская по его телу болезненно-сладкую волну. Коммод отдал бы все, чтобы этот момент длился вечно. Он желал прожить всю свою жизнь в этом моменте. «Неважно, имею ли я право. Я хочу. Я могу. И я буду,» — подумал он, чувствуя, что нет права надежнее и неопровержимее этого. Он протянул руку и провел пальцами по свободной груди сестры, собирая выступившее молоко. Луцилла вздрогнула, томно прерывисто ахнула, и выгнулась навстречу его прикосновению. Ее налитая грудь грузно заколыхалась. Она обратила на Коммода свой лучистый разомлевший взгляд. Ее глаза были темные и мутные от переизбытка ощущений. Коммод с любопытством посмотрел на свою руку, растирая прозрачно-белое молоко пальцами. А затем слизал его, глядя в глаза сестре. Они оба нежно усмехнулись друг другу.