Passing through

— Значит, он все-таки ушел? Тихие всхлипывания служили ответом. Вплетающиеся в эти звуки глубокой тоски высокие птичьи нотки могли быть различимы лишь чутким ухом. Столас прятал лицо в белых атласных рукавах своей рубашки, Асмодей - ходил вокруг него, встревоженный, не способный найти себе места. Жар от его тела ощущался кожей. Он был неспокоен, если не зол. — Ну-ну, голубок, - его низкий мелодичный баритон тронули капли мягкости. — Это больно, я понимаю. Но ты должен понимать, что потеря тебя – это его величайшая ошибка. И он скоро о ней пожалеет. — Нет, - наследник Гоэтии поднимает голову, роняя перья с примятой головы. Несчастное лицо обратилось к потолку, словно взывая к чему-то свыше. – Это стало его облегчением. Я… Я видел, как он смотрел на меня, стоило мне отдать ему эти проклятые кристаллы. Он был искренне рад. Он… Хах, он сказал, что наконец-то ему не придется выслушивать мой постоянный пиздеж. Голос его был полон боли. Острой, жгучей, свежей. Как болит разорванная рана, как пекут и докучают воспаленные влажные ожоги. С каждым словом кто-то словно проводил по этим ожогам ржавым лезвием. Медленно, до первых капель чернильно-черной крови. Чтобы помучить дольше. Брови Асмодея сложились в выражении сожаления. От одного лишь звучания чужого тона ему становилось почти физически больно. И на фоне этой боли зарождалась злость. От несправедливости. От такой расточительности! Кто такой этот бес, что он посмел разбить Столасу сердце? — Послушай, - мягко начинает грех, а сам Столас замирает, словно испуганный птенец, ощущая, как его руки оказываются в плену широких грубых ладоней. Грубых, но теплых. Асмодей сел напротив него, пытаясь поймать взгляд вспухших от слез глаз. — То, что произошло… — Асмодей, - принц не выдерживает, перебивает. — Ты не обязан все это говорить. По правде говоря… Я должен извиниться, что потревожил тебя. У тебя наверняка сегодня полно работы. А я ворвался сюда, как варвар, оторвал тебя от всего, а теперь забиваю твою голову всякой… Он запнулся. Чужой палец оказался у него на клюве, негласно принуждая остановить поток слов. От такой наглости, Столас, должно быть, мог бы разразиться гневной тирадой, но он смотрел на Асмодея молча. Широко распахнув глаза. Внимая всем своим естеством. — То, что произошло, - терпеливо возвращается к своим словам Асмодей, убирая руку. – Абсолютно не твоя вина. Я помню, как ты смотрел на этого беса тогда, у меня в ресторане. И помню, как смотрел на тебя он. Он точно тебя не достоин. И нужно быть просто чертовым глупцом, чтобы отказываться от такого сокровища, как ты, Столас. — Оззи… - шепотом роняет принц, напряженный, неспособный собраться с мыслями. Последняя фраза несла определенный смысл для них обоих. Возвращала в прошлое. — Ты все правильно услышал, - решительно продолжает Асмодей с коротким кивком. — Ты замечательный. Умный, интересный, веселый. Способный любить и отдавать, не требуя ничего взамен. Ты искренний. Таких, как ты, в нашем пропитанном фальшью мире можно пересчитать по пальцам. От подобных откровений Столас даже раскраснелся. В сочетании с припухшими от рыданий глазами, растрепанными головными перьями и вздрагивающим от нервов клювом, он выглядел совсем уж не по-королевски. И, даже с учетом этого, грех Похоти продолжал, окрыленный внезапной волной вдохновения. — И, в дополнение ко всему сказанному, ты, черт возьми, самый настоящий принц. А еще красавчик. Чего еще этому бесенышу нужно? Он что, слепой? Или тупой? Столас наконец-то слабо улыбается, тронутый резкими, но искренними словами, и немного поглаживает большим пальцем крепкую ладонь. Мнение Асмодея всегда было для него важным. Сегодня же оно было практически исцеляющим. — Оззи, - повторил Столас, выглядя теперь немного виновато. – Я не заслужил твоих комплиментов, хотя и очень тронут ими. — Ты не только их заслужил. Ты весь мир заслужил, мой темный лорд, - настаивает дальше, а затем и сам улыбается, подбадривающе. Кажется, принц больше не плачет. Кажется, ему уже лучше, а, значит, миссия выполнена. – Тебе просто нужно найти кого-то, кто положит его у твоих ног. — Ты хочешь, чтобы я здесь совсем сгорел от смущения? — Что, если да? — Не нужно. Я не вынесу, если, после всех принесенных мною неудобств, тебе еще придется подметать мой прах. Асмодей смеется громко, раскатисто. Столас же, скромно хихикнув, встает, волнуясь о том, что ему уже давным-давно пора домой. За ним повторяет и грех. Они несколько секунд неловко смотрят друг на друга, недвижимые, как античные статуи. Как вдруг... Грех Похоти ненавязчиво и приглашающе раздвигает руки в стороны. Принц замирает, поглядев на них изумленно, затем заглянудывает Асмодею в глаза - словно переспрашивая. Короткий кивок. К черту все. Решительно выдохнув, принц нырнул в мягкие объятия. Теплые и вкусно пахнущие. Уютные. Безопасные. — Прости, - тут выдыхает он в широкую грудь. – Это неуместно. Сильная ладонь ложится ему на затылок. Немного треплет головное оперение, а затем приглаживает, возвращая все на место. Столасу стыдно, что он не сдержался, что позволил этому маленькому импульсу воплотиться в реальность, и уже хотел было отстраниться, но… Макушки касается аккуратный клюв, поправляя одно из надломившихся перышек. Медленно и скрупулезно, совсем не в духе импульсивного греха. Принц удар сердца пропускает, а затем покрывается мурашками со сдавленным «Ох…», заходится крупной волной дрожи. Волнения. Ожидания. — Рад видеть, что это все еще действенный метод успокоить тебя, - сладко растягивает слова грех, опаляя голову горячим дыханием. — О, в-в этом… В этом совсем нет нужды, - Столас себя не узнает совсем, говоря тихо-тихо, заикаясь практически. Одно присутствие чужое, один образ и исходящая от него сила подминала под себя. Заставляла расслабиться. И он не удерживается – выдыхает с дрожью, позволяя умелым движениям чистить его, словно изнывающую по вниманию пташку в брачный период. Ему отчаянно не хотелось переходить черту, но тело предательски отзывалось на непринужденную ласку. — Тш-ш, - отрезает всякие пути к отступлению Асмодей, перебирая поврежденные перья, склеивая их и укладывая на нужный лад. — Всего пять минут. И ты можешь идти. Идет? Столас кивает медленно, признавать не желая, что хотел бы куда больше, чем мизерные пять минут. Тем не менее, он был рад довольствоваться даже малым. Ему была чертовски необходима маленькая доза этого запретного плода. Чуткий клюв проходится по самым нежным местам, счесывая старые перья, немного щекоча чувствительную кожу, почесывая с какой-то невесомой нежностью. Принц глаза прикрывает, выдыхает шумно, но подбородок приподнимает – подставляет голову, шею, худое очертание тонкого плеча, отдаваясь чужой воле. Он провел бы так часы. Или, может, даже целую вечность. — Иногда я думаю, что мне не стоило отпускать тебя тогда, - произносит грех внезапно куда-то на ухо принцу. — Что я ошибся. — Оззи… Мы ведь уже говорили об этом. Все в порядке. Прошло… Много лет. — Тем не менее, не было ни одного дня, когда я не думал об этом. Столас отстраняется от того и смотрит, не способный поверить. Лицо розовое от смущения. Тема, которую они не поднимали с десяток лет, которую поклялись навсегда закрыть. Почему Асмодей вдруг об этом вспомнил? — Забудь, что я сказал это, - роняет Похоть, отводя взгляд. — Нет, - Столас хватает его щеку ладонью, разворачивает к себе обратно, с нажимом, и приподнимается на носочки. — Нет, не забуду. Когда принц целует его, то не ощущает ни волнения, ни страха. Уверенность бежала по его сосудам вместе с кровью, заряжая энергией. А еще... Было спокойствие и проклятое ощущение правильности. Вдоль позвоночника пробежал электрический заряд, а живот стягивается в тугой горячий узел, пульсируя, растекаясь теплом по каждой клеточке тела. Оперение вспушивается, а мысли путаются, заходятся в безумном ритме, пускают сердце в бешеный пляс. Еще немного, и силы оставят его, и он упадет, окончательно растворяясь. В глубине души он даже желал этого. Очень, очень долгое время. — Прости меня, - роняет Столас, отстраняясь в попытке отдышаться, и смотрит на Асмодея испуганно. – Прости, я сам не знаю... Ха… Не знаю, что на меня нашло. Они смотрят друг на друга несколько секунд, несколько мучительно долгих, тяжелых секунд, прежде чем Асмодей обхватывает круглое птичье лицо руками. Заключает в крепкую, но мягкую хватку, притягивает к себе, и увлекает в поцелуй новый, горячий и глубокий. Всепоглощающий огонь долго томящейся страсти. Столасу не остается ничего, кроме как поддастся этому порыву, почувствовать и пропустить через себя жар чужого тела, ощутимый даже через одежду. Прижаться грудью к груди, сосредоточившись на сбитом, спешном стуке чужого сердца, ощутить дыхание на растрепанных перьях, на коже, прогнуть спину под обхватившими его за талию руками. Выгибаться, жертвуя шею настойчивым, нетерпеливым поцелуям, тщетно подавливая рвущиеся изо рта высокие стоны, из последних сил держа себя в руках. Асмодей был силен, но безумно аккуратен – словно он и вправду может сломать Столаса, высшего демона – а потому он прижимал того к себе с особой нежностью, свойственной лишь тем, кто что-то чувствует. Кто наконец-то дорвался до давно желаемого, и теперь с трудом сдерживается, чтобы не сорваться. — Мы пожалеем об этом… - выдыхает Столас в чужой рот, путаясь в собственных сбивчивых вздохах и едва открывая глаза. Он не помнил даже, когда сорвал чужой пиджак, и каким образом ноги его сомкнулись на чужой пояснице. Асмодей рычит на выдохе, словно изголодавшийся зверь, и сильнее впивается когтями в крепкие бедра: — О ночи с тобой невозможно пожалеть. Подумать о сказанном – некогда, ведь Столас почти сразу же тонет в новом стоне, прикрывая рот рукой, чтобы не оказаться слишком шумным. Рабочий стол в кабинете жалобно скрипит под натиском внушительного веса двух тел. Возможно, будь принц Гоэтии чуть внимательнее, то заметил бы, как глаза двух лиц на роскошной голубой шевелюре приняли многозначительные формы сердечек.